Я с остервенением скребу ножом дощатый некрашеный пол. Рядом стоит мамина тетя и внимательно следит за моей работой. Передохнуть я могу, лишь когда та уходит сменить грязную воду. Теперь можно встать с колен и выглянуть в окно, за которым стоит солнечный морозный день и слышны крики и смех моих сверстников, летящих с горки на санках, или на кусках фанеры. Гложет зависть, но, как говорит бабушка, делу время, а потехе час.
Мне одиннадцать лет. Идет война. Вот уже второй год мы живем в эвакуации. В двадцатиметровой комнате нас обитает одиннадцать человек, поэтому пол моется ежедневно. Моя “вахта” - через день. Придя со школы и перекусив, я, под неусыпным оком моей наставницы в этом деле, принимаюсь за ненавистное занятие. Самое ужасное, что под четырьмя кроватями и нарами покоятся чемоданы. Их необходимо вытащить, обтереть, а затем, тщательно вымыв в глубине пол, возвратить на место. Лазить под кроватями неудобно, и порой, обмахнув рядом тряпкой, я перебираюсь далее. Но сейчас же раздается голос тети Ривы: “Ты что, хочешь, чтобы у тебя жених был плешивый? Вернись и мой как следует!” Хотя это дела еще далекие, но перспектива заиметь плешивого жениха меня не прельщает. Я не знаю, что такое “плешь”, но это слово мне не нравится и вызывает какое-то брезгливое чувство. Поэтому, хотя и с большой неохотой, возвращаюсь и замываю пропущенное место. Но самый главный аргумент тети: “Не забывай, какой был пол в комнате, когда мы вселились: желтый, как желток. Вот таким же он должен быть, когда мы уедем домой”.
Нет дня, чтобы не звучала фраза: “Когда вернемся в Киев...” И хотя там сейчас орудуют фашисты, мы все живем с верой, что недалек тот час, когда мы навсегда распрощаемся с Бугурусланом и вернемся домой.
Вчера нам привезли воз сучьев, и дедушка с прадедушкой пилят и рубят их, укладывают в амбар. Мальчишки, мой пятилетний братик и младшенький трехлетний сын тети Ривы, по мере своих силенок помогают им. Бабушка на кухне орудует у печки ухватами. Вдруг слышится какой-то шум в сенях, затем звук открываемой двери и голос хозяина: “Ну, коль пришла, проходи! Да не забудь веничком отряхнуть катанки. Шубейку сымай да повесь на гвоздок, а то упаришься - в избе справно натоплено!» Похоже, к нему кто-то пришел в гости. Но, через минуту хозяин зычно окликает бабушку: “Львовна, глянь, учительша Аришкина пришла! Чать, набедокурила егоза наша...” Слышатся голоса бабушки и Татьяны Ивановны, но слов не разобрать.
Сердце мое уходит в пятки. Я застываю с тряпкой в руках, но окрик тети: “Кончай скорее мыть у порога, слышишь, учительница пришла!”, заставляет меня с неимоверной скоростью расправиться с полом. Подхватив ведро и тряпку, я с ужасом иду навстречу неотвратимой беде...
...Приход Татьяны Ивановны точно не сулил ничего хорошего. Учеба мне давалась легко, и в этом вопросе все было благополучно. Обычно у меня были отличные отметки, редко бывало “хорошо”, а оценки “посредственно” я вообще не знала. Но вот с поведением в последнее время мне не везло. На моей совести было два Больших Греха, за которые, как видно, пробил час держать ответ…
…Дней десять тому назад, быстро справившись на уроке с заданием, я вынула книжку и, как делала это частенько, положив ее на колени, принялась читать. Увлеклась так, что потеряла бдительность. Неожиданно сверху прогремело:
- Дай сюда книгу!
- Татьяна Ивановна, я больше не...
Но книга уже перекочевала в ее руки.
- “Вечера на хуторе близ Диканьки”, - прочла учительница. - Хорошая книга! И автор великолепный - Гоголь. Это хорошо, что любишь читать. Но... придется твоей маме зайти в школу.
И книга исчезла в столе учительницы.
На перемене я попросила ее простить меня и вернуть книжку: книга библиотечная, из другой школы, где учится мамин двоюродный брат. Но Татьяна Ивановна была неумолима:
- Пусть за книгой зайдет мама!
- Но она не может зайти, она работает и возвращается очень поздно...
Татьяна Ивановна еще раз пролистала книгу, сказала, что та очень хорошо издана, и что Гоголь ее любимый писатель. И уложила книгу в портфель.
И тут бес, явно выскочивший из гоголевской книжки, потянул меня за язык. Я громко и гордо брякнула:
- А я - предок Гоголя!
Татьяна Ивановна удивленно посмотрела на меня и улыбнулась:
- Кто-кто? Что значит, предок?
- Ну, мы родственники. Понимаете, его мама - Яновская, и моя мама Яновская!
- А… вот оно что! Интересно, интересно... Ну, не предок, думаю, а потомок... Да, очень приятно будет познакомиться с потомками классика! Ну, что с тобой поделать? Книгу возьми и больше на уроках не читай. А с твоей мамой мне очень хочется повидаться, так ей и передай!
...Незадолго до этого разговора я прочла в злополучной книжке вступительную статью с биографическими данными Николая Васильевича Гоголя. Его фамилия по матери оказалась Яновский. С радостью я прибежала к маме:
- Гоголь что, наш родственник, ведь мы тоже Яновские?
- Нет, донечка, - сказала мама. - Он просто наш однофамилец. Как видно, мы родом из одной местности. Где-то в Польше есть маленький городок Яново, или Яновка, не помню... Вот все выходцы оттуда и носят фамилию Яновские.
Ее объяснение в ту минуту меня разочаровало, все-таки хотелось быть потомком классика, но скоро я об этом забыла. А тут, ради спасения книжки, прозвучала ложь, полная бахвальства, явно против моей воли (так я себя оправдывала в душе). И вот сейчас, с приходом Татьяны Ивановны, все узнают о моей гадкой выходке...
Но это еще не все! Вчера я совершила еще один отвратительный поступок, за который меня тоже не погладят по голове.
В этом году к нам в четвертый класс пришла новенькая. Видно было, что она старше нас. Высокая, плотная девочка, нос с горбинкой, с черными длинными косами, единственная в классе с явно развитой грудью, она почему-то сразу не понравилась девочкам, а у мальчишек вызвала живой интерес. Новенькая была очень замкнута, как будто напугана, и почти ни с кем не разговаривала. Звали ее Полина Сивкова.
Сначала ее посадили за последнюю парту рядом с отъявленным драчуном и бездельником Леней Соболевым. Тот ее бесконечно задирал, толкал, оттесняя на край парты. Однажды бросил в ее чернильницу карбид, испортив невыливайку, и почти сорвал урок из-за жуткого запаха в классе. Полина молча сносила издевательства, ни разу не пожаловалась учительнице, и только ее карие глаза с каждым днем становились все темнее и печальнее.
Как-то раз, когда нам задали самостоятельную работу, Татьяна Ивановна обратила внимание, что Поля ничего не пишет.
- Ты чего не списываешь примеры? - спросила учительница.
- А я ничего на доске не вижу… - еле прошептала девочка.
Она оказалась очень близорукой. Ее тут же пересадили за первую парту в третий ряд, звеньевой которого была я. Так Поля Сивкова оказалась в моем звене.
Тут с ней случилась еще неприятность. Медсестра, проверяя наши головы, обнаружила в ее косах гниды и строго сказала:
- Сивкова, пусть мама смажет тебе голову керосином, а потом густым гребешком вычешет гниды.
- У меня мамы нет… - почти неслышно сказала Поля.
- А с кем ты живешь?
- С братиком и бабушкой, - послышалось в ответ.
- Ну, пусть бабушка займется твоими волосами, а то придется с косами расстаться!
Назавтра от Поли разило керосином, и все отказывались с ней сидеть.
Мне было жаль эту странную девочку, к тому же распирало любопытство: почему у нее нет мамы и откуда она? Взяв дневник пионерского звена, я с серьезным видом подошла к Поле.
- Я - твоя звеньевая, и мне нужно все о тебе знать и дать тимуровское поручение. Да, почему ты не носишь галстук? Тебя что, еще не приняли в пионеры?
- Я уже давно пионерка, - услышала я в ответ. - Но у меня нет галстука, он сгорел. А общественные поручения выполнять не сумею - у меня нет свободного времени.
Я была ошарашена таким ответом и решила поговорить о ней с пионервожатой. Но через пару дней Поля сама подошла ко мне:
- Правда, что твоя мама работает в переселенческом управлении?
- Да, а что?
- Попроси ее, пусть проверит, может мой папа или дедушка разыскивают нас. Мою маму звали Нателла Гурамишвили, а бабушку зовут Таисия Ивановна Сивкова, она папина мама. Папин отец, мой дедушка, если очутился под немцем, наверно партизанит. Но, может быть, тоже, как и мы убежал от фашистов, и живет где-нибудь поблизости. А папа воюет, и они оба не знают где мы… Вот если бы твоя мама нашла их, не знаю, что от радости сделала бы…
В этот день мы из школы возвращались вместе. Я узнала, что жили они в Белоруссии, в Пинске. Папа ее был военным, мама - врачом, но не работала, потому, что родился братик Ванечка, Вано (так его называла мама).
За несколько дней до начала войны приехала бабушка, чтобы забрать Полю на лето к себе в деревню. Бабушка очень спешила: на хозяйстве остался дедушка, и она беспокоилась, что ему одному не справиться. Двадцать второго июня к вечеру должны были выехать. Но ночью началась война. Рано утром папа прислал за семьей грузовик, в котором уже сидели женщины и дети. За городом колонну машин обстреляли фашистские самолеты. Они летели ужасно низко, на бреющем полете, и строчили из пулеметов. Атаки длились очень долго, казалось, им не будет конца. Было очень страшно. Самолеты то удалялись, то опять возвращались. Летчики явно забавлялись, расстреливая женщин и детей. Конечно, они видели, что это беженцы, а не военные.
Машина, шедшая впереди, загорелась. Их грузовик остановился, все бросились врассыпную. Поля с бабушкой оказались по одну сторону дороги и спрятались во ржи, а мама с маленьким Ванечкой на руках - по другую. Когда, наконец, самолеты улетели, у обочины дороги они нашли окровавленную маму. Под нею копошился и плакал братишка. Мама была мертва. Там, среди ржи и васильков, они похоронили маму и пешком двинулись к железной дороге.
Когда их состав отъехал от станции, туда ворвались немецкие танки, стрелявшие вслед уходящему поезду. Бабушка хотела, чтобы дети поехали к ней на Смоленщину, но была такая неразбериха, что понять, куда идет какой поезд было невозможно. Вот они и очутились здесь, в Бугуруслане… Послали письмо деду, но оно, как видно, еще не успело дойти, как там уже были немцы.
Бабушка пошла работать в госпиталь ночной санитаркой, а днем посудомойкой в столовой. Поля весь прошлый год просидела с братиком: он часто болел, в ясли его не брали. Да и зимней одежды у девочки не было - все потеряли в пути. Но теперь Ванечка определен в ясли, и Поля может учиться. Правда, после школы ей нужно дома прибрать, сварить обед и забрать братика из яслей: бабушка очень устает, работая день и ночь. Вот все хозяйственные заботы и лежат на Поле…
А вчера Поля Сивкова была дежурной. Прозвенел звонок на второй урок, но Татьяна Ивановна задерживалась. Воспользовавшись этим, наши самые вредные мальчишки Ленька Соболев и Толька Поздняков принялись рисовать чертиков на доске.
Поля, как обычно тихо, попросила:
- Пегестаньте гисовать (она сильно картавила).
Но те не слушали и стали перекидываться тряпкой. Поля сказала громче:
- Вытгите доску и положите тгяпку!
Поздняков стал паясничать перед ней, передразнивая и кривляясь:
- Полька, скажи: кукугуза! Полька, скажи: кукугуза!
Тут я не выдержала, схватила с парты учебник и запустила в него.
Как раз в этот момент зашла Татьяна Ивановна, неся в руках поднос, на котором лежали две буханки хлеба, нож и кулек с сахарным песком. Учебник пролетел перед нею, чуть не выбив из рук ценную ношу.
Обычно на большой перемене нам давали по кусочку хлеба, посыпанного сахаром. Вот из-за получения этого пайка учительница и задержалась. Пройдя к своему столу и оглядев класс, она спросила:
- Кто бросил книгу?
Я встала. Удивленно взглянув на меня, Татьяна Ивановна сказала:
- Подними книгу, вытри доску и садись! После уроков поговорим, мы и так много времени потеряли.
После уроков я все честно рассказала: и про Полю, у которой фашисты убили маму, и про мальчишек, которые ее обижают. Извинилась, что бросила учебник.
- То, что ты вступилась за подругу – хорошо! - сказала Татьяна Ивановна. - С ребятами я сама разберусь. А вот бросаться учебниками негоже. Но я рада, что ты поняла свою вину. Что будет, если вы все начнете бросаться учебниками, а они и так дышат на ладан? Хороший же пример ты подаешь другим! От тебя, признаться, я такого не ожидала!
…И вот теперь Татьяна Ивановна у нас дома, и разговаривает с бабушкой. Они прошли в нашу комнату, а я вот уже третий раз полощу тряпку, оттягивая момент встречи с учительницей…
Я все еще возилась на кухне, когда услышала, как бабушка и тетя Рива прощаются с Татьяной Ивановной, и наперебой ее за что-то благодарят. Наконец, дверь за ней закрылась, и раздался голос тети:
- Ты чего там спряталась, Ируся? Даже не подошла к своей учительнице!
- Я мыла тряпку.
- Ну, можно было это сделать и потом! А она принесла тебе талоны на обед. Теперь после уроков будешь ходить в столовую и обедать.
- А почему мне дали талоны?
- Наверно, заслужила… - улыбнулась бабушка.
- За отличную учебу и примерное поведение, - добавила тетя.
Сердце у меня чуть не выскочило из груди от счастья. Пронесло! Татьяна Ивановна им ничего не сказала! И я гордо посмотрела на своих родных.
Но тетя Рива, заметив мой победоносный вид, тут же спустила меня с небес:
- Не воображай! Хотя Татьяна Ивановна и похвалила тебя, но талоны дали потому, что ты дочь фронтовика. Так что тут твоей заслуги нет. А вообще, у тебя очень приятная и симпатичная учительница!
Радость моя была безмерной – Татьяна Ивановна меня не выдала! Какая она хорошая, моя чудесная учительница! И я мысленно дала себе зарок больше никогда не сочинять небылиц и вести себя достойно. А через минуту я уже позабыла о своих грехах и, напевая, принялась за уроки…