Война доканала его не в пыльном афганском окопе, не в “зеленке” во время атаки на душманский кишлак, а в ванной комнате под музыку “Дип Перпл” и запах одеколона...
Человека давно нет в живых, а мы, однокурсники, его помним. Извлекаем из глубин памяти мелкие эпизоды, жесты, слова, поступки. Мы давно стали взрослыми, чего-то добились в жизни. Нашим детям исполнилось столько, сколько было нам в ту пору. А мы вспоминаем человека, который даже не доучился вместе с нами до выпускного вечера… Андрей Костин ныне писатель. Его первые остросюжетные рассказы читатели увидели в середине восьмидесятых в "Технике-молодежи", "Уральском следопыте", "Литературной учебе". Повести и рассказы Андрея публиковались в сборниках лучших произведений года, выходили отдельными книгами, переводились за рубежом. На Рижской киностудии по мотивам одной из его повестей снят фильм "Дуплет"… Андрей написал мне по электронной почте: «Мы с Сэдом не были друзьями, просто - однокурсниками. Но когда меня спрашивают, с кем учился вместе, я вспоминаю, конечно же, Седа, как теперь могу сказать с "высоты" нынешнего возраста, такого светлого пацана… Сэд был очень талантливым. А как он рисовал! На скучных лекциях мы валяли дурака и пересылали друг другу через всю аудиторию смешные рисунки. Ну, я-то как курица лапой рисую, а над каждым рисунком Сэда так ухохатывался, что приходилось прятать голову вниз. У меня долго хранился его рисунок. Мужик, - ну, такими теперь новых русских изображают, - бритоголовый, и с тремя складками на затылке, читает журнал "Здоровье". И, оттопырив резинку на тренировочных штанах, типа, смотрит, все ли у него в соответствии с прочитанным... Помню, однажды мы с ним в туалете (курилке) первого этажа повздорили. И он был «бухой», и я. Сэд говорит: «Смотри, а то у меня оружие есть, таким и белого медведя завалить можно». «Какое еще оружие?» «Электробритва. Быстро бреешь наголо медведя, только быстро, чтобы медведь ни о чем не догадался, и оставляешь его замерзать на холоде»… Хохотал я до колик в животе. Последняя наша встреча была летом. Уже вечерело, вдруг вижу - около памятника Сэд стоит. Я знал, что он в Афганистане, а тут - собственной персоной. Подошел, обнялись. Смотрю, у него шрам на лбу. Спрашиваю: «Че, бандитская пуля»? Смеется: «Не, я с табуретки упал. У нас там, в Афгане, часто с табуреток падают»... Дмитрий Лиханов после университета работал в «Советской России», «Огоньке», «Совершенно секретно», написал несколько публицистических и художественных книг, сейчас является владельцем журнала «Няня» и издательского дома «Карл Гиберт»: «Вообще-то все его звали просто Сэдом. Даже жена. Даже близкие друзья. Так было модно, да и короче. Но на самом деле он был Андреем Наседкиным – нашим однокурсником, хулиганом хохмачем. Помнится, Наседкин стал Сэдом уже в первую студенческую осень, когда университетское начальство послало нас осенью помогать подшефным хозяйствам убирать урожай. Два с лишним месяца мы месили сапогами вслед за трактором бесплодную, фригидную землю, грузили уже мороженую, годную разве что на корм скоту картошку, а вечерами – грязные и обессиленные возвращались в фанерные бараки ближайшего пионерлагеря. И вдруг, когда, казалось бы, никакая сила не способна уже воскресить в тебе радость жизни, слышалась хриплая песенка Сэда. Песенка про Монтану. Андрей на третьем курсе, кажется, без видимых на то причин рванул в Афганистан. Не журналистом, конечно, а солдатом ВДВ. Помню его объяснения на этот счет в курилке первого этажа. Их смысл сводился к презрению существующего истэблишмента и всех нас - будущих международников, как составляющей его части. Никто не понял тогда Сэда»... Имя Татьяны Герасимовой хорошо известно на Украине. Особенно в Одессе. Она работала в городской и областной газетах. Теперь редактор отраслевого журнала, член правления журналистской организации: «Мне Сэд вначале казался легкомысленным московским повесой. Золотая молодежь, маменькин сыночек. На картошке вместо работы напропалую целовался на грядке с Таней Визбор. Однажды вдруг увидел у меня в руках книжку Гессе, попросил почитать. Тогда подумала, что не такой уж он пустой. А потом было какое-то заседание, по-моему, комсомольского бюро курса. Разбирали безобразное поведение Сэда и Мнацаканова во время выезда курса в колхоз. Там они оба надрались до чертиков, за что их хотели погнать из комсомола и с факультета. Сергея отстоял отец, а за Сэда, по-моему, просто некому было слово замолвить. А может, он и не хотел этого, не знаю. Вот после этого, а может, чуть позднее, он и ушел в Афган». Главный редактор издательства «Эгмонт Россия Лтд» Елена Милютенко не только редактирует серию «Кошмары истории», но также занимается художественными переводами с английского языка: «Сэд попал в Афган не “без видимых причин” и не отправлялся туда добровольно, а был отчислен за хвосты, если мне не изменяет память, по китайскому. Китайская группа международников распалась, а обучение журналистов китайскому было признано ошибкой, и больше этот эксперимент не повторяли. Отчисление означало армию, как, впрочем, и сейчас. Ксюша Полонская рассказывала, что мама Сэда ходила в военкомат и просила, чтобы его отправили служить за границу, и военком сказал ей: “Будет вам заграница»... Дмитрий Лиханов: «Кажется, на втором курсе Сэд жил с Оксаной Полонской. Потом они поженились. Потом развелись. Оксана мне говорила, что Сэд подсел на наркотики… В 88-м или в 89-м году наша однокурсница Марина Казнадзей, уехавшая за границу, прислала Оксане рассказы Сэда, опубликованные в эмигрантском журнале «Посев». Эти рассказы со слов Сэда записала его соседка по квартире, Татьяна Ивницкая. Оксана передала их мне. Ныне покойный Юлиан Семёнов пригласил меня в газету «Совершенно секретно», когда готовился к выходу её самый первый номер,.С ксерокопией этих рассказов я пришел к Юлиану и рассказал ему о том, что написал это мой однокурсник, что рассказы об Афгане, достаточно жесткие, что их хорошо бы опубликовать»... СЭД: «…Нас только что перебросили. Уже обученных, но еще не обстрелянных. Мы стояли в тени какого-то здания без крыши. Стояли “вольно”, то есть в самых непринужденных позах. Сержант Ляшко сидел на пустом ящике из-под японского пива и грыз ногти… …Дальше привели их. Руки у них были связаны за спиной, и видок был, вообще говоря, довольно жалкий. Поверить в то, что эти мальчишки – враги, казалось невозможным. По-моему, все, кроме двух стариков, были наши ровесники. Откуда-то появился наш комвзвода и объяснил, что такое противник и как с ним следует поступать. И еще что-то говорил про контрреволюцию и про тылы нашей державы, которые должны быть обеспечены. …А они так и стояли кучками со связанными руками, жались как воробьи. Особенно на одного я сразу глаз положил, да и он все смотрел на меня и как-то заискивающе улыбался. …А потом это началось: “пристрелка”, вроде экзамена. Их ставили по одному к стене этого идиотского здания без крыши, спиной к нам. Сержант, грызя ногти, выкрикивал фамилию. Названный выходил и стрелял в того, кто стоял у стенки… Не знаю уж, что выражала моя физиономия, но, когда дошла очередь до меня, сержант перестал на минуту грызть ногти, улыбнулся ехидно как-то и крикнул: “Ну, давай, “журналист”! Я пошатнулся, вернее, внутри у меня что-то “отстегнулось”… Я вскинул автомат. Я точно знал, что этого не может быть и не будет до конца. Никогда… Я опустил ствол автомата и вздохнул почти облегченно. В страшный сон меня вновь вернул оклик Ляшко: - Эй, “журналист”! Заснул, что ли? Я опять вскинул автомат. - Товарищ гвардии сержант Ляшко! Разрешите развязать ему руки! – чужим пересохшим языком, совсем не по-военному, попросил я. - Сказився, “журналист”?! Выполняй приказ! Шты-ком! А ну! …Конечно, нас учили. Нас долго учили убивать всеми возможными и невозможными способами. Но я убил его только с шестого удара. Штык все время попадал под ребра, в грудину, в ключицу. Ему было очень больно. Наверняка больнее, чем мне. Он остался лежать с удивленно распахнутыми глазами и приоткрытым ртом, из которого узкой черной змейкой лилась кровь. - Плохо, очень плохо! – заметил Ляшко. – А еще отличник! Ну, ладно, сопли-то утри. И выкрикнул следующему: - Красильников! Штыком! Потом хитро подмигнул мне: - Учись, студент! Никаких соплей у меня не было. И никакой рвоты. Я просто взял и убил человека, который по-английски лопотал мне: - Я тоже студент! Мне 21 год, ты видишь? Я тоже журналист. Я студент. У меня есть мать! Хотя мне через шесть дней исполнится, если не убьют, двадцать два»… После окончания «универа» Елена Шабалдина попала на работу в музыкальную редакцию тогда еще Центрального телевидения. Прошла суровую администраторскую школу на съемках всяческих «Огоньков». Была первым редактором «Программы А», музыкальным редактором «Взгляда», «Матадора», «Антропологии». Сняла несколько фильмов о музыкантах: «Блюз в России», «Аквариум». Визит в Москву», «Снежный лев», «Навигатор», «25-летие «Аквариума». Елена вспоминает: «В 89 году, через два года после «ухода» Сэда, сидела я на ночном монтаже очередного выпуска «Взгляда» и кто-то из группы принес свеженький номер "Совершенно секретно". Открыла газету и вдруг монтажная, коллеги, кассеты уехали куда-то далеко. Там был привет от Сэда, его афганские рассказы с предисловием Димы Лиханова… А еще один привет совсем недавно передала группа "Крематорий". В последнем их альбоме "РОК-н-ROLL" оказалась песня "Орел" на его стихи. Оказалось, что близкий друг Сэда и приятель Армена Григоряна, Женя Давыдов, сохранил этот текст: ...Моей души не понимая, Опять ушла ты от меня, И пусть теперь с тобою спит собака злая, А не такой орёл, как я... В начале песни звучит тема из оперы «Лоэнгрин» Рихарда Вагнера, говорят, любимого композитора Сэда»... СЭД: «…Я вижу дорогу. По дороге движутся со страшным рычанием БМП. Я – наводчик-оператор, стрелок. Мы все – в красной пыли, это – глина. Мягкая, как пудра или мука. Мы перегоняем БМП из Кандагара. В первой едет Мишка. Я – во второй. В третьей – какой-то корреспондент какой-то газеты из Москвы. И там же – комвзвода Дзюба. И Летуновский с ними: он выставил свою доблестную волосатую грудь, автомат – наперевес, лихо заломленный берет – шлемов он не признает. Ему скоро домой, почти “дембель”. В первой БМП – Мишка, земляк. Я все про него знаю, и про его Ленку, и что он скоро станет отцом. …Я вижу, как взрывается Мишкина БМП. Дистанция – порядочная. Такая, что Толибердиев успевает резко затормозить, нас зверски заносит. Я выскакиваю. Я бегу. Бежит Саймойлов, бежит корреспондент, бежит Дзюба, бежит Толибердиев. Вот только Летуновский лежит на обочине: на его геройской груди медленно расползается красно-бурое пятно. Кто-то говорит слово “осколок”. Берет лихо заломлен, соломенного цвета чуб медленно колышется. Ему же скоро домой! Все вокруг медленно колышется. Я бегу. Кто-то вытаскивает Мишку, он почему-то без ног. Он лежит на дороге, в красной пыли, и рядом с ним лежит еще что-то голубоватое, полупрозрачное, в красной луже. Мишка безумно смотрит по сторонам, я знаю, что он ищет меня. - Я здесь! Мишка, Мишка, здесь, слышишь? – ору я ему в ухо. Я понимаю, что Мишка жив, но что он тоже, наверное, не слышит меня, как и я не слышу ничего. Потом я раздираю свой ИП и делаю Мишке укол. Потом я просто ложусь рядом с Мишкой на дороге, а вокруг стоят какие-то ноги. Ноги в красной пыли. И я вижу, что эта голубоватая, отливающая перламутром куча рядом с Мишкой тоже испачкана в пыли. Она становится разноцветной, в ней что-то движется, пульсирует и шевелится. Мне делается страшно. Очень страшно. Кажется, Мишка тоже понимает, что это – его кишки. Он шевелит абсолютно белыми губами, он хочет мне что-то сказать, я прижимаюсь ухом к самому Мишкиному рту: “Володька! – слышу шепот, как будто издалека, из трубы вроде. – Володенька, стреляй! Стреляй, стреляй в висок! Стреляй же сука”! И тут мгновенно я все понимаю и кричу. Я кричу во все пересохшее горло, сколько хватит легких, просто кричу: “А-а-а”! Выстрела я не слышу. Я падаю на Мишку, грудь на грудь, я выкрикиваю что-то истерично, не выпуская автомата и целясь во всех подряд. Я вижу, как бесформенная куча продолжает шевелиться. И тут я слышу щелчок затвора фотоаппарата. Кто-то выбивает ногой у меня автомат, наверное, вовремя. Потом – я не помню. Было очень жарко. Говорят, я бил корреспондента, меня оттаскивали, я бил ногами и все пытался раздавить упавший в пыль фотоаппарат. Даже Дзюбе въехал в челюсть пару раз. Истерика – это иногда бывает. Через день я отправился сопровождать Мишку в Электросталь. Там его ждали мать, Ленка и новорожденный сын, тоже Мишка. …Я врал матери, врал Ленке, я безобразно напился и плакал, и врал все время, боясь остановиться. Ну, конечно, про бой, про чертей душманов, про расцентрованные пули, про взрывные волны, осколки и ночные прыжки. И про Мишкин какой-то невероятно геройский подвиг. Потому что так было надо. Им надо, я это точно знал»... Татьяна Герасимова: «Много лет назад соседка принесла мне "Совершенно секретно" с "потрясающими рассказами". Это были рассказы Андрея Наседкина, Сэда. Я несколько ночей не спала. Там - душа Андрея. Мне стало понятно, почему после возвращения из Афганистана Сэд больше не вернулся в журналистику… Лет семь назад мой шеф дал мне задание, написать на первую полосу про день журналиста. Я думала-думала, чего написать. Мучилась. Слова какие-то все правильные выходили и ни о чем. А потом взяла и написала про Сэда - "Жизнь и смерть как информационный повод". Вообще это был первый случай, когда мой шеф, мужик суровый прилюдно похвалил меня… О чем я подумала, перечитывая рассказы Сэда? О том, что моей-то старшей дочери тоже в этом году 22 исполнится. А она еще совсем ребенок, хотя летом защищает диплом. Не дай Бог ни ей, ни другим детям таких испытаний. А в годовщину вывода войск я всегда молча пью рюмку за упокой души Сэда.. Хотя по жизни не пью вообще»... Двадцать лет после университета Маргарита Попова в «действующей армии». От “Ленинского знамени” до “Общей газеты” с перерывами на “Европу плюс”, третий канал телевидения и проч. Даже издавала собственную газету “Русская линия”. Сейчас трудится на благо депутатского корпуса - пресс-секретарствует в Госдуме у бывшего министра сельского хозяйства РФ Семенова: «Насколько я знаю со слов Оксаны Полонской, у Сэда действительно никогда не было самих рукописей, и собственно - записанных рассказов. Это пересказ его воспоминаний, которые сделала его подруга (по «кайфу»). Последние годы жизни, после Афгана, были сплошной мукой, страшной и грязной, как любая болезнь, касающаяся психики. Подробности лучше не ворошить. А сломала его Система, которая врала беспардонно. А он все-таки был поэтом в душе. В Афган он рванул из-за невозможности найти на тот момент хоть какую-то точку опоры, которая бы корреспондировала его в это общество. Может быть, ее просто не было в нем самом. Наверное, он был нонкомформистом в чистом виде. После армии мы часто с ним болтали в нашем сквере. Воспоминания почти всегда сопровождались ссылками на "дурь" и "траву", но я тогда еще не понимала, что он и сам давно уже подсел. У нас ведь на курсе, да и вообще в нашем поколении было немало таких поэтов-оборванцев, не желавших привыкать, пристраиваться к отлаженному и лживому миру. Почти все они по сути своей обречены на роль неудачников, если смотреть с колокольни мелкого буржуа. Но кто знает, как надо правильно жить»? СЭД: «- Мишка, давай курнем, а? Ну пару раз пыхнем? – нерешительно предложил я. Меня потихоньку начинало знобить. В такую-то жару! Умора. Мишка молча кивнул. Вот всегда так: знаю, что нельзя, а подбиваю Мишку к разной нездоровой ерунде, провоцирую. Я, конечно, пытаюсь “бороться со злом в себе” и все такое прочее – “не рисковать здоровьем”, как говорит наш прапор. …Я пару-тройку раз затянулся и “сломал косяк”. Потом вроде начал высыхать и согреваться. Успокоился. Здоровье поправил. Ха! Противно, хоть застрелись. Нервный какой выискался, чувствительный. “Журналист”. Меня сразу так прозвали, командир отделения окрестил, и прилипла побрякуха. Я закрыл глаза и постарался расслабиться»... Дмитрий Лиханов: «В ответ на публикацию рассказов Сэда в «Совершенно секретно» пришло письмо от неизвестной мне женщины из Москвы, которая рассказала о том, что жила с Андреем вместе несколько лет и недавно он покончил с собой. Война доканала его не в пыльном афганском окопе, не в “зеленке” во время атаки на душманский кишлак, а в ванной комнате под музыку “Дип Перпл” и запах одеколона. Да, не скажешь про него: погиб геройски. Потому и не стану рассуждать о геройстве. Но кажется мне, смерть его честная. Хотя чего уж об этом теперь говорить… Сэда похоронили в его родном городе Дедовске рядом с отцом». Афганская война сломала хребет могучей державе, в которой мы жили. А что говорить о двадцатилетних мальчишках, которых мы когда-то знали.