Если асфальт чавкает под ногами, как пластилин...
Если соседский евроремонт вонзает в ваш мозг свои перфораторы и дрели, а во дворе раскопки теплотрассы...
Если город оделся в пыльное марево, а деревья и трава сожжены...
И наконец, если компьютер зависает, потому что лето даже его задушило своей жарой – надо ехать в Феодосию.
Почему именно в Феодосию? Да потому что поезд прибывает прямо на пляж, и не нужно изможденному путешественнику пересаживаться на какие-то автобусы или электрички.
Однако не будем забегать вперед. Феодосия для нас началась уже в поезде – вместе с соседями по купе, симпатичной парой студентов-молодоженов. Они немедленно принялись делиться с нами нарытой в Интернете информацией. Оказывается, «еще две с половиной тысячи лет назад греки из Милета метнулись диким кабанчиком и основали в уматовом месте селение. А потом греческие купцы вкинули бабло, чтобы построить здесь колонию-факторию. Они назвали ее «Феодосией», что означает в переводе с греческого «Богом данная». Однако купцы, видать, задрали всех, и в конце XIII века Феодосия стала владением итальянского города Генуи. Генуэзцы назвали ее Кафой, превратили в прикольную крепость и обвели стенами, рвами и башнями. И все было чики-чики, пока турки не захватили город в XV веке»...
Конец этой осовремененной истории про основание Феодосии дослушать не пришлось – студенты внезапно затеяли шумные игры, как щенки, и так же внезапно уснули.
А назавтра было море: Черное, хотя и синее – то, ради которого мы все едем на юг.
– Ой! Мы приехали на пляж! – воскликнула девушка, выглянув в окно.
– Ваще! – подал голос юноша. – Так не бывает. Тут тебе море и галька. Вот это по кайфу!
Море начиналось сразу за мощеной набережной, и молодожены уставились на него с жадностью, будто никогда не видели. А оно широко, до самого горизонта затопило все окна поезда с левой стороны, обещая прохладу и удовольствие. Проплывали пляжи, уже с утра заполненные голыми телами, проплывали заросли южной зелени, крыши огнедышащих шашлычных. И все это – в двух шагах от вагонного окна.
С лязгом останавливаемся на раскаленном перроне феодосийского вокзала. Рядом – морской порт и набережная. Можно немедленно выскочить из тамбура, подбежать к морю и окунуться в зеленоватую воду с головой. А затем броситься на шипящую гальку и со счастливым, блаженным вздохом всосать в легкие весь благословенный южный воздух, пропитанный запахами жареного мяса, рыбы, моря и нагретого камня. В крайнем случае, если не успели в поезде переодеться, можно зайти по щиколотки в морскую волну и насладиться ее прохладным шелестом. И осознать: наконец-то юг.
Молодожены умчались выполнять «малый туристский набор» в виде осмотра музеев и памятников, пообещав «стопудово встретиться». Мы же, умудренные опытом путешественники, первым делом обратились к шумной толпе квартировладельцев, встречавших нас с жадным радушием. Не обращая внимания на активные выкрики толстых золотозубых теток «Квартира у самого моря», понимая, что за этим скрывается братская могила на двадцать человек с удобствами во дворе, мы проницательно выбрали самую симпатичную хозяюшку, договорились о цене и забросили вещи в квартиру. И угадали: дом нам достался «сталинской» постройки, с толстыми добротными стенами. Плюс отдельная квартирка с верандой, увитой плющом – на центральной улице, но с окнами в тихий двор. А затем, облачившись в шорты, облегченные майки и соломенные шляпы, мы отправились проверить, правы ли местные путеводители, что лучший вид открывается с вершины горы Митридат.
Город с высоты птичьего полета кажется большим игрушечным макетом, его можно изучать часами. Мы глазеем по сторонам, с непривычки чувствуя себя как цыплята внутри микроволновой печи, щурясь от яркого солнца и любуясь окрестностями сквозь жаркое марево. Старая часть Феодосии каким-то непостижимым образом сохранила черты средневековья. Видны остатки массивных оборонительных стен и башен, древний мост через ров. Сохранились каменные толстые стены карантина, построенного в прошлом веке, мечеть с остатками минарета. В старой части города возвышается половина угловой стены башни, которая когда-то была замком и арсеналом. В ней хранилось оружие и боеприпасы на случай войны. Сегодня башня увита диким виноградом, и вид у нее настолько мирный, что возле нее то и дело фотографируются.
Дома вырастают так, словно они – часть этой земли. Феодосия, как и другие небольшие курортные городки Крымского полуострова, живописно прилепилась к песчаным пригоркам. Уютно светятся за заборами стены из песчаника, ярко побеленные к лету. Многие маленькие домишки и особняки покрывает красная черепичная крыша, рождая ощущение, что мы в сказке про Чипполино. Едят всюду, за каждым забором, причем, судя по запахам, едят вкусно. Еще бы, на юге и самого понятия «кухня» практически нет: обедают на улице, в многочисленных маленьких двориках, в тенистых беседках, увитых виноградом – везде, где удобно и не очень. Причем с утра до вечера. Тут же курят, разговаривают и пьют чай, обливаясь потом и отмахиваясь веточками от комаров.
Однако долой путеводители, пора пригласить в проводники настоящих знатоков. Во всех поездках лучший сопровождающий – любимый писатель. Без него место, будь то город, поселок или страна, остается непонятым. С писателем город оживает и открывается, сливаются прошлое и настоящее, литература и жизнь. Происходит тихий щелчок, и возникшая магия не забудется уже никогда.
Наш первый местный проводник – Александр Грин, странный, романтический и во многом неожиданный писатель. Так же странно и неожиданно возникает на оживленном перекрестке древняя парусная шхуна – белый барельеф на торцевой стене дома-музея Грина. Белый гордый нос парусника необыкновенно хорош, под бушпритом раскинулся какой-то далекий город, возможно Зурбаган. Весь тротуар у барельефа выложен плиткой и огорожен тяжелыми цепями, создавая полное впечатление куска набережной. А чуть дальше по улице Галерейной – вход в сам музей: корабельные канаты на фоне чисто выбеленной стены.
Полуголые курортники стоят в очереди, чтобы сфотографироваться на фоне углового барельефа – их манит, видимо, надежда, что белый парусник Грина возьмет их на борт и унесет к горизонту. Нас Грин несет в центр кипящей жизни – как и в каждом курортном городе, это приморский бульвар. Именно здесь проходит главное южное дефиле: днем распаренное и разнеженное солнцем, скорее полураздетое, чем полуодетое, деловито спешащее на пляж и с пляжа; вечером неторопливо фланирующее, демонстрирующее наряды. Шепча по памяти гриновские строки: «Интернациональный, разноязычный город этот определенно напоминает бродягу, решившего, наконец, погрузиться в дебри оседлости» – его же глазами смотрим на «город акварельных тонов». Действительно, Феодосия просится на кончик кисти: красно-коралловые черепичные крыши, островки изумрудной зелени, серый пористый камень старинных крепостей, кусочки синего моря, переходящего в небо, кобальтовые тени среди охры старых двухэтажных домиков, живописные трещины старых стен, дворы с босоногой грязной ребятней, пестрая толпа.
Кажется, в Феодосии отдыхают все наши бывшие братские республики, ныне суверенные страны. Москва и Питер, Минск и Гомель, Баку, Тбилиси, Ереван. Украина представлена разными городами, их узнаешь по характерному говору: с активным «шо» харьковский, с вкраплением польских слов львовский, с растяжечкой – запорожский. Слышна и киевская речь со знакомым торопливым «гы». Россиян, кАнешнА, тоже сразу узнаешь. Суетясь и хлопоча, как группы чаек, это многоязыкое, по-курортному яркое, загорелое, веселое и беспокойное течение медленно плывет по набережной вдоль моря, перетекает через переезд у вокзала и вливается в городские улочки мимо шашлычных и южных кафе, мимо музея Айвазовского. И так весь долгий день до вечера, пока незаметно, по-южному красиво не начинается закат.
Народ на пляже не убывает, все спасаются от жары в море и не обращают никакого внимания на сумерки. На потемневшей воде танцуют огни морского порта, и уже намечается бликами расплескавшаяся оранжевая краска заходящего солнца.
Шатаясь не столько от усталости, сколько от пронзительной свежести морского йодистого воздуха, отправляемся домой, спать. Южная ночь, как гигантская губка, вбирает в себя все проблемы, обрывки мыслей и забот. Остается только город, оживший после дневного пекла, далекие ресторанные напевы, перебивающие друг друга и несущиеся со всех сторон. Остается, как жемчужина на бархате, полная луна, которая светит так мощно, звезды сверкают таким бриллиантовым сияньем, а сине-черное небо висит так близко, что уверяешься окончательно: весь этот благословенный уголок создан для радости...
Первое утро в Феодосии. Все пять чувств трепещут и перестраиваются, но особенный праздник у обоняния. Нос будто прочистили, он начинает слышать, чуять, внюхиваться в запахи, вся душа испытывает сладостное томление. Ну разве можно обычным носом учуять одновременно аромат моря и умопомрачительный запах торговой палатки с узбекскими продолговатыми тяжелыми дынями? И сквозь этот дынный, почти эротический густой дух расслышать наступательную ноту кофе по-восточному из открытых кофеен! Дивный крымский мир запахов первым поражает северное обоняние, берет скучного горожанина в сладкий южный плен, да так, что только равнодушный или уж вовсе ненормальный может уехать отсюда без горького сожаления.
Лично мы уверены: именно запахи особенно тонко связаны с человеческим телом, с работой интуиции, памяти и воображения. Запах – это некий подвижный пограничный слой между человеческой душой и внешней средой. И хотя отец психоанализа Зигмунд Фрейд считал, что чувствительность к запахам – атавизм, симптом заторможенности в психическом развитии, но помилуйте, не во всем же соглашаться с мировым светилом! Нос, попросту говоря, старше глаз. Когда мы с вами были амебами и лениво плавали в первобытном море, глаз у нас, сами понимаете, еще не было. Мельчайшие молекулы разных веществ и существ, попадая в то, что заменяло нам нос, сообщали информацию о съедобности или несъедобности наших собратьев и обо всем важном для нашей жизни.
А когда к древнему обонянию подключается зрение, то краски юга становятся так полноценны, богаты и насыщенны, точно каждый цвет родился только здесь и сейчас. Синее небо, бирюзовое море, жгучий желтый песок, нежно-розовые креветки... Что-то случилось с обыкновенным человеческим глазом. Он перестает вдруг видеть только серенькое или черненькое, как видел у себя дома, в городе – он начинает различать все цвета спектра.
Насладив нос и глаз, Крым прочищает ухо, вливает в полуглухие городские ушные раковины курортников неведомые звуки. Мы начинаем слышать всхлипы волн, вскрики чаек, басы пароходов. Даже приевшаяся попса становится песней, что уж говорить о настоящей музыке! Здесь даже обычная, какая-нибудь гитарная импровизация Пако де Лусия, льющаяся из открытых дверей гостиничной веранды, кажется почти божественной гармонией. Пожалуй, Моцарта или Шопена в Крыму лучше не слушать. Душа может не выдержать такого блаженства!
После артподготовки в виде обонятельно-зрительно-слуховых впечатлений самое время, как говаривал медвежонок Пух, немного подкрепиться. Идем на рынок.
Южный рынок, где взять слова, чтобы описать тебя?! Продукты очаровывают живописью оттенков и помрачают рассудок. Помидоры – огромные, ярко-алые, величиной с кулак. Они сахарно переливаются, разломленные пополам для пробы. Продавец сообщает: «Это не помидор – это персик!» Он и вправду сладок и вкусен, как персик. Что же касается самих крымских персиков, то это какое-то сплошное пиршество вкуса и аромата. Стоит съесть хотя бы один настоящий местный, не привозной персик, этот невыразимо сладко пахнущий золотисто-желтоватый или багряный плод – и весь организм пропитывается персиковым запахом. Витамины вводятся практически в кровь, а сила солнца, заключенная под его велюровой кожицей, заряжает вас своей энергией.
Рядом со сладким всегда бывает острое – как в жизни, так и на рынке. Мы о синеньких, то бишь баклажанах. В этих больших, темно-фиолетовых, как южная ночь овощах заключена какая-то загадка. Икра из синеньких у хорошей хозяйки всегда деликатес. Но есть люди, делающие из баклажанов подлинный шедевр закусочного искусства...
Ах, дорогой наш читатель, как хочется бросить все и бегом отправиться за синенькими, чтоб готовить и угощать этим изысканным блюдом! Но нельзя, нельзя увлекаться, потому что здесь, на феодосийском базаре, загороженные щитами, как экзотические звери, горами лежат полосатые огромные арбузы и томно пахнущие дыни. В загородку к арбузам и дыням нельзя входить без серьезных намерений. Стоит только переступить границу рынка и очутиться в этом оазисе крупных овощей (никогда нам не понять, почему арбуз – это овощ, вообще-то по справочнику он ягода), как чувствуешь себя среди каких-то морских котиков. Полосатые зеленые существа тоже блестят боками, так же перекатываются, и продавцы, будто дрессировщики, хватают их за загривки.
Вы почти слышите барабанную дробь – и...
...три незаметных движения ножом...
...тишина в клетке для крупных бахчевых!..
– и вы получаете истекающий соком треугольный ломоть алого цвета и сладостного вкуса. Без арбуза вы уже не уйдете, вы тащите это пушечное ядро, проклиная все на свете и поздно соображая, что полосатые овощи с алым сладким нутром организовали вам ловушку.
Но вы, глупый курортник, приезжий с севера страны, ошибаетесь. Разве пудовый арбуз – это настоящая ловушка? Знайте, вас только заманивали. Ибо настоящая ловушка, подлинный капкан для горожанина – это узбекская дыня. Она лениво разлеглась на солнце во всем своем овальном великолепии. Золотистый цвет, хищная закругленность туловища, крупные формы – это только первое впечатление. Главный и коварный удар наносит обоняние. Дыни пахнут умопомрачительно – как лучшие французские духи, только еще лучше. Их аромат по действию сродни афродизиакам, будящим потенцию, но дурманящим сознание.
Зачем мы пришли на этот рынок? Ах, да, слегка пополнить запасы... Почему же в руках у нас божественно пахнущая дыня, на сгибе локтя пакет с бараниной, у ног авоська с арбузом, который нельзя поднять, но зато можно катить, а в зубах еще один пакет со сладким перцем, помидорами, луком, персиками? Как все это удается донести до места жительства, загадка.
После еды и короткого отдыха хочется поискать симпатичное кафе, где можно выпить чашечку кофе. Тихая улица имени Карла Либкнехта приводит к скверику, где стоит Пушкин. Кстати, о наименованиях улиц в крымских городах: здесь, кажется, время навсегда остановилось, запечатлев старые советские, крепко скроенные революционные фамилии. Роза Люксембург, Клара Цеткин, Карл Либкнехт, Энгельс, Маркс и, конечно же, вождь уже не всего мирового пролетариата – Ленин. Для подрастающего поколения next эти фамилии звучат, как для нас какие-нибудь рыцари круглого стола короля Артура.
Дети играют во дворе. Местная умненькая девочка лет шести, наверно, будущий краевед, спрашивает у мальчика из России:
– Знаешь кто такой Карла Либехта?
– Не-а.
– Мы на его улице живем. Мне бабушка рассказывала.
– А! Вспомнил! Это такой лыцаль! С латами и доспехами! Еще по телевизолу пло него фильм был! Он на коне, дык-дыки-дык!
Девочка слегка расстроена тем, что не удалось блеснуть интеллектом. Она сообщает бабушке, которая тут же во дворе возится в цветнике:
– Бабуля! А Славка знает про Карлу Либехта!
– Какой образованный мальчик! – восхищается бабушка.
Может, это и хорошо, что для современных детей названия улиц звучат как имена сказочных персонажей из далекого прошлого...
Памятник Пушкину, как почти все достопримечательности Феодосии, находится в двух шагах от пляжа. И конечно же, хочется как можно скорей окунуться в море. Феодосийский морской пляж с мелким золотистым песком и местами крупной галькой простирается на полтора десятка километров, почти по всему берегу залива. Здесь, на городском пляже, удобно лежать на песке, приятно входить в море и смотреть, как сквозь зеленоватую с изумрудным оттенком воду просвечивает песок цвета охры.
Само море здесь совсем особое, не такое, как в остальном Крыму. Это не значит, что оно лучше других, – просто другое. Те, кто объездил весь полуостров, согласятся и с нами, и с Чеховым, который так писал о Феодосии: «Море здесь чудесное, синее и нежное... на берегу его можно прожить 1000 лет и не соскучиться. Купание до того хорошо, что я, окунувшись, стал смеяться без всякой причины». Однако стоп, сказали мы себе, Антон Палыч нас проведет по Ялте, а здесь у нас есть второй проводник – Айвазовский.
Иван Константинович, профессор живописи и лучший русский маринист – тот уникальный случай, когда художник может быть проводником наравне с писателем. Почти все мы, жители континентов и равнин, раньше видим картины Айвазовского, а уж потом – море. Со школы мы любим море заочно – так изумительно точно изобразил эту текучую стихию художник, так мастерски передал свет, пронизывающий толщу воды. Айвазовский, выбравший для жизни именно этот уголок Черного моря, понимал красоту морских пейзажей со свойственным живописцу XIX века романтизмом.
Здесь же находится и его картинная галерея, и памятник, который поставили великому маринисту благодарные сограждане. Лицом к морю обращена бронзовая фигура художника, сидящего с палитрой и кистью в руках, он пристально вглядывается в морскую даль. На постаменте написано: «Феодосия – Айвазовскому». Воплощенная в камне признательность! Значит, оценили, что Айвазовский, будучи одним из самых богатых художников России, на свои средства выстроил несколько зданий, благоустроил Феодосию, помог постройке порта и железной дороги. Не говоря уже о всемирной славе, часть которой освещает и город.
Если спросить любого нашего гражданина, какую картину про море он знает, 99 человек из 100 назовут «Девятый вал» Айвазовского. Популярность именно этой картины непостижима. Самое поразительное, что, как рассказали нам в музее, в этом месте Крыма (за всю жизнь Айвазовского) никогда не было подобной силы штормов. Тем-то и отличается микроклимат Феодосии от других приморских городов, что солнце здесь сияет почти круглый год. Кроме того, в Феодосии практически не бывает туманов. Бывает, в самые тихие и знойные дни вдруг небо затягивают тучи и на город налетает стремительный ливень, иногда с грозой. Но никаких цунами здесь отродясь не бывало.
«Что же получается?» – обидится доверчивый курортник, глядя на всемирно знаменитый «Девятый вал». – «Выходит, дурют нашего брата! Обманул нас художник Айвазовский!»
На это мы можем ответить только одно – помните, у Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь». Какая разница, что бывает и чего не бывает! Для произведения искусства что главное? Правильно, впечатление. А раз «Девятый вал» на протяжении вот уже полутора сотен лет все еще продолжает производить на зрителей сильное впечатление, значит прав Айвазовский, что его придумал.
И вообще, примечательна одна известная среди художников байка. Один студент-живописец день за днем стоял у картины «Девятый вал» и копировал ее. И все вроде точно скопировал, но вот брызги от морской волны у него не очень похоже получались, хотя он написал их точно в тех же местах, что и на оригинале. Профессор Айвазовский, в очередной раз проходя мимо, не выдержал. Взяв кисть у студента, он обмакнул ее в белила, затем, наставив кисть на копию, провел по щетине древком другой кисти. Краска разбрызгалась по полотну, да так живо, что волна заиграла. Вот вам и мораль: иной раз выдумка живее правды.
От философских мыслей отвлекает пляжная жизнь, состоящая из пестрых пятен, плеска и вкусных запахов. А еще из белых яхт и курортных романов. Впрочем, романы, как и яхты, случаются не сразу. Сперва происходит обнаженка. Виновата мода: быть белым, бледным, синюшно-городским – просто неприлично. Тело должно загорать. Поэтому оно обнажается по самое дальше некуда. Топлесс загорает треть обычного, не нудистского пляжа. Трусики, представляющие собой две тоненькие веревочки спереди и сзади, уже никого не обманывают. В суете городской жизни обнаженные или полуобнаженные женские фигуры, которые заселили телеэкраны и щиты вдоль дорог, особого эротического настроения у обывателя уже почти не вызывают: реклама делает желанное и тайное обыденным и привычным. Но здесь, на южном берегу, у горожанина словно заново открываются глаза.
Повсюду круглятся груди, упругие бедра – словно живые маятники, призывно выпирают пупки. А даже если ничего не выпирает, то угадывается. Что же стряслось? Как случилось, что все вокруг превратилось в сплошную сексуальную провокацию? Этот парад наготы, голые ноги, руки, ягодицы, животы, глубочайшие декольте и открытые груди заставляют мысли приобретать вовсе не целомудренное направление. Тела вокруг так много, что оно на какое-то время заслоняет собой все остальные прелести юга. Одно плохо – постепенно к этому привыкаешь.
Только на третий-четвертый день вы замечаете, что в Феодосии есть свой Монмартр. Он тянется вдоль приморского бульвара, начинаясь у фасада музея Айвазовского, продолжаясь под кариатидами и белоснежными ротондами бывших советских санаториев. У этого крымского вернисажа есть черта, отличающая его от других подобных вернисажей под открытым небом: здесь морская тема звучит со всех этюдников, прилавков, перехлестывает через край. Раковины, огромные перламутрово-розовые и маленькие желто-коричневые, просятся к уху. Этот природный мобильный телефон постоянно транслирует шепот моря.
Живопись почти вся – морские пейзажи или, как их называют специалисты – «марины», никаких тебе березок из средней полосы. Иногда попадаются роскошные натюрморты с антикварными дарами и плодами, истекающими соком. Живопись пахнет, раковины нашептывают музыку морского бриза, но все эти роскошества юга не главное. Главное на феодосийском Монмартре – камни.
Такого изобилия полудрагоценных камней, жемчуга и перламутра прямо под ярким крымским небом нет нигде. Сладко замираешь, предвкушая, и начинаешь подолгу задерживаться возле каждого продавца. Есть тут и нитки жемчуга – белого, розового, черного и желтого, и браслеты из квадратиков дымчатого кварца, прозрачного, нежно-серого. А уж разных брошей из халцедона и вовсе полно на каждом шагу, стоит полюбоваться: внутри сиреневато-серого камня, по треугольному периметру будто застыли волокна каких-то сказочных растений. Вот строгая пейзажная яшма и зеленый малахит, дивные пепельно-голубые сердолики и загадочные глубины темно-коричневого обсидиана, тигровый и кошачий глаз подмигивают, переливаясь всеми оттенками желтого. Манят дымчатые топазы и прозрачный кварц, яркая броскость бирюзы и робкая прелесть агата. Кольца, серьги, колье, бусы, броши, клипсы, браслеты, кулоны гипнотизируют фланирующую публику, ранят женщин в самое сердце.
Стоит вдуматься: миллионы лет камень зрел где-то в недрах земли или возникал в результате энергичной деятельности вулкана, копил свою светоносную энергию. Одновременно с ним на протяжении исторических эпох созревали стили, оттачивая мастерство и изящество линий. Затем явились ювелиры, они учились, напитывались идеями, изучали образцы. И вот теперь, под жарким южным солнцем появились эти россыпи великолепных украшений...
Непостижима полумистическая тяга человека к красивому камню. Даже мужчины, загорая у полосы прибоя, в задумчивости собирают в ладонь округлые, обточенные морем до бархатности камушки, несут их во временные свои жилища и долго потом не могут понять – зачем? Выбрасывают их, чтобы назавтра снова набрать полные карманы овальных, полупрозрачных, крапчатых, удобно ложащихся в руку осколков времени.
Трудно, невероятно трудно уйти с Феодосийского вернисажа. Мужья и возлюбленные, дети и собаки тащат впавших в столбняк женщин к морю, на пляж, загорать и купаться. Зачем они вообще сюда ехали? Здесь, около этих волшебных камней, течение времени не ощущается.
Когда спутникам все же удается увести женщин от каменного разноцветья, наступает время сиесты. Кто-то, как герои Маркеса, идет в прохладу дома. А в нашей компании раздается призывный клич: «Пойдемте, посмотрим гадов!» Да уж. В такую жару самое время посмотреть выставку экзотических животных, жителей пустынь!.. В небольшом выставочном зале можно увидеть живьем то, что обычно показывают в программе «В мире животных». Огромный удав неподвижно свернул гигантские кольца внутри террариума. На стенке аквариума расположилась крохотная салатовая лягушечка, похожая на молодой листочек. Из таблички узнаем, что это «Токи, который особенно активен ночью», что вызывает скабрезный смех посетителей. Молодые крокодилы провожают нас нарочито равнодушными взглядами. Им скучно изображать побеги бамбука.
Навстречу, из-за угла с крокодилами, выходит знакомая пара молодоженов. Приветствия и возгласы «Как дела?!» нарушают аптечную тишину музея.
– А мы на Карадаг ходили! – сообщает девушка.
– В палатке ночевали, купались! – подтверждает юноша.
– Представляете, спим мы. В палатке жарко, поэтому все на спальниках под открытым небом. И во сне чувствую, кто-то лицо облизывает. Даже решила сквозь сон, что это мой мармеладный!
Юноша захихикал.
– Открыла глаза, а оно такое большое, мохнатое, пушистое. Лижется, и язык шершавый! И как начну орать «Мамочка»! На всю степь! А ему хорошо, у него сон, как у чугунного утюга! Представляете, его тоже всего вылизали, а он даже не проснулся. Это уж я его своими воплями, и то с трудом разбудила. Проснулся весь мокрый!
– Не весь, а только лицо! – послышался смех облизанного.
– Так кто же это был? Не томите! – взмолились мы.
– Овцы.
– Как это овцы?
– Ну, там пасутся овцы, в этом месте, где мы разбили лагерь. И вот они рано утром паслись, и видят, лежит вкусная компания, решили облизать! А поскольку я всех перебудила своими визгами, – с явной гордостью продолжила девушка, – тут все проснулись и познакомились с пастухом.
– А еще, представляете! – юношу тоже переполняли впечатления. – Голая степь, метров сорок-тридцать над морем, а внизу – обрыв! Внизу вода такая чистая, такая синяя, аж дно видно! И мы плавали в подводные гроты, нас научили плавать с маской и трубкой. Это называется «дайвинг». Помните старый фильм «Ихтиандр»? Так вот там море, словно в этом фильме.
– Фильм назывался «Человек-амфибия», – уточняем мы.
– Точно. У него еще легкие жабрами заменили. Мы плавали, как ихтиандры. А там красота такая, просто отрыв башки. Хочется там остаться жить, в Коктебеле! Обязательно поезжайте туда.
– Уговорили, – соглашаемся мы, прощаясь с легко возбудимой молодежью. – Поедем в Коктебель.
На другой день мы туда действительно отправляемся, тем более всего 24 километра, полчаса езды. Коктебель – курортный и богемный поселок в составе Большой Феодосии. Второе его название «Планерское», так как именно здесь была колыбель отечественного планеризма. А также место паломничества хиппи, митьков, панков и других братьев по разуму, тяготеющих к первозданной природе. Но нас здесь ожидал наш третий проводник – Максимилиан Волошин.
Дом-музей поэта рядом с морем. Растрепывая волосы, постоянно дует сильный теплый ветер. Листья растений трепещут и свистят на этом ветру. В стороне, в синеватом мареве, лежит глыба Карадага. На деревянной лестнице сидит кошка и умывается: «намывает гостей». Примета такая. Возможно, ее прапрабабушка так же сидела, когда в начале прошлого века, в так называемый «Серебряный век» русского искусства, по этой лестнице поднимался почти весь цвет писательско-художественной интеллигенции. Цветаева, Мандельштам, Булгаков, Вересаев и многие другие получали у Волошина кров и дом, наверное, плавали в этом море, загорали на этом раздражающем ветру, собирали камешки и увозили их с собой на память.
При южном и северном ветре над горами образуются восходящие потоки воздуха, позволяющие планерам парить в небе часами. Как поэтично написал Георгий Шенгели (гостивший у Волошина в одно время с Булгаковым):
«Небо на горы брошено,
Моря висит марина
Там, где могила Волошина,
Там, где могила Грина.
Именно над могилами
Тех, кто верил химерам,
Скрипками однокрылыми
Надо парить планерам».
Несмотря на постоянный упорный ветер, купание превосходно. Один из нас приходит к выводу, что когда Господь создавал Землю, у него на каждую часть нашей планеты был свой день. Например, Антарктиду он явно слепил в понедельник. После выходных у него было плохое настроение, и он, кроме льдин и айсбергов, ничего не хотел делать. А вот Крым, и особенно Коктебель он явно создал в самом лучшем своем настроении.
– То есть в пятницу, – сделал вывод второй соавтор.
– Почему в пятницу? – не понял первый.
– Впереди два выходных, настроение хорошее, – кратко объяснил второй. – Наш создатель понимал, что нужно дать людям представление о Рае хоть на каком-нибудь кусочке Земли. Вот и получился Крым.
– А как же всякие там Канары, Гавайи, Мальдивы и прочие навороченные курортные острова? Они, по слухам, тоже хороши, – полемизировал первый соавтор.
– Хороши. Но там интересно только в первый раз. А здесь мы дома. Понимаешь, эта красота, этот мир – он создан словно специально для нас. Тут все, что нужно, для ощущения полноты жизни: и романтика, и дикость. Нашему человеку, когда все идеально, как в Германии или Голландии, не годится. Должно быть немножко грязно, слегка некультурно, и сервиса чтоб не очень много.
Неслышно и крадучись наступает крымский вечер. Мы возвращаемся в Феодосию. Здесь жара уже спала, наступила долгожданная прохлада. Вечер дышит югом, в воздухе рассеяна персиково-дынная сладость и одновременно степная полынная горечь. Словно какой-то космический парфюмер-великан составлял сейчас неповторимый аромат под названием «Южная ночь». В этом ночном эфире звучит прелесть последних мгновений уходящего лета, горечь разлук и сладость воспоминаний. И мы, подобно токи, увиденному на выставке экзотических животных, проявляем ночную активность, исследуя наиболее симпатичные бары, кафе и рестораны, тянущиеся вдоль моря. Из всех ночных ресторанов и баров льется музыка. Пройдя несколько заведений, останавливаем свой выбор на небольшой двухэтажной кафешке с прохладной верандой, чистыми льняными скатертями на столах, вежливыми бесшумными официантами и музыкой Эннио Морриконе.
И все-таки мы едем на юг не только убегая от городской жары, соседского ремонта и работы. Можно же и под кондиционером посидеть в выходной, заткнув уши ватой. Нет, мы едем к морю за ощущением праздника. Ведь в городе даже праздники – это миски салатов, шампанское под бой курантов и толкотня на площадях. А здесь, у моря – это свобода и покой, и ощущение возврата частицы к целому. Мы носим море в своей крови, и оно всегда зовет нас к себе.
Заканчивается жаркий южный день прохладой кафе, бокалом мартини со льдом и чашечкой ароматного кофе по-восточному. Что еще нужно для счастья? Помните, Грин написал об Ассоль: «Счастье сидело в ней пушистым котенком».
Похоже, это относится и к нам...
©Анна и Петр Владимирские, журнал “Академия” № 07-08 2004 г.