1
Три раза в неделю в одно и то же время плакал мальчик. Он приходил с каким-то тряпичным свертком, садился на скамейку и плакал. Я подошла к нему и тронула за плечо. Он перестал плакать, повернулся и посмотрел на меня так внимательно, что показалось, будто заглядывает в рот.
Мальчик! Почему ты плачешь?
Мне подарили трубу, а я не умею на ней играть!
Ты можешь научиться.
Не могу.
Ты попробуй.
Не хочу! Я не люблю трубу… Я люблю скрипку.
Хорошо, тогда поменяйся с кем-нибудь на скрипку.
Не буду.
Почему?!…Потому что это подарок?
Нет. Труба обидится… Она же не виновата, что я люблю скрипку!
А хочешь, я подарю тебе скрипку?
Нет.
Нет?! Но ты же сказал, что любишь ее…
Люблю. Только играть не умею…
Научишься.
Не научусь… Я же совсем ничего не слышу! – Он опять заплакал.
Мальчик… Мальчик! Мальчик!
Он больше не смотрел на мои губы. Он больше меня не слышал…
2
И была тьма. И был хаос…
3
- Я тебя ненавижу! Дура ты! – Он вломил кулаком в деревянный косяк, рванул на себя дверь и вышел вон. За стеной загремела посуда, послышался животный рёв со всхлипываниями и воем.
Нина забилась в угол тахты, свернувшись калачиком под натянутым пледом, точно муха в паутине. Ей было страшно. От напряжения стало совсем холодно, и иногда всё тело приступами пробивала дрожь. Дышать она старалась через раз, чтобы не провоцировать звуки за стенкой, которые теперь сменились бормотанием и глухими стуками. На какое-то время всё стихло, а ей стало так жутко, что пару раз чуть не вырвало прямо на подушку, которую она держала пред собой вместо щита. Щита от детских страхов…
Ей хотелось стать маленькой, – маленькие ничего не боятся! Нина была смелой девочкой, – всегда спокойно засыпала в тёмной комнате, не заныривая с головой под одеяло. Она не боялась и Бабайки, которая ходит ночью с мешком и ворует непослушных детей. Даже сидя в туалете, Нина не пугалась, что вдруг выскочит из унитаза какая-нибудь Чёрная Перчатка и ухватит за голую попку или из-под ванны, громыхая тазами и костями, выползет Живой Скелет. Она не знала, что в таких случаях обычно делают, и тогда для себя решила: «Сначала я с ними вежливо поздороваюсь! Если их не бояться, то они и не страшные совсем, просто другие…» А сейчас ей было страшно…Страшно до тошноты. Она расплакалась. Беззвучно. Уткнувшись лицом в подушку. Ошпаренные слезами щёки загорелись так, что от них можно было зажигать спички. Ей захотелось курить… «Нет, нет! Не сейчас… Пусть уляжется… Пусть угомонится»,- уговаривала Нина то ли свой страх, то ли голос за стеной.
Постепенно усталость, болью наваливаясь на каждый позвонок, вышибала страх, и, наконец, Нина задремала…
4
Кандалы!!!
Закованы!!!
Раскуйте нас!!!
Кем из нас!!!..
На волю… На волю! На волю!.. В глаза, в рот - ветер с песком! Зажмуриваю ресницы. Прыжок. И... Нет!.. Прыжок! И – поле…ах!...-те-л-и-и!
Всегда отталкивайся с нужной ноги.
5
И пришёл Он, и сказал: да будет свет. И стал свет. И увидел Он свет, что он хорош; и отделил Он свет от тьмы. И назвал Он свет днём, а тьму ночью... А это была Душа моя…
И был вечер, и было утро: день первый…
6
Здравствуйте! – бодро начала Нина и робко продолжила, когда он обернулся. – Я ваша соседка… по полке… вернее, по вагону…
Здравствуйте, - выглядел он совсем растерянным, и Нина, быстро придя в норму, решила помочь.
Я Нина.
Алексей, – тут же отозвался парень. Его зелёные глаза улыбнулись. – Вместе поедем до Хабаровска?
Да, - сказала Нина, - вместе. – И про себя добавила: «Хоть на край света!»
Кому-то подарена вечность, а им подарили мгновенье. Когда? Они не думали об этом. Так случилось, и они оба уже знали, что так должно было случиться.
Нина никак не могла заснуть. Ею овладела какая-то тревожно приятная бессонница. Казалось, всё в порядке: любимая верхняя полка, с окошка не дует и соседи милые…«Жаль, - вдруг подумала Нина. – Жаль, что он ошибся местом и едет в другом купе. И времени так мало!..» Она подумала - и сама удивилась своим мыслям. «Нужно всё выбросить из головы, иначе… иначе к утру я буду плохо выглядеть! – Нина нашла удобный аргумент, обняла подушку, закрыла глаза и прошептала, - Один пешеход… два пешехода… три…», - и наступило утро...
7
Мама говорит: у нас с Мишей большое будущее. Миша умный и хороший мальчик. Мы знаем друг друга с детства. Росли в одном дворе. Вместе ходили в садик, потом в школу. Десять лет сидели за одной партой, и десять лет он носил мой портфель. Мы даже учились в одном институте! Он делал за меня контрольные и писал курсовые…
Но, по-моему, это большое прошлое... А большое будущее у нас с Димкой! Я ничего про него не знаю! Мы познакомились вчера…
8
И сказал Он: да будет твердь посреди воды, и да отделит она воду от воды, которая над твердью. И стала твердь. И назвал Он твердь небом... А это было Сердце моё…
И был вечер, и было утро: день второй…
9
Нина посмотрела на часы: семь утра по Москве… Она свесилась вниз, - соседи мирно спали, укутавшись в казённые простыни. Нина осторожно, по-обезьяньи спустилась на пол и побежала умываться. Рядом с проводником заветная дверь «WC» оказалась закрытой. «Наверное, станция скоро…, – Нина глянула в расписание. – Только через час…», - и быстро засеменила в другой конец вагона.
Чтобы никого не потревожить, она старалась идти, не держась за поручни, огибая торчащие в коридор ноги и свесившиеся руки спящих, перешагивая их многочисленные тапочки, которые за несколько часов пути перекочевали от хозяйских полок на самую середину прохода. Серая утренняя марь, просочившаяся в вагон сквозь беленький ситчик занавесок, бессовестно забиралась под простыни и одеяла пассажиров, отнимая их у безмятежности сна.
Нина сбавила шаг... «Такие светлые лица! Интересно, какими вы будете, когда откроете глаза?» Кто-то шевельнулся позади неё и шумно вздохнул. Нина обернулась. Она стояла в последнем купе, а на нижней полке, полусидя-полулёжа, спал кто-то большой в бело-полосатой пижаме. «Вот же, Бог ростом не обидел. Ему там неудобно… Бедный!..» - Нина пожалела парня в душе, и вдруг он во сне улыбнулся… Она сразу же узнала эту улыбку! Ее будто накрыло волной и потянуло вперед, так неожиданно, и она схватилась за поручень, чтобы не упасть.
Алёшка! – Поезд тряхнуло, и с этим едва слышным шёпотом у неё чуть не выпрыгнуло сердце. Нина вспыхнула майским маком – внезапно и прекрасно! Ей показалось, что она закричала. Но никто не проснулся. Тогда совсем тихо, с надеждой, она спросила:
Ты спишь?.. – И с лёгкой грустью выдохнула, - ты спишь...
Время потеряло счёт. Нина могла бы простоять так целую вечность. Да разве думала она об этом! А вечность уже наступила. И в этот момент Нина вдруг поняла беспричинность и бессмысленность счастья... Как бог, создающий мир. Нина не сделала ничего, чтобы оно пришло к ней, - и оно пришло. Пришло?.. Или всегда было, но не замечалось?.. А все, оказывается, так просто и так близко... Она смотрела на лицо едва знакомого человека и видела одновременно и луну, и солнце, и другие, и ещё другие миры. Всё стало таким понятным и родным. Нина рассмеялась: «Я всё могу!» Теперь она знала точно: расстояния нет. Оно просто не имеет значения! Открывшаяся вдруг бесконечность совсем не пугала, - её наполняла Любовь. «Боже! Как это просто – любить!» – Нина стояла с широко раскрытыми глазами лёгкая и светлая, как ангел, а по щекам её катились слёзы. Незаметно из ее ослабшей руки предательски выскользнул пакет с умывальными баночками-тюбиками и громко брякнулся на пол. Ангел, так неожиданно выпавший из счастья прямо на землю, сорвался с места, и, подхватив предателя, скрылся за дверью «WC», где потом долго плакал, сморкался и чистил зубы...
10
И сказал Он: да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Он сушу землёю, а собрание вод назвал морями. И увидел Он, что это хорошо.
И сказал Он: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так... А это было Тело моё…
И был вечер, и было утро: день третий…
11
Тараканам думать некогда! Их жизнь естественна и стремительна. Она похожа на эстафету, длящуюся уже не один миллион лет. Естественно и стремительно таракан появляется на свет, растёт, размножается, между делом пожирая несметное количество отравы, которую щедро сыплют ему добрые люди. Короток век таракана и рыж. Природа сделала из него козла отпущения. Правда, позаботилась о многочисленности рода. Бесславна жизнь таракана, и бесславен ее конец под случайным тапочком. Но думать об этом таракану ни к чему – нужно успеть пожить! И оставить такое же, как он сам, бесславное, беспамятное потомство. Естественно и стремительно...
12
Ах! Ах, как приятно покурить на свежем воздухе с чашечкой горячего кофе! Нина отошла в сторонку от подножки, чтоб не мешать броуновскому движению пассажиров из вагона на перрон и обратно. Рядом, как филин на белый день, таращился по сторонам долговязый проводник. Неглаженая форменная одежда отнюдь не придавала ему значительности, скорее наоборот, выдавала непроходящую помятость и усталость от несчитанных дорог. Длинный белобрысый мальчишка-проводник, смешной и трогательный, он походил на потёртый шнурок от старого ботинка. Но на очень очаровательный шнурок! Очаровательный в своей непосредственности. Он стоял на перроне и откровенно скучал. Наверное, по родному ботинку… Нина попробовала его разговорить:
- Какой это город?
Проводник только хлопнул глазами: то ли не знал, то ли не понял. Нина нисколько не удивилась такой реакции. Что ещё ждать от человека спросонья?
А стоим долго? – Ей очень хотелось поделиться с ним хорошим настроением, но она ещё не придумала как. Тут, видимо, до проводника дошло, что с ним говорят, и он попытался ответить:
Нет, - опять вспорхнули его белесые ресницы, и он добавил, - наверное… - и почему-то густо покраснел.
Нина протянула ему сигарету:
Покурить успеем?
Спасибо. Должны успеть. – Проводник взял сигарету и улыбнулся. О дорожной усталости напоминала теперь только его мятая форма.
Вы не отходите далеко от вагона…
Он с удовольствием закурил. И с каждой новой затяжкой всё больше и больше втягивался в сегодняшний день.
О!.. А ты мне сегодня приснилась! – Раздался голос, мягкий и ровный, откуда-то сверху…
Нина замерла на секунду и обернулась на одном вдохе. И будто не холодный воздух раннего утра ворвался в её существо, а кто-то добрый влил целый ковшик тёплого масла в самую душу!
Алёшка!
На верхней ступеньке тамбура стоял он. В тапочках и бело-полосатой пижаме. Он улыбался широко по-детски и без сомнения – именно ей! Такой мощный, крепкий, похожий на доброго великана из сказки, и такой кроткий! Но сейчас, с расплывшимся от сна лицом, он больше походил на какого-нибудь якутского принца... «Принц из тундры!» - мелькнуло у неё в голове, и Нина тут же зажмурилась. Досчитала про себя до трёх и открыла глаза. Она знала, что его прямой взгляд способен прочесть всё, о чём она думает. А принца обижать не хотелось. Как не хотелось отворачиваться или отводить глаза в сторону. Он нравился ей и в якутском обличии. «Во дура!» – с удовольствием подумала она про себя.
Доброе утро! – прорвался из неё щенячий восторг.
Доброе утро! – великан спустился на землю и стал рядом...
Вдруг на перрон отовсюду, прилипучим тополиным пухом, налетели торговки, кого раздражая, кого забавляя, в коих пробуждая интерес о хлебе насущном.
Пирожки! Пирожки горячие! Кому – с капустой! Кому – с картошкой!
Пиво! Сигареты! Пиво холодное!
Вареники берём! Домашние!
Мороженое! Ванильное! Шоколадное!
Огурчики малосольные! Недорого!
Пирожки!..
Тебе купить что-нибудь? – Алёшка окончательно проснулся.
Нина отрицательно покачала головой. «Славный парень!» – Мгновение, другое она посмотрела на Алёшку с отстранённостью и заботой. Наверное, так смотрят матери на взрослых сыновей…
Ты здесь будешь?
Да уж дальше поезда не убегу!
А... конечно... - И это «конечно» было до того трогательным, что просто сразило её.
Алёшка ушел, а она, оторопев от такого неожиданного, оглушившего ее удовольствия, застыла в нелепой позе с давно погасшей сигаретой в руке. Через пару шагов Алешка затерялся в толпе пассажиров, которые высыпали на клич торговок залпом, как горох из стручков. Но Нина ничего и никого не слышала. Она машинально достала из пачки новую сигарету, размяла её пальцами и… положила обратно. Ей захотелось услышать свой голос. Она почему-то решила, что голос ее изменился.
- Пора? – спросила она проводника, немного растягивая слово по слогам. Проводник молча поёжился в ответ. – По-нят-но...
Нет, голос был прежним, но что в нем появилось новое, неуловимая доля тона. Всего одна нота. Теплая нота. Или она была и раньше? А теперь зазвучала сильнее?.. Музыкой наполнялась земная маета жизни, упорядоченностью, гармонией. И очень медленно, словно исполняя некий ритуальный танец, грея дыханием руки, Нина направилась к железным ступенькам. Она поднялась, выполняя какое-то сложное па, обернулась, повиснув на подножке, взглядом выхватила из толпы белую пижаму. Алёшку окружили торговки и наперебой что-то быстро-быстро ему говорили, подсовывая под свободную руку разнокалиберные свёртки. В другой он держал три эскимо… «Соседей по купе угощать, - подумалось Нине. И она размечталась. - Так было бы чудесно пропустить сейчас по мороженому!»
Заходите в вагон. Скоро поедем, - робко обозначился проводник под самым Нининым
носом.
А они? – Нина кивнула на кишащее людьми железнодорожное полотно.
Сейчас. – Проводник откашлялся и тенористо закричал. – Граждане пассажиры! Поезд
отправляется! Займите свои места в вагонах! Граждане пассажиры…!
Нина сидела в своём купе одна и смотрела в окно. Под ним проплывали знакомые и незнакомые лица, объединённые весёлой нервозностью и азартным огоньком в глазах. Вагон наполнялся людьми, которые шли, шли и шли мимо неё по коридору. Прошёл Алёшка… А Нина продолжала смотреть в окно. Её воображение бездумно неслось куда-то по волнам всеобщей стихийной радости... Она была маленькой девочкой и заново открывала мир: «Мир – это цирк с добрыми слонами на велосипедах!…»
Вернулись соседи по купе. Они, также поддавшись общему настроению, весело галдели, шелестели кульками и пакетами – собирались пить чай. Поезд тронулся плавно и незаметно, как приходит обморок. Потом вдруг противно лязгнул, подпрыгнул на рельсах и стал набирать скорость.
Нина не обращала внимания на оживление в купе, но сразу почувствовала, когда оно спало. Лица внезапно умолкших соседей, которые теперь дружно уставились на что-то за Нининой спиной, вопросительно вытянулись. Она оглянулась.
Это тебе. Мороженое.
Мне?
Конечно, - Алёшка вложил в ладошку растерявшейся Нине что-то обжигающе ледяное в яркой синей фольге… и ушёл.
«Конечно… Конечно!» – в голове её теперь вертелось только это слово...
13
Белая комната. Белые свечи с белыми огнями. Я в молочно-белом платье до пола иду босиком по толстому персидскому ковру к белому роялю. И белые клавиши оживут под моими пальцами. Я – музыка твоя! Натуральный мажор и натуральный минор, – что ты выберешь? Мы будем пить сухое белое вино, потом разложим постель из наших белых крыльев и улетим в рай…
14
И сказал Он: да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов. И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. А это были Очи мои…
И был вечер, и было утро: день четвёртый…
15
Алаверды! – Алёшка явно не понял приветствия, и Нина перевела: – Поздравляю! Ты мне тоже приснился. Сегодня!
Да? Приятно… И что я делал?
Тебя забрали в армию. Прямо с поезда. А я… А мы провожали тебя всем вагоном! – впервые в жизни солгала Нина...
Она не могла рассказать ему, что ехали они в пустом вагоне, и что на них почти не было одежды, когда пришёл проводник и принёс телеграмму: « ЗОРИНУ АЛЕКСЕЮ тчк СОЙТИ ПЕРВОЙ СТАНЦИИ »… И что на перрон она так и выбежала – полуодетая, с обнажённой грудью – прижалась к железному шлагбауму, за который ей почему-то было нельзя. От солнца краска нагрелась, но под ней он всё равно остался холодным… Ей было не стыдно, а пронзительно тоскливо и смешно. Куда подевались слёзы?! Она смеялась, а Алёшка уходил всё дальше и дальше. Их уже разделяла не только красно-полосатая железяка… И они вдруг закричали. Одновременно. Так искренне испуганно, как люди, внезапно в один момент потерявшие слух.
Ты будешь меня ждать? Ты меня дождёшься?!
Да! Да!
Жди меня!
Конечно!
Ты дождёшься?!
Обязательно! Я буду жда-а-а-а-ать!
16
И сказал Он: да произведёт земля душу живую по роду её. И стало так. А это были Ноги мои…
И сказал Он: да произведёт вода душу живую; и птицы да полетят над землёю, по тверди небесной. И стало так... А это были Руки мои…
И был вечер, и было утро: день пятый…
17
В моём сердце распахнулась дверь, и кто-то чужой по-доброму заметил:
Сквозняк! Прикрой, а то простудишься…
18
Они пили чай с мёдом и молча улыбались друг другу. Говорить не хотелось совсем.
Нин! Не хочешь покурить? – окликнул её какой-то длинный парень в зелёной тенниске. Нина слегка смутилась и опустила глаза.
Нет, - быстро сказала она и тут же поднесла к губам горячую чашку. Парень прошёл.
Кто это? – спросил Алёшка.
Так, Сашка из пятого купе.
А, знакомый...
Мы в поезде познакомились. Сосед...
Они опять надолго замолчали. По коридору шныряла ребятня, люди проходили за кипятком, время от времени хлопала дверь тамбура, откуда долетали отголоски дыма «курящего населения». В дороге люди много курят...
У тебя руки красивые...
Нина удивленно посмотрела на Алёшку, потом на свои руки.
Правда? А мне они никогда не нравились... Пухлые, как у пупса.
Мимо прошёл молодой человек интересной наружности и заговорщицки подмигнул Нине. Она ему в ответ тоже подмигнула.
Сосед, - прокомментировал Алёшка.
Это же наш Вадик! – Нина не поняла иронии. – Полка напротив моей.
Следом за Вадиком между плацкартами возникла худенькая девушка в облаке белых волос. Она подошла и присела рядом с Ниной.
А ваше купе вас уже потеряло, - извиняющимся тоном сказала девушка. – Все спрашивают: где же наша Нина – а вы тут.
Меня на чай с мёдом пригласили, – сразу нашлась Нина. – По-соседски.
Да вы не беспокойтесь! Я так. – Она замолчала. Но уходить не собиралась – сидела, что-то соображая, глаза её вопрошающе глядели на Нину... Девушка стеснялась! Нине даже стало интересно. Как выразительно люди умеют молчать!
Присоединяйтесь, - просто сказала Нина. – По-соседски! У нас зверобой и липовый мёд…
Я? Нет! Спасибо, - девушка почувствовала дружеское расположение, и от стеснения не осталось и следа. Она сразу затараторила бойко и по-деловому:
Нина, говорят, у вас бальзам есть хороший! Не могли бы дать, ребёнка намазать? Сын у меня раскашлялся...
Конечно.
На сквозняке простыл. Температурит, а на таблетки у него аллергия. Прямо наказание какое-то!
Сейчас. Я вам ещё траву дам – заварите и поите отваром весь день. И завтра тоже. До Хабаровска вылечим парня безо всяких таблеток! – Нина хотела, было, встать, но молодая мама её остановила.
Нет, нет! – сказала она. – Он сейчас спит.
Ну, проснётся, скажите.
Спасибо вам, - она взяла Нинину руку и пожала её. – Большое спасибо.
Да нашли, за что... Человеки должны друг другу помогать! Правда, Алёшка?..
Конечно, - согласился он, не раздумывая. И столько участия было в одном только слове, что, казалось, будь она сама сейчас больна, её вылечило бы одно это «конечно»!
Нина, я знаю, у вас сигареты кончились, - бойкая дама всё ещё не уходила, - не хотите со мной покурить?
Нет, спасибо.
Как хотите. А то - я две взяла.
Нет. Я потом...
Ну, хорошо! Не буду вам мешать! – она кокетливо улыбнулась Алёшке, ещё раз
пожала Нине руку, потом поспешно встала и направилась в тамбур.
А где вас искать? – крикнула вдогонку Нина. – И зовут вас как?
Лена! – донеслось из коридора. – Наши боковушки – первые!
Хорошо!
А я думал, ещё одна твоя знакомая, - удивился Алёшка.
Все мы тут теперь «знакомые»! Соседи на семь дней!
Уже на два, - поправил Алёшка.
На два... – и сердце её вдруг защемила невероятная грусть. – Я пойду.
Она не хотела, чтобы он догадался, и попробовала сбежать. Но Алёшка не дал.
А меня ты бальзамом намажешь? Что-то горло заболело...
Конечно!
Нине стало так смешно от своей трусости, что она не удержалась и расхохоталась. Зачем сопротивляться естественному ходу событий! Алёшка непонимающе глазел на неё, как на что-то «не от мира сего». «Ты читаешь мои мысли? Читай!» – на душе её стало легко-легко, и Нина запела:
Тебя просил я быть на свиданье,
Мечтал о встрече как всегда!
Ты улыбнулась, слегка смутившись,
Сказала: да! Да, да, да!..
Нина заварила зверобой в большой кружке, принесла бальзам и начала показывать в какие точки на теле нужно его втирать. Алёшка, будто нарочно, всё делал не так. Он измазал себя во всех мыслимых и немыслимых местах, и, когда очередь дошла до глаз, Нина не выдержала и взялась за дело сама.
Терпи, - строго сказала она. – У меня когти.
Ничего, мне не больно!
Получив добро, Нина методично, с удовольствием, оставляя на коже глубокие красные следы от ногтей, принялась втирать в его красивое тело целебную жирную массу с убойным запахом ментола.
Всё! – Она закончила, закрыла баночку и выглянула в коридор. У заветной двери «WC» толпилась очередь. – М-да... Руки теперь долго не помоешь, - и Нина положила их на колени ладонями вверх.
Устала? – Алёшка бережно взял её руки в свои.
Немножко.
Он погладил тыльную сторону её ладони и провёл подушечками пальцев по ногтям как по лезвию ножа.
И ногти у тебя очень красивые... Такие длинные!
Тебе нравятся длинные ногти у девушек?
Да. Очень. – Алёшка опять потрогал кончики её ногтей.
Они ведь и поцарапать могут, - намекнула Нина.
Иногда это приятно.
Он поднёс её ладони близко-близко к лицу, какое-то время рассматривал их, потом легонько коснулся губами подушечек пальцев и, не отпуская рук, посмотрел Нине прямо в глаза.
Ты необыкновенно красивая! Мадонна... Я хочу тебя нарисовать.
Ты рисуешь?! – восторженно воскликнула Нина, и её понесло, - А чем? Я обожаю
акварель! В детстве любила рисовать. Даже училась восемь лет в изостудии! Натюрморты у меня здорово получались, а вот живая природа с трудом... А ты что пишешь?
Обнажённую натуру.
Как интересно! – выпалила Нина и вспыхнула маковым цветом. – И меня, правда, нарисуешь?
Конечно...
Соседи уходили, приходили, ложились, вставали, пили чай, а эти двое уже сидели рядом, обнявшись, не обращая ни на кого внимания, и молчали... И никак не могли насладиться молчанием...
Я не хочу, чтобы эта дорога кончалась, - подумал он.
Она не кончится, - подумала Нина...
19
Принимает крещение раба божия Феофания, - прогудел сочный бас.
Я обернулась. Крестили девочку. В полукруге сутулых фигур, стянутых тёмными платками, стоял белокурый ангел лет пяти в жёлтом коротком платьице с рукавами-фонариками и таких же лимонно-жёлтых лаковых туфельках. Волосы, подобранные на взрослый манер, открывали маленькие розовые ушки, ниспадая на пухлую детскую шею локонами крупных колец. Ожившее творение кисти Рафаэля... Издали я любовалась им, пытаясь разглядеть ангельские крылышки. Свет церковных свечей, нимбом окружал белые кудряшки, струился по плечам девочки и, проливаясь под каблучками туфель, совсем размывал грань между ней и земным миром. Казалось, она висит в воздухе, едва касаясь пола. Крыльев видно не было. Наверное, ангелы прячут их от людских глаз...
Батюшка снова загудел на старославянском, время от времени осеняя себя крестом. Включившись в монотонную работу, безликое полукружье тоже зашевелилось. Сплетая под себя крестообразные паутины, из темноты платков потянулись руки как тонкие паучьи лапки. Ребёнок стоял по-прежнему в центре, не шелохнувшись, прямо, но без напряжения. Слишком прямо. Слишком свободно. Так в церкви не стоят. Не смирение удерживало её на одном месте, а восторг. Я не видела лица девочки. Оно было обращено к святому отцу. Торжественный и ослепительный в парадной парчовой рясе, он золотой глыбой возвышался над ней и согбенными поникшими фигурами. Но девочка, не отрываясь, смотрела куда-то выше. Я посмотрела туда же, – это было только Распятие. Распятие... Больше я не видела ничего, но чувствовала, что там есть ещё что-то. Что-то потрясающее, прекрасное, недоступное человеческому существу! И она это видела…
Батюшка закончил гудеть, протянул руку к белокурой детской головке, намереваясь завершить обряд, но девочка вдруг отвернулась от него и крикнула в толпу:
- Мама!
Не глаза – две сияющие синие звезды устремили в меня свои лучи. «Боже! Ей больше двух тысяч лет!» - в бездонной синеве отражался мир от начала времён. И он был живой. Взгляд вне времени, вне пространства. Я не могла и не хотела от него оторваться.
Мама, – повторила она. – Посмотри, я правильно делаю? – и сложила крохотные пальчики щепоткой. Потом поднесла их ко лбу, опустила вниз, коснулась правого плеча, и рука её замерла напротив сердца.
Правильно, Феофания!.. Феофания?!
Но у неё не было имени! Как не было ни отца, ни матери, потому что они ещё не знали друг друга. И она не появилась на свет.
20
И стала я из тьмы и света, и праха земного, и вдунул Он в лице своём дыхание жизни. И стала я душою живою... А это был Голос мой...
И был вечер, и было утро: день шестой...
21
Нина так увлеклась, что не замечала ни грамма окружающей жизни. Она даже не обратила внимания на то, что в вагоне прилично потемнело – проводник отключил дневное освещение; что проходящих по коридору становилось всё меньше и меньше, и вскоре движение прекратилось вовсе. Только стук колёс ритмично, как часы, продолжал отсчитывать тишину...
Нина ничего не видела и не слышала. Но... Совсем, совсем рядом она уловила очень знакомый запах. Он возник так внезапно и был таким приятным и родным, как воспоминание из далёкого детства. Нина закрыла глаза. Запах окутывал плотнее и плотнее, наполняя блаженством всё её существо. « Это уже где-то было... Где? Где…» – пыталась угадать Нина и не могла. Пахло мятой, мёдом и липовым цветом. «У нас не растут липы... Где это было? Где? Может быть во сне...» – а запах был таким близким, таким явственным.
Что ты делаешь?
Скорее не услышала она, а почувствовала шёпот закрытыми веками. «Конечно!» - Нина прижала к лицу подушку, закрывая лежащий там исписанный тетрадный лист.
Пишу тебе письмо.
Ты мне прочитаешь?
Нет. – Нина подняла голову. Из полумрака на неё смотрели добрые зелёные глаза. – Ты сам его прочтёшь...
Давай.
Потом. Без меня... А почему ты не спишь?
Не могу. Не получается... Спускайся? – Алёшка взял её руку, тихонько сжал своими ладонями,– они были горячими, – и отпустил. – А ты и сегодня мне снилась... И вчера... Видишь, я с тобой не расстаюсь даже во сне!
Вот и хорошо...
А ты?
Иди в своё купе, и я опять тебе приснюсь.
Нет! Это другое... Иди ко мне.
Алёшка, уже поздно – весь вагон давно спит. Мы будем им мешать...
Нет! Мы пойдём гулять.
Гулять? Куда можно пойти гулять в поезде?!
Куда-нибудь... Не знаю.
Не выдумывай! Иди и ложись...
Тогда я заберусь к тебе!
С ума сошёл! Полка не выдержит…
Выдержит.
Хорошо! Стой на месте,– я иду к тебе, - она хотела спрыгнуть, но Алёшка, подхватив
Нину за талию, стал опускать её медленно-медленно, словно что-то хрупкое и бесценное, пока ноги её бесшумно не коснулись пола.
Они долго стояли, обнявшись, будто два дерева, выросших из одного корня, переплетясь кронами рук, и раскачивались как в непогоду.
Со мной такого ещё не было, - первым нарушил тишину Алёшка.
И со мной, – неожиданно для себя поняла Нина.
Мне просто хорошо с тобой.
Мне тоже. Просто и хорошо...
Погас свет. Всё, что их окружало, в один момент поглотила непроглядная темень. И лицо Алёшки, показалось, сразу стало ближе. Он крепко-крепко прижал Нину к себе, желая стереть между ними последнюю, физическую границу, и губы их встретились. Нина упала в невесомость и полетела, словно то был не поцелуй, а затяжной прыжок с парашютом. Она почувствовала себя на грани безумия, переживая страх и радость одновременно...
А ты мне напишешь? – подсознание вернуло её на землю.
Конечно.
С другой Ниной не перепутаешь?
Нет. – Он не обиделся. – У меня отличная память, - сказал Алёшка уверенно и спокойно, что не поверить в это было невозможно, а потом ещё более уверенно добавил, - Я про себя всё помню.
«Зачем он так сказал! Зачем!» - Нину охватила паника. Она отстранилась от него, чтобы прийти в себя. До этой секунды Нина ни разу не задумывалась, что будет потом. Потом, когда она останется одна. Будет ли она помнить? С первого дня знакомства Нина запретила себе об этом думать. Ведь так легче расставаться... Расставаться! Мысленно Нина перенеслась в завтрашний день: Алёшка должен был остаться в Хабаровске, а она - ехать дальше. Одна... Нина не могла этого представить! Не могла.
Из мрака в душу пополз оскорблённый забытьём страх... «Зачем! Зачем помнить всё… Зачем он сказал!» – он хотел всё помнить, а она всё забыть: «Я тебя ненавижу! Дура!..» – и глухой удар в деревянный косяк, и животный ужас. Бездна ужаса... Нет - она ничего не хотела помнить!
22
Она уже забыла, что бывает так много роз сразу и в одном месте за тот год без маленького хвостика, который Нина не была дома, пока сдавала экстерном экзамены и получала свой диплом врача. Она забыла. Она слишком много работала, и помнить не оставалось сил, только иногда, во сне, какие-то знакомые картинки проносились в голове, что она не успевала узнать ни одну из них. Будто ребенок крутил калейдоскоп и один разок дал ей на минуточку поглядеть… Она нет, не забыла, а отложила на потом эти воспоминания, как самое драгоценное, что прячут подальше от чужих глаз, но тягучий запах живого жасмина и прозрачный сахарный дурман алевших розовых зарослей нагнал ее раньше, чем воспоминание о них. Небо синее и свежее. Чистое. А еще эти горы со сверкающими макушками и там, на самом верху - тишина. Мама любит смотреть на горы. Половина их жизни прошла среди гор.
Мама. Всегда худенькая, бледная. Она ходит по улице всегда под зонтиком. Люди оглядываются на нее. Солнце ей вредно и она бережется, как может. Мама. Необыкновенно красивая. Особенно этой весной. Она приятно округлилась. Наверное, гормональный фон... Почему они не хотят переехать отсюда. Ведь неспокойно. Все знают, все трубят по радио о горячих точках, вспыхивающих то тут, то там, о терактах...
- А где сейчас спокойно? – глаза отца сверкнули недоговоренностью. Но она и сама знала – он прав.
- Денег подкопим – и на Сахалин. К твоей бабушке. А что?.. Там, говорят, тоже есть горы, правда, муж? – она почему-то любила называть его «муж» в чьем-либо присутствии.
- Там сопки, – поправил муж.
- Тебе видней. Ты же там вырос. Чем сопки – не горы?
- Сопки… - повторила Нина за мамой.
- Они круглые и синие.
Отец собирался дослужить до пенсии – оставалось, что ли, полгода.
Почему-то папа сегодня обедал вместе с ними. Почему-то не в части. Он снял кобуру с пистолетом и зацепил ее за спинку стула, прямо поверх кухонного полотенца с ярко-красными петухами. Мама недовольно хмыкнула, но ничего не сказала. Она наливала суп.
Их казенная квартирка из двух комнат вмещала два большущих стеллажа с книгами, шкаф, деревянный стол, отполированный когда-то рукавами усердной Нины-школьницы. В маленькой комнате стояла узкая кровать, а в большой – тахта с чернильным пятном, которое Нина случайно поставила в прошлом году, меняя в ручке гильзу. Мама укрывала пятно от глаз нечастых гостей цветастым восточным покрывалом, но выводить ни в коем случае не собиралась. Отец ничего ей не говорил.
Нина сидела за столом и качала ногой. За ее спиной тянуло прохладцей от входной двери, такой неожиданной, такой чуждой для здешней жары. То ли от этого, то ли от молчания Нине сделалось не по себе, и она решилась нарушить тишину:
- А что соседи? Уезжают?
- Кто как, - неохотно ответила мама, глянув на отца. – Когда есть куда, отчего не поехать? А у нас бабушка!
На площадке хлопнули дверью, и послышался заливистый лай.
- Мухтар! – радостно узнала Нина и бросилась к выходу. Мама вовремя успела задвинуть на дальнюю конфорку кастрюлю, бросить паломник и прикрыть собой окно с цветочными горшками. Мухтар ворвался в квартиру ураганом, и, описав круг мимо подоконника от кухонного стола к обеденному, кинулся прямо в объятия визжащей от восторга Нине.
- О! Сила любви окрыляет, - пошутил отец. Он едва успел подхватить свой табельный, а счастливый Мухтар, пролетев в какие-то доли секунды над столом бумерангом и разнеся всю обеденную сервировку, уже повалил на пол смеющуюся Нину и вылизывал ей лицо. Мама тут же занялась разбором погрома.
- Салям алейкум, - сказал человек в дверях.
- Алейкум, - ответил отец.
- Халим, зашли бы к нам на обед, - неуверенно предложила мама, но Халим промолчал.
- Праздник у нас. Дочка приехала, - скупо поделился радостью семьи отец.
- Вижу.
- Халим! Он мне дышать не дает! - хохотала Нина и сама ловила руками крепкую мохнатую голову с ушами-локаторами, почему-то они после долгой разлуки казались ей больше, чем раньше, а Мухтар прижимал их, но она теребила его голову и сама чмокала в мокрый нос. - Фу! Мухтар! Фу! Фу!..
- Ко мне! – приказал Халим. Собака нехотя отступила, оглянулась на хозяина, еще раз гавкнула и, выбежав из квартиры, села рядом с хозяином в нетерпеливом ожидании, что ей снова позволят шалить.
- Извините его, - сказал Халим, будто ничего не произошло. – Он старый. Старики радуются и грустят как дети. Больше – чем заняться? Ничего не осталось больше. – Халим потрепал питомца за ухом. - Идем, Мухтар! Извините нас, – человек и собака вышли.
- Странный он, - удивилась Нина, когда за Халимом закрылась дверь. – Мрачный. Он не болен?
- Ничего, - сказала мама.
- Пап?
- Много будешь знать... – отец попробовал отвлечь разговор, но Нина нахмурилась.
- Жена у него умерла зимой. Переживает, – ответила мама за мужа.
- Тетя Фазиля! Разве она болела?
Мама молчала. На глаза ее навернулась слезинка. Мама смахнула ее, стараясь себя не выдать, и отвернулась к окну. За окном сияли снежными верхушками горы.
- Убили ее.
- Убили? - Нина поперхнулась. Она не хотела спрашивать – кто и почему. Теперь ей больше всего на свете хотелось, чтобы они уехали отсюда. Да хоть сию же минуту. Бросив все. «Сейчас же! Хоть на Сахалин! Подальше отсюда! Уехать! Надо обязательно их убедить… В конце концов, там, говорят, тоже есть горы…»
Мама протянула побледневшей Нине стакан воды.
- Не дал им Бог детей, жалко… - мама вдруг прикрыла рукой свой слегка округлившийся живот. Как Нина сразу не поняла!
- Мам… вы что… ребенка ждете?!
- Ты о чем?.. Вот мой ребенок! – она порывисто обняла Нину и прослезилась. - Дождалась я свою дочечку!
Потом послышался щелчок. Металлический. За дверью. Неприятный такой, глухой, но резкий.
- Ложись! – крикнул отец и толкнул их. Крик заглушил такой же резкий отрывистый треск. И все будто затормозилось. Мама вскрикнула удивленно и медленно повалилась на Нину, которая оказалась на полу, лежащей на спине. Оглушенная давно забытыми страшными звуками, так неожиданно ворвавшимися в ее настоящую жизнь, Нина лежала, боясь шелохнуться. Нет, она не видела, что творилось вокруг нее, в их доме. Она только слышала какой-то ватный, едва различимый шум борьбы, рык, да, кажется собачий рык, потом опять этот трескучий отвратительный звук, собака жалобно тявкнула… Нина ничего не видела. Она неотрывно смотрела в счастливые серые мамины глаза прямо перед собой. Такие распахнутые глаза, удивленные, восторженные, с остановившимся взглядом. Она видела раньше такие глаза, когда мама долго смотрела на горы, забывая моргать…
23
У тебя глаза изменились. Ты посмотрела на меня по-другому. Будто издалека... Так странно...
Алёшка не договорил, – Нина прикоснулась пальчиком к его губам. «Прочь мысли! По-настоящему есть только сегодня, сейчас! Всё остальное не имеет значения», – Нина улыбнулась и погладила Алёшку по лицу, заново его узнавая. Теперь она была – не она, а художник, пишущий по памяти портрет. Нина окунала руки в чёрную акварель темноты и рисовала пальцами любимые черты. «Любимые? Пусть так, - и Нина поплыла по течению чувств, вся отдавшись тому доверию, которое возникло с их первой встречи.
Только ты не влюбляйся в меня. Ладно? – забеспокоился Алёшка.
Нина взъерошила ему волосы на макушке. «Тебе тоже знакомо чувство страха, мальчик... Ты боишься банальности...» – Она поднялась на носочки и поцеловала Алёшку в лоб.
У тебя есть кто-нибудь?
Нина не ответила.
Тебе нужно выходить замуж!
Зачем?! – искренне удивилась она. – Я не хочу.
А я думал, все девушки мечтают выйти замуж... – он осёкся, понял, что ляпнул глупость, но с нескрываемым облегчением заметил, - Я тоже не хочу жениться!
Рано тебе об этом думать, - предположила Нина. – Тебе сколько лет?
Двадцать один. Будет в ноябре...
Вот видишь. – Но она знала, что он все равно прибавил себе для солидности.
А тебе сколько?
Какое это имеет значение!
Никакого... Я знаю, ты старше меня. Я посчитал. В институте пять лет, и училище –
ещё четыре года... Тебе двадцать пять.
Нина молча улыбнулась, - для неё это действительно не имело значения, хотя он и оказался прав.
А ты поехала бы со мной в Африку?
Обязательно, - сразу ответила Нина. Этот вопрос её почему-то не удивил.
Здорово!.. А почему?
Я там ещё не была.
Решено! Мы едем туда вместе! – Алёшка снова обнял её, ища губами губы.
А завтра ты мне покажешь свой город?
Конечно!
И больше они не промолвили ни слова до самого рассвета.
Доброе утро! – К ней первой вернулся дар речи.
Доброе утро!
24
И совершил Он к седьмому дню дела свои, которые Он делал.
И благословил Он седьмой день, и освятил его, ибо в оный почил Он от всех дел Своих.
И пришла я к Нему и сказала: возьми дар от земного творения Твоего, - Любовь. Но почил Он в покое, и не слышал; и не призрел на дар мой... А это было Имя моё. И я ушла в мир...
И был вечер, и было утро: день седьмой...
25
Голубые и розовые цветы. Голубые, розовые... Розовые, голубые... Моя загадка разгадана. Моя тайна раскрыта. Мои цветы – твои цветы. Одни цветы! Голубые, розовые. Отражаются в глазах. Розовые, голубые…Где мы их видели? В какой жизни? Они возвращаются снова и снова... Я смотрю на тебя цветами, а ты – на меня. Нас нет, а они есть. Мы отразили их в бесконечность. Они повторяются... повторяются... Нет неба. Нет земли. Одна бездна цветов, которые пришли ниоткуда. Они растут? Умирают? Ты не знаешь. Я не знаю... Я не помню, чтобы мы их рвали. Они не кончаются! Ты и я. А между нами - цветы. Мы не можем добраться друг до друга двести лет. Это не сон. Это не явь. Глаза в глаза: голубое и розовое, - но ни меня, ни тебя там нет. Одни цветы! Розовые, голубые... Они мерцают... Голубые, розовые...
Мой эскалатор ползёт вверх... твой - вниз... Дважды в день мы сходимся и расходимся на станции метро «Пушкинская». А зовут меня так же, как двести лет назад…
26
Смотри – первая звезда! Она моя! Я загадываю желание!
Если бы мне предложили сейчас выбор: миллион долларов или просто остаться
с тобой, - я бы выбрал тебя...
Зачем миллион долларов?! Я же здесь! – Нина поцеловала его так сладко, что он закрыл глаза, и руки его ослабли. Она выскользнула из объятий и, смеясь, побежала...
Какое счастье, что я родилась на свет! Спасибо, Боже, за это счастье – жить!
Она потянулась всем телом навстречу космосу, который накрыл их с головой чёрным шифоном с люриксом звезд. Что-то ощущалось в этом позднем вечере трагическое и вместе с тем праздничное… Нина обернулась. Алёшка смотрел на неё издали.
Ты чудо! Таких не бывает!
Бывает! – и Нина, хохоча, побежала дальше.
Что ты хочешь? – крикнул Алёшка. – Я сделаю для тебя всё!
Мне ничего не нужно! «Всё» у меня уже есть!
Алёшка сорвался с места и побежал за ней. Догнал, и, поймав за руку, развернул к себе.
У меня есть ты... – Нина заглянула ему в глаза, - Разве ещё что-нибудь нужно?
Я не хочу с тобой расставаться…
Они замолчали, прижавшись друг к другу изо всех сил. Трудно было стоять – поток радости сбивал с ног, и им хотелось сопротивляться потоку, чтобы чувствовать его силу. Все им стало ново теперь – и запахи, и цвета, и звуки. Все обрушилось на них разом – и они принимали, принимали… Шуршал гравий парковых дорожек, где-то галдели дети, музыка доносилась с открытой танцплощадки… Шаги… Испуганная птица вспорхнула… раз… два… три… и плеск воды на четыре… Природа танцевала медленный фокстрот…
А где Амур? Я хочу с ним поздороваться, – слова дались Нине с трудом.
Он прямо перед тобой… Пойдём?
Там песок… а у меня босоножки...
Я понесу тебя! – и, не дав Нине опомниться, он подхватил её на руки.
Алёша!.. – прошептала Нина. - Смешно... Такого большого сильного мужчину зовут Алёша… Алёша...
Он подошёл к самой кромке воды.
Вот он – Амур.
Здравствуй, Амур... Алёша, я хочу его потрогать. Поставь меня, пожалуйста, на планету...
Тёплая невесомость тут же сменилась зыбкой песчаной опорой под ногами. Нина наклонилась, протянула руку и осторожно погладила мелкую водяную рябь.
Он тёплый! Ты чувствуешь?..
Нина приложила мокрую ладошку к Алёшкиной щеке, потом к своей.
Посмотри...
Лунная дорожка!
Да.
Они стояли вдвоём посреди пустынного пляжа, повернувшись спиной ко всему остальному миру, будто их родная стихия была не там, а где-то в другой стороне. В той стороне, которая открылась перед ними только что.
Лунная дорожка... Она начинается прямо у наших ног. Алёша!..
Если бы мы могли ходить по воде, то ушли бы сейчас прямо на небо. К самым звёздам...
Алёшка! Я дарю тебе свою первую звезду! Нет! Я дарю тебе всё это небо в звёздах!
Я тоже хочу что-нибудь тебе подарить... Видишь огни? Вон там, вдалеке. Они твои!
Где?
Над самой водой. Видишь, - линия огней?
Да. А что это?
Мост. Мы по нему ехали днём.
Через полчаса уходит мой поезд... – Нине сразу стало холодно.
Как уходит?! Я думал, у нас есть ещё время!..
Нет.
Тогда... бежим!
Он потянул её за руку, они побежали...
Потом всё произошло будто во сне. В тягостно пустом сне. Вокзальная суета. Усталые лица. Раздражение. Безучастный мегафонный голос ниоткуда: «Поезд 729 сообщением Хабаровск –В***но отправляется с четвёртого пути...»
Бегом. Бегом! Бегом!.. «Что я делаю?! Куда я бегу! Надо остановиться, - думала Нина, продолжая бежать. – Это сон. Только сон. Я проснусь, - и всё станет, как было». Она ущипнула себя. Потом ещё, и ещё! Но проснуться не могла...
И вот – Амур. Вода чёрная, как небо. В неё упали звёзды, которые подарила Алёшке Нина. Огни моста... луна... Теперь всё это она видела по другую сторону, из окна поезда уносившего её прочь. Холодное пыльное стекло отрезало от неё мир, который Нина успела полюбить.
«Остановите поезд! – но поезд не остановился. – Остановите время!» – но время продолжало свой бег. Ей захотелось сию секунду стать привидением. Чтобы поезд пролетел сквозь неё. Чтобы он пролетел, а она осталась! Пытаясь воплотить свою фантазию в реальность, Нина зажмурилась изо всех сил – до слёз, - и сделала шаг против движения железной махины... Наткнулась на стену и бессильно съехала по ней на пол. Махина летела, как ни в чем ни бывало, унося Нину в завтрашний день. Она сидела на полу, обхватив колени, и баюкала их странной тревожной колыбельной, похожей на бормотание сумасшедшей. Потом Нина подняла голову - и вдруг увидела те же звёзды... Настоящие! Снизу, из окошка поезда было видно небо…
Боже! Как это трудно – любить! – крикнули звёздам её глаза...
Проехали мост. Скрылись огни. За окном сменился рельеф... А звёзды остались прежними.
У нас есть одно на двоих небо... Мы не расстанемся! – и Нина снова почувствовала себя самой счастливой на свете...
27
И познала я радость и печаль бытия вдалеке от Него. И сильно огорчилась я, и поникло лицо моё.
И сказал Он: почему ты огорчилась? И отчего поникло лицо твоё?
Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечёт тебя к себе, но ты господствуй над ним…
И были письма... И было утро, и был вечер: день первый...