Такая скучная жизнь,
А я по старой привычке
Закопался в метро по весне –
Медленно катится вниз
Говорят, под землёй
В перегонах станций ещё лежит снег…
Илья Демидов
Одновременно при вдохе мышцы анального отверстия
сжимаются, анус как бы втягивается внутрь, а при
выдохе мышцы ануса расслабляются.
Эрнест Цветков
«Тайные пружины человеческой психики»
Как мы попали на крышу?
Объясняю популярно для всех желающих повторить. Только не сообщайте о своих планах предкам, а не то мигом схлопочете по пятой точке.
У каждой лестницы в подъезде есть начало и конец. Как правило, и начало, и конец, ограничены дверями. Дверь внизу у нас не закрывается практически никогда, даже глубокой ночью – по крайней мере, после того, как какой-то дуболом вывел из строя домофон одним точным ударом. Ударом головы, я надеюсь.
Дверь вверху, наоборот, закрыта практически всегда. Это и неудивительно. За ржавым замком устрашающих размеров скрывается часть коммунального хозяйства, в просторечии именуемая «чердаком». Там темно, пахнет плесенью и голубиным дерьмом, валяются перья и осколки от посуды неизвестного предназначения, задумчиво гудят кабели высокого напряжения и распределительные коробки домовых антенн. Иногда можно услышать чьи-то голоса, принадлежащие отнюдь не местным привидениям, но вполне материальным людям, живущим на последних этажах, чья кухонная вентиляция выходит непосредственно на чердак. Если очень постараться, можно даже заглянуть в воздуховод, приподняв закрывающий его кусок оргалита, и посмотреть сквозь решётчатую заглушку, кто там разоряется и по какой причине. Одним словом, место таинственное и вполне интригующее.
Если же кому-нибудь хватит смелости несколькими шагами преодолеть угрожающее чердачное пространство, глазам первопроходца вскоре наверняка откроется ещё одна небольшая сварная лесенка и обитая рваной жестью маленькая дверца. Это – выход на крышу. За ней расстилается либо глухо гремящий под ногами кровельный скат, либо – бескрайние битумные поля, негусто усаженные железными деревьями антенн и вентиляционными шахтами. Старые скаты крыш небезопасны до того, что о прогулках по ним можете спокойно позабыть, если, конечно, вам дорога ваша молодая жизнь. Иногда они мокры от дождя, иногда покрыты толстым слоем снега и льда, впрочем, и с остальными временами года дело обстоит не лучше, а хлипкий бортик по краям выносится даже несильным толчком ноги. Решайте сами, нужно ли вам столько развлечений на одну отдельно взятую задницу?
Не то с новостройками. Крыши типовых многоэтажек плоски и подобны квадратному блину, со всех сторон ограниченному внушительными панельными бортами в треть человеческого роста. Соответственно, и гулять по ним – одно удовольствие. Под ногами разбегается паутина дорог, ловко снуют игрушечного размера автомобильчики с совсем уж кукольными человечками, сидящими внутри. Знакомый с детства район кажется ожившей картой, на которой миниатюрные плоские квадраты домов, жёлтые прямые троллейбусных линий и неправильные зелёные многоугольники парков неожиданно обрели третье измерение и вытянулись вверх всеми своими стенами, деревьями и фонарными столбами. Летом можно увидеть, как далёкие башни многоэтажек протыкают острыми шпилями небо, похожее на лист ярко-голубой бумаги из детского набора. Зима застилает белым блестящие чёрные плоскости, и если долго смотреть вверх, начинает казаться, что не снег летит вниз на тебя, а наоборот, ты движешься навстречу застывшим в падении снежинкам. Незаметно наступивший вечер зажигает навстречу неярким городским звёздам сотни тысяч электических искр так, что можно долго и безуспешно пытаться угадать, где на тёмном горизонте кончаются окна и начинается звёздное поле. Конечно, если вас раньше не сгонит с крыши матерящийся в бога и душу дворник. В этом и состоит главная проблема.
Для Славки Филимонова по прозвищу Гитлер такой проблемы, впрочем, почти не существовало. Гитлером его прозвали именно за то, что ключевой особенностью характера Филимоныча было невероятное желание продавить единожды решённое и настоять на своём, многократно возрастающее в нетрезвом виде. Поэтому, оказавшись как-то раз на шестнадцатом этаже здоровенного дома, вытянувшегося неподалёку от школы, в которой Славку имели сомнительное удовольствие обучать, Гитлер опытным взглядом семнадцатилетнего раздолбая тут же оценил, что чердачная дверь заперта не надёжным калачом, а сомнительным болтом, пропущенным через ушки и наживлённым ржавой гайкой. Стоит ли говорить о том, что и гайка, и болт немедленно оказались кое у кого в кармане, а дверь аккуратно прикрыта для того, чтобы не давать проходящим мимо повода для нежелательных размышлений?
Оказавшись на крыше, Славка первым делом огляделся вокруг и удовлетворённо присвистнул. Панорама зимнего города настолько очаровала его, что некоторое время Гитлер просто стоял около края крыши, с удовольствием обозревая окрестности и глубокомысленно спихивая лежащие на парапете снежные шапки на головы прохожих. Прохожие не обращали внимания – зимняя погода и без того превращала каждого вышедешего на улицу в деда-мороза за пятнадцать секунд. Очень скоро убедившись, что его хулиганские потуги не приносят желаемого результата, Славка отправился исследовать неизведанные просторы крыши, увязая в глубоком, никем не убираемом снегу.
Изыскания молодого первопроходца незамедлительно были вознаграждены важными и полезными результатами. На крыше имели место быть восемь кирпичных будок, с одной стороны защищённых от неавторизованного доступа рабицей, накрепко приваренной к металлической раме. Сетка же на третьей от выхода будке была варварски отогнута в сторону, так, что в образовавшуюся щель мог без труда пролезть человек не сильно худощавой комплекции. Что и было проделано Славкой незамедлительно.
- Смотрю, люди старались, мучались, для чего-то ведь дырку эту они оставили – рассказывал Гитлер нам впоследствии. – Ну я и…
Оказавшись таким образом внутри странного строения, Славка обнаружил ещё одну интересную деталь. Участок пола над дырой обрывался вниз ещё метра на два. Для всех желающих влезть и вылезти обратно с комфортом к стенке, образованной обрывом, была прислонена сколоченная из грубых неструганных досок самопальная лестница. Расклад становился всё более интересным, поэтому Славка натянул на руки вытащенные из карманов зимней куртки вязаные перчатки, натянул их на уже начинавшие постепенно дубеть руки и немедленно спустился вниз.
На полу под лестницей непринуждённо расположились предметы, свидетельствовавшие о давешнем пребывании здесь местного техперсонала – валялись несколько папиросных бычков, тряпка, в которой Гитлер без труда определил промасленную ветошь, и забытый кем-то гаечный ключ. Можно было не бояться, что владелец девайса спохватится и прибежит назад в поисках ценного прибора, поскольку разбросанные причиндалы покрывал толстый слой пыли вперемешку с залетевшим сквозь решётку снегом. Обождав, пока глаза немного освоятся с полумраком, Славка сделал вывод, что коробка, скорее всего, является частью вентиляционной системы здания. Сбоку в стене были встроен блок автоматических жалюзей, откуда тянуло тёплым подъездным воздухом, было слышно, как где-то поблизости дышали крыльчатки вентиляторов. К тому же несколько пластин отсутствовали напрочь – то ли находились в пожизненном ремонте, то ли уже были выломаны чьей-то добродушной рукой, – открывая за собой ещё одно помещение, тёмное, с низким, в полтора метра, потолком, но тёплое и вполне пристойное. При этом намётанный глаз Фила обнаружил на стене вполне работоспособный патрон под электрическую лампочку, провода от которого тянулись к коробке на стене. Видимо, слесаря каждый раз приносили свет с собой, дабы не привлекать внимания местных бомжей.
Вполне удовлетворившись на первый случай увиденным, Гитлер полез обратно, дав себе слово, что в следующий раз продолжит исследования уже с собственной лампочкой в кармане.
Собственная лампочка появилась у Славки не так быстро, как ему того хотелось бы. Вечером того же дня на родительском собрании в школе класснуха, уже давным-давно настоятельно приглашавшая филимоновских родителей на собеседование, наконец-то поимела счастье отомстить Славке за постоянное накручивание своей нервной системы. Отомстила, надо сказать, не шибко оригинально, накрутив нервную систему Славкиной мамаше. О содержании произошедшего разговора я вполне мог догадываться, поскольку последние полгода развлекались мы приблизительно одинаково.
Ну, например. Всем нормальным школьникам известно, что раз в неделю на завтрак дают не до конца отварные сосиски трупного цвета и аналогичного вкуса. Также ни у кого не вызывало сомнений, что расстройство кишечника – самое приятное из того, что может ожидать любителей сосисок в их недалёком будущем. Короче, употреблять в пищу школьную кулинарию не рисковал почти никто, что, в свою очередь, делало сосиски бесподобными мишенями для наших рискованных острот.
Началось всё с того, что однажды мокрая, жирная снизу тарелка с сосисками, несомая дежурным по буфету, закономерно спланировала у него из рук и жёстко приземлилась на поднос с чаем – сосисками вниз, как того и следовало ожидать. Весь наш класс в тот день дружно остался не только без закуски, но и без запивки. Правда, пилюлю нам изрядно подсластило то, что несколько злополучных колбасных изделий так и остались торчать из стаканов, налитых бурой жидкостью до краёв. Это моментально вызвало у части народа бурные ассоциации со сборищем заспиртованных ублюдков и их отдельных частей, которое нам зачем-то, – и не без гордости, – демонстрировали во время недавнего вояжа в Питер. К тому же по школе уже две недели гулял абсолютно нецензурный анекдот про поручика Ржевского и стакан, поэтому всё произошедшее было воспринято нами как прямое руководство к действиям. На какое-то время самой аппетитной школьной шуткой стало незаметно засунуть соседу колбасину в стакан, когда тот отвернётся с кем-нибудь побазарить. Только Эндрюс, по своему обыкновению, был недоволен.
- Вот гоблины! Что, так сильно детство в жопе заиграло? – бухтел Воронин, выковыривая очередное склизкое нечто из своей посуды. – Шутки у вас, мля, как у пьяного Мишутки. Сам шучу, сам смеюсь…
Вася Дмитиревич, огрёбший на прошлой неделе от Эндрюса целых две одновременно, был неумолим и от души развлекался:
- Ну так придумай сам что-нибудь посмешнее. Сколько можно в стакан-то совать, как тот поручик, а? «Кстати, о стекле»…
Разбухшая сосиска, вся в чайных брызгах, летела в сторону Васи Дмитриевича, после чего оба получали звездюлей от буфетчицы тёти Маши и мрачно шли посмолить за угол.
Сказать по правде, именно Андрюхе пришло первому в голову, что столовские чаи и компоты, в принципе, ничем не заслужили подобного обращения. Одновременно воронинская больная фантазия позволила нам решить ещё одну проблему, оставшуюся в наследство от прошедшего Нового Года. По традиции, половину школы согнали в актовый зал надувать шарики и развешивать по стенкам нелепую бижутерию. Закупку таковой завуч совершенно опрометчиво поручила мне и безобидному тихоне Сашке Пескарёву, пожизненно рисовавшему на уроках в тетради вместо заданий турнирную таблицу «Формулы-один» и портреты Айртона Сенны. Получив энную сумму вместе с категорическим требованием принести товарные чеки, мы отправились в ближайший универмаг. Тут-то Сашка и убил меня наповал:
- Ты как думаешь, если… хм… презерватив надуть, он не лопнет?
- Чего? – не поверил я своим ушам. Сашка говорит о презервативах – интересно, с какого перепугу? Он что, девочками интересоваться наконец-то начал? – Гондон-то? Конечно, нет. Только надувать сильно не стоит.
- И я вот думаю, что не лопнет, – тут Шурик хитро улыбнулся и помотрел сначала на меня, потом в сторону школы. – Есть предложение. Закупить парочку и вместе с шариками на стену оприходовать. Их ведь потом оттуда всё равно снимут и первачкам подарят – за то, что учителей поздравляли. Во будет шоу, радости полные штаны!
До меня и без Сашкиных комментариев постепенно начало доходить, что именно мне предлагается. Ай да Сашка, ай да сукин сын! И ещё, главное, тихоню из себя корчил столько лет! Актёрище!
По собственному опыту мне было известно, что все местные аптеки завалены выше крыши тайваньским ширпотребом, неплохим – мне как-то раз пришлось использовать один такой на дне рождения у Ирки, чтобы привести в норму её палец, варварски порезанный ножом для разделки торта, – но, как водится, недешёвым. К счастью, в аптеке рядом с универмагом после недолгих поисков нам на глаза попались реликтовые резинки предпенсионного возраста, явно наструганные ещё в Советском Союзе из отработанных противогазов. Стоили они сущие копейки, так что пришлось выгрести всю мелочь из карманов – тратить школьные гроши на собственное удовольствие не позволяли нам остатки совести. Сидевшая в аптечном окошке белохалатная бабушка-провизор удостоила наши, по её представлениям, слишком молодые для интимных развлечений лица неодобрительным взглядом, после чего спохватилась – видимо, тоже совесть замучила! – и полушёпотом добавила нам вдогонку:
- Ребятки, да зачем вам этого хлама тридцать штук? Они ж лежалые, не дай бог чего. Возьмите лучше вот эти – и ткнула пальцем в сторону ярко раскрашенных глянцевых коробочек на полке с надписью «Противозачаточные средства». – Понадёжней будут.
Морда Сашки, и без того успевшего двадцать раз пожалеть о своём внезапном порыве, стала окончательно пунцовой. Чтобы предотвратить дальнейшее закипание пескариной физиономии, я состроил гримасу малолетнего придурка и кислым голосом протянул:
- Да не-е, нам не для того… Нам капитошек делать…
После этого мы в пожарном темпе покинули аптеку и отправились закупать оставшуюся по плану дребедень, оставив бабушку в полном недоумении по поводу загадочных капитошек, которых делают из просроченных презервативов.
По возвращении в школу Сашкина идея была доведена до сведения бездельно шарившихся по залу горе-декораторов и встретила их полное сочувствие. Резинотехнические изделия в количестве пятнадцати штук – больше решили не вешать, чтобы не запалить себя раньше времени, – были с приличествующими моменту прибаутками надуты, перевязаны суровой ниткой и подвешены на стены актового зала, где совершенно затерялись в разноцветном великолепии воздушных шаров и блеске мишуры.
Когда через пару дней отплясавшие своё первоклашки радостно посыпались со сцены, мы изо всех сил затыкали кулаками рты, чтобы сдержать совершенно непристойное ржание. Добрые директорские руки раздали первакам почти половину подвешенного нами запаса шариков. Глядя на счастливые лица деток, колотящих друг друга по головам надутыми гондонами, мы прекрасно представляли себе, что через пять минут подумают деткины мамы и папы, встречающие любимых спиногрызов в вестибюле. Представьте себе – выбегает вам навстречу ваше горячо любимое чадо, размахивая той самой штукой, из-за отсутствия которой оно семь лет назад появилось на свет, и весело орёт:
- Па! Ма! А вот нам что дилектол подалил! Шалики! Шалики!
Сколько родителей пошло после этого разбираться с директрисой и что им сказала в ответ ничего не понимающая Людма – понятия не имею. Да и, если честно, не горю желанием узнать. Так или иначе, праздник удался, и единственное, что нас беспокоило – что делать с оставшимися пятнадцатью галошами. Решить проблему радикально и выкинуть их в помойное ведро ни у кого не поднималась рука. Дело стояло только за тем, чтобы придумать, какой бы ещё учинить дестрой со злосчастными средствами личной гигиены. И первым додумался, как я уже говорил, Эндрюс.
В один прекрасный день упаренный шестичасовым общением с нами и нам подобными физик вяло посмотрел на часы, на которых до конца шестого урока оставалось ещё пять минут, и сказал:
- Окей, герои. Можете собираться. Только вниз пойдёте потихньку, а то от завуча по шее получите. Лады?
- Лады! – радостно заорал одиннадцатый «А», сметая с парт книжки, ручки и тетрадки и сдирая с себя белые лабораторные халаты. Секундами позже оголтелая толпа с криками и грохотом осыпалась по лестнице с четвёртого этажа, и уже через минуту раздевалка была пуста. Задержались только Гитлер, Эндрюс, Вася Дмитриевич, Зайцевский и я.
Эндрюс с умным видом достал из сумки несколько раз завёрнутый целлофановый пакет, в котором отдыхали остатки сегодняшнего завтрака – тринадцать никем не тронутых сосисок. Славка выгреб из кармана длинную вощёную упаковку новогодних резинок. В считаные мгновения тринадцать кондомов с безжалостно засунутыми в них сосисками были развешены по свободным крючкам, а мы потихоньку ретировались по гулкому пустому коридору на угол лестницы и заняли стратегически выгодную позицию для наблюдения.
Ждать пришлось недолго. Звонок с последнего урока гулко прокатился по этажам, и раздевалка наполнилась хохотом и восторженными воплями. Нездорово-телесный цвет сосисок в сочетании с плотной матовой резиной создавали у наблюдателя со стороны полную иллюзию того, что на гардеробном крючке действительно висит чья-то беспечно забытая анатомическая принадлежность. Прибежавшая на гвалт школьная уборщица с красными пятнами на лице, шёпотом матерясь, срывала подвешенное нами с вешалок. Эндрюс тихо балдел.
- Эх, чёрт возьми, надо было кетчупа где-нибудь надыбать, – в самое ухо просвистел мне Вася Дмитриевич. – Тогда бы вообще всё как по правде было бы.
- Так сойдёт – проговорил я севшим от восторга голосом. – И без кетчупа всем надолго хватит.
Надолго хватило в первую очередь нам самим. Разумеется, техничка стукнула обо всём в учительскую, а уж догадаться, какой класс был отпущен раньше времени с уроков, никому не составило особого труда. Я не буду утверждать, что наши манипуляции не заметил никто – скорее всего, так оно и было, – но так уж повелось, что за все хулиганства одиннадцатого «А» по жопе доставалось почему-то только нам впятером, по большей части вполне заслуженно. Так случилось и на этот раз. После собрания-разобрания наши предки пришли домой не сказать, чтобы очень довольные, скорее наоборот. Ну, и нам, соответственно, перепало по самые не балуйся. Гитлер ходил две недели по школе в состоянии грустной задумчивости, посещал все уроки подряд и даже не помышлял ни о каких прогулках по крышам.
Продолжалось эта идиллия ровно две недели.
- Тише ты, придурок, коленями не пихайся!
- Кто придурок? Ты сам придурок!
- Ладно вам собачиться. Подеритесь ещё, вы, горячие финские парни.
- А чего он пихается?
- Я не пихаюсь, ты сам подставляешься, а потом…
- Тихо, идёт кто-то… Всё, прошли. Залазьте быстрее.
Пока Славка пытался ощупью отыскать на стене лампочкино гнездо, мы друг за дружкой протискивались в узкий проход между пластинами жалюзей. Лезший предпоследним Зайцевский почти сложился пополам, пытаясь влезть в настенную дыру, и, если бы не деятельная помощь Эндрюса, ему так бы и пришлось остаться снаружи. Мишка, неблагодарная душа, конечно, сразу же поднял хай. И совершенно напрасно – по опыту нескольких последних вылазок на крышу мы уже убедились, что вентиляция не только не маскирует издаваемые нами звуки, но и многократно их усиливает. Пару раз мы уже имели счастье нарваться на сумасшедших бабок, почему-то стабильно проживавших на последних этажах. При первых же признаках постороннего присутствия на чердаке старухи вылетали на лестничную площадку и начинали дурным голосом блажить: «Это кто там на чердаке хулиганит? Вам чего там надо, а? Сичас милицию вызову, она вам покажет, как по чердакам лазить, твари, ремня на вас нет!» – и прочее в том же духе.
Конечно, такой расклад никакого удовольствия нам не доставлял. Всем присутствующим приходилось немедленно затыкаться и играть в молчанку до тех пор, пока припадок бабкиной шизофрении не переходил в стадию ремиссии и злобное создание не уползало в своё пропахшее щами логово. А тут ещё Зайцевский вырубается во весь голос. Дурилка, едрён-ть.
Наконец стосвечовая лампочка заняла своё противозаконное место на стене, и неожиданно вспыхнувший свет озарил небогатые детали обстановки. Гитлер, панковская душа, уже успел нарыть где-то белой краски и намалевать на стене логотип «Эксплойтед», череп с ирокезом и общеизвестное русское слово на букву «х». Вася Дмитриевич притащил из дома ненужный постер с изображением Ника Кейва и налепил на противоположную стенку, а Эндрюс позаимствовал с одного из подоконников на лестнице здоровую чугунную пепельницу в форме рогатой морды. Пол в дальнем углу был приятно декорирован коллекцией пустых батлов из-под пива и портвейна, употреблённого нами в процессе общения. Коллекция постоянно росла.
Я вытащил из пакета с учебниками ноль семьдесят пять молдавского «Каберне» и перебросил Зайцевскому, уже нетерпеливо крутившему в руках свой швейцарский ножик с десятью лезвиями, ножницами и штопором. Пробка глухо чпокнула, несколько капель упали на цементный пол, заботливо выметенный и устланный ковриками для вытирания ног, спёртыми из соседнего подъезда.
- Хорош продукт переводить – выдернул Гитлер бутыль из неосторожных Михиных рук. – Ну, за нас с вами, за хрен с ними, – и сделал пару больших глотков. – Фу, кислятина.
- А ты за шесть пятьсот чего хотел? Шампуня?
- Ну, шампуня не шампуня, но не до такой же степени… Интересно, из чего они там у себя эту мерзость гонят? Небось гущи виноградной наложат, спиртом разбавят, вот тебе и «Каберне».
- Ты это, посуду-то не задерживай. Все выпить хотят – Вася Дмитриевич аккуратно изъял бутылку из рук разохотившегося Гитлера и немедленно приложился сам. – Ну и чего ты гонишь? Вино как вино, нормальное.
- Ну да, нормальное. Они там сто пудов как в анекдоте. Встречаются директора фабрик «Ява» и «Дукат». Дукатовский спрашивает: «Чуваки, а чего это мы сигареты одни и те же выпускаем, а у вас лучше получается? Может, поделитесь секретом-то?» Ну, явский говорит: «Да какой там секрет. На тонну сигарет – полтонны бумаги, триста кило мусора, сто девяносто девять кило веников и кило табака». А дукатовский такой: «Ни фига себе! – говорит. – Так вы ещё и табак кладёте!»
Зайцевский прыснул. Вася Дмитриевич подавился – последний глоток молдавской бормотухи пошёл не в то горло. Бател плавно перекочевал ко мне.
- Кстати говоря, – неожиданно поддержал табачную тему продышавшийся Васька, – в Штатах сигареты делают – это просто песец. Мне брательник двоюродный привозил как-то пачку американского «Мальборо» родного, лайт. Там и бумага другая, и набивка плотнее, и у пачки дизайн другой, чуть размеры отличаются.
- А на вкус как?
- Как мудрак. Понятное дело, разница как между… – Вася Дмитриевич запнулся, пытаясь подобрать сравнение. – Да хрен знает, как между чем и чем. Главное, что сигареты лучше и в Америке крутили, а не в Турции какой-нибудь сраной.
- Да какой там Турции! – не выдержал Зайцевский, отбирая мимоходом у меня булькающую ёмкость. – Если б в Турции, ещё полфигни. А я тут недавно пачку «Кэмел» покупал, а сзади наклеечка такая синяя. И написано: «Кэмел. Цигарки з фильтром. Зроблено у США». Хохляндский левак, и даже не стесняются.
Гитлер улыбнулся из угла.
- А фигли им стесняться-то? Не себе делают. Да ещё и фуй на пачке нарисовали.
- Ка-акой? Ты чего, совсем с дуба рухнул? Ты где там такое увидел?
- Где-где? На верблюде! – довольно проговорил Славка, с интересом наблюдая за реакцией Зайцевского. – Там, короче, если на спину верблюду приглядеться, то мужик голый стоит. Ну, и у мужика, соответственно, тоже. Поэтому и сигареты так называются.
- Как называются? «Кэмел» и называются, «верблюд» по-английски!
- Хрен там «верблюд». Это по-английски если читать. А по-русски, если к английской «эл» ещё палочку одну пририсовать, получится «самец». Вот они картинку и нарисовали, чтобы для тупых понятно было.
- Кто нарисовал? Хохлы? – брякнул окончательно замороченный Миха.
- Сам ты хохол. Америкосы и нарисовали, – веселился Гитлер. – Они знаешь, как там у себя стебутся? Ты «Порт Рояль» пачку видел?
- Ну видел. И что с того?
- Два креста на картинке помнишь?
- Помню.
- Так вот, у них там тема такая. Если один крест – это лёгкие. Если два – нормальные, крепкие. А если три, – Гитлер понизил голос до таинственного полушёпота – это значит, со шмалью. Куришь, а тебе по шарам даёт.
- Ладно тебе гнать-то! – не выдержал Эндрюс, скромно потягивавший забытое за славкиными прогонами «Каберне». – В Америке за шмаль хуже чем у нас метут. А в тюряге тебе, Гитлер, негры быстро одно место на свастики порвут, ты и мыло поднять не успеешь.
Славка немедленно изобразил под носом у Воронина единственный знакомый ему американский жест, позаимствованный из какого-то голливудского мордобоя.
- Во-во. Это ты своей бабушке покажи. И про «Кэмел» заливать тоже ей будешь. Круче всех всё равно у нас прикалываются. Мне батя рассказывал. У него знакомый работал на «Яве» в цехе упаковки. «Столбы» там делали, ну, «Столичные», сигареты раньше такие были клёвые. А в цехе большая такая банка для бычков стояла, – Эндрюс показал, какая большая была банка. – Как она наполняется, там работяги пустую пачку брали, бычки свои туда засыпали и записочку: «Привет от двадцатого цеха». И в блок.
- А дальше что?
- А что дальше? Дальше тебе в киоске её продадут. Типа, покурили всё уже за тебя, Гитлер, здоровее будешь!
- Ах ты… – Славка беспомощно оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь такого, чем было бы не жалко кинуть в воронинский фейс. Ничего подходящего, как на грех, не нашлось, поэтому Гитлер решил на сей раз ограничиться гордым молчанием. Всё равно завтра Эндрюс полезет списывать на алгебре – вот и покажет весна, кто где гадил.
В наступившей тишине было отчётливо слышно, как где-то на последнем этаже открылась дверь и чьи-то немощные, неровные шаги засеменили к вентиляционным решёткам. Зайцевский вскинул палец к губам и обвёл всех выразительным взглядом – всем молчать, гусары, – но было уже поздно. Гулкий лестничный колодец разнёс по подъезду истошный вопль чьих-то поношенных лёгких:
- Это что ж вы там делаете? Кто вам по крышам лазить разрешил? Я вот щас милицию…
Старуха была настроена на боевые действия и быстро уходить, судя по всему, не собиралась.
В каждом из нас уже давно зрело искушение высказать наши соображения о бабке и её моральном облике вслух, но даже острый на язык Гитлер угрюмо молчал, понимая, что это не вариант. Тогда уж точно приедут и менты, и пожарные, и все пятнадцать удовольствий. Тем не менее, сидеть и выслушивать всю эту левоту нам совершенно не улыбалось – хватит, наслушались!
Я подполз на карачках к решётке, перед которой неспешно наматывали круги вентиляторы, и рявкнул зло и грубо:
- Бабка! Ты чего тут забыла? Хорош орать, мы из ЖЭКа, проводку чиним.
На другом конце решётки изумлённо замолчали. Через минуту раздумья оттуда донеслось:
- Это из ДЕЗа, что ли?
- Ну, из ДЕЗа, – поправился я. Чёрт их разберёт, что у них тут за коммунальные конторы и как они сами себя обзывают. – Тут хулиганы позавчера лазили?
- Лазили, лазили, сынок, – с готовностью старой стукачки засипела бабка. – Лазили, постоянно лазиют, житья от них нет никакого. Матом орут, бутылки там у них, значит, девок каких-то водят. Я уж сама вам звонить хотела…
Про девок было ляпнуто исключительно со зла. Никаких девчонок мы сюда не таскали, да и сложно было представить, чтобы какая-нибудь фифа из нашего класса типа Ленки или Машки, на дух не выносящая простые мужские радости, полезла с нами на крышу лазить по чердакам и пить портвягу. Я уж молчу про всё остальное. Бабка об этом не знала, поэтому с удовольствием продолжала знакомить нас со своими извращёнными фантазиями.
- А ещё по ночам иногда по крыше ходят, я заснуть прямо не могу. Ну ходят и ходят. В окно могут постучать…
- Ну, по ночам – это не к нам. – Я достал из кармана связку ключей, отобрал самый увесистый и несколько раз с силой саданул по железной фиговине, висевшей прямо преед моим носом так, что по всему подъезду прокатился глухой и раскатистый звон. – Мы тут все двери укрепим, ни одна холера больше не залезет, ни днём, ни ночью. Миха, – обратился я к тихо умирающему от прикола Зайцевскому – дай мне ключ на восемнадцать, будем сейчас заваривать.
В руку мне ткнулась тяжёлая металлическая хрень, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся рогатой чугунной пепельницей с окурками на дне. Ай, маладца – подыграли! Я ещё пару раз долбанул железякой куда попало, имитируя бурную деятельность, и довольным голосом произнёс:
- Ну всё, теперь железно держать будет. А вы в следующий раз, – обратился я к невидимым слушателям, – если видите, что лезет кто, так нехрена орать на весь подъезд.
- Ой, не буду, ребятки, не буду, – отозвалась вентиляция. – Я это так, думала, опять хулиганы какие, даже милицию вызвала…
- Какую милицию? – моментально охрипшим голосом прошептал кто-то позади меня. – Она чего, совсем с катушек сьехала?
Мы ещё не успели как следует подсесть на измену, как с крыши донеслись тяжёлые, ничего хорошего не предвещающие шаги и чей-то неприятный голос загремел:
- Кто есть внизу? Вылазьте по-хорошему, а то хуже будет!
Дослушивать говорящего у нас отчего-то не возникло никакого желания. Наоборот – сперва Эндрюс, а за ним и все остальные, согнувшись пополам, рванули в узенькую железную дверцу, выходящую из вентиляционной будки на чердах, слыша, как за спиной уже потрескивают ступеньки самодельной лестницы под тяжестью многокилограммовой ментовской туши.
Выход из ситуации у нас, в принципе, был заготовлен заранее. Шахта восьмого подъезда тоже была заварена сеткой, но, как выяснилось, держащейся на соплях. Отодрать её изнутри оказалось пустячным делом, поэтому можно было, дождавшись, пока преследователи отправятся нас ловить на чердак, вылезти через дырку и убраться тем же путём, каким мы оказались на крыше. Поэтому мы, толкая друг друга и ругаясь на все лады, устремились по тёмному и заплесневелому чердаку в направлении восьмого подъезда, хрустя невесть откуда взявшимися под ногами осколками битого стекла.
И только когда первый из нас вылез в колодец вентиляционной будки, мы поняли, о чём мы капитально забыли.
Лестница! Отрывая решётку, мы таскали её через весь чердак, и, конечно же, оттащили на место – иначе как бы мы попали сегодня вовнутрь? Оторванная сетка издевательски трепыхалась над нами под ударами ветра. Вылезти через неё на крышу было бы несложно, если бы не стоявший перед нами двухметровый обрыв с абсолютно гладкими бетонными краями. Конечно, будь у нас времени чуть побольше, мы бы попытались вылезти, залезая друг дргу на спину и вытащив последнего за руки, но ситуация явно не располагала к рискованной акробатике.
- Ну всё, песец. Доигрались – задумчиво произнёс Гитлер. – Щас нас всех тут тёпленькими и повяжут. Хорошо, если ещё телегу в школу не пришлют…
- Пришлют-пришлют, – так же задумчиво отозвался Миха. – А всё ты, оккупант фашистский со своими крышами…
- Чего я? Чего я? Тебя чего, кто за руку сюда тащил?
- Вы чё? Совсем офуели? – неожиданно заорал Вася Дмитриевич. Он уже успел найти где-то на чердаке две здоровенные доски с набитыми поперёк планками и изо всех сил пытался втащить их через узкий проход. – Ещё, мля, давайте, разбираться начнём, кто чего и как! Сгрёбывать надо! Быстрее! Да помогите же мне кто-нибудь, черти бы вас…
Эндрюс и я последним рывком втащили в дверцу Васю вместе с досками и поставили его на ноги.
- И теперь чего?
- В Африке черно! – Вася Дмитриевич упёр одну доску в противоположную стену и поставил на неё сверху вторую так, что её конец оказался как раз под отверстием в решётке. – Вылезай давай, хорош базарить!
Первым на шаткую и пищащую на все голоса конструкцию вскочил Зайцевский. Выглянул наружу:
- Всё нормально, нет там никого, все внизу! – и спрыгнул на заваленную снегом крышу.
По чердаку уже вовсю раздавался скрип милицейских раций и топот сапог, поэтому действовать надо было быстро. Уходивший последним Вася Дмитриевич толчком ноги сбросил доски вниз и прижал края решётки валявшимся у будки осколком кирпича – пусть менты подумают, куда мы могли деться с закрытого чердака.
Эндрюс первым делом бросился к выходу на крышу из первого подъезда. Я поймал его за руку.
- Стой, куда ты? Там же внизу наверняка «козёл» ментовской!
- А если они через другой подъезд зашли?
- Погоди, дай проверю.
Я осторожно перегнулся через край крыши и посмотрел вниз. Сине-жёлтый «газик» патруля, еле различимый за быстро наступающими сумерками, к счастью, стоял совсем не там, где мы предполагали его обнаружить – скорее всего, наши серые друзья использовали вход на крышу, от которого у них были собственные ключи. Путь к отступлению был свободен окончательно и бесповоротно. Мы пронеслись через крышу, уже не обращая внимания на полные ботинки снега и по очереди спрыгнули в чёрный проём технической лестницы, не дожидаясь, пока наши преследователи догадаются выглянуть наружу.
Пересидев для страховки минут сорок между этажами, Гитлер осторожно выглянул за дверь. На улице к тому времени уже окончательно стемнело, шла метель, начавшаяся ещё днём.
- Всё спокойно? – осторожно подал голос ещё не пришедший в себя поле пережитого шока Вася Дмитриевич.
Славка неуверенно пожал плечами.
- Вроде бы нормально всё, отъехали. Да хрен там чего разберёшь, снег валит – на два метра не видно ничего. Ладно, пошли, а то сколько тут сидеть можно? Как раз и заметут, если по подъездам пойти догадаются.
- Клёво ты с этими досками придумал – отметил я, когда мы вышли, наконец, на улицу и растворились в крутящейся белой мгле. – Сидеть бы нам сейчас в обезьянничке, если бы не ты.
Васька поднял на меня ничего не понимающие глаза:
- Какие доски? Ты вообще о чём?
- Как о чём? Ты хоть помнишь, как эти две дуры здоровые притащил? Ну, там, когда от ментов на крыше сматывались?
- А-а-а, – Вася Дмитриевич смущённо уставился на обледеневший асфальт. – Так я это… Схватился за первое, что под руку попалось. Валялось там на полу, я и подумал, может, пригодится…
После инцидента со старухой и ментами мы ещё неделю не показывались на крыше. Когда же Эндрюс и я, набравшись наглости, решили проведать насиженные места и зашли в первый подъезд, вместо ржавого винта на двери висел блестящий свежей смазкой воронёный «калач».
Подёргав зачем-то замок, Эндрюс внезапно улыбнулся:
- А половички-то, небось, из второго подъезда так там и остались?
- Да уж, фиг теперь кто чего назад получит.
Двери лифта открылись, и вышедший из кабины нестарый ещё мужчина с сумками в руках подозрительно посмотрел на нас, направляясь к своей квартире:
- Слышь, пацаны, вы чего тут забыли?
- Мы из ДЕЗа, проводку чиним, – неожиданно ляпнул Эндрюс, подмигнул мне и сорвался вниз по лестнице.
Мне ничего не оставалось сделать, как отправиться вслед за ним.