Когда мы говорим, что в одну реку нельзя войти дважды, то говорим не о реке, но о времени, или, если точнее – о движении. Жизнь потрясающе пластична и изменчива; наиболее счастливым из нас дарована способность это вечное движение замечать. Наиболее дерзким – желание эти изменения запечатлеть.
Талант писателя – это дар, позволяющий вербально запечатлеть текучесть жизни, «описать неописуемое». Писатель прежде всего – всегда тонкий наблюдатель. Рождаемое в результате наблюдений желание запечатлеть увиденное собственно и есть писательство, но истинный писатель заранее понимает всю обречённость этих попыток. Он знает, что это желание – лишь невысказанная скорбь осознания того, что всё неудержимо меняется, движется, исчезает и появляется уже совершенно в иных формах. Самые прекрасные зрительные образы, самые глубокие душевные переживания способны по-настоящему волновать нас только однажды, в настоящем времени, а всё остальное – как то: воспоминания, попытки что-либо вернуть или удержать – обречено быть суррогатом и безжизненным гербарием. Человек способен искренне восхищаться полётом бабочки: всё в ней – совершенство: и окрас крыльев, и удивительная аэродинамика, и даже её потрясающая уязвимость. Но самое распространённое желание восторженного наблюдателя – запечатлеть увиденное, продлить миг визуального наслаждения, т. е., говоря иными словами, пришпилить эту бабочку иглой к неподвижной поверхности. В результате умирает всё то, что восхищало, заставляло искренне восторгаться, метаться взором, следя за нелинейным порханием глупого насекомого. Исчезает сама жизнь, как предмет восторга и поклонения, оставляя после себя лишь слабое напоминание об увиденном когда-то. И ещё – оставляя приколотый высохший трупик в чьей-то частной коллекции, давая возможность его обладателю ощущать себя владельцем этой былой красоты. Взятые в рамку и под стекло, некоторые бабочки в денежном эквиваленте стоят гораздо больше, чем живые, порхающие и никому не принадлежащие.
Пишущий осознаёт своё бессилие «остановить мгновение». И всё же пишет. То, что после признаётся «талантливым», «гениальным», скорее всего и есть максимально приближенное к его переживаниям и опыту описание, способное произвести в читающих некое подобие детонации: в читателе происходит «взрыв» ощущений и переживаний; встретившись, читательское и писательское создают новую реальность, которая у каждого – своя. Но мир потрясающе изменчив. Писатель обречён на вечный субъективизм: выраженная им мысль, записанная, зафиксированная, рискует быть тут же опровергнутой, признанной не новой, неоригинальной. Зафиксированная писателем жизнь очень скоро умрёт, как пришпиленная бабочка, оставив грядущим поколениям некое подобие оттиска минувших дней – это не бессмертие, ведь бабочка давно мертва, и жива лишь в памяти её приколовшего, да и то – пока жив он сам, но, с другой стороны, это всё, что мы можем сделать с этой ускользающей красотой, чтобы поделиться ею хоть с кем-то.