…А ещё бывает – не везёт целый день, хоть тресни, жесточайше не везёт. Такая с утра непруха, – удавиться впору. Тут тебе и палки в колёса, и камни под косы, и всяческий дерматин и мерзости всяческие.
И объясняется всё довольно просто: ты встал не с той ноги. То есть всю жизнь вставал с той, а сегодня вот запутался в ногах подобно сороконожке из притчи и встал не с той.
И – всё! И понеслось-поехало!..
Ты можешь даже проснуться дома, а не в вытрезвителе или – что там сейчас вместо них? – в «стакане» ментовской дежурки, ситуации это не изменит. Всё равно окажется, что ты проспал и на работу безнадёжно опаздываешь, что в кранах нет воды и бриться придётся всухую, а тут и лезвие – далеко не первой молодости.
Наплакавшись с бритьём, начинаешь одеваться, и вот тут-то клинит «молния» на джинсах. Случай из числа редкостных, научились всё-таки делать запоры к штанам, но не зря же ты вставал не с той ноги…
Поелозив утюгом по брюкам, отчего они приобретают пару лишних стрелок, соображаешь, что туфли, идущие к брюкам по стилю, из ремонта ты ещё не забрал, и придётся обуть мокасины, которые носишь обычно с вышедшими из строя джинсами
И что примечательно, в городе никому нет большого дела до того, – выдержал ты стиль наряда или нет. Это здесь, в этом городе, дама, обутая в белые кроссовки, надевает на голову шляпку с широкими полями и, вполне довольная собой, является на люди. Дыша духами и туманами… Вуальку б ещё прицепила, кокетка! И, следует отметить, камнями её не побивают.
Но ты комплексуешь. Ты скатываешься по лестнице на улицу с перекошенной физиономией, не замечая летнего утра, отмеченного тихой и солнечной погодой.
Час пик миновал, и народу в городе немного. Знакомых не видно вообще, и факт этот несколько успокаивает, хотя и напоминает, что на работу ты бесповоротно опоздал.
Но не бывает такого в Сергеевске, чтоб обошлось без знакомых. Навстречу тебе – главный редактор газеты «Плеяда» Святченко Григорий Аркадьевич собственной персоной. А с ним ты давно намеревался поругаться. И есть из-за чего. Впервые за пятнадцать лет твоя статья вышла в столь усечённом и перевранном виде, что добрых три дня ты чувствовал себя ничтожеством и скопцом. Никак ни выше – скопцом и ничтожеством.
Но хороший скандал требует времени, место, для скандала подходящее, – кабинет редактора, и, в конце концов, – нельзя же выяснять отношения, будучи обутым в замшевые мокасины…
Троллейбус. Здесь и в более удачные дни положительные эмоции не фонтанируют, а уж сегодня…
Приближение кондуктора тебя не шокирует, потому что ездить зайцем – не в твоих правилах. Ты спокойно запускаешь руку в карман и… холодеешь от открытия: все до последней копейки деньги остались в треклятых джинсах. Так же, впрочем, как и ключи от квартиры.
– Оплачиваем проезд! – пробивается к твоему сознанию безапелляционный призыв кондукторши.
То, что срывается с твоих губ, не имеет ничего общего с человеческим голосом, а если и имеет, то с вразумительными словами не идентифицируется.
– Освобождаем салон! – громогласно катится – от задней площадки к лобовому стеклу и обратно – злорадный вердикт.
А ты и не против, ты изнываешь от готовности «освобождать салон» и рискуешь свернуть себе шею, высматривая в окне ближайшую остановку, но... Но просто так взять и выйти – сегодня для тебя непозволительная роскошь.
Сначала ты должен выслушать:
– Не, ты видал – деньги он дома забыл! А мне шо?..
– На водку у них хватает…
– Отож! У меня контроль на линии! Мне шо, работу терять?..
– А им всё – Божья роса…
Троллейбус вот-вот свернёт, а там, за поворотом, спасительная остановка. Но не торопись, судьба отработала на тебе ещё не все свои коварные приёмы, не все ещё провела удары ниже пояса.
Троллейбус выруливает на перекрёсток, когда его обгоняет «джип», сворачивая при этом абсолютно в другую сторону. У водителей, кажется, это называется – «подрезать».
Интересно, куда они вечно спешат, эти «джипы»? Хотя речь сейчас не о них. Водитель троллейбуса ударяет по тормозам, и пассажиры дружно клюют носами – кивают, как бы в порыве странного, но единого согласия.
Но это они, случайные твои попутчики, кивают, разбивая себе носы в накатившей вдруг солидарности, а ты не торопись, ибо такое, как расквашенный нос, удовольствие сегодня не для тебя, – ты встал не с той ноги!
Оказавшись нежданно-негаданно опозоренным, но не научившись смотреть на белый свет отмороженными глазами, ты отвернулся. Ты стоишь на задней площадке спиной к салону, глубоко вогнав руки в карманы, и тщетно пытаешься отыскать там хоть какую завалящую монетку. Резкое торможение застаёт тебя врасплох. Можно сказать, тёпленьким.
Беспомощный перед силой инерции, ты устремляешься спиной вперёд и, выдернув вовремя руки из карманов, смог бы удержаться на ногах, но… Но ты ещё не знаешь, что какая-то едущая с базара раззява пристроила позади тебя ведро, полное, «с шапкой», спелыми вишнями…
Ведро ты, конечно, сбиваешь… И не существует уже во всей Вселенной силы, способной уберечь тебя от бесславного глупейшего падения.
Ты падаешь, – думая, что на пол, – причём где-то ниже твоих коленок оказывается это идиотское ведро, а вывалившееся его содержимое угодливо встречает твой – обтянутый светлыми, почти белыми брюками – несчастный зад.
И сопровождается всё это действо звуком, да таким неповторимым по звучанию и редкостным по исполнению, что весь салон, забыв про кровоточащие носы, выворачивает шеи, устремляясь взглядами в твою сторону.
От несуразности ситуации, горькой обиды на судьбу и злости бросает в жар, и ты ощущаешь его настолько реально, что кажется: добавь сейчас кто-нибудь тебе под задницу сахару, сидел бы ты в луже густого вишнёвого варенья.
Не стоит и говорить, что, когда троллейбус наконец останавливается, ты пулей вылетаешь из его дверей, хотя и слышишь вдогонку:
– Гля, блин, мужику, наверно, «Always» попался без крылышек!
Слава Богу, хоть хозяйка погибшей под тобой вишни не успела додуматься выставить счёт за потраву! Скорее домой!
В твоём городке добежать до дома – невеликая проблема, но как попасть в квартиру, если ключи от неё остались в джинсах?!
И всё равно, бочком-бочком – к дому! Знакомых, благо, нет, хотя… толку! Вот находчивая мамаша, завидев тебя, вразумляет своё обнаглевшее, похоже, чадо:
– Велосипед ему купи, велосипед! Вон, гляди, дядя катался на велосипеде, а теперь у него жопа вава!
О боги!!! Как же, не будет тут знакомых! Навстречу тебе идёт, улыбаясь, бывшая… Нет, не так, ерунда получается. Женщина идёт самая настоящая, с сумкой… Короче, женщина, которая в прошлом, но которая об этом ещё не знает…
Стоп, стоп, стоп!!! А откуда ты вообще взял, что встать не с той ноги – к невезению? Да загляни в любой словарь, и везде сказано: «встать не с той ноги» – говорится о человеке злом, раздражительном, мрачном. Невезение здесь причём?
А притом, что в словарях безнадёжно спутаны причина и следствие.
И если человек взвинчен или – наоборот – пришиблен до невменяемости, то это всего-навсего следствие того, что везёт ему с утра, как экспонату анатомического театра. А если имеет место такой расклад, стало быть, встал человече сегодня не с той ноги. Неправильный подъём и – невезение; остальное – антураж.
Стоп, стоп! А почему же говорится здесь об этой примете, как о хорошей? Спросим-ка грубо: а чем же она хороша?
Эх, как бы попроще?.. Словом, если всё пошло у тебя с утра через пень-колоду, то, в конце концов, ты непременно начнёшь вести себя в полном соответствии с обстоятельствами. Стервенеть начинаешь, словом.
Злой рок в этот день ставит тебе подножку за подножкой, но и остервенение твоё час от часу нарастает, полностью подавляя благоприобретённое малодушие. Сила действия, как известно, вызывает силу противодействия, и вот уже просыпается в тебе спавший доселе бунтарь и отказчик, и воин, и ты уже дозрел схлестнуться с кем угодно, будь-то сама судьба.
Но судьба – понятие эфемерное, и откровенная драка пока не вяжется, но правду-матку ты уже готов резать в любые, с позволения сказать, глаза. Благословенный и сладостный миг!..
Намаявшись с тупым лезвием, ты стервенеешь настолько, что заклинившую «молнию» на джинсах просто разрываешь голыми руками, но это не огорчает, а вовсе наоборот. «И слава Богу! – злорадствуешь ты. – Хватит ходить в обносках! И какой «зиппер» выдержит четыре сезона? Плюс пузыри на коленках и бахрома внизу! Джинсы, бля!.. Да в гробу я видел всех кредиторов, подождут, куплю с получки новые штаны! Ну, пусть не фирмý, но приличную подделку найти можно. У меня тридцать лет рабочего стажа – я что, на портки себе не заработал?..»
Дальше – больше.
«Сапожник, конь педальный, – вторую неделю он чинит туфли, чтоб у него руки отсохли! Два листа резины ему отдал за здорово живёшь – роте солдат сапоги подбить можно! А он?! Клея у него нет! Соплями клей!.. Встречу – удавлю шнурками от тех туфель!..»
Но это – пока лишь мысли, ягодки пока…
Осознав, что на работу ты непоправимо опаздываешь, уже не огорчаешься, а бросаешься к телефону.
– Эдуарда Георгиевича, пожалуйста… Эдик, ты? Капитонов беспокоит…
Нехорошее, ой, нехорошее молчание – там, по ту сторону радиоволны.
– Эдик, тут такое дело… Как бы это… Короче, я задержусь малость.
– Что, снова? – вопрошает наконец твой шеф, Эдуард Георгиевич Тамбовцев.
– «Снова»! Причём здесь «снова»? Обстоятельства сложились… Приеду – объясню.
Воды нет, «молнию» порвал – попробуй объясни такое! Но шефу, похоже, до лампочки твои объяснения.
– На работу нужно приходить вовремя…
«Открыл Америку!»
– …Я, конечно, понимаю – обстоятельства, то да сё… А мне что прикажешь делать? Самому здесь кувыркаться?
«Кувыркнёшься ты, как же! Хотел бы я посмотреть…» И вот тут на помощь приходит новый приступ остервенения.
– Да, акробат из тебя, Эдик, неважный, слов нет. Так что лучше не ломай шею, а поработай там пока без меня. Хоть раз! А то, уверен, сидишь, кофеи гоняешь и тихо охреневаешь со скуки. Не я тебе нужен, а уши свободные – думаешь, я не понимаю? Ну не до того мне сейчас, не до того, чтобы слушать твою бредятину, про дачу, про рыбок твоих аквариумных, чтоб им всем передохнуть к вечеру!
– Ну, бляха!.. Какие рыбки, бляха!..
«Что-то у шефа с дыханием, кофе перепил, что ли?»
– …Какие рыбки, отчёт завтра сдавать!
– Да сделаю я отчёт, сделаю, как всегда делал. А кто ещё сделает? Уж не ты ли? А сейчас не могу – занят! – объяснять истинные причины отсутствия ты уже просто не желаешь. – Дела у меня.
– У тебя всегда дела! Что угодно у тебя всегда, только не работа! Друзья вечно на уме и дела, нормальному человеку не понятные.
– Ну, так это смотря что принимать за норму, Эдик, – приходит к тебе неожиданное спокойствие. – Я просто… живу. И работаю, чтобы жить, а не наоборот. Хотя и приходится за тобой горшки выносить, но это уже издержки.
– Ты… ты…
– Да что там «ты»! И не корчи из себя благодетеля, Эдик. Если бы не дела эти мои, как ты выразился, ненормальные, если бы была у меня на уме одна работа, я бы давно уже тебя просто-напросто кинул.
– Как?
– Элементарно. Нашёл бы как. И пошёл бы ты по миру голым и босым. Всё! Пока! Скоро буду.
И вот уже сбегаешь ты вниз по лестнице, – три стрелки на брюках, – но остервенение даёт тебе силы напевать:
– Не стоит прогибаться под изменчивый мир,
Пусть лучше он прогнётся под нас…
Ну что ж, пой! А навстречу тебе – редактор. И улыбка, к которой невозможно привыкнуть, – трудно переносимая смесь дружелюбия и брезгливости.
– Здравствуй, Вадим!
– Приветствую, Григорий Аркадьевич! Давно к вам зайти собираюсь.
– Ну, так в чём вопрос? Заходи.
«Эх, лучше б всё-таки в кабинете. Да ладно, не велик барин…»
– Я по поводу статьи моей. Сейчас, ясно, делу не поможешь, но зачем же так, по живому?
– Понимаешь, Вадим, крупноват был материал твой, не становился. Ну, убрал я пару абзацев – смысл-то не изменился.
– Но можно ж было мне сказать, я бы сам сократил.
– Да, умение писать, знаешь, заключается в умении вычёркивать…
– Знаю, слышал. Или в умении не писать того, что потом нужно вычёркивать. Ладно, дело прошлое. Я вообще поблагодарить хотел.
– Ну, ты же знаешь, мы тебе всегда рады.
– Вот я и хотел поблагодарить – давно мне так в душу не срали!
– Не стоит прогибаться под изменчивый мир…
Пой, пой пока! Уже спешит к троллейбусной остановке домовитая бабёнка, неся с рынка ведро с крупной спелой вишней.
Ну – дальнейшее известно.
Да, в троллейбусе, оно, конечно… Но и посрамлённый воин – воин, и на выходе ты, силясь перекричать хохот, швыряешь в салон:
– На свои задницы посмотрите! Вас имеют, – кто только ни захочет!
…И вот – женщина, которая ровным счётом ничегошеньки о себе не знает.
– Привет!
– Привет, – говоришь ты, пытаясь убедить себя, что твоё остервенение и бешенство не имеют к ней никакого отношения.
– Зайдём куда-нибудь, посидим?
– Да я, это… пустой выскочил… – чуть замявшись, отвечаешь ты, но карманами для убедительности не трясёшь – не стоит привлекать её внимание к брюкам. Это спереди на них три стрелки, а сзади…
– Пойдём, – не отстаёт она. – У меня есть.
«Дожился!»
– Ну, пойдём, чего уж теперь…
В кафе ты идёшь с ней так, чтобы она могла тебя видеть только с фасада, идёшь, заглядывая в глаза. Обычно, так сопровождают большое начальство. Наверное, ей это льстит.
Зашли, наконец, и сели в дальнем углу. А каково тебе сидеть – этого не объяснишь, это ощутить надо.
– Ну, как дела? – дежурный вопрос перед первым глотком кофе.
– Да ничего, всё нормально, – не рассказывать же ей про троллейбус.
– Что-то тебя не видно…
– Меня?! Это меня не видно? – знала бы она, как больно ударяет сейчас её вопрос. – Меня ещё и как видно!
– Ну, значит, мне не повезло…
«Слава Богу, хоть тебе не повезло!»
– …Но мог позвонить хотя бы.
– Дела… – мямлишь ты, чувствуя, как вдруг блекнет твоё остервенение.
– А я? – следует достойный не худшей из женщин вопрос.
– Да нет, ты, конечно… ты получше, чем мои дела. Спору нет. Но это, знаешь, как у Высоцкого: «…но вечно нужно торопиться по делам, спешить на помощь, собираться на войну».
И прищурились глаза, в которые совсем недавно ты не мог наглядеться.
– Эх, Вадик, Вадик, а раньше ты и по делам успевал, и на войну тоже!.. Ладно… А я о тебе думаю постоянно. Недавно вспоминала, как мы ездили в Ужгород. Помнишь? Как хот-доги ели. Дождь идёт, а мы хот-доги едим.
«Какой Ужгород? Хотя нет, былое такое. А хот-доги, да ещё под дождём? Чёрт возьми, интересно устроена женская память: такое с ней зажигали, так куролесили, нет же, на тебе – хот-доги она помнит! Какие ещё хот-доги?!»
– Как забыть, помню, конечно.
– А ты как-то изменился.
«Ещё бы! Знала бы ты, на чём я сижу…»
– Вряд ли. Разве что жизнь достала.
– А давай выпьем, я возьму.
– Мне на работу ещё. И вообще – не хочу.
– Вот я говорю – изменился… Вадик, неужели ничего не осталось? Я же знаю, было чувство…
«Решайся, пора…»
– Знаешь, не чувство, наверное, было, а так… предчувствие. И осталось – предчувствием.
– Ты… как будто водой окатил…
«Слаб я, слаб... Ну а в чём я виноват перед ней?»
– …Только я всё равно буду ждать. Всегда буду ждать. Придёшь?
«Боже, неужели ещё не всё ясно?»
– Это в нашем-то городе? Сдадут с потрохами. И вообще…
– Придёшь?
– Скорее, наверное, нет, так сказать, в общем-то, чем да.
– Вечно ты… «скорее нет, скорее да…» Скажи хоть раз прямо.
«Ну?!»
– Нет!
Момент истины! Пик остервенения! Триумф правды жизни! Всё…
А вечером, когда он исподволь переходит в ночь, ты лежишь на диване перед телевизором. На всех двадцати каналах – люди. Они вооружены и жестоки. Стрельба, насилие, кровь… Никто не умрёт быстро и без мучений. Мир выжил из ума.
А ты – на старом удобном диване. С тобой сегодня уже ничего не случится.
Хотя, стоп! Если вдруг позвонят в дверь, то можно спросить: кто, – но ни в коем случае нельзя смотреть в глазок. Вполне может быть, что там, по сторону двери, к глазку уже приставлен острием шиферный гвоздь и молоток уже занесен…
Ты – на диване, а в этой же ночи, в другом конце города, в тёмной квартире горит настольная лампа. В выхваченном из тьмы конусе света – женщина. Женщина, которая вот уже двенадцать часов как знает о себе всё. Она плачет…
Да чёрт бы их побрал, эти приметы! И плохие, и хорошие! Не так уж и трудно вставать с той, с правильной ноги. Их-то всего две. И путать особо нечего…