Конец гражданской я встретил в чине подпоручика. Для меня эта война закончилась где-то поздним летом – ранней осенью того же года. К тому времени, я окончательно потерял ощущение времени. Дни были совершенно однообразны и каждый из них тянулся целую вечность, наполненный ожиданием появления красных. Страха уже не осталось, только обреченность. Остатки нашей некогда славной армии рассеялись по всей Азии – от Урала до Забайкалья. Наш пехотный батальон, потеряв большую часть состава, объединился к конной ротой и расположился в лесу, находящемся теперь в глубоком красном тылу. Поляна, на которой мы остановились, была чуть меньше километра в диаметре, даже и не поляна – луг. Трава, уже начинающая желтеть в это время года, все же могла прокормить тех немногих лошадей, что еще оставались. Со всех сторон можно было разглядеть синевато-зеленый лес. Вместе с нашим батальоном расположились и немногие члены семей белоармейцев, которые не успели или не посчитали нужным иммигрировать на запад – в Европу или на восток – в Китай и Монголию, когда это еще было возможно. Но не все успели отступить. Многие матери, отцы, сестры, братья и дети все еще находились в оккупированных красными городах, и никто не знал их судьбу…
- Где они? – Подполковник был взбешен. Дочери ротмистра, штабс-капитана и еще одного младшего офицера ночью отвязали лошадей и ускакали в неизвестном направлении. Говорили, что они были влюблены в красного офицера. Все в одного, или в разных – это мне было не известно, да если честно я и не интересовался этим никогда.
- Вы знаете, что будет, если дочери белых офицеров попадут в руки красной армии? Вы забыли о тех зверствах, что мы видели, проходя через деревни? Почему они смогли пройти через все патрули и никто не задержал их! – Подполковник постоянно срывался на крик перед стоящим перед ним «цветом белогвардейской армии» - теми немногими офицерами, что еще были живы, не сбежали за границу и не перешли на сторону уже явно победившей РККА. Громким криком и обвинениями всех и вся, он пытался оправдаться, оправдаться прежде всего перед собой. Подполковник просто не знал, что делать. Уже не один месяц все эти человек двести, что у нас остались находились под его ответственностью, надеялись на него, верили. А он сам уже давно потерял веру как в то, что мы сможем выиграть эту войну, так даже и в то, что мы сможем выжить. Приближалась зима, а у нас не было ни надежной зимовки, ни достаточного количества припасов. А куда можно идти, когда все деревни заняты врагом, вокруг рыскают красные отряды, ищущие «недобитые» части белой армии? Теперь положение еще ухудшилось тем, что девушки пропали из лагеря и, может быть, уже находились в плену… Никто не знал, что теперь делать. Оставить все как есть, ждать милости от Господа? Да что-то не балует он нас милостью. Бежать сломя голову, пытаясь прорваться куда-нибудь за границу? Но куда, да и не мог он их бросить. Дочь штабс-капитана, с которым они вместе воевали еще в русско-японскую приходилась ему крестницей. Он любил ее как собственного ребенка, хотя в настоящий момент его высказывания насчет нее и ее подруг содержали мало разумных слов, больше напоминая речь пьяного ямщика в пабе, а не барона, офицера в четвертом поколении. Что же остается? Искать? Да где найдешь человека в этой пустоши, которая к тому же в последнее время напоминает разворошенный муравейник…
В этот миг я в очередной раз порадовался, что я всего лишь подпоручик, и никто от меня не требует решений, от которых зависит столько человеческих жизней. Впрочем, как и обычно, честь и совесть русского офицера больно отозвались на подобное малодушие. Но уже слабее… Да и само выражение «русский офицер» для меня уже перестало быть символом, а стало просто обычным словосочетанием. К тому же у красных – тоже есть офицеры, и они тоже русские. Да и не все среди них выбились в офицеры из простых солдат, были и дворяне, которые присягали Государю… Так где же наша честь, господа, где же теперь наша честь…
Девушки вернулись этой ночью. Все эти три дня небольшие отряды прочесывали ближайшие окрестности и проверяли деревни, опрашивая жителей. Подобная активность, конечно, не могла остаться незамеченной. Красные наверняка уже знали о наших поисках, и, возможно, тоже искали. А то, что кольцо вокруг нас продолжало сжиматься, к тому же все новые отряды красной армии перебрасывались в эту местность и располагались в близлежащих селах – можно было и не сомневаться.
Подполковник не мог бросить дочерей офицеров, и, в особенности, Анну – свою крестную. Но и задерживаться больше определенного срока не мог. Поэтому всем поисковым отрядам было приказано в любом случае вернуться к утру пятого дня, в это время мы снимемся с лагеря и, стараясь не пересекаться с красными и крупными деревнями, отправимся дальше на юг. Тогда никто не знал, что один из поисковых отрядов, практически в первый же день поисков, попал в деревню, в которой квартировался отряд бывшего подпоручика, а ныне командира красного отряда Громова. Когда-то мы с ним были в одном военном училище, почти друзья… Наше местоположение уже было хорошо известно, НКВД умело работать даже в те годы…
Сейчас же, когда все три девушки с виноватым видом стояли около своих, еще не расседланных, лошадей, подполковник с гневным видом прохаживался перед ними. Матерных слов от него слышалось куда меньше, чем в том, первом выступлении, (видимо он все-таки несколько успокоился и даже начинал верить что мы сможем выкрутиться) но все же их было гораздо больше, чем мог бы позволить себе офицер российской армии при общении с женщинами, тем более что они тоже были из благородных семейств. Все три девушки смотрели в землю, их широкоскулые лица с чуть-раскосыми глазами, (у всех матери были из азиаток, у одной же и отец – старший унтер-офицер, был родом из Казахстана) заметно краснели, когда подполковник использовал очередное «народное» выражение в их адрес.
Минут через пять подполковник уже совсем успокоился и приказал девушкам, и всем собравшимся, отправляться спать, чтоб завтра можно было собраться - как только вернутся поисковые отряда, отправляемся.
Все стали расходиться, а я позвал ефрейтора и двух рядовых – не пришлось даже будить, спасибо подполковнику, – проверить и заменить посты.
В этот момент ночную тьму прорезала вспышка огня – на востоке в лесу взметнулось пламя. «Лесной пожар…» пробормотал кто-то сзади. Все мы растерянно смотрели на полосу огня которая довольно быстро начала разрастаться.
- Чего встали! Сон отменяется, всем быстро сворачивать лагерь! – голос подполковника вывел нас из оцепенения. Люди бросились сворачивать платки, а я раздал приказы своим людям сходить и отозвать посты с других частей леса.
Еще две вспышки, почти сливаясь в одну вспыхнули на юге и западе. Это уже был не просто лесной пожар, а пожар организованный. Значит нас окружают, а, возможно уже окружили. В любом случае, пока что не горело только на севере, а с других сторон огонь очень быстро распространялся, сливаясь. Видимо кто-то ему помогал.
Приказ полковника организованно отступать на север утонул в шуме мечущихся людей. Все бежали… Слева от меня бежал сам подполковник. Кто-то вскочил на лошадей и скакал уже впереди.
Вспышка почти ослепила тех, кто пытался всматриваться в темный лес перед нами. Вспышка напоминала взрыв, но при этом не сопровождалась грохотом. Тем не менее огонь уже замыкал смертельный круг. Когда последний путь к отступлению был отрезан, многие растерялись и остановились. Всадники к тому времени уже почти достигли леса, и кони, испугавшись огня, вставали на дыбы, сбрасывали всадников и пытались бежать обратно.
Я не замедлил ход. Огонь был уже везде, но до северного леса осталось меньше половины пути, к тому же там он еще не успел сильно разгореться. Направление ветра я все равно не знал, и узнавать времени не было, нужно было рисковать… С другой стороны, то, что горел и этот лес было даже неплохо. Если бы это был единственный выход из огненной ловушки, то он наверняка был бы перегорожен парой «максимов». А это почти наверняка гибель…
Оглядываться было уже некогда. Я не знал, кто еще бежит, кто остановился, но подполковника я еще видел, он все так же был слева. Прикрыв лицо рукавом от жара. Я вломился в горящий лес, чувствуя маленькие ожоги на руках и шее от искр. К счастью горела только узкая полоса, окаймляющая лес. Проскочив огненную стену, я резко повернул направо. Объяснять остальным, что если впереди засада, то они ждут нас прямо, а значит нужно брать правее или левее – было некогда. Надеясь, что кто-нибудь поймет сам, или последует за мной, я побежал вправо вдоль расширяющейся огненной полосы. Выстрелы. Залповые – явно красных. Разрозненные, редкие – наши. Они доказали, что я был прав насчет засады…
Решив, что уже достаточно ушел правее, чтоб не нарваться на засаду, я побежал опять прямо - от огня. Остановился, только когда вышел на какую-то проселочную дорогу. Лес сзади еще горел, но, видимо, повезло - ветер был встречный, да и лес не слишком сухой, поэтому огонь распространялся в эту сторону медленно. Выстрелы слева тоже стихли. Бой, видимо, был короткий. Да и не бой – скорее расстрел.
В этот момент честь российского офицера шевельнулась последний раз, пытаясь направить меня на бессмысленную гибель за призрачную надежду спасти кого-то. Впрочем, России уже к тому моменту не существовало. Была Страна Советов. Мне надоело воевать, я уже не видел ни смысла, ни цели в этой войне. Проигрывать тоже надо достойно, а мы эту войну проиграли. Если кто-то считает, что достойный проигрыш – это пуля в лоб – револьвер тому в подарок. А я не считаю, что это бегство от жизни – выход. Хотя, если говорить еще проще и откровеннее, хотя бы с самим собой – и умирать-то не очень хочется. Насмотрелся на смерть за эти годы, в том числе и на пулю из собственного револьвера в висок. Совершенно никакой романтики в этом нет…
Увидев, что я все еще держу в руках свою винтовку, которую не выбросил во время бегства только потому, что забыл, я разжал пальцы. Винтовка, стукнувшись прикладом о дорогу, улетела в придорожную канаву. Немного подумав, я достал ее и закинул подальше в лес, чтоб не привлекала лишнего внимания случайных путников. Вслед за ней отправились погоны, сорванные с рубашки. Военная одежда в нашей армии уже давно поистерлась, и разрешалось прикреплять знаки отличия просто на гражданскую одежду и ходить в ней. Сняв фуражку, я открепил кокарду и отправил ее к погонам и винтовке. С револьвером решил не расставаться, сунув его за пазуху, на манер мужиков.
Пройдя по дороге километра два, я увидел небольшую полянку, на которой расположились цветастые шатры цыганского табора, между которыми сновали разодетые люди…