На столе лежит радужный билет.
Москва пав – Астрахань пассаж.
Не думала, что все-таки соберусь. Не знала, где смогу найти денег. Но! Принимаю как факт: Москва пав – Астрахань пассаж, 15.06, вагон 05 П, место 23. Время прибытия, время отправления никого не волнуют, поезд задержали на день. Чинили пути.
На середине комнаты стоит чемодан, красный с черной ручкой. Я думаю о том, как радостно мне уезжать, что я одна и меня никто не держит. Думаю о долгой дороге, как проводница будет кричать: «Провожающие, покиньте вагоны, проверьте, не остались ли у вас билеты отъезжающих!». А мне будет все равно – меня никто не провожает. И Ксюху никто не провожает, но она едет к своим родственникам, а меня нет. Потом поезд чух-чух, и все мысли будут «все равно». Расстояние сотрет Москву, и ее не будет, я забуду всех, кто остался там и мне будет хорошо, как будто их и не было, а я – просто Мария, мне отшибло память, я переписываю свое прошлое, на которое желтыми заплатками нелепое будущее – клею. На седьмой час пути, четыре утра – ярко-голубое здание вокзала – Троекурово. Нервы натянутся как струна – Родина. Вот отсюда да 7 километров по полям, и я дома. И так сердце защемит, я, наверное, заплачу. Но время стоянки на полустанке – 1 минута, и мы поедем дальше.
Я помню, как познакомилась с Душечкой - Андрюшечкой семь лет назад. Мне было 13, ему – больше. Помню, как в тот теплый-претеплый июньский вечер я ни в какую не хотела идти гулять: «Лен, ну ЗАЧЕМ? Ну что там будет нового? Ну, те же алкаши, пошлость…» И я как сейчас помню то гадкое состояние безысходности, когда понимаешь, что действительность противна, а изменить – никак. Могла ли я полагать, что в тот вечер встречу человека, который круто изменит мою жизнь, который оставит такой след, что потом гладь – не гладь, а рубец на всю.
Он из местных, низкорослый, коренастый, бритый под ноль. Бежевая бейсболка, белая футболка, спортивные штаны. А рядом с ним стоял Леша Ха-ха, 2 метра роста, и тупил. И может быть, из-за контраста…
Андрей говорил, как он днем собирал клубнику:
- Я, как белый человек, взял кастрюлю, пошел в сад, попробовал, клубника ничего так, уродилась… Чтоб удобней, сел так на кастрюлю… Че-то ничего так и не собрал… Матушка спрашивает потом, где клубника? – не знаю, не видел… поработал сегодня, да.
И мне было интересно. Редкий раз мне бывает интересно. Он говорил, и все говорили, говорили, говорили, а потом замолчали. Повисла пауза. Заливался соловей на кладбище.
- А давайте поговорим о высоком? Об искусстве? – вдруг выдал тот, кого потом я всегда буду называть Душечка – Андрюшечка.
Тишина.
- Вот она сечет в искусстве – мои подруги – милые люди – пихнули меня в спину.
Чем-то похожий на пони, человек в бежевой бейсболке с изумлением повернулся ко мне. Мы говорили недолго, но обо всем, словно проверяли знания друг друга – о пирамидах Хеопса и Хефрена, о Крамском, о пейзажах Левитана и предпочтении при всем Куинджи. Соловей залебнулся своей песней.
Той ночью я разбила свои часы, который мне подарил дедушка на 5-тилетие, а потом умер. Эти часы я носила 8 лет в память о дедушке. И вот в ту ночь они, паскудненькие, беленькие, дурацкими синими цветочками – остановились.
Может, это какой-то знак мне был?
Сейчас эти часы лежат в верхнем ящике стола. Стоят. Я пробую из завести, но видимо, уже напрасно.
А впрочем, ничего этого не было, я еду в пятом вагоне в Астрахань. Троекурово осталось далеко позади, мне больше нечего думать о том, чего все равно не было, да и не будет уже, потому что мне не 13.
Пространства, степи, далекий синий горизонт сожрали сотовую связь – и я перестала быть. Мои друзья забыли меня, и мне это приятно, потому что я сама давно забыла их. Мне все равно. Совесть не мучает, а значит, я больше не должна о них думать. Я свободна от привязанностей, мне никого не надо. Мне лень кого-то любить. Я люблю только то, что вижу в окно – поля до горизонта, дух захватывает, и провода. Солнце еще люблю, оно совсем молодое, только вылезло из-за лесу из-за гор, но уже жжется. Что же будет в полдень? Люблю свое будущее, которое себе придумаю в сотнях вариантов, подменю им свое настоящее и как-нибудь свыкнусь с мыслью, что умираю.
Пять часов утра, вагон еще спит, я хочу читать, а с собой взяла только Библию. Но мне лень думать, Библия лежит на коленях, мне лень ее открыть.
«Суета сует – сказал Екклесиаст - суета сует. Все суета». Ветхий завет, книга Екклесиаста.
«И цветы, оставленные мною на пороге, не доживут до утра» Врач-Психопат.
Куда пропал Врач-Психопат? – умнейшие люди поколения ломают себе голову. Но что может быть проще, чем съездить в Тверь и найти Врача-Психопата, все ведь знают, где он живет! И никто не едет, все отмахиваются, сам как-нибудь. И все больше и больше мне начинает казаться, что все это отмахивание – это то, о чем писал Игорь ПИН в своем последнем. Всем плевать! При всем при том всем хотелось бы, чтобы им было не плевать, но всем лень что-то сделать, пальцем пошевелить. Когда-нибудь я, в лучших традициях Игоря ПИНа, возьму автомат и заставлю всех, кто говорит, что надо бы съездить, надо бы, неплохо бы узнать, да, конечно, мы с радостью поедем, только после – вот всех их под дулом автомата заставлю поехать и узнать. Скажите, что может быть проще, чем просто съездить и узнать?
Мне – не плевать. Мне – не лень. Но я еду в Астрахань, и моя миссия на этом кончается.
Я твердо знаю, что больше всего мне не хочется приехать. Но время…время…
Почему можно бороться со всем с чем угодно, с расстоянием можно бороться, с революционерами можно бороться, с коррупцией. Но время?
Однажды я ехала в автобусе, мое внимание привлек голубой пакет у изрядно помятого жизнью мужика. «ПРОИЗВОДСТВО РЕЗИНОВОЙ ОБУВИ» было написано на пакете, а потом: «Астрахань, Ул.Советской Гвардии, д.1» и мне пришла в голову мысль. Ведь это очень символичное совпадение, что я тоже еду на Советской Гвардии, только часы у меня не бились. И я долго думала над тем, что такое эта советская гвардия и как она выглядит. И чем отличается советская гвардия от советской армии?
Знаки свыше, знаки свыше.
Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Во всяком случае, мне хочется так думать. И, если не брать в расчет людей, чьи имена я боюсь вспоминать, так оно и получается.
Еще я думаю о кошке, которой у меня так и не было, но мне очень хотелось бы, чтобы она была. Я представляю, какой она могла бы быть, какие бы имела привычки, и чтобы мурлыкала, потому что нужно же мне с кем-то разговаривать.
Вот стали просыпаться пассажиры, я смотрю, как они снуют туда-сюда по коридору в поисках туалета, и думаю о том, что в детстве не любила слово «пассажиры», потому что всегда выделяла в нем «жиры» и это претило моему эстетическому чувству. Потом думаю еще и еще и понимаю, что детство не кончилось, что я не вижу разницы между собой маленькой и собой большой, даже не взрослой. И когда я понимаю, что все такая же, мне становится смешно, потому что взрослые люди считают меня взрослой, а на самом деле я все также как и в детстве разговариваю с козявочкой, которая ползет по стене в поисках меня, чтобы меня, конечно же, съесть. Все также боюсь эту козявочку, потому что помню, насколько все козявочки прожорливы, и все также разговариваю с ней, чтобы она меня не ела, потому что это, скорее всего, неприятно. Конечно, я разговариваю с ней про себя, чтобы не разбудить пассажиров. Я же культурненькая.
А надо мной, на второй полке спит Ксюха и даже не подозревает, какие мысли думаются моей головой.
Впрочем, мне все равно.
Я ничего не хочу.
И вот сейчас мне надо было выбрать жанр своей писанине и мне стало стыдно ставить какой-либо жанр.