Гусейнбала Мираламов – один из наиболее часто публикуемых и переводимых современных авторов. Особую популярность его творчеству придает жизненность тех историй, которые он рассказывает – да они и взяты прямо из жизни. Публиковаться Гусейнбала Мираламов начал еще в 1986 году именно тогда вышла его первая книга «Полет одинокого журавля». Затем были «Цветок на скале», «Покаяние», «По следам боли», «Симузяр», «Подвенечное платье» и многие другие сборники. Данный сборник является вторым отдельным изданием произведений этого автора на русском языке. Он включает в себя ряд рассказов и повести «Школа селения Кюрекчи» и «Метаморфоза». Помимо русского, повести и рассказы Гусейнбалы Мираламова неоднократно переводились на английский и французский языки. Некоторые из его произведений нашли свое воплощение на театральной сцене и были экранизированы.
ПОЛЕТ ОДИНОКОГО ЖУРАВЛЯ
Посвящаю друзьям
школьных лет
Одинокий журавль спешил, торопился... Он безостановочно стремился к журавлиному клину, от которого отстал. От которого отстал слишком рано...
Где-то вдалеке летел грустный припев позабытой, пахнущей фиалками песни любви...
Мы не виделись двадцать лет. Ровно двадцать лет! Последние аккорды тех дрожащих звуков звонка, отрывисто и одиноко прозвучав через одну пятую века под названием двадцать лет, превратились в моем сердце в грустную и трогательную песню.
Эти воспоминания будили, окликали, расспрашивали двадцатилетние воспоминания моей памяти, моего сердца...
Дрожащие звуки звонка в тот мягкий, теплый, майский день будто бы стали некоей границей, преградой между детством и сегодняшним днем, между миром, полным озорства, и этой вершиной, называющейся мудрость. Будто бы эти звуки звонка прозвучали как призыв к бесчисленным, крупным и мелким проблемам. И эти крупные и мелкие проблемы порою по капле, не спеша, а иногда - как поток, стремительно ворвались в нашу жизнь. Оттого, что мы не видели спусков и подъемов жизни, мы порой терялись, порой горячились, а иногда превращались в кротких и невинных овечек. Что же можно было сделать? У жизни есть свое течение. Свои правила. Неписаные и неизменные правила обладают своими странностями. Непостижимыми и неожиданными странностями...
Как только я сошел с самолета, то сразу же поторопился в нашу родную школу. Еще не прошло тайное волнение, возникшее во мне два дня назад, когда я получил и прочитал телеграмму. Меня приглашали на «День встречи выпускников 20 лет спустя». Вот я и пришел. Я в объятиях этого прекрасного города, заменившего мне отца и мать. Спустя двадцать лет это – моя первая встреча с городом. Студенческие годы, аспирантура, научные поиски, командировки, заграничные поездки...
Может быть, именно поэтому двадцать лет, считающиеся большой жизнью, прошли в мгновение ока, превратились в воспоминания – грустные и радостные воспоминания...
Скажу откровенно, что этот город сделался мне родным и близким благодаря школе, в которой я учился, и детскому дому, где я воспитывался и жил. Они стали смыслом моей жизни, весной моей жизни и проводниками в моем жизненном пути.
Я уже не говорю о своих дорогих друзьях – своей опоре в трудные и черные дни. Ведь я вырос вместе с ними, мы дышали одним воздухом.
Я уже во дворе родной школы. Я совсем загрустил, когда увидел это простое двухэтажное здание. Чуть ли не расплакался. Конечно, я назвал это здание «простым» лишь по форме. Это не было «простым» зданием, как мы обычно привыкли думать. Мне кажется, что не ошиблись те, которые назвали школу храмом, а учителей – священными жрецами этого храма. И в эти же мгновения во мне зазвучал грустный, дрожащий звонок. Последний звонок... Этот звук бушевал, переливался. Взяв меня в родные объятия, уносил в те годы, в детскую пору. Я в течение одного мгновения стал младенцем, невинным и кротким. Незнакомая молодая дежурная учительница, сказав: «Добро пожаловать!», проводила меня в класс, в котором я когда-то учился. Мне не хватало смелости открыть дверь. Будто бы был период моего ученичества. Я опоздал на урок. Я робко открыл дверь. Вошел. Не поверил услышанному.
- Насиб Ализаде...
Наш учитель по физике отмечал в журнале посещаемость «учеников».
- Я, – сказал я.
Неожиданно все обернулись на мой голос и посмотрели в направлении двери. В классе поднялся гул. И учитель, и ребята подбежали ко мне. Мы обнялись, расцеловались.
Я на секунду оглядел класс. Каждый сидел на своем месте. Я узнал бы свое место даже с закрытыми глазами. Мое место было свободным. Я сел. За партой рядом со мной сидела красивая женщина. Сначала я ее не узнал. После того, как внимательно рассмотрел, я узнал ее. Это была она, Гюльгяз. Да, мой первый товарищ по парте. Десять лет мы просидели с ней за одной партой. Я тогда любил ее. Мои горестные минуты таяли в ее прекрасном голосе. И в это же время мое сердце облегчалось, я успокаивался. До восьмого класса мы ссорились и мирились, как капризные дети. Ведь кому незнакомы эти чувства?.. Несмотря на то, что прошло двадцать лет, и от любви в моем сердце ничего не осталось, все же в моей душе возникли незнакомые мне, тревожные чувства. Я будто бы потерял себя. Во рту пересохло. Но я должен был взять себя в руки и заговорить с ней. Наконец:
– Как вы? – спросил я робко. Мой голос дрожал. Как и тогда. Я посмотрел на нее. Она по-прежнему была красива. Годы будто бы усилили ее красоту. Кажется, она немного поправилась.
– Хорошо... Спасибо… – сказала она. Я уловил в ее голосе приветливость, теплоту.
В это мгновение как будто бы для меня сыграли маленький фрагмент, красивый такт моей самой любимой музыки на свете. Но оттенки и ритмическая подвижность этого музыкального фрагмента, этого музыкального такта словно были нагружены не радостными, а грустными и скорбными аккордами.
Я полюбил ее с того самого дня, как начал учиться в девятом классе. Скажу и то, что я с детства очень любил математику. Учась в девятом классе, я «изобрел» такую математическую формулу, доказав которую, можно было прочесть предложение: «Ты моя». Хотя она и не проявляла свои чувства, все же я ощущал, что она неравнодушна ко мне. Когда я немного опаздывал на урок или не приходил, она всегда томилась в ожидании, и ее взгляд тревожно уставлялся на дверь. В такие моменты в ее вопросительном взгляде многое прочитывалось. Однажды на перемене она вложила в мои губы половину откушенного ею печенья. Я с удовольствием начал есть печенье. А она смотрела в окно на горы и молчала. Все еще не пришла в себя. Ее черные глаза будто бы пылали. Я еще никогда не видел те глаза тусклыми. Это было словно чудо. Чудо, похожее на черное пламя. У нее была очень тонкая, нежная талия. Будто бы талию эту пропустили через кольцо. Шея была длинной. Словно ее шея была букетом белых свежих фиалок. Ее черные волосы длинными прядями спадали на плечи. Будто бы это был дивный черный водопад, струящийся с седьмого неба. Водопад тьмы, струящийся прядями... Но ни блеск в тех глазах, ни сладкое журчание того черного водопада не стали светом и песней моей жизни. Она счастлива? Или просто вышла замуж. Может быть за кого-нибудь малодушного... Не могу сказать. Лишь бы она была счастлива!
После того, как учитель отметил в журнале посещаемость, начались воспоминания школьных лет. Начал Эльдар. Его волосы еще с детства местами поседели. Он был одним из самых озорных мальчиков в нашем классе. Он всегда аккуратно одевался. Нам казалось, что стрелки на его выглаженных брюках были острее ножа. Он всегда наносил на волосы всевозможные масла. Его голова и туфли всегда ярко блестели. Когда Эльдар начал говорить, я вспомнил одну историю, связанную с ним...
...Мы учились в десятом классе. Он часто к нам приходил. Мы вместе выполняли задания по математике. Однажды мы засиделись за полночь. Потом я проводил его до дверей. Когда мы стали прощаться, он замялся и сказал мне:
– Насиб, если можно, немного пройдемся по улице, на свежем воздухе...
Я согласился. После решения задачи мы устали. Когда мы дошли до конца улицы, он внезапно остановился. Мы уже дошли до его дверей.
– До свидания, передашь от меня привет Гаплану, – засмеялся он и побежал к дому.
Я только сейчас понял, в чем было дело. Оказывается, Эльдар от страха перед соседским Гапланом под предлогом прогулки прошелся со мной до своего дома.
Об Эльдаре можно было рассказать много подобных воспоминаний.
Когда мне дали слово, я невольно вспомнил эту историю. Ребята засмеялись. В нашем классе снова воцарилось чувство близости и общности.
Затем к слову приступил всеобщий любимец Видади.
– Дорогие друзья! Я очень доволен своей жизнью. Я создал счастливую семейную жизнь. И супругой своей тоже очень доволен, – сказал он и посмотрел на сидящую рядом с ним Гюльсум. Ведь и Гюльсум училась с нами в одном классе. Видади, еще учась в средней школе, был в нее влюблен. – Вот этот мальчик – наш сын Садиг. Наш друг Насиб прекрасно знает историю появления этого имени, – смеясь, подытожил он и посмотрел на меня. – Конечно, в этом счастье есть доля каждого из нас.
А Гюльсум-ханум стеснялась и смотрела вниз. Я действительно не смог удержаться и заговорил с места:
– Да здравствует ваша великая любовь! Действительно, Садиг – первый плод вашей любви. Ведь ты еще тогда обещал мне, что если у тебя родится сын, ты назовешь его Садигом.
Затем к слову приступила низкорослая, полная Фирангиз:
– Дорогие братья и сестры! Я очень по вам скучала, скучала по нашим учителям. Когда до меня дошла весть о том, что сегодня в школе будет встреча выпускников, я до утра не смогла заснуть от волнения. Вот, наступил этот счастливый день, мы все улыбаемся в сладостных минутах этого счастья.
Сделав паузу, Фирангиз посмотрела в сторону парты, за которой сидели Гюльсум и Видади. Затем она продолжила:
– Счастливая судьба Видади и Гюльсум всех нас обрадовала. Все вы обрадовались величественности и цельности этой любви. Но были и такие судьбы, где счастье не смогло найти адресата из-за чьей-то ошибки.
Фирангиз с каждым словом все больше волновалась.
– Не буду называть имен. Уже поздно. Не стоит. Пусть наши дети не допустят таких ошибок. Один из мальчиков нашего класса по-настоящему безумно любил одну из наших девочек. Заканчивая среднюю школу, он должен был обратиться к ней с письмом. Так как ему не хватало смелости, он просит одну из ближайших подруг той девочки передать ей письмо. Эта подруга тоже училась с ним. Она берет письмо и обещает передать его возлюбленной. На следующий день подруга той девочки подходит к мальчику и говорит, что принесла ответ на его письмо. Мальчик в большом нетерпении открывает ответное письмо и читает: «Мерзавец, если ты еще раз заговоришь со мной, я плюну тебе в лицо...». Представляете, что это значит? Мальчику будто бы растоптали сердце... Одно дело – отвергнутая любовь, но еще и оскорбление...
В это мгновение все в классе переглядывались, как виновные люди.
– Представляете, что по прошествии нескольких лет стало ясно, что бедная девочка не знала ни о любовном письме мальчика, ни о «своем» ответном письме. Оказывается, ложное ответное письмо написала сама подруга той девочки. Она была мастером в подделывании почерков. Она сыграла шутку и со мной. Однажды я заболела. Пришла на урок через три дня. Учительница литературы Харуга Асланова вошла в класс с целой кипой тетрадей. У всех на лицах читалось волнение и ожидание. Сейчас мы должны были узнать, сколько получили по сочинению. Учительница стала читать имена... «Хафиз – 5, Гюляра – 5, Гисмят – 5, Саринтадж – 4, Мехри – 3». Я была спокойна. Меня не назовут. Ведь я болела, не пришла на урок. И в этот же миг Харуга Асланова обратилась ко мне: «Фирангиз Гамидова, по правде говоря, я осталась недовольной вашей работой. Еле-еле поставила вам «3»...». Я не поверила услышанному. Ведь я всегда получала «5». И ребята, и я растерялись. Никто не вспомнил о том, что я болела, не была на уроке. Спасибо нашему старосте Рахиму Асадову. Он в панике встал с места и сказал: «Учительница, Фирангиз болела, не была на уроке. Ведь она не писала сочинения». «Правда..., – сказала Харуга Асланова и заново пролистала тетрадь с моим именем и фамилией. Повторила название темы, чтобы всем было слышно: «О главном герое повести «Мехман» Сулеймана Рагимова». Вновь обратилась ко мне: «Говоришь, что ты не писала, да?». Вопрос словно был адресован не мне, а сидевшей в заднем ряду «плутовке». «Писала, учительница, писала. Она забыла». Класс чуть ли не взорвался смехом. Послышались реплики: «Наверное, написала во сне», «Ну и чудеса – как она зашла в класс, что мы не заметили...», «Оказывается, Фирянгиз – невидимка...». Учительница успокоила класс. Вызвала «плутовку» к доске. Увидев, что дело принимает дурной оборот, «плутовка» дала волю слезам. Она сказала, плача: «Ничего плохого я не сделала. Пожалела ее, подумала о том, чтобы она не отстала...». «Понятно, понятно», – сказала Харуга Асланова и раскрыла суть дела: «Я вспомнила. После того, как я собрала тетради, я отдала их тебе, чтобы ты отнесла их в учительскую. А ты... Ясно... Хотела помочь, а получилось только хуже. Нехорошо. Человек не должен посягать на доверие. Иди, придешь с родителями...».
Фирянгиз продолжала: «Мальчик не должен был забывать об этом случае. Ему следовало бы быть бдительным. Тогда бы...».
Весь класс пришел в волнение. Ничего невозможно было расслышать. Учительница, увидев такую ситуацию, успокоила ребят
– Ребята, тогда вы были молоды. История, рассказанная Фирянгиз, была чьей-то непродуманной ошибкой, может быть – первым чувством ревности... Мне кажется, что кем бы ни была та девушка, она давно осознала свою ошибку и обожглась пламенем своей ошибки...
... До начала выпускных экзаменов мы с ребятами нашего класса в последний раз вышли на прогулку к зеленым горам, к вечнозеленому лесу Хыналыг. Тот день навеки запечатлелся в моей памяти. В тот день я решил, что признаюсь в любви, которую долго хранил в тайне в своем сердце, любимой девушке. Да, сегодня моя любовь впервые должна была заговорить. Я подумал, что пусть букет свежих фиалок изъявит мою любовь к ней. Я отделился от всех и собрал под кустами букет свежих фиалок. Взяв себя в руки, я подошел к ней. «Гюльгяз, возьми эти фиалки», – сказал я. Гюльгяз, кажется, вздрогнула. Она быстро оглянулась, словно в чем-то виноватый человек. Моя рука с букетом фиалок дрожала от волнения. Затем одна из наших девочек, почувствовав, что я могу смутиться, обратилась к Гюльгяз: «Гюльгяз, почему ты не берешь? Если он собрал бы их для меня, я бы их тут же схватила». Конечно, это была шутка. Гюльгяз, почему-то очень стесняясь, взяла у меня букет фиалок. В этот миг я словно стал счастливым, взлетел на сильных крыльях любви, стал парить в голубых небесах, над белыми облаками. Я считал себя самым счастливым человеком на свете. Вдруг я будто бы проснулся от внезапного удара. Я ощутил себя в объятиях земли. Меня словно сбросив с седьмого неба, разбили вдребезги.
– Беспризорный щенок... Мерзавец...
Будто небо потемнело. Грянул гром. Это был Ашраф. Брат Гюльгяз – Ашраф. Он тоже учился с нами в одном классе. От его сильного удара кулаком в лоб у меня на секунду потемнело в глазах, и в этом мраке зажглись и погасли тысячи разноцветных звездочек. В мгновение ока он подбежал к своей сестре. Вырвал из ее рук букет фиалок и, дико растерзав его, бросил мне в лицо. Я почувствовал себя самым несчастным, самым жалким человеком на свете. Но вытерпеть это оскорбление было очень сложно. Мне было не по себе больше от брошенного в лицо растерзанного букета фиалок, чем от полученного удара. Будто бы Ашраф швырнул мне в лицо мою любовь, как ненужную вещь. В этот миг я невольно превратился в дикого волка. В мгновение ока я набросился на Ашрафа. Его горло сжималось в моих пальцах, как в тисках. Я хотел задушить, убить его. Помню только то, что ребята с трудом вырвали у меня Ашрафа. Но и сейчас то, что он обозвал меня сиротой и оскорбил мою любовь, печалит мою душу, сокрушает меня.
В общем... Окончили среднюю школу. Я перед тем, как отправиться в город, написал ей письмо. Писал, что люблю ее, жду от нее ответа. Однажды я получил по почте какой-то конверт. Узнал ее по почерку. Это она отправила письмо. Когда я открыл конверт, то не поверил своим глазам. Она отправила в конверте мое изрезанное на кусочки любовное письмо. В ответном письме она писала: «Мы не желаем связываться с сиротой, найди себе ровню». Я не мог поверить глазам. Не мог поверить, что она могла совершить такое. Разве в том, что я сирота, есть моя вина? Ведь я не хотел становиться сиротой. Это мне подарила война. Война...
В тот день я будто бы заново осиротел. Хотя я и не видел ужасов войны, но мне показалось, что война началась для меня в тот день. Мне показалось, что именно в тот день я потерял отца и мать.
Когда я учился в Москве, один из друзей написал мне, что Гюльгяз уже – жена известного завмага. Ашраф не пришел на сегодняшнюю встречу. От живущих в этом городе ребят я узнал, что Ашраф работает в пивном ларьке и, так как погода стоит жаркая, он не смог закрыть ларек и прийти. А то клиенты могли бы обидеться на него. Ничего, мы простим его. Но говорят, что теперь его живот стал больше, чем пивная бочка. Те, кто не видел его давно, могут и не узнать. Я невольно посмотрел на Гюльгяз. Она вся блестела. Бриллианты в ее ушах и на пальцах слепили глаза. Все зубы были золотыми. Она сберегла и сохранила всю свою красоту. Кроме глаз. Огонь в ее глазах будто бы перешел на уши и пальцы. Сила и мощь в тех глазах словно бы исчезли, в тех глазах погас огонь.
И она многозначительно посмотрела на меня. Я увидел усталость и грусть в бездонной глубине ее глаз.
Завершились воспоминания. Мы решили отправиться на городское кладбище, чтобы почтить память наших умерших учителей и других учеников. Посетить их могилы, возложить на надгробья свежие букеты цветов. А затем вместе сфотографироваться.
Мы стояли рядом, даже когда фотографировались. Я и сам не знаю, как это вышло... Возвращаясь с кладбища, я, как и все, был угрюм, грустен и подавлен. Годы просеяли через решето не только любимых учителей, но и наших сверстников. Когда началась наша встреча, почему-то не прозвучали имена Мердана, Альнияза, Мерджана, Шебнем...
Один попал в автокатастрофу, другой утонул, третий погиб, выполняя служебный долг, четвертая умерла при родах... Наверное, учительница не хотела сразу омрачать наше настроение. Я снова про себя повторил имена ушедших учеников: «Мердан – минус, Альнияз – минус, Мерджан – минус, Шебнем – минус»; и учителей: «Муса муаллим – минус, Сурхай муаллим – минус, Севда муаллимя – минус, Алекпер муаллим – минус». Алекпер муаллим преподавал нам историю. Не только преподавал. Алекпер муаллим запечатлевал в нашей памяти исторические события...
Пусть впишется в историю золотыми буквами 9 мая 45-го года.
Говоря о нашей исторической победе над фашистской Германией, он вспоминал эти сладкие строки. История в его устах становилась песней, становилась стихом и оставляла неизгладимые следы в нашей памяти. Это мой характер. Когда я чем-то впечатлен, то в моей голове выстраиваются строки или же вспоминаются отрывки некогда прочитанных, но позабытых стихотворений. Я вспомнил одно стихотворение. Стихотворение «Кладбищенские деревья»:
Никто не стоит ради прохлады
В тени деревьев.
Они цветут и дают плоды, -
Но их не срывают.
Они не купаются в дождях
Веселых песен,
А стоят на ветру
И кланяются могилам.
Глотают песни скорби
И пьют они слезы.
Кладбищенские деревья –
Первые надгробья
Безымянных могил.
В конце дня мы пошли на озеро Ханбуланчай. Это был чудный и незаменимый прекрасный уголок. С трех сторон окружающие озеро горы напоминали красивых невест с зелеными вуалями. Семь невест, выстроенных рядом. Это озеро было словно их зеркалом судьбы, зеркалом счастья. Оно сверкало перед нами. И эти прекрасные невесты день и ночь наряжались, кокетничали перед этим зеркалом судьбы, зеркалом счастья. Зеркальную поверхность озера сверху накрывало зеркальное небо. Со стороны оврагов это озеро окружали кусты фиалок, маковые и нарциссовые поля. Эта красота очаровывала человека. Но мне кажется, что в то время к этим горам присоединились и другие горы – с тысячами узоров, тысячами припевов. У этих гор есть свои крылья, свой припев. Тогда я называл это любовью.
В этом красивом крае мое сердце заныло от фиалковой тоски. Я невольно отстал от ребят. В поисках фиалок я заглянул под кусты. Связал букет. Протянул Гюльгяз букет фиалок. Моя рука уже не дрожала, как тогда. И Ашрафа я больше не боялся. И она, смеясь, взяла у меня букет фиалок. Понюхала, глубоко втянула в себя запах фиалок... И в этот миг я почувствовал, что ее взгляд унесся вдаль.
Длина этой дороги читалась по ее глазам. Длина этой дороги равнялась одной пятой века...
В то время я видел на зеркальной поверхности этого озера невинность, девственность и чистоту. А сейчас поверхность этого озера почему-то покрывала будто бы какая-то тайная улыбка. Это улыбка казалась несколько мягкой и слегка ироничной.
Эта улыбка была тайной улыбкой, которая окрасилась в оттенки любви. Но эти краски казались несколько тусклыми и старыми...
И в этот же миг над улыбками и красками этого озера с севера на юг устало пролетал журавль. Летел и спешил. Этот опоздавший одинокий журавль будто бы держал на своих крыльях груз тусклых воспоминаний и старость одной пятой века под названием двадцать лет. Одинокий журавль спешил, торопился...
Где-то вдалеке пелся грустный припев позабытой, пахнущей фиалками песни любви...
перевод Ниджата Мамедова