Интересно, какие мысли приходили бы вам в голову, работай вы на Беверли Хиллз, а в сферу вашей ответственности, к примеру, входила бы регулярная проверка газовых счётчиков? Да не простых, а тех, что установлены в особняках голливудских звёзд? О чём бы вы думали на моём месте? Ведь именно этим я и занимаюсь с тех пор, как переехал в Калифорнию – тружусь в одной из местных газовых компаний. Снимаю показания с этих счётчиков и записываю всё в специальную тетрадь, с логотипом компании на обложке. Чем было бы для вас это понятие: «Голливуд», если бы вам приходилось подолгу (и по долгу службы) бродить меж звёзд, меж их особняков и следить за тем, какое количество газа израсходовали они за неделю, месяц, etc.? Так, просто интересно, о чём бы вы думали на моём месте.
Хотя, в конце концов, что звёздного может быть в людях, кроме нулей в их гонорарах, которые от моих скромных доходов отделены поистине межзвёздным пространством? Или же то, что весь мир мог видеть их на своих экранах и оправдывало эту метафору – ведь звёзды видны всем, с любой точки планеты, стоит лишь поднять глаза… Что ещё такого звёздного можно усмотреть в обычных – по крайней мере, с точки зрения физиологии – людях из мяса и крови? Разве что блеск звёзд-бриллиантов на вручениях наград киноакадемии, да ещё поистине звёздное сияние их потрясающих авто, которые видел я ежедневно на склонах Беверли Хиллз.
Скажете, завидую? Типичная, мол, язвительность неудачника? Не спешите с выводами. Знаете, если я и испытываю нечто вроде зависти, то чувство это вовсе не есть желание обладать такими же дворцами и замками с бесконечностью комнат, в которых, как мне иногда кажется, вновь нанятая горничная или гувернантка могут запросто потеряться без карты или провожатого. Нет. Не смотря на свою бедность и упорные попытки совмещать нелюбимую работу с необходимостью получить образование, завистливым человеком я никогда не был. Лишь одна сфера их звёздности временами не давала мне покоя. Их машины.
Не все подряд, конечно же. Я был почти одержим, при всей моей нелюбви к этому слову (другое просто не способно передать всю противоречивость моих переживаний), одной конкретной маркой, недоступной ни бедному студенту, ни молодому человеку, подрабатывающему в местной газовой компании; ни одна из моих ипостасей не давала мне права и мечтать о подобном автомобиле. Но я мечтал. О Porsche.
В общем-то, мечтать о машине – приземлённо как-то. Не возвышенно. Но это – о простой машине. О Fordе каком-нибудь или об обычном Chevrolet. Удобство для задниц владельцев, техническая надёжность, демократизм – всё это где-то за пределами мечтаний, ниже их, что-ли. А мечтать о Porsche – это мечтать о крыльях. Управлять Porsche – это почти летать, на грани отрыва от земной поверхности, оставляя где-то далеко позади всех остальных, ползающих по Interstate, не способных на подлинный полёт автомечты.
Мои грёзы сужались рамками нескольких моделей, и одной из любимейших среди любимых был Porsche 911 Carrera, с которым судьба свела меня однажды, при весьма необычных обстоятельствах. Но об этом – чуть позже.
Девятьсот одиннадцатый! Встречая его на глянцевых страницах автожурналов или на улице (что для моей нервной системы было самым неблагоприятным фактором), я чувствовал инстинктивную потребность тут же набрать эти три цифры на своём телефоне, чтобы вызвать врачей, спасателей, пожарных, кого угодно, способного потушить огонь моих желаний. При встрече с предметом своего обожания я чувствовал этот огонь, обычно подавляемый в другое время и особого беспокойства мне не причинявший. В такие минуты я – фаталист, как ни прискорбно в этом признаваться. Мне начинает казаться, что судьба, в которую обычно не верят мои соотечественники, слепо раздаёт что-то и кому-то: одним – деньги, другим – любовь. Одним - машины, другим – желание ими обладать. Раздаёт как карты. Потом перемешивает и раздаёт опять. Знает ли она сама, как лягут эти карты? Во всяком случае, если она есть, то в остроумии ей трудно отказать. Меня, к примеру, зовут Стив Мартин. Да-да, как того самого. Я, конечно, не комик, хотя друзья и считают меня человеком, не лишённым чувства юмора. Но мои звёздные имя и фамилия для человека, бродящего вверх-вниз по Беверли Хиллз – ну чем не ирония судьбы?
Раньше у меня был Wolksvagen Jetta, педантичное создание немецкого автопрома, изрядно помученное несколькими моими предшественниками. Немца изрядно заездили, хотя и мне оставалось ещё немного его прежней технической славы.
Я купил его недорого и был доволен этим средством передвижения. Ведь раньше так и считалось, что управляемое тобой средство передвижения должно соответствовать твоим доходам и вопрос роскоши здесь был второстепенным. Я говорю «раньше», потому что, переехав в Калифорнию, я перестал быть уверенным в некоторых ценностях нашего общества. То ли количество миллионеров на одну квадратную милю, то ли дух праздности и курортный шик этих мест изменили взгляды калифорнийцев на многие жизненные ценности, в том числе и на авто. То, в чём ты ездишь по этим улицам, говорит о тебе громче и яснее, чем все твои резюме и анкеты, но всё чаще говорит неправду. Обладание шикарным автомобилем стало делом престижным и важным, а то, в какие долги ты влез ради его приобретения – делом второстепенным. Конечно, богатые покупают свои Ferrari и Lamborgini далеко не на последние центы, но я говорю именно о среднем классе, представители которого в последнее время отказываются мириться с автомобильным неравенством и из кожи вон лезут, чтобы приобрести что-нибудь достойное голливудских холмов. Доходит до того, что иной спортивный монстр, заставляющий вашу шею совершать противоестественные вращения по ходу его движения, может стоить гораздо дороже жилья, в котором проживает его владелец. Видимо, на своих машинах мы не просто выезжаем из гаража, вливаясь в спешащий поток сияющих колесниц, но въезжаем в какой-то другой мир, где от марки автомобиля зависит не только скорость его перемещения в пространстве, но и способность соответствовать каким-то новым критериям, возможность выехать на какой-то новый уровень общественного бытия. Я никого не осуждаю за это нео-тщеславие. Взможно, мои мечты о девятьсот одиннадцатом – это симптомы той же самой болезни.
История, о которой я хочу рассказать, произошла со мной в субботу. В одну из суббот, в мой законный выходной, когда я, на совершенно законных основаниях, предавался одному из своих самых любимых занятий – ничего-не-деланию. Безо всяких угрызений совести. Не поймите меня превратно, я не лентяй и не бездельник, тратить время попусту ненавижу и среди друзей слыву трудоголиком. И если мои “люблю” и “не люблю” начинают казаться вам противоречивыми, то это лишь на первый взгляд. Просто я ненавижу бессмысленное расходование часов и минут, явно отпущенных нам для каких-то определённых целей – каждый момент для своей, особой. Поэтому, даже если я ничего не делаю, то хочу знать, для какой цели я не делаю это самое “ничего”. Бездеятельность для меня должна быть рационально осмысленной и по-возможности, преждевременно запланированной. Только в этом случае от неё можно получить максимум пользы и удовольствия. Ведь это бездействие в наши дни становится едва ли не самой труднодоступной роскошью. Её невозможно осязать, оценить в денежных знаках – она бесконечно дороже любых из них. Её можно только почувствовать.
В мире, в котором мне приходится жить, тотальная занятость давно превратилась в разрушительную проблему. Человек стал настолько одержим своей деятельностью, что уже не способен останавливатся во имя себя самого – разве что во имя чашки кофе, добавляющей кофеином спровоцированную нервозность в и без того апокалиптичный день. Нет! – решил я однажды. Нужно что-то делать. Безделие должно быть философией, лекарством, если хотите. И, как и всякое лекарство, оно должно применяться осмысленно и дозированно.
Мы, американцы, давно отучились отдыхать, расслабляться, а если и делаем это, то как-то в спешке, на бегу, и в самые спокойные свои минуты оставаясь в когтях стресса. Ничего не делать, лёжа на диване, бездельничать с видом на собственную лужайку перед домом и редкие проезжающие машины – вот кайф, доступный лишь наблюдательным интравертам, склонным к диванному философствованию. Концентрировать своё внимание на чём-то, углубляться в детали, приходить к каким-то умозаключениям, соединять увиденное в общую картину, делая окончательные выводы о чём-то, о чём и понятия не имеешь, а потом, словно разорвав нить своих наблюдений, отпускать внимание на волю, рассыпая подмеченное, словно бисер и тут же обо всём забывая – вот чему научился я за годы постоянной работы с людьми и постоянного же личного одиночества. Максимум “работы”, которую я позволял себе в такой шаббат – это извлечение свежих газет из почтового ящика: куча бестолковых рекламных объявлений, лучшее чтиво для субботнего “ничего”.
И вот, среди рекламы, среди бесчисленных призывов на всяческие распродажи и криков о душу радующих скидках, разглядел я скромную колонку с частными объявлениями о продаже подержаных машин. Одно из них привлекло моё внимание… Ещё бы! Слово «Porsche» мой взгляд пропустить никак не мог. Он был натренирован на эти буквы, как хорошая гончая, выхватывая заветное сочетание из моря бестолковой информации. Говорилось о продаже Porsche 911 Carrera; подробностями объявление не изобиловало. Нестыковка была лишь в цене. Под дразнящим «Продаётся…» (и далее – заветная модель и год выпуска) стояла цена: пятьдесят долларов. Я машинально скользнул взглядом по следующей строчке, ниже (не закатилось ли туда лишних нолика три-четыре). «Продаётся Dodge…» Нет, не закатилось. Последним в странном объявлении стоял контактный телефон. Поискал глазами дату выпуска газеты: «Может, день дурака? Первоапрельский номер?..» Да нет, не первоапрельский, вроде. Май уже скоро…
Я отложил газету и явственно подумал: «Чушь». Эта простая мысль подействовала отрезвляюще, словно стакан холодной воды, вылитый на голову. Ну да, конечно. За пятьдесят баксов. Здравый смысл болезненно укорял самолюбие за минутную слабость и наивное детское удивление, вызванное этим… Этой… чушью. «Такие как ты всегда становятся лёгкой добычей всяких мошенников» – сказал кому-то внутренний голос, и я притворился, что не понял, на кого он намекает.
Что ж, всегда можно почитать нечто более толковое, чем рекламные объявления. Автомобильный журнал, например. Вот, новости японской промышленности; новая Honda… Автосалон в… Нет, субботний день, день отдыха и покоя был испорчен. Покоя не было. Кто-то неудачно пошутил, другой кто-то неудачно опубликовал это в печатном издании. Получилось глупо и не смешно. Главное, пока ещё труднообъяснимо. Если только… Да нет, не может быть. «Позвонишь – будешь дураком», - сказал внутренний голос, и я, окончательно на него обидевшись, потянулся к телефонной трубке, валявшейся на комоде. Она показалась мне неким ключом, с помощью которого можно было просто открыть дверь, посмотреть, что скрывается за ней и не мучиться глупыми вопросами. Но человеку – во всяком случае, человеку, похожему на меня – чрезвычайно трудно выйти за пределы им же самим очерченного круга условностей и «понятностей», из-за страха потерять лицо и показаться наивным, глупым. Здесь вся надежда на любопытство; оно обычно умным не присуще, но страдающие его избытком с годами часто становятся намного умнее. Такой вот парадокс. Объяснив себе таким образом все свои внутренние противоречия, я взял в руки телефон, подумав напоследок о том, что «порш» не может стоить полтинник». И набрал номер.
– Алло! – голос на том конце оказался женским, приятным, без явных признаков насмешки или розыгрыша, - По объявлению?.. Да, давала. Заинтересованы?.. Да, вполне серьёзно. В хорошем. Нет, в аварии не… Да вы приезжайте, посмотрите, всё сами увидите. Есть на чём записать? Тогда диктую адрес.
Дверь открыла женщина лет сорока – сорока пяти, с большими изумрудными глазами, красивая (sharp looking, как у нас говорят), что впрочем для здешних мест скорее норма, чем исключение. Голливуд – заповедник красивых женщин.
Брюнетка, длинные волосы, прямо как из рекламы шампуня, платье почти вечернее, чёрное, с серебристым отливом преломлённого света, без рукавов – руки тонкие, красивые, голые плечи; на ногах, открытых от колена – открытые летние туфли, и за всем этим – тонкий, расстворяющийся в воздухе шлейф чего-то дорогого, французского. «Кто она?» – пытался я угадать, когда мы шли по довольно длинному коридору, соединявшему прихожую с основной частью дома. Ещё одна звезда, одна из бесчисленных, быть может, не первой величины, но уж точно – не последней яркости?.. Не столь узнаваема, но всё же заметна; способна ослеплять и впечатлять, притягивать взгляды… Или жена какого-нибудь киношника, продюсера какого-нибудь или актёра. Богатого, наверно. Настолько богатого, что они решили устроить нечто вроде весенней чистки своего гаража, в котором ещё с осени завалялось несколько никому не нужных «поршей»: этакая гаражная распродажа. Благотворительность в пользу неимущих поклонников дорогих марок…
Но как начать с ней этот разговор о цене, заочно представлявшийся мне глупым? Я поймал себя на мысли, что пытаюсь прочесть её, насколько это было возможным, пытаюсь понять, в чём собственно «фокус». Но и без того нестройная цепочка моих умозаключений прерывалась пунктиром её шагов, видом её красивой фигуры, плывшей по коридору впереди меня, плавным покачиванием бёдер («Может, модель?..») указывая мне путь. Мы двигались по направлению к двери, явно ведущей в гараж.
Послушно и мягко вспыхнув, свет обнаружил зачехлённый предмет, стоявший почти в центре довольно просторного гаража, в котором запросто разместилось бы около трёх машин. В сердце или где-то ниже что-то двинулось, защекотало, словно предчувствие какое-то, когда не понимаешь толком, хорошо ли тебе, страшно или страшно хорошо. Что-то вроде предчувствия свидания с мечтой. Тут я отвлёкся от хозяйки, несколько вытеснившей мои автомобильные грёзы.
– Вот, смотрите, - сказала она спокойно и начала стягивать огромный чехол из какого-то лёгкого серебристого материала, скрывавший причину моего появления в этом доме.
Да, это был девятьсот одиннадцатый. Да ещё и последней модификации, улучшенный, с четырьмя сверкающими безумным хромом выхлопными трубами – по две с каждой стороны. Тёмно-синий красавец словно гипнотизировал меня взглядом своих чуть скошенных фар. И я обалдел, честное слово, да так, что на какое-то мгновение забыл о том, что ещё минуту назад весьма сдержанно и скептически относился ко всему происходящему. Не верил. «Пока не вложу персты свои…» Рука невольно потянулась к глянцевому мерцанию его тела в слабоосвещённом гараже. Лампочка горела прямо над ним, выхватывая машину из полусвета. Холодный металл, в свою очередь, словно в пригоршне чистой воды, отражал свет яркой точки под потолком.
– Нравится? – Она улыбалась куда-то в сторону, но не игриво, не искусственно или официально, а как-то внутренне, улыбкой скрытого превосходства.
– Д-да, конечно, - выговорил я в полголоса и кашлянул в поисках утерянной громкости. Она улыбалась и теперь смотрела прямо на меня. Я перевёл взгляд на машину, - Но… Я насчёт цены. (Кашлянул ещё раз.) Действительно ли…
– Да, всё так и есть, - Теперь я видел, как улыбаются её глаза, - Пойдёмте в гостиную. Там можно договориться о бумажной стороне дела. Ах да, простите! Вы, наверно, хотели бы проверить двигатель? Ну, проехать за рулём лично, прежде чем говорить о чём-либо дальше. Я как-то не подумала. Ведь машину покупаете всё-таки. Хотя, с другой стороны, принимая во внимание цену…
– Простите, но если честно, как-то всё это не укладывается в голове, - Казалось, я набрался решимости для членораздельных вопросов, - Вы что, серьёзно собираетесь продать свой Porsche за пятьдесят долларов? Может, забыли добавить «тысяч», или газетчики что-нибудь напутали?
– Нет, не забыла. И не напутали, – Она всё так же загадочно
улыбалась, смотрела куда-то вниз; казалось, венецианская
мозаика занимала её в тот момент больше, чем разговор со мной,
– Не беспокойтесь, здесь всё чисто. Никакого подвоха.
– Но… почему?!. – только и смог выговорить я, почему-то очень тихим голосом.
– Вы в судьбу верите?
– Нет, - не задумываясь, соврал я.
– Ну, в Бога тогда.
– Ну в Бога… Кто ж не верит…
– Не скажите. Ладно, если не удаётся объяснить сверхъестественными причинами… У вас наличные, или расплатитесь чеком?
Всё ещё чувствуя себя ужасно глупо и нереально, как во сне, я извлёк из заднего кармана своих Dockers кожаный бумажник. Из него показалась купюра достоинством сто долларов. Я не мог вспомнить, когда это я умудрился положить её туда: имея привычку расплачиваться кредитками, я редко носил с собой наличные; так, на всякий случай и чаевые. Стоял и думал о том, как можно было забыть о ста баксах в кошельке…
– Не беспокойтесь, - сказала она, наблюдая моё смущение, - У меня найдётся сдача.
– Так отчего же именно такая сумма? Почему пятьдесят? Дороже не пытались продать? Скажем, за сотню? – я пытался острить, чтобы скрыть смущение. С одной стороны, хотелось всё-таки разобраться в этом абсурде; с другой – моя система наблюдений и умозаключений зашла в тупик. Я по-прежнему ничего не понимал. Дом богатый, в престижном районе, два этажа, терраса, бассейн, интерьер a la Лувр… Что толкнуло этих людей устраивать подобный «цирк»? Да и почему людей? Может, она одна? Может, и мужа никакого нет. Вот и кольца что-то не видно. Хотя представить такую в одиночестве… Трудно. Вряд ли.
Мы сидели в просторной гостиной на втором этаже. Огромная комната со стеклянной стеной, предлагавшей панорамный вид на запад; часть стекла плавно и почти бесшумно отъезжала в сторону, выпуская вас на верхнюю террасу. Там росли цветы в терракотовых вазонах и скучала хромированная мебель: круглый столик и несколько стульев, как в каком-нибудь кафе на Монмартре. Солнце пело колыбельную, покачиваясь в белом металле красноватыми отблесками. Закат.
В самой гостиной мебель была деревянной, массивной. Я сидел в потрясающе удобном кресле и думал о том, что «никогда не знаешь, чем закончится день». Потом мы говорили об оформлении документов – всё как во сне. Потом была пауза.
– Видите ли… - она взяла со стола пачку сигарет, - Курите?
Я отрицательно помотал головой, на что она, затягиваясь, покивала головой одобрительно и выпустила в воздух, подкрашенный закатом, тонкую струйку ароматного дыма.
– Видите ли, мы с мужем оформляем развод.
– Что так? Что-то серьёзное?.. Гм, простите, это, конечно, не моё дело. Я так…
– Да нет, ничего, - она снова улыбнулась в сторону, в стеклянную стену, - Он просто бросил меня.
– Бросил? – невольно вырвалось у меня, словно я никогда в жизни не слышал о том, что люди бросают друг друга. Словно меня самого никогда… Скорее, мне просто трудно было представить, что бросают даже таких.
– Да, бросил. Удивлены? Сбежал на Восточное побережье со своей секретаршей. Как в кино, да?
Она курила и продолжала улыбаться, но теперь эта улыбка была иной, словно фиксирующей эмоции, не дающая им бесконтрольно выплёскиваться в мимике. За этой улыбкой, вероятно, была обычная боль женщины. Я почти безошибочно мог прочесть эту боль, скрытую дорогим макияжем и скудным освещением. Но, похоже, это чувство вовсе не нуждалось ни в жалости, ни в понимании; боль укрепившаяся и дающая импульс к действию.
«Что происходит с мужчинами?» – почему-то подумалось в этот момент. «И каким придурком нужно быть, чтобы бросить такую женщину?! Неужели, имея такую жену, можно стремиться к какому-то другому побережью? Чего ещё можно желать под солнцем? Или для простой человеческой психики этого слишком много: красавица-жена, дом, машины, которые здесь по цене нижнего белья… Может быть, от счастья тоже устают, когда его слишком много, или когда оно столь банально? А может, оно вовсе и не в этом? И, поняв такое, только и остаётся, что бежать куда-то со своей секретаршей, вовсе не такой ослепительной и умной, но покладистой, готовой бросить всё и ехать, куда позовут. Более мобильной… Автомобиль.» Я вдруг вынырнул из своих раздумий, вспомнив о цели своего визита.
– А вы женаты? – спросила она, видимо заметив, что её откровенность тронула меня и заставила о чём-то задуматься.
– Нет.
– Есть девушка? Простите, может, я тоже слишком любопытна?
– Да нет, ничего. Была. Но бросила меня полгода назад.
– Ради кого-то другого?
– Честно говоря, я так и не понял. Скорее всего, ради себя самой. Последние полгода у меня как раз и ушли на то, чтобы отучить себя копаться во всём этом.
– Тогда простите, что заставила вас об это говорить.
– Ничего. Знаете, вы первая, с кем я вообще об этом говорю. Даже странно как-то, с абсолютно незнакомым… Незнакомой…
– Меня зовут Элис.
– А меня Стив. Стив Мартин.
– Правда?! – и она засмеялась, вместо положенного «приятно познакомиться». Мне понравилось, что моё «знаменитое» имя её рассмешило. На мгновение её глаза озарились искренней улыбкой, а не мимической формой приличия. Потом она снова стала сдержанно серьёзной.
– А он слепой?
– Кто? – не поняла она моего вопроса.
– Ваш муж. Я в том смысле, что только слепой может бросить такую красивую женщину.
– А-а, спасибо за комплимент. Видимо, у него своя точка зрения на это. У него на всё всегда была своя точка зрения. Недавно вот получила от него письмо. Первое, после… Даже не знаю, как это назвать… Отъезда? Пишет, что хочет развестись. Хочет, чтобы всё было цивилизованно, культурно. У нас брачный контракт, ну знаете. Сейчас это модно. И удобно, конечно, если принять во внимание, что делить приходится больше, чем просто кухонную утварь. В общем, он пишет, что со всеми условиями контракта согласен, ничего оспаривать не собирается, и каждый из нас получит свой процент от нашей, некогда совместной, жизни. Он очень просил только об одном одолжении. Просил, чтобы я, по возможности скорее, продала его машину и выслала ему деньги.