Стеклянный мир
Юнг о Фрейде
Я измучен, мне не дают покоя мои споры с Фрейдом по поводу интерпретации табу на инцест. Я трепещу от страха при мысли о том, что произойдет на сентябрьском конгрессе в Мюнхене, когда это и другие наши разногласия будут рассматриваться с пристрастием и когда наши с ним взаимоотношения будут окончательно разорваны, причем публично.
Фрейд видит в желании вступить в инцест, как и в любом другом психическом феномене, сексуальный порыв. Для меня оно символизирует нечто более глубокое и древнее, как мифы о солнце. Человек желает не просто вступить в половой контакт, но переродиться, что можно сделать только в чреве своей матери… Кроме того, я не могу согласиться с фрейдистской концепцией детской сексуальности. Мне кажется, что…
Но зачем ворошить прошлое? Фрейд упрям. Он отдает предпочтение авторитету, а не правде. Уважение, которое я питал к нему, исчезло. Я больше не могу поддерживать отношения с ним. Именно в этом и состоит моя личная проблема. Я не могу поддерживать отношения, но не могу и разорвать их. Они слишком важны для меня и сложны. Они как тропический виноград, корни которого прочно закрепились в земле, а ветви плотно опутали мою душу.
Сначала Фрейд был моим наставником, затем очень быстро и легко я стал воспринимать его как отца. Мне льстило каждое слово его похвалы, а ему было приятно мое восхищение, хотя он никогда бы этого не признал. Фрейду льстило почтение человека, обладающего большим клиническим опытом, чем он сам. Кроме того, его опыт в работе с людьми был очень мал, я же несколько лет проработал в Бюргольцли (больница для душевнобольных в Цюрихе), наблюдая тысячу или даже больше пациентов, встречаясь с больными каждый день.
Юнг рассказывает нам о своем сне
Когда я прочитал материал, который записал в этом дневнике, то удивился его простоте и прямоте. В своих книгах я обычно многословен, всегда уверен в себе, чрезмерно грамотен, как будто в них я излагаю не свои мысли, а то, что мне внушено свыше. Здесь же я напишу то, о чем думаю неотступно, причем так же резко, как сказал бы простой человек.
На людях, в обществе равных себе, я придерживаюсь традиционных норм поведения, правильно говорю, гремлю своими четками и побрякушками чуть громче, чтобы доказать, какой я на самом деле могущественный шаман. Бывает, я лгу, когда это служит моим интересам, но мы все лжем так или иначе, потому что мы не всегда ученые, мы предсказатели, обсуждающие загадочные символы и сущность сна.
Прошлой ночью мне приснился новый сон, и я хочу записать его в общих чертах, прежде чем придет Тони. Я хочу изучить его, прежде чем мы сделаем это вместе. Она не должна застать меня врасплох как тогда, когда рассказала мне свой сон о чайке.
…Я ехал на поезде. Я знал, что возвращаюсь из Швейцарии или откуда-то с севера. Вдруг я выглянул из окна и увидел, что вся земля, которую я мог видеть, покрыта водой. Это была не спокойная вода, а огромные желтые волны, которые разбивались об Альпы. Затем я разглядел в воде деревья, животных, обломки домов, человеческие тела и одежду, всего этого было очень много. Пока я смотрел, цвет волн менялся. Он был красным… кроваво-красным. Затем я стал искать среди мертвых тех людей, которых я знаю. Там были Фрейд, и Хонеггер, и Эмма, и дети, и даже мой отец. Я был угнетен страхом и стыдом, потому что они умерли, а я остался жив. И я не хотел покидать теплый вагон, рискуя утонуть.
Потом Эмма стала толкать и трясти меня. Я напугал ее своим криком и ушиб во сне. Я отправил ее спать и провел остаток ночи у себя в кабинете.
Позвольте мне написать то, о чем я никогда и не заикнусь ни Эмме, ни даже Тони. Этот сон напугал меня до смерти. Во время работы в больнице Бюргольцли я заметил, что сны, в которых присутствует хаос, картины беспорядка и разрушения мира почти всегда являются симптомом шизоидного состояния, ассоциируемого со слабоумием.
Пациент подсознательно понимает, что его личность разрушается, но не может выразить словами то, что чувствует. Ему это снится. Постепенно граница между сном и реальностью стирается. В конце концов он перестает отличать одно от другого и впадает в состояние постоянных иллюзий, которое тем не менее имеет свою логику — логику шизофренического сумасшествия.
Тот факт, что я пишу эти строки, свидетельствует об одном: пока я еще могу отличить сон от реальности, но мне следует остерегаться. Так может быть не всегда, и примером тому — мои диалоги в саду с Илией и Саломеей, которые являются лишь плодом моего воображения, но иногда для меня не менее реальны, чем Эмма и Тони. Я не могу остаться один на один с этим страхом в моем кабинете, в холодные часы с полуночи до рассвета. И я начинаю анализировать свой сон фрагмент за фрагментом .
Я еду в поезде…
Любой путешественник немного одинок. Он изолирован в транспортном средстве, из которого видит мир, но не может контактировать с ним. Это как раз мой случай, так как я отказался от должности в клинике, от лекций в университете. Я много путешествовал по Европе и за границей. Я посетил много конференций, но я лишен ежедневного общения с людьми моего уровня.
Снаружи вода затопила всю землю…
С тез самых пор как Болгария вторглась в Сербию и Грецию в июне этого года, всей Европе не давала покоя вражда между великими державами. Разумеется, Швейцария сохранила бы нейтралитет, поэтому Альпы действительно стали бы защитой от волн житейской бури, как во сне… Итак, в отличие от моего путешествия назад, к Илии и Саломее, этот сон, возможно, стал ясновидческим предсказанием будущего. Даже когда я забавляюсь с этой мыслью, мне нелегко. Это род иллюзорной логики, которую создает для себя шизоидный больной, страдающий слабоумием. Я быстро перехожу к следующей картинке сна.
Я вижу тела людей, которых знаю…
А это уже менее пугающий символ. Он выражает желание, а не намерение. Как каждый женатый человека, который хоть когда-нибудь имел любовные связи, я мечтаю вновь стать свободным. Моя жена, моя семья препятствуют моей свободе. Мое подсознание вынашивает мысль о том, что если бы они все умерли, то мои проблемы были бы решены. Фрейд и отец присутствуют в моем сне совсем в иной связи. Отец уже мертв. Я освободился от его влияния. А вот если бы умер Фрейд, я унаследовал бы его авторитет.
Фрейд рассказывает об интерпретации своего сна.
К настоящему времени сон о хаосе и о страшном наводнении стал предметом серьезных, а иногда и неприятных разговоров между Тони и мной. Она настаивает на том, что мой анализ слишком поверхностный, что я не прав, рассматривая сон как пророчество, и что символы смерти несут в себе более угрожающее значение, чем кажется мне.
Я же утверждаю, что она повторяет ошибку Фрейда. Это ему свойственно воспринимать подсознательное как непослушное дитя, играющие в прятки с сознательным. Картинки сна, которые утаивает подсознательное, для него являются дымовой завесой, скрывающей несносную реальность. Я совсем с этим не согласен. Видеть сны так же естественно, как дышать.
Подсознательное подобно чердаку, где в беспорядке хранится весь неиспользуемый и ненужный материал нашего личного и передающегося из поколения в поколение опыта: старые свадебные фотографии, бабушкина шаль, прадедушкины дневники. О них вспоминаешь случайно, например, когда дети, играя, наткнутся на них или когда любопытная горничная начинает перебирать пыльные реликвии. Природа не собирается нас обманывать. И даже мы сами не собираемся себя обманывать. Просто мы не можем справиться с огромным потоком информации и эмоций, который обрушивается на нас, поэтому мы и отправляем многое на чердак подсознательного.
Сейчас я пишу об этом очень спокойно, но сегодняшний спор с Тони никак нельзя назвать спокойным. Дело усугубило письмо, которое она получила утором. Письмо было от Сабины Спилрейн, которая не так давно умоляла меня подарить ей ребенка… нашего маленького Зигфрида! Боже! Женщины просто осадили меня. Я не могу жить с ними. Я не могу жить без них. Если бы у меня были деньги, я бы упаковал вещи и отправился в Африку уже завтра.
Очередная цепь неудач, как это обычно бывает сейчас, начинается ранним утром. Мне опять снится сон о хаосе, но на этот раз в нем присутствуют новые элементы.
…Илия тоже едет на поезде. Он одет, как проводник. Он сопровождает меня в купе. Саломея уже там. Она обнажена. Она протягивает руку, чтобы коснуться меня. Позади нее на сиденье стоит большая соломенная корзина. В корзине змея. Я слышу, как она шуршит в соломе. Мне неудобно находиться рядом с Саломеей. Я жду Тони. Поезд трогается, и снова я вижу наводнение: сначала вода желтая, затем кроваво-красная, она заливает всю землю. Я узнаю те же самые тела в волнах. Однако на этот раз я замечаю одно живое существо — красивого черного жеребца и вижу его благородную голову. Когда он приближается, я вижу его дикие глаза и раздувающиеся ноздри, и сильные мышцы его шеи. Я пытаюсь выбраться из поезда и спасти его. Я напрасно колочу в стекло, пока не вижу, что жеребца поглотила кроваво-красная бездна. В отчаянии я кричу и просыпаюсь.
Слава Богу, Эмма еще спит. Я пробираюсь в кабинет, набиваю трубку, наливаю ликер и начинаю записывать новые элементы моего сна. Я очень спокойно анализирую их. В том, что я пишу, полно новых и стимулирующих мыслей… Следующее, что я помню, это голос Эммы утром и солнечный свет, заливающий комнату. Эмма стоит у стола Тони, наливая кофе. Я сильно удивлен и кричу на нее:
— Эмма! Какого черта? Разве я не говорил тебе никогда не мешать мне, когда я работаю здесь?…
Она отвечает в той вкрадчиво-сдержанной манере, как всегда, когда я груб с ней:
— Не пугай меня, Карл. Я принесла тебе завтрак. Ты примешь душ перед тем, как я подам его? Чистое белье на стуле.
И только тогда я понимаю, в каком я состоянии. Мое лицо стало липким от пепла и пролитого ликера, на которые я положил голову. Мои руки запачканы. Я пошатываясь бреду к умывальнику и смотрю в зеркало. Замечание Эммы соответствует истине, но оно излишне:
—Ты действительно ужасно выглядишь.
Я бормочу извинения сквозь мыльную пену.
— Прости меня. Я, наверное…
— Ты страшно устал и страшно напился. Когда-нибудь ночью таких ты спалишь дом своей чертовой трубкой!
Я снимаю грязную рубашку, моюсь, вытираюсь и надеваю халат, в котором всегда работаю. Потом…
Юнг разговаривает с Тони (о предстоящей конференции в Мюнхене)
— Фрейд стал для тебя вторым отцом. Ты принял его взамен родного отца, который отверг тебя, когда был жив. А сейчас ты чувствуешь себя виноватым в его смерти. Ты очень привязан к Фрейду эмоционально. Но ты собираешься убить его.
–– Это неверно. Мое подсознание потакает желанию смерти. Оно выражается в снах. Мое сознание и моя совесть отвергают мысль.
–– Не правда! — Тони непоколебима. Она не потерпит возражений по этому поводу. — Ты собираешься убить Фрейда. И хочешь сделать это на Мюнхенской конференции. Ты публично разрушишь одну из его ключевых доктрин. Ты будешь сражаться с ним за пост президента Общества психоаналитиков и, возможно, выиграешь. Как еще это называть, если не дуэлью со смертельным исходом?
Разумеется, это правда. Я признаю это и хвалю Тони за точность и проницательность. Она пропускает комплимент мимо ушей.
–– Пожалуйста, Карл! Не надо. Не сейчас! Это слишком важно! Мы только начали делать успехи. За этим положением Фрейда что-то кроется, нам нужно выяснить это вместе... В последнем сне о хаосе ты видел черного жеребца, так?
–– Да.
Она листает записи, пока не находит, то, что искала, и читает вслух:
–– "… Я видел его спереди и разглядел сильные мышцы его шеи…" Но ты не видел его сзади?
–– Нет.
–– Тогда как ты узнал, что это жеребец?
–– Я полагаю, по его строению, по силе, по…
–– Его задняя часть была под водой, но ты знал, что он мужского пола. Почему ты пытаешься скрыть, что это имело нечто общее с твоей мужественностью? Пожалуйста, Карл! Тебе нужно быть честным, иначе я не смогу помочь тебе.