О, клево-то как! Когда мы прошлой осенью купили этот участок, и в конце октября приперлись сюда посмотреть - был вообще полный мрак: серо, мрачно, тучи, ветер… сосны так качались, аж скрипели… Я расстроилась и неслабо на своего наехала - не стану тут жить, и все тут… Он сник, конечно, - деньги-то немалые. А сейчас… шик – жасмин вовсю цветет, и дом этот вроде не такая уж страхолюдина… Ну, развалюхе этой не долго стоять – через недельку рабочие придут. Домик будет небольшой – я сама выбрала проект … Уж конечно, не такой как у Самсоновых - Валька – она не тянет - денег много, а ума нет… Работы здесь, натурально, не на один год – и участок надо в порядок привести, закажем фирме, чтобы все путем было – газоны, альпийские горки… для бассейна надо место продумать…А гараж где будет?…Сосны трогать не стану, а вот подлесок этот надо убрать к черту, одна сырость от него в дождь… Господи, как эти прежние тут жили, я просто в шоке… Комнатки маленькие, темные, окошечки – у бабки в избе такие были…Родители меня летом в деревню спроваживали, пеклись о моем здоровье. А может, хотели сами погулять – молодые были... Дети, конечно, цветы… на могиле родителей… Мой все намекает, наследник, мол, нужен, то да се, а я вроде как не врубаюсь, о чем это он… Кому охота – пеленки, распашонки, ор, сопли… А главное – сиди дома, как слива…На хрена козе баян… Подождем еще – какие наши годы…
Мебель, видать, столетняя, в ней пылищи – больше, чем поролона… Все скрипит, все рассыхается… Да хрен с ним, с барахлом этим – все к черту на помойку… О-о, печка! В детстве, помню, бабушка в деревне печку топила, а я помогала… Растопить, что ли? Все потеплее будет, а то сыро как-то… Бумагу надо найти на растопку…Обои, что ль, оборвать… А, во, листы какие-то. …Ё-моё, да это дневник чей-то! Во кто-то отрывался, корябал…Ну и каракули… Спьяну, что ль писал?… «Через неделю в это время я буду уже за океаном»… Да-да-да, риэлтор говорил, что хозяева уезжают в Америку и страшно спешат с продажей дачи… Поэтому нам так недорого все и досталось. Самсоновы примерно такой же участок купили втридорога. Если Вальке сказать по-честному, во сколько нам это обошлось, она помрет от зависти…Где ж спички-то? Ну-ка, что тут понаписано?
«…в Америку. Господи, какая тоска! Нет сил…Что за бездарная, безрадостная жизнь! Как же так я упустила жизнь-то свою, а? Просидела в заштатном нашем институтишке, тридцать лет – как псу под хвост: овощные базы, болтовня в курилке с подружками – тары-бары, оглянуться не успела – всему конец, вот как…Поезд ушел – ту-ту! А в молодости мечтала - буду заниматься наукой, общаться с интересными людьми, учеными, а все вот как обернулось… Дура старая… Кому я нужна в этой Америке!? А здесь кому нужна? Васечке своей только, маленькой. Бедная моя Васечка, как будто понимает, что расстаемся – ходит за мной, трется об меня, урчит чего-то. Соседка напротив согласилась взять, она хорошая женщина, любит зверье. Хотела с собой забрать, но чувствую, мои молодые не хотят - «кошка старая, справки, карантин, Джуди еще совсем кроха». А ведь он любил Ваську. А теперь вот – обуза. Да и пожилая мамка из России, если честно говорить, тоже обуза. Нет, что Бога гневить – сын у меня удался. Талантливый парень, тогда после конкурса его пригласили стажером в Америку – ведь выбирают единицы. И сын он что надо - звонил мне все эти три года каждую субботу вечером, все время деньги пересылал. Жена у него тоже славная девочка – такая деловая америкашка. Они там, наверно, уже с пеленок – практичные, самостоятельные. И родители ее замечательные – оплатили мне тогда поездку на свадьбу - у мальчика еще не было денег. Возили везде, показывали этот университетский городок. Природа, конечно, там удивительная. Теперь вот зовут насовсем. Я знаю – это больше дань сыновнему долгу, чем душевная необходимость, но что делать – тут я совсем одна. Через пару лет выпрут на пенсию – тогда вообще хоть волком вой – не будешь знать, чем день занять! Но так грустно со всем этим расставаться – вся жизнь прошла в этом доме, все связано с Лешкиным детством, моей молодостью. Жила, на что-то надеялась - ничего не сбылось. Теперь вот еду доживать. Васечку, рыжечку мою, так жалко, что все время плачу…»
Чего, стебанутая что ль какая?!… Бывают же чокнутые! Едет к своему талантливому сыночку, который, видать, очень неплохо пристроился в Америке. Гляньте-ка, его пригласили стажером, а он, не промах – нашел себе девицу американскую, заделал американскую доченьку, теперь вот и мамочку выписывает. А мамочка слезы льет из-за дома-развалюхи и кошки старой. Надо же - «не нужна никому». И впрямь – ну кому такая нюня нужна-то!? Я вот в прошлом году приехала в деревню, где бабка когда-то моя жила, а хибара ее совсем завалилась, почернела, крыша провалилась, все каким-то чертополохом заросло. Дай, думаю, тут обоснуюсь – вроде родные места. А потом как представила дорогих односельчан – всю эту шваль, пьянь – набухаются да и подпалят внученькин коттеджик за здорово живешь – в Рассее ведь живем-то, не в Америке. Так что развернулась я да и отчалила... Родители мои как были лимитой, так и остались – протрубили на ЗИЛе всю жизнь, горбатились-горбатились, да так ничего и не нажили, кроме засранной квартирки двухкомнатной… И меня хотели туда же пристроить. Э нет, сказала я себе – я так жить не буду! Пошла на секретарские курсы – отец орал тогда: «секретутка!», но я на его ор – начхала и забыла!.. «Тутка» не «тутка», а я знала, чего хочу. И добилась! Подружки мои все талдычили – «любовь, любовь» – и где она теперь, ихняя любовь эта? Повыскакивали за работяг или за инженеров, тянут теперь воз, как тягловые лошади. Какую не встретишь – замордованные, старые, на детей орут, на мужей орут, вечно копейки считают. А я зря ни с одним не легла – все, что было, все впрок пошло. И вот повезло – Виталик. А сейчас, можно сказать, уже и полюбила. Так ведь есть за что. Ну, что тут еще эта коза понаписала?
«В нашем доме – такой особый запах – так, верно, пахнет наша прожитая жизнь…»
Я б те сказала, чем ваша прожитая жизнь пахнет – пылесосить да мыть почаще квартиру – вот жизнь по-другому и запахнет…
«Дом столько перевидал – растил меня, брата, наших детей, к нам приезжали друзья со своими детьми, бывало так весело, шумно… Сегодня нашла какие-то детальки от детского алешкиного конструктора – и так все всколыхнулось в памяти, так защемило. Потом долго плакала… Дачу купили какие-то нувориши – конечно, дом снесут, все вещицы, с которыми связана наша жизнь – выбросят, и памяти о нас не останется...»
«
Нувориши» - чего это, ругательство, что ль какое?.. Да у тебя, пердунья старая, видно, крыша поехала! Гляньте-ка на нее - сама в таком сраче всю жизнь прожила, цветочков, и то не посадила… Небось, полы мыла раз в месяц, а туда же... Я эту ихнюю породу чистоплюйскую просто на дух не перевариваю. А мой Виталик, чтоб ты знала, старая калоша, учился в Англии, работает, как вол, по двадцать восемь часов в сутки, и неизвестно, кто образованней – он или сынок твой хитрожопенький. Писули эти, небось, и на растопку не годятся – сыроватая бумага-то… Ну, что еще писательница эта намараковала?
«Вот и август наступил. Большая береза около дома вся пожелтела, сыплет листьями. Так отчетливо вспомнился тот год… Сколько было тогда мальчику моему - годика четыре или около того. Как я помню тот август - кончалось лето, и с ним уходила моя любовь, осыпалась осенними листьями. Как я плакала тайком, просто нутром чуяла – это последнее настоящее в моей жизни, больше мне встречи не суждено… Тот день врезался навсегда – напрасное ожидание электрички, серое, мокрое шоссе, по которому мы бредем за ручку с моим мальчиком, порывы ветра рвут кроны деревьев, и такая отчаянная тоска потому, что все уже совершенно ясно и ничего не поделаешь. Ничего. Все, что было потом - какие-то интрижки, служебные романчики - ни говорить не о ком, ни вспомнить нечего. Судьба».
Вот намутила-то! Дура – она дура и есть. Даже не дура, а размазня какая-то! Ненавижу таких баб! «Судьба» – вот видывала! Да если бы я каждый раз о «судьбе», блин, пеклась, до сей поры на ЗИЛе бы кочумарилась! Конечно, как я тогда по Сереге с ума сходила, сколько ревела, подушку грызла. Сердце, натурально, наружу рвалось! Заболела от переживаний. Но баба на то и баба – нам, как кошкам, живучесть дана. Вот и выжила – дай Бог всем!.. А если сейчас Серегу встретить? Иногда кажется – все бы бросила – и к нему… Вот ведь говорят – «единственный». Я всю дорогу над этим смеюсь, а если очень глубоко внутри себя копнуть… Господи, глядьте-ка, да у этой писательницы болезнь заразная, оказывается - уж на что я кремень-девка, а разнюнилась не хуже нее…
«…Сейчас выходила за калитку, Васечка за мной. Ни на шаг не отходит, как собачонка. Так ее жалею, малочку мою, как она останется без меня. Вдруг не привыкнет, сбежит от новых хозяев, а ведь тут зимой бродячие голодные собаки рыщут – могут разорвать… Постояла за калиткой, повспоминала. Тихо вокруг, печально. От земли пар после дождя. В конце нашего квартала около дороги с двух сторон растут две большие ели, их ветви смыкаются, как ворота. Помню, когда мы с братом возвращались после прогулки на велосипедах через эти «ворота», мама всегда стояла у калитки, ждала нас. А потом и я также стояла, высматривала, как мой мальчик едет на своем велике сквозь эти «ворота» – и так год за годом, пока он не вырос… Сколько тут прохожено-прокатано – считай, вся жизнь…»
А ведь и впрямь, я вчера заметила – две ели в конце улицы – как ворота. Я хорошо помню, когда Сережа тогда в парке мне все объяснил – ну про себя, про меня, про Ольку, повернулся и пошел по аллее. А в конце нее – вот ясно-ясно вижу, как будто вчера - два дерева срослись ветками, и родной мой под эту арку нырнул и все. Кончено. О-о-о, во дела, глаза на мокром месте… Если честно… Виталик-то мой драгоценный… Что я, по пояс деревянная, не слышу-не вижу?! Кто-то ему звякает на мобильник –он трубочку к уху, голосок понизит – и в другую комнату уйдет… Там пошепчет-пошепчет в трубочку, выходит: «Срочные дела, дорогая». Вечер, ночь ли, собрался и фьюить - отчалил… Я уж хотела за ним слежку установить, а потом решила – «Меньше знаешь – крепче спишь». Я своего ведь все равно не отдам. Зубами, когтями вцеплюсь, а не отдам! «Судьба» - это не для меня, со мной не пройдет! Ладноможнопоплакатьниктоневидит…
Пойду тоже за калитку…посмотрю на «ворота». Зайти, что ли, к соседке, познакомиться, поглядеть на эту Васечку. Может, взять ее себе? Кошки, говорят, привыкают к дому, не к людям. А что, никого у меня нет – муженек цельный день на работе (а может еще где), ребенка нет, собаки нет – с ней заботы невпроворот, а с кошкой какие проблемы – покормил, да и все. Пойду-ка, схожу…
…Ну что за народ, ей-богу! Ну оставили тебе животную, блин, так смотри за ней!… «Сбежала, собаки, может, загрызли» – что за туфту гонит! Потеряла кошку, в общем! Ну, невелика важность… А все ж обидно… Да на кой мне эта кшара сдалась… Но куда ж она все-таки подевалась – не в Америку же потопала за хозяйкой!…
***
Летом появились рабочие, обговорили с хозяевами условия, составили смету, завезли кой-какие материалы. Однако тем дело и кончилось. На следующую весну ни новых хозяев, ни рабочих не появилось. Дача стояла пустая, вокруг дома буйствовала трава, шиповник и жасмин образовали непроходимые заросли. Среди соседей поползли смутные слухи, что новый хозяин то ли обанкротился, то ли развелся с женой – в общем, ему стало не до строительства.
Поздней осенью старый заброшенный дом облюбовал бомж. Мужик был с понятием, не чуждался комфорта: топил печку всем, что попадалось под руку – обоями, мебелью, книгами, варил себе немудрящее хлебово и, выжрав беленькой, заваливался на продавленный диван под драное ватные одеяло. Закуривал «Приму», кайфовал. Иногда в ночи ему чудилось мяуканье. Он вставал - все же мясо ходячее - открывал дверь, вглядывался в темноту, звал: «Кыс-кыс», но никого не видел. «Должно, померещилось, …», - думал он
Как-то с сильного бодуна он заснул с зажженной сигареткой. На соседской даче увидели пожар, вызвали пожарных, началась беготня, суматоха. Дом был сырой, больше дымил, чем горел. Бедолага-бомж так наверное, и не понял, что произошло – задохнулся в дыму…
Под утро все затихло. Старый дом чернел обгоревшими стенами, стекла в окнах лопнули и вылетели, вокруг – истоптанное месиво грязного снега, обугленные, искореженные ветки кустарников. От сгоревшей терраски осталось только кирпичное крыльцо. На эти потрескавшиеся, разбитые ступени откуда-то прокралась, пригибаясь к земле, рыжая, драная, тощая кошка. Она уселась на холодные, грязные кирпичи, поджала под себя лапки и облезлый хвост и неподвижно уставилась перед собой огромными желто-зелеными глазами…