Жизнь моя все коротится. Все меньше всего в ней происходит, и это все больше споспешествует обращению к прошлым событиям, даже совсем чепухешноватым, да только какой-то смысл они имели быть, иначе что. Например, Епифань твою мать. Было что-то со здоровьем, там и тогда, был завал с химией в 9 классе, был учебник на липкой тумбочке, и тетрадка с уравнениями, Кекулевы бензойные кольца и яйца, блат и связи, бумаги и отношения; мединститут у метро «Фрунзенская» и клинико-койка у окна, и жидкий горячий чай из больших алюминиевых чайников, и передачи и разговоры на сквозняке лестницы, кутаясь в засранно-застиранный халат на веревочках, через оконно-дверную щелку: вроде письмо и чистые трусики в пакете. Были там всякие лица и телосложения, и характеры, и формы ушей и пуз и сисек, и выражения глаз всякие и разные, и разговоры, и тараканы прыскали из тумбочек, и казенные «ночные» рубашки, и ох и ах, и выговоры с предупреждением, и голубые больничные листки с мешком добра, когда наконец покидаешь (роднее лиц еще не оставлялось, и страшно выходить).
А в окно видно: прохожий подскользнулся на мокрых листьях и опрокинул мусорницу, вся спина в грязи.
И из Епифани разговор: «А он, бля, ***к, бля, мне, бля, по голове – и все, бля, мне, бля, ****ец». Из угла храпучая личность, в течение дня спокойная как удав, – а по ночам там собирались десять подушек со всех кроватей, бросаемых, с относительным успехом, для остановки храпа, поутру подушки раздавались обратно – бурчит: «Епифань твою мать...» Мелко-чернозубый рот, питавшийся ирисками со дня рождения, в ответ изрыгает, брызгаясь «Золотым ключиком» :
«Рязань твою мать!»