ЕЕ ДНИ И ГОДЫ

                1.

У нее было чудное детство в кругу большой и внешне благополучной семьи. Все предвещало счастливую и беззаботную жизнь. Воспитанная в атмосфере всеобщего обожания, она сама источала доброту и любовь. Маленькая рыжеволосая и конопатая егоза всех покоряла ямочками на розовых щечках и вечно сияющей улыбкой, а прищур ее зеленых глаз удивлял потаенной мыслью и задором.
Дашенька родилась в Петербурге в конце девятнадцатого века. Ее мать, стройная и властная женщина, любившая красиво одеваться, была из мелкопоместных дворян. Она окончила институт благородных девиц и этим очень гордилась. Отец же был из обедневших, некогда родовитых дворян. Служил он чиновником в департаменте и большую часть времени проводил на службе или в клубе (так объяснялось его частое отсутствие дома). Это был суровый человек, совершенно не обращавший внимания на детей (а их было трое), всегда молчавший или тихо мурлыкавший песенку, когда разглядывал себя в зеркале. Вообще своей внешности отец уделял слишком большое внимание.
Иногда, когда собирались гости, он, явно желая продемонстрировать свое отношение к жене, целовал ее в затылок, а она, хохоча, трепала его за волосы и восклицала: «Да будет тебе, проказник!» В этой сцене всегда сквозила фальшь, и Дашеньке почему-то становилось неловко.
В холодное время семья жила в Петербурге, а на лето перемещалась в родовое село Кудрино на Псковщине. Дашенька и братья обожали поместье и всегда радовались наступлению весны, предвестницы переезда.
Дашенька была не по годам умная девочка, все схватывавшая на лету. Однажды летом, когда ей было лет пять, мать надела синее шелестящее шелковое платье с кружевным жабо, шляпку с вуалью, взяла за руку нарядно одетую дочь и повела в сельскую церковь. День был будничный, и когда они зашли в храм, кроме дьячка там никого не было. Увидев пришедших, он засуетился, воскликнул: «Благоденствуйте, Мария Семеновна! Сейчас позову батюшку, он в ризнице», - и с этим словами исчез. Несколько минут спустя торопливо вышел моложавый батюшка. Он сиял улыбкой и, осеняя мать и дочь крестом, приговаривал: «Здравствуйте, здравствуйте, голубушка Мария Семеновна! Спасибо, что сподобились зайти, да еще и с Дашенькой!» Тут он такими глазами взглянул на мать, что у Дашеньки что-то нехорошее закралось в сердце. Мать же попросила отца Феофила благословить дочь и, когда он, перекрестив Дашу, наклонился и поцеловал ее в лоб, девочка обратила внимание, что у батюшки такие же, как и у нее, зеленые глаза с рыжими ресницами, а на носу - такие же веснушки, за которые старшие братья прозвали ее «конопушка». И хотя Дашенька неоднократно видела батюшку во время службы, по воскресеньям, когда они всей семьей приходили в церковь, и в частые посещения священником их дома, раньше этого сходства она не замечала.
Даша была ребенком, но каким-то внутренним чутьем поняла, что мама неспроста привела ее под благословение отца Феофила. Что-то незримое и тайное связывает их всех. Даже будучи взрослой, спустя многие годы, она так и не задала матери жгучего вопроса. Для нее это был не вопрос, а наоборот, полная уверенность…

Когда Даше исполнилось шестнадцать, к ним зачастил сын маминой приятельницы по пансиону, Кирилл. Поручик был среднего роста и рядом со статной девушкой казался каким-то миниатюрным.
Даша была гимназисткой и внимание молодого человека старше ее на четыре года, щеголявшего военной выправкой и бесконечно рассыпавшего комплименты, да к тому же недурно игравшего на рояле и задушевно певшего романсы, очень льстило ей.
Через год они обвенчались. Любила ли она? Скорее нет. Просто он был первый, кто разбудил в ней женщину. Вскоре после свадьбы Кирилл ушел на фронт. Началась первая мировая война.
Даша окончила курсы сестер милосердия и стала работать в госпитале. Там она встретила матроса, взгляд на которого заставлял сильнее биться ее сердце. Одной своей рукой (другая была ранена) он мог так прижать к своей груди трепетавшую Дашу, что та забывала обо всем на свете. И о том, что у нее на пальце обручальное кольцо, и что где-то в окопах сражается муж, и что вокруг столько горя и боли, и даже о том, что их могут заметить.
Константин целовал ее рыжие волосы, глаза и каждую веснушку на носу, не проронив ни слова, без комплиментов и клятв в любви.
Даша окончательно потеряла голову и дни и ночи проводила в госпитале. Она боялась, что когда она уйдет, с любимым может что-то случиться.
Но случилось другое. После ранения в ногу вернулся с фронта муж. Ему требовались внимание и уход, и Даше пришлось разрываться между госпиталем и домом, между Константином и Кириллом.
Однажды, она сама заболела ангиной и пять мучительных дней провела дома. Наконец, как на крыльях, она прилетела в госпиталь. Но Константина на месте не было: его выписали и опять отправили на фронт. Сосед по койке передал Даше письмо, в котором было всего несколько слов. Их она запомнила на всю жизнь: «Даша, прощай! У нас нет будущего. У меня - сын и жена. У тебя - муж. Будь счастлива. Константин». Она читала и читала письмо, в котором не было ни строчки о любви. В горле будто застрял комок, и состояние было такое, словно она похоронила самого близкого человека. Сердце сжималось от мысли, что больше никогда она не увидит это грубое, мужественное лицо с упрямыми губами и синими глазами, в которых хочется утонуть… Что больше никогда не услышит его «Даш!» - это была единственная ласка, которой он награждал ее вслух.
Как во сне Даша вернулась домой и, повинуясь какой-то непонятной силе, как на духу, все выложила Кириллу. Она не понимала, для чего это делает, не сознавала, что своим рассказом наносит мужу непоправимую рану, более болезненную, чем ранение на фронте.
Кирилл молча выслушал, не проронив ни слова упрека. Встал, оделся и ушел.
Вернулся поздно, навеселе, произнес: «Все! Забыли!» - и улегся спать.
Жизнь продолжалась, внешне, как будто, без изменений, но Даша стала другой, и Кирилл стал другим. Да и другие настали времена… Страна пережила вторую революцию.
Отец Даши, не то скрываясь от карточного долга, не то увлекшись новой пассией, укатил в Париж. Вслед за ним подался за океан старший брат Михаил.
Даша родила сына. Окрестили Николаем. Но рождение сына ничего не внесло в ее смятенную душу. Ребенок не растопил и сердце Кирилла. Кирилл будто не замечал сына, а сам часто отлучался из дома, возвращался поздно, порой выпивши, где был, не говорил. О ребенке заботились мать и старая добрая няня Маша, которая вынянчила всех детей Кудрявцевых.
В Даше материнское чувство с рождением сына не проснулось, и она больше времени уделяла чтению, чем малышу. Иногда появлялась мать Кирилла, давала наставления по воспитанию внука и, съязвив в адрес Дашиного отца, да и самой Даши, исчезала.
Скоро их уплотнили - забрали четыре комнаты, подселив в них два, как им тогда казалось, очень неприглядных семейства. Суетливые, крикливые, они загромоздили коридоры какими-то сундуками, корытами, санками и прочим хозяйственным скарбом. Мать Даши окрестила их одним словом: «Хамы!».
Дашиной семье оставили две комнаты - бывшие мамину спальню и кабинет отца, да еще чуланчик, в котором разместилась няня Маша. Комнаты были перегружены мебелью и напоминали комиссионный магазин.
Даша изнывала от этой обстановки. Ей казалось, что однажды она задохнется от плача ребенка, молчания мужа, сурового вида матери и криков неотесанных соседей, всей неустроенности этой непонятной жизни.
Отгремела гражданская война. Где-то на Дону пропал младший брат Александр. Он был юнкером и воевал в армии Деникина. От отца и брата Михаила не было никаких вестей. А вокруг, из хаоса, стали проступать очертания новой, другой жизни.
На семейном совете решили: бабушка с ребенком и няней отправятся в Кудрино. Сопроводить их Кирилл отказался, сославшись на какие-то неотложные дела (Даша в них не вникала), и отвезти в село Марию Семеновну с Никой пришлось ей. Даша была этому даже рада - вырваться на волю, вдохнуть свежего воздуха, наконец, избавиться от этого царства вещей и, что греха таить, от нелюбимого, а скорее безразличного ей мужа; хоть ненадолго, но почувствовать себя свободной. А еще, в глубине души Даша лелеяла мечту встретиться с отцом Феофилом и исповедоваться ему. Она надеялась, что священник снимет гнет, поможет забыть матроса.
Но мечтам не суждено было осуществиться. По приезде оказалось, что отца Феофила арестовали и увезли неизвестно куда. Церковь стояла под замком. В помещичьем доме разместилась контора сельхозартели, все было разграблено. Ничего не оставалось, как устроиться в небольшом домишке на задворках усадьбы, где раньше жила прислуга.
Успокоения и тут Даша не нашла и через пару недель засобиралась в Петроград. Мать тоже решила вернуться, она не могла видеть то, что осталось от некогда уютного и обустроенного родового гнезда. Постояв у родных могил, они отправились восвояси.
По возвращении домой жизнь потекла в обыденном русле - серо и монотонно.
Но вот из Москвы приехал Юрий, кузен Марии Семеновны. Даша видела его несколько раз в раннем детстве. В той, старой жизни, он был штабс-капитаном. Сейчас же, по его словам, он был мелким конторским служащим и по делам службы приехал в северную столицу. И хотя Юрий носил цивильный костюм, все в нем выдавало военного старой закалки. Он был очень открыт, балагурил с маленьким Никой, смеялся и шутил с дамами - кузиной и Дашенькой, и даже ухитрился обворожить старую няню. Но самое главное, он нашел общие интересы с Кириллом и бесконечно шептался с ним о чем-то своем в бывшем отцовском кабинете, в котором разместили гостя. Юрий был одним из тех мужчин, которые умеют покорять всех, независимо от пола и возраста. От его улыбки словно таяли даже хамоватые соседки, а их шаловливая ребятня уважительно здоровалась с дядей Юрой.
Под натиском его обаяния не устояла и Даша. Все произошло помимо ее воли, как-то спонтанно и трагично. Однажды, как обычно, Кирилл пришел пьяненький почти под утро и, завалившись в постель, заснул, как убитый. В таких случаях он просыпался в два-три часа пополудни и валялся почти до пяти, постепенно приходя в себя.
Стояла великолепная осенняя погода и ранним утром няня с Никой пошли гулять, а мать отправилась в очередной раз в ломбард. Это был один из способов прокормить семью: вещь закладывали, выкупали, потом снова перезакладывали…
Юрий, напевая, брился в ванной, а затем, проходя мимо Даши, шепнул ей на ухо: «Зайди!» и заговорщицки подмигнул. Дома никого не было, лишь за ширмой раздавались рулады спящего мужа, а в отцовском кабинете ее ждал веселый, остроумный и интересный мужчина. На секунду Даша остановилась, подумав, что, быть может, ее посещение будет неправильно расценено; но он же кузен, и ничего предосудительного не произойдет, - мысленно успокоила она себя и открыла дверь, которая тут же за ней захлопнулась… Сколько времени прошло с тех пор, как Даша переступила порог кабинета, она не заметила; все было так стремительно. Она очнулась, лишь когда услышала звонок в прихожей.
Накинув халат и завязывая его на ходу, Даша бросилась к двери кабинета. А раскрыв ее, увидела бледного, взлохмаченного мужа. Она остановилась, как вкопанная. Звонок беспрестанно звонил, это вернулись с прогулки няня с Никой.
Кирилл молчал, перегораживая путь. Даша не знала, что сказать и произнесла первое, что пришло в голову: «Ты давно проснулся?». Поняв, что сморозила чепуху и, разозлившись на себя, на Кирилла, на Юрия и на всю свою жизнь, очень неприятным голосом воскликнула: «Пропусти, не слышишь, звонят!». Муж молча пропустил ее, а сам вошел в кабинет, прикрыв за собой дверь и, как показалось, повернув ключ в замке.
Сердце Даши нехорошо сжалось, но она не пошла за ним, а бросилась открывать входную дверь, над которой не прекращал заливаться звонок. Вошли няня и Ника. Сын принес букет опавших разноцветных осенних листьев. Он что-то щебетал и, смеясь, осыпал ее этими листьями, что-то говорила няня, но Даша не слышала, и не понимала. Все ее внимание было обращено на дверь кабинета, за которой стояла гнетущая тишина… Потом дверь с шумом отворилась и мужчины вышли. Молча, они направились в коридор, оделись, и на ее робкий вопрос: «Вы куда?», ничего не ответив, удалились, хлопнув входной дверью.
Прошло мучительных три часа. Даша не знала, куда себя деть. Куда бежать? Что предпринять? Она чувствовала, что должно случиться что-то страшное, непоправимое, и с ужасом ожидала развязки.
Вернулась мать, начала о чем-то рассказывать, но потом, видя, что дочь какая-то странная, умолкла.
Наконец раздался долгожданный звонок и в комнату вошел Юрий. Он был бледен, взволнован и напряжен, как струна.
Взглянув на него, Даша еле слышно произнесла: “Где Кирилл?”. Ответ был: “Он стрелялся. Я отвез его в больницу”. С этими словами кузен положил на стол записку с адресом и направился в кабинет. Присутствующие не успели осознать, что случилось, как он вышел с чемоданом и направился к двери. Даша стремительно преградила ему путь: “Пока все не расскажешь, я тебя не выпущу!” - сказала она и не узнала своего голоса: он был какой-то глухой и зловещий.
Мать, ничего не понимая, уставилась на них. Юрий, опустив взгляд, сказал: “В общем... мы беседовали в парке. Кирилл твердил, что если бы у него был пистолет, он изрешетил бы меня. Не знаю почему, я протянул ему свой со словами: “Ну, стреляй!”. Он взял его, в мгновение ока поднес к своему виску и выстрелил... Остальное вам известно. Я думаю, мое присутствие здесь излишне. Приношу всем pardon и adieu!” - с этими словами Юрий вышел.
Среди наступившей жуткой тишины, раздался голос матери: “Думаю, что все это произошло не без твоего участия!”. Эта фраза гвоздем застряла в мозгу Даши и потом не давала ей покоя долгие, долгие годы. Покончил ли Кирилл с собой, или его убил кузен матери, Даша так никогда и не узнала...    
В больнице сообщили, что муж был доставлен уже мертвым. Даша была словно в бреду. Казалось, что все это происходит не с ней, что этот страшный, безжалостный сон каким-то чудом прервется. Но вокруг была одна нестерпимая явь.
Она смутно помнит похороны, каких-то незнакомых людей, толпящихся вокруг; картину встречи со свекровью, когда та бросала ей в лицо упреки и проклятия. Даше было жаль эту обезумевшую от несчастья женщину, она понимала всю глубину ее горя и всю тяжесть своей вины...


                2.


После случившегося, Даша стала еще молчаливей, еще больше отдалилась от матери, с которой и раньше была не очень близка. Сыном она почти не занималась, но иногда начинала с ним дурачиться, бороться и озорничать, как некогда с братьями. Ника был в восторге, очень возбуждался, и потом его еще долго нельзя было успокоить и уложить спать. Это вызывало нарекания матери, а няня наоборот говорила: “Пускай ребята побалуются, им полезно”. Она Дашу все еще считала ребенком и, как казалось Даше, понимала ее больше матери.
Надо было как-то существовать. Ценные вещи иссякли, не было денег, чтобы их выкупать из ломбарда. Постепенно стало просторнее в комнатах - мама продала кое-какую мебель. Даша пошла на курсы машинисток-стенографисток. Она оказалась способной ученицей, окончила курсы одной из лучших и устроилась в госучреждение, где зарабатывала сущие пустяки.
Зима выдалась суровая. В квартире было холодно, порой нечем было топить печку, и тогда в ход шли табуретки, подшивки старых журналов и всевозможные картонные коробки, которых оказалось довольно много на антресолях.
Мама еле дождалась прихода весны и вместе с Никой и няней переехала в Кудрино, уверяя, что там ребенку будет и сытнее, и теплее. Даша ехать отказалась, опасаясь потерять работу и квартиру в Питере и обещая, по мере возможности, наведываться к ним. Проводив семью на вокзал и усадив в поезд, Даша вдруг почувствовала себя такой одинокой, что чуть не расплакалась (хоть это было для нее совсем не свойственно) и, мысленно обругав себя, вернулась домой.
Первое время в доме было очень неуютно, тоскливо и непривычно тихо. Квартира словно вымерла; казалось, будто и соседи стали спокойнее себя вести, их почти не было слышно. От тоски спасала работа, а по вечерам - книги, которые она читала как всегда, запоем, да несбыточные мечтания о далеком матросе, яркой искрой мелькнувшем в ее судьбе. Не проходило дня, чтобы Даша его не вспоминала.
Минуло три года…
...Незаметно подкралась осень с ее ветрами, надоедливым промозглым дождем и долгими нудными вечерами. В один из таких вечеров, когда не было света, и Даша читала при свете керосиновой лампы, раздался стук в дверь. “Наверно к соседям”, - подумала она и решила, что пора готовиться ко сну. В коридоре зазвучали голоса, затем к ней постучали. Открыв дверь, Даша остолбенела: перед ней стоял младший брат Александр, Саша, о котором они с девятнадцатого года ничего не знали. Брат очень изменился: возмужал, осунулся, был небрит и одет не по сезону.
- Дай на тебя поглядеть, Конопушечка наша, какая ты стала красивая! - с этими словами он крепко обнял сестру. Тут же попросил вкратце рассказать обо всех. О себе не распространялся, сказал, что очень устал с дороги, пробудет несколько дней и, как он выразился, ему необходимо здесь “перекантоваться”; обещал поехать проведать мать, а потом “видно будет, где бросить якорь”.
Но якорь бросить ему было не суждено. В пять утра в дверь настойчиво и громко заколотили. Даша не успела одеться, как комнату наполнили какие-то люди в военной форме. Сашу вывели из отцовского кабинета. Он стоял бледный, жалкий и какой-то потерянный, а Даша, со сна, все никак не могла уяснить, что происходит. Наконец до нее дошло, что идет обыск, что брата арестовали, а соседи и дворник, который вдруг очутился рядом с ней, - понятые, и что это не во сне, а наяву.
Сашу скоро увели, не дав им проститься. Понятые все еще сидели, а энкавэдэшники продолжали обыск. Вдруг дверь распахнулась, и вошел еще один, как видно их начальник. Он сказал громко и властно: “Все, ребята, закругляйтесь!”
Даша вздрогнула. Ее как будто пронзил этот до боли знакомый голос. Она подалась вперед, но перед глазами вдруг все поплыло.
Очнулась Даша от страшного озноба и первое время не могла понять, где она и что с ней происходит. Она почему-то лежала на диване, в мокром холодном платье, хотя отчетливо помнила, что только что сидела на стуле. Было ощущение, что случилось что-то ужасное. Невероятное... Мысли путались в голове. Почему арестовали брата и куда увели? Каким образом ее матрос оказался здесь в образе чекиста? Может, все это пригрезилось, и надо только открыть глаза, и наваждение исчезнет? 
Стараясь мысленно успокоить себя, Даша робко приоткрыла веки, и первое, что она увидела, были такие знакомые, когда-то родные и любимые глаза, внимательно смотревшие на нее. Константин, а это, несомненно, был он, как-то неожиданно быстро отшатнулся и произнес: “Очнулась. Все, пошли!” Поставив на стол кружку, он вышел. Двое других военных последовали за ним.
Соседи, которые исполняли роль понятых, помялись, повздыхали и тоже ушли, многозначительно переглядываясь.
В комнатах царил бедлам. Ящики комода и шкафов были выдвинуты, книги в кабинете грудой валялись на полу. Даша обратила внимание, что в комнате слишком светло - за окном рассвело, а под абажуром у потолка горела лампочка и керосиновая лампа на столе продолжала чадить. Даша ходила из угла в угол, поеживаясь не то от холода, не то от своих мыслей и бесконечных вопросов. Почему все так случилось? Где Александр? Какая несправедливость - ведь всего несколько часов тому назад она была так счастлива! Братишка нашелся, жив и невредим, а они давно уже не чаяли его увидеть... Но самая страшная нелепость была в том, что Сашу забрал не кто-нибудь, а тот, кого она так ждала, о ком грезила бессонными ночами, встречу с которым не раз представляла в своих мечтах! Ее матрос - чекист... И он арестовал ее брата, милого, славного Сашеньку. В чем вина брата? Где он был столько лет? Почему не давал о себе знать?
Мысли ходили по кругу. Даша старалась согреться, внутренне собраться, решить, что делать. Начала было убирать разбросанные повсюду вещи, но вскоре поняла, что работа эта ей сейчас не под силу. Тело ломило, голова была словно чугунная, ноги еле слушались. Завернувшись в плед и усевшись в любимое кресло отца, она стала настраивать себя на оптимистический лад. Быть может, это недоразумение, и Саша утром вернется домой. Конечно, они там разберутся и отпустят его. И, как молнией, пронеслась радостная мысль - конечно, отпустят, ведь Константин бесспорно ее узнал, и он не посмеет засадить в тюрьму брата своей любимой. В том, что он по-прежнему ее любит, Даша не смела сомневаться. Эта идея полностью успокоила ее. Даша отбросила плед и начала лихорадочно прибирать. К возвращению Саши все нужно положить по местам и придать комнатам приличный вид; быть может, Константин придет вместе с ним. Даша согрелась от работы и даже почувствовала себя чуть ли не счастливой, уверовав в то, что ее мечтам суждено сбыться...
Потянулись томительные дни ожидания. Она ждала, упорно надеясь на лучшее. Днем было еще терпимо, на работе Даша забывалась. Но по возвращении домой начинались долгие часы одиночества, с каждым днем становившиеся все мучительней. В первое время, придя с работы, она сразу бросалась к соседям с расспросами, не приходил ли к ней кто-нибудь, а потом долгие вечера ждала, ждала наедине со своими мыслями...
Однажды поздно вечером, когда она уже ни на что не надеялась, к ней в дверь позвонили. “Неужели отпустили Сашу?” - мелькнула радостная мысль, но Даша ее скорей погасила, чтобы потом не разочаровываться, и бросилась открывать. Она даже не спросила обычное: “Кто там?”, а распахнула дверь и остолбенела. На пороге стоял он, ее матрос, ее Костя. Сердце сжалось и бешено застучало, а в голове пронеслось - он пришел за ней, ее арестуют вслед за братом... И мгновенно оказалась в крепких объятиях.
Даша не помнила, как они очутились в комнате, как закрылась за ними дверь, помнила только его горячие поцелуи, бессвязные слова: “Мне нельзя! Я сошел с ума...” и ее бесконечное: “Я знала, знала, знала...”
Лишь на рассвете она осмелилась спросить о брате. Костя после долгого молчания сказал:
- Твоего брата судили и отправили в Сибирь, без права переписки.
- Но, где он? Надолго ли? И, главное, за что? - спросила еле слышно Даша, а сердце больно защемило предчувствием беды.
- Прошу, не спрашивай ни о чем. Я вообще не должен был сюда приходить, но это, как видно, выше моих сил. Знай, наказание твой брат заслужил. Кроме того, что был деникинцем, он участвовал в заговоре против советской власти.  - Помолчав, Костя добавил, - Если хочешь, чтобы я еще пришел к тебе, давай эту тему не поднимать. Ладно, Даш?  - и он посмотрел на нее такими любящими глазами, что она простила все.
Ранним утром он ушел, так и не сказав, когда придет опять. В этот же день, поздно вечером появился снова, а ушел с рассветом.
Даша не ходила, а летала. Весь мир ей казался светлым и добрым. Даже на работе обратили внимание на ее лучащееся внутренним светом лицо.
Даша верила и не верила в свое счастье. В те минуты, когда любимый был рядом, счастье переполняло душу. Но, как только он уходил, охватывало смятение. Думы вновь возвращались к брату. Что сказать матери? И куда заведет ее роман с Константином? Множество вопросов и ни одного ответа...
Счастье, как и предчувствовалось, оказалось хрупким. Однажды в урочный час любимый не пришел. Не было его и на следующий день, и через месяц... Взгляд Даши потух, лицо осунулось. Она жила, как в тумане. Все время думала о том, что могло случиться с Константином. Мысль, что бросил, разлюбил, Даше не приходила в голову - такого быть не могло. Ведь она так его любит, что даже простила арест брата. Нет, с ним что-то произошло, - в панике думала она. Неужели серьезно заболел? Или, не дай бог, арестован? Да, да, его арестовали, и в этом повинны она, ее брат. Костя поплатился за контакты с нею, сестрой “врага трудового народа”. Эта мысль ужалила ее неожиданно и более не отпускала. Даша практически перестала есть, ее мутило, как ей казалось от волнений. Но скоро она поняла, что беременна.
Это открытие сначала не на шутку ее испугало. Что она будет делать тут одна, с младенцем на руках и без средств к существованию? Что скажет матери? Как объяснит сыну?
Но, немного погодя, она успокоилась и стала рассуждать здраво. Во-первых, и это главное, ребенок будет от любимого человека. Значит, он должен родиться здоровым и ей нельзя волноваться. Во-вторых, все образуется, и Костя не сегодня-завтра придет, и будет счастлив от того, что у них будет ребенок. В-третьих, она взрослая женщина и ни перед кем не обязана давать отчет. В-четвертых, сын уже большой мальчик, скоро станет школьником и будет рад братику или сестричке. В-пятых... Она насчитала, наверное, десять пунктов себе в оправдание и решила: ребенок будет жить!
...Зима полностью вступила в свои права. Колючий снег, гонимый северным порывистым ветром, обжигал лица, залеплял глаза, пробирался за воротник. Наледь покрыла тротуары, и было тяжело передвигаться по скользкой дороге. Даша, с трудом преодолев недолгий путь с работы, вернулась домой вся продрогшая и усталая. В квартире было холодно и от этого неуютно. Кафель печи был еле теплым, а ведь вчера вечером она так хорошо натопила, надеясь, что тепло подольше сохранится в доме.
Взглянув на пустое ведро, она с досадой поняла, что надо идти за углем в подвал. Превозмогая усталость, Даша принесла всего полведра и несколько щепок для растопки. Долго возилась, разжигая печь. Наконец, огонь разгорелся, весело потрескивая и гудя в трубе. Разлилось желанное тепло, и словно накатила неистовая дремота. Есть не хотелось, было одно желание: лечь в постель и уснуть. Но она, ни на минуту не забывая о своем положении, заставила себя съесть несколько ложек ненавистной пшенной каши, запивая еле теплым чаем, отдававшим веником.
Наутро Даша встала совершенно разбитой и поняла, что, похоже, ее одолевает простуда. В горле першило, голова раскалывалась от боли. “Принять бы ванну, потом попить чай с маминым брусничным вареньем, да поспать - и все бы прошло!” - подумала Даша. Но титан прогорел, и ванной давно уже не пользовались, а ходили мыться в баню. Благо, был выходной, и на работу идти было не нужно. Даша быстро собралась, прихватив с собой письмо к маме и Нике.
Письма от них приходили не часто, но были очень обстоятельные, порой, на трех-четырех листах серой хозяйственной бумаги, в которую в былые времена обычно заворачивали продукты в магазине (где мама добывала в селе такую бумагу остается загадкой). Даша за своих не беспокоилась. Мама обменяла обручальное кольцо (последнюю золотую вещь) на козочку. И для Ники теперь всегда было молоко. Мама козу называла “кормилицей” и в письмах обязательно уделяла ей несколько строк. Они завели кур, которые регулярно снабжали их яйцами. Был и небольшой огородик, где сажали картошку и прочие овощи. Огородом и всем хозяйством занималась поначалу няня, но в последнее время, мама писала, что Маша уже не та, стала стара, и ей тяжело со всем справляться, вот и приходится всем, засучив рукава, помогать ей.
Особенно мать хвалила Нику. Он уже большой мальчик, грядущей осенью пойдет в первый класс, послушный и не гнушается никакой работой. Много читает, некоторые книги перечитывает по несколько раз. Жаль только, что в селе мало книг.
Даша любила читать мамины письма. От них веяло домом, детством. Она гордилась сыном, ведь мал еще совсем, а растет серьезным мальчиком. Даша собиралась на днях отправить ему посылочку с книгами, будет хороший подарок к Новому году.
В последнее время писать, отвечая на письма матери, Даше стало трудно. О брате, его возвращении и аресте она решила пока не сообщать. Пусть обо всем узнают погодя. О ее неожиданной встрече с Константином и последствиях тем паче не смела писать. Даша старалась оттянуть время, страшась правды, и все же надеясь, что все образуется само собой.
Хорошенько попарившись в бане, она почувствовала себя бодрой и, как казалось, совершенно здоровой. Погода наладилась, ветра почти не было. Хлопьями падал бархатистый снег, облепляя окна и карнизы домов, повисая на проводах, ветках деревьев, украшая и освежая собой весь город. Дети весело играли в снежки, во дворах лепили снежные бабы, а дворники неустанно расчищали тротуары своими огромными вениками. Даша обожала такую погоду и с радостью подставляла лицо летящему снегу...
Уже на своем третьем этаже, она внезапно ощутила боль в пояснице. Зайдя в комнату, даже не раздевшись, Даша присела на диван. Боль в спине немного утихла, но начал тянуть и ныть живот. “Наверно от того, что я быстро поднималась по лестнице, - успокаивала себя Даша, - скоро все пройдет”. Еле сбросив с себя меховой полушубок и фетровые боты, она легла, укрывшись пледом, и не заметила, как заснула. Проснулась, когда уже смеркалось. В комнате стоял полумрак. Живот не болел, и Даша обрадовано решила: ничего страшного, даже в горле не першит и голова не болит, - банька явно помогла.
В комнату заглянула соседка Клава. “Дарья Александровна, - елейным голосом начала она (а если она обращалась к Даше по имени-отчеству, ничего хорошего ждать не приходилось), - ты, верно, забыла, чья сегодня очередь мыть отхожее место. Не надо об этом забывать, милая, квартира-то общая!” С этими словами она прикрыла дверь.
О, как Даша не любила эти дежурства! Кухню мыть, еще куда ни шло, но коридоры, а их было три, да еще заплеванную раковину в ванной и вонючий унитаз в уборной - это было испытанием, при ее брезгливости, тяжелым и неприятным. Кроме того, душило ощущение несправедливости. Ведь теперь она жила одна, а у соседей в каждой семье было по четыре человека; к ней почти никто не приходил, а к их детям приходили приятели со всего двора. Дети в коридоре играли в казаков-разбойников, в буденновцев, а мыть полы Даше приходилось наравне со всеми. Но гордость не позволяла вступать в обсуждение этого вопроса, и она через силу несла коммунальные тяготы.
Помыв в кухне пол, Даша подняла ведро, и направилась в ванную, поменять воду. Сделав пару шагов, она вдруг почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось, и по ногам побежала горячая волна. Живот и поясница страшно заныли, а сердце будто остановилось. Уронив ведро, она инстинктивно схватилась двумя руками за живот и присела на корточки.
Так, сидящую посреди коридора и застала Дашу соседка Анастасия.
- Ты чего тут расселась? - спросила она удивленно.
При тусклом свете лампочки соседка сначала не поняла в чем дело, но, присмотревшись, увидела бледное, перекошенное от ужаса лицо Даши, сидящей в луже грязной воды, окрашенной в темно-красный цвет. Не ожидая ответа, Анастасия приподняла Дашу и повела в комнату. Уложив ее, сама исчезла, а через минуту вернулась с полотенцем, от которого разило уксусом. Подавая полотенце, произнесла: “Приложи уксус, полегчает. Ну и угораздило тебя, девка!”, - и тут же принялась подтирать кровавые следы на паркете.
Боль заметно утихла, но кровь все не останавливалась. “Да, плохи твои дела, Дарья, - сказала соседка, - так богу можешь душу отдать, если много крови потеряешь. Пойду-ка, пошлю своего за извозчиком. Надо тебя в больницу”. С этими словами она вышла, так и не дождавшись от Даши согласия.
Даша была в оцепенении, силы покидали ее, а в голове засела одна мысль: “Не уберегла, не уберегла!..” Последнее связывавшее ее с Костей звено оборвалось.
Очень быстро Дашу одели и доставили в больницу, благо, та была недалеко. В приемном покое положили на каталку. Затем она, как видно, потеряла сознание и очнулась уже в палате. Рядом стоял старый, интеллигентного вида, доктор в пенсне с черным шнурком, очень похожий на Чехова. Он улыбнулся и произнес: “Ну, дорогая, разве так можно пугать людей? Теперь все уже позади. Надо поспать, чтобы набраться сил. А жизнь еще вся впереди, славная вы моя, и плакать совсем необязательно”. Тут Даша заметила, что у нее непроизвольно по щекам текут слезы, и она, как в детстве, начала шмыгать носом и вытирать глаза кулаком. Доктор, как когда-то мама, погладил ее по голове и подал марлевую салфетку. “Ну, будет, будет”, - промолвил он и направился к дверям, за которыми возник какой-то шум. Двери распахнулись, и в палату, как вихрь, ворвался высокий, представительный военный с наброшенным на плечо белым халатом. За ним с криками: “Нельзя! Не положено!”, - вбежали две санитарки.
Константин, а это был он, как-то ловко увернулся от женщин, обогнул врача и остановился в растерянности: в палате было двенадцать коек и двадцать четыре глаза с удивлением уставились на него. Внезапно оробев, Константин очень тихо обратился к врачу:
- Она жива? Где она?
- Давайте, гражданин, сначала выйдем из палаты, здесь не положено находиться посторонним, а потом вы объясните, кто вам нужен. - С этими словами маленький доктор взял Костю за плечи и направил к дверям.
Тут Даша, неожиданно для себя и окружающих громко сказала: “Вот она - я!”, - и зарделась. Непонятно, откуда взялись силы, но она даже приподнялась с подушки. “Лежите, лежите, - вскричал доктор, - вам нельзя подниматься!” Он явно в эту минуту забыл о нарушителе больничной дисциплины. А тот бросился к Дашиной постели: “Что с тобой, Даш, солнышко мое?! Лежи, - слышишь, доктор приказал, - значит, надо лежать”. Тут раздался грозный голос врача: “Немедленно, гражданин военный, выйдите из палаты!” Костя нагнулся, поцеловал Дашу куда-то в ухо и, сказав: “Иду, иду”, вышел, сопровождаемый «Чеховым».
Через полчаса санитарка принесла Даше записку, но та уже заснула, утомленная пережитым и переполненная счастьем.
Утром Даша обнаружила на тумбочке записку: “Я все уладил, любимая. Выздоравливай. Приеду за тобой. К. С.”


                3.


Через неделю Костя привез Дашу из больницы. Дома ей был приготовлен сюрприз. В комнате у порога стоял фанерный чемодан, рядом баян и перехваченная ремешком стопка книг. Костя, не спросив согласия, переехал к ней. Навсегда.
...Даша все время трогала Костю за рукав, как бы желая убедиться, что любимый здесь, рядом. Вдруг ее сердце сжалось от мысли, что она, из-за счастья возвращения Кости, забыла о потерянном ребенке. “Грех-то какой!” - мысленно укорила она себя и прошептала: “Костик, прости, что не уберегла. Я не виновата, я очень хотела сохранить нашего ребеночка. Но не сумела...” В ответ Константин прижал ее к груди и стал гладить, как дитя, по голове. “Не надо, успокойся, - тоже зашептал он, - жизнь у нас вся впереди”. И он подхватил ее на руки и бережно отнес на постель.
...Даша все допытывалась, откуда Костя узнал о случившемся и в какой она больнице. На это он, улыбаясь, сказал: “Ты что, забыла, что я чекист и для меня тайн нет?
Позже Константин рассказал, как долго он не решался на разрыв с семьей. Как он выразился: “Боролись здравый смысл и любовь”. Однажды обо всем рассказал жене и сыну; тот уже взрослый, скоро шестнадцать. “Надеюсь, он меня понял”. Единственным условием Анны было - отвезти ее с сыном на родину в Новгород и помочь устроиться на месте, что и было сделано.
Вернувшись из вынужденного отпуска, Константин сдал комнату в семейном общежитии и перебрался в холостяцкое. Покончив со всеми делами, направился к Даше. Долго звонил, пока дверь не открыла соседка. Сказала, что Дарья, наверно, спит, и пропустила Константина в прихожую. Костя постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. Та оказалась незапертой, он вошел в комнату и остолбенел.
В комнате царил хаос. На полу, рядом с диваном валялся плед. На табурете стоял таз с водой, рядом лежало окровавленное полотенце. Остро пахло уксусом... Даши нигде не было. Выскочив из комнаты и, не зная, что подумать, он заколотил в соседнюю дверь. Вышла та же, но уже рассерженная соседка. “Чего надо? Покоя от вас нет!” Когда Константин привел Клавдию в комнату, та никак не могла взять в толк, что же случилось с соседкой, за время, что она гуляла с детьми. “Пойдем, спросим у Настасьи”, -  сказала Клавдия. Но не успели они пройти в коридор, как услышали звук отпираемой двери. Вернулись из больницы Анастасия с мужем. Они-то в подробностях все и рассказали, а дальнейшее она знает.
Даша первое время от потери крови и пережитого была очень слаба. Константин настоял, чтобы она уволилась с работы. Даша безоговорочно подчинилась. С удовольствием она наводила порядок в доме, в ожидании любимого. Изо всех сил старалась приготовить что-нибудь повкуснее, но это ей почти не удавалось. Варить она совершенно не умела. Все получалось то пересоленным, то сыроватым, то подгоревшим. Костя ел все без комментариев, хотя однажды заметил, что “готовка” - явно не ее стихия. Даша обиделась и чуть не расплакалась, но потом взяла себя в руки и, улыбаясь, через силу сказала: “Я сама эту гадость еле ем”. Костя, почувствовав оплошность, стал уверять ее, что все вполне прилично и с каждым днем она все лучше овладевает кухонной премудростью. Да и, если честно, из имеющихся продуктов вряд ли можно что-то путное изобрести. “Не голоден - и баста!” Больше вопрос о ее кулинарных способностях не поднимался.
Костя был до педантичности аккуратен. Сразу поставил свои книги в книжный шкаф, вынув оттуда произведения Чарской, стихи Апухтина, Надсона и еще нескольких незнакомых ему авторов. Вместо них поставил тома Плеханова, Маркса, Ленина. А несколько книг сложил на письменном столе стопкой, сказав, что с ними надо работать. Ежедневно он сам пришивал к гимнастерке новый чистый подворотничок, драил пряжку на ремне и до зеркального блеска начищал сапоги.
Рано утром он, обвязавшись на талии полотенцем, шел в ванную, где долго брился и обливался холодной водой, насвистывая мелодии любимых песен. Даша с удовольствием слушала его трели и ужасалась мысли, какова будет реакция ее мамы. Мария Семеновна на дух не переносила свиста, считая его проявлением плохого воспитания и большим грехом.
Постепенно наладились отношения с соседями. Дашу перестали раздражать громкий говор Анастасии, шалости ее детей и даже, порой неудержимый, поток ругательств из уст Василия, главы этого семейства. Даша была им безгранично благодарна за бескорыстную помощь. Когда б не эти простые люди, она могла погибнуть. Даша пересмотрела и свое отношение к язвительной Клавдии. С удивлением она наблюдала, как эта малограмотная женщина схватывала все на лету. Клавдия ходила на какие-то курсы, неустанно возилась со своей ребятней и всегда ухитрялась делать одновременно несколько дел. Очищая и шинкуя картошку, она могла читать книгу, смешно шевеля губами, прислушиваться, чем заняты дети, и делать им замечания.
Особенно Дашу умиляли соседские вечерние посиделки. Накормив мужей, уложив детей и прибравшись на кухне, они садились рядком на табуретах и, щелкая семечки, разговаривали... Темы были самые разнообразные: о детях, мужьях (своих и чужих), о соседях по дому, о которых, хоть подружки и жили здесь сравнительно недавно, знали все или почти все. Клавдия рассказывала о своих курсах, передразнивала и показывала в лицах курсисток и преподавателей, вызывая у Анастасии неудержимый смех. Говорили они громко, не заботясь о своих, уже спящих домочадцах и соседях. Налущив две горки шелухи и наболтавшись вволю, они отправлялись спать, чтобы, поднявшись спозаранку, вновь оглашать округу своими звонкими голосами.
Дашу они тоже приглашали на “завалинку”, как, шутя, называли посиделки. Раньше она под разными предлогами отказывалась. Теперь же, в ожидании Константина (а он порой возвращался и заполночь), иной раз коротала с ними вечера. Иногда семечки заменял чай вприкуску с рафинадом или с конфетами «подушечками».
Однажды Костя с заговорщицким видом спросил, не могла бы Дашенька на завтра приготовить что-нибудь этакое, вкусное? Винегрет, например, картошку с селедкой. И еще купить бутылочку. Вечером придут сослуживцы, чтобы отметить одно приятное событие. А, кроме того, к четырнадцати ноль-ноль Даше быть при полном параде и ожидать его неотлучно.
Точно в назначенное время Костя стремительно вошел в комнату:
- Готова? - быстро оглядел ее, стоящую перед зеркалом и укладывающую косу.
- Где гости? Куда мы едем? - спросила Даша.
- Потом узнаешь, - загадочно улыбаясь, ответил Константин и, закружив ее по комнате, выставил в коридор и направил к входной двери.
- Мы куда? - еще раз спросила недоумевающая Даша.
- Туда и обратно! - ответил ее бывший матросик, а был он в эту минуту точно таким, каким она его знала тринадцать лет тому назад.
Около подъезда ждала машина. Даша с опаской оглядела ее. Почему-то стало страшно. Куда ее везут? Чем вызвано веселье? Быть может, освободили брата, замирая, подумала она, вот бы счастье было какое!
На сиденье лежал маленький скромный букетик подснежников. Даша робко отодвинула его и села. Костя расположился рядом и, подавая ей цветы, обратился к водителю: “Федя, с ветерком, братишка, доставь нас в загс!”
С этого дня Даша стала Сувориной, законной супругой Константина Суворина.
Вечером пришли два сослуживца Кости с женами. В подарок они принесли рисованный на клеенке настенный коврик с двумя лебедями, плавающими в камышах. Даша понимала, что этот коврик был выбран и подарен ими от души и будет ужасно, если муж вдруг спросит, почему она не повесила это “произведение искусства”, но вешать оное она ни за что не станет.
Друзья поднимали тосты за молодых, за мощь Красной Армии и “за тех, кто в море”. Потом Костя взял баян и хорошим крепким баритоном затянул “Варяга”. Все подпевали. Спели еще немало знакомых и не знакомых Даше песен, а затем под частушки пустились в пляс. Присоединились соседи, которые пришли с тарелками, наполненными нехитрой снедью и с домашней рябиновой наливкой. Веселились от души.
Гости разошлись далеко за полночь, а Даше все не верилось, что сбылась ее мечта...
Через пару дней пришло письмо от матери. Мать писала, что у них беда: пала коза - кормилица. Няня Маша еще не вернулась из Пудожа, где уже более месяца ходит за своей больной младшей сестрой, а когда вернется - неизвестно. Кур всех забили и проели все запасы, включая посевную картошку. А ведь на исходе всего-то март месяц. Мать писала, что устала от крестьянского быта, да и Ника совсем одичал, а в сентябре ему пора в школу. Поэтому, собрав свой нехитрый скарб, они скоро отправятся домой, и было б не худо, если бы она, Даша, приехала за ними, - путь-то не близкий и им с Никой вдвоем тяжело будет управиться.
Даша была в смятении. Она так привыкла, что маме и Нике в деревне сытно и хорошо, мечтала летом поехать туда с Костей и там, на природе, представить матери и сыну своего мужа.
Как они вернутся в эти две комнаты коммунальной квартиры? Да еще мамин своеобразный характер... Особенно же волновало, как Ника воспримет появление в семье нового мужчины, признает ли его отцом? Да и как сам Костя будет относиться к ее сыну, ведь у мужа, хоть и в другом городе, но есть свой.
Письмо было отправлено достаточно давно и, видно, не дождавшись ответа от дочери, мать не выдержала, взяла билеты и отправила телеграмму, пришедшую вслед за письмом. Поезд из Пскова прибывал на следующий день в семь утра.
Даша весь вечер варила и убирала в доме. Ранним утром, полная волнений, она вместе с мужем отправилась на вокзал. Поезд опаздывал. Костя был вынужден оставить Дашу одну на перроне, а сам заспешил на службу. Лишь к десяти утра состав прибыл.
С радостью Даша заметила, как вырос сын. Но тут же огорчилась, когда поняла, что он совершенно от нее отвык. Ника как-то очень быстро отстранился, избегая ее поцелуев и деловито начал осматривать багаж. “Быть может, стесняется поцелуев, - успокоила себя Даша, - в его возрасте это - обычное явление”. Мама выглядела уставшей, но была, как всегда, подтянута, с опрятно уложенной прической и в неизменной шляпке. И хотя пальто явно много повидало на своем веку, ничто не выдавало в ней женщины, проведшей изрядное количество лет в деревне.
Вещей было много, пришлось нанять носильщика с тележкой. Всю дорогу Даша прикидывала, хватит ли денег рассчитаться с извозчиком. На счастье, денег оказалось достаточно, и они благополучно приехали домой.
В хлопотах встречи Даша на некоторое время отвлеклась, впрочем, ненадолго. Но даже на пороге дома она все еще не знала, как сказать матери о своем замужестве, сообщать ли об аресте брата.
Первый вопрос отпал сам собой. Войдя в комнату, мама сразу почувствовала табачный запах.
- Ты что, куришь? - спросила она укоризненно, указывая на окурок, каким-то чудом оставшийся в пепельнице.
- Нет, я не курю, - смеясь, ответила Даша, - а курит мой муж.
И рассказала, как случайно встретила своего любимого, матроса, которого никогда не забывала и который ее не забыл, не разлюбил, и как они, наконец, соединились. Естественно, об аресте Саши, о невольном участии в этом Константина, она не обмолвилась ни словом.
Мать выслушала молча, спросила:
- Конечно, не венчаны?
- Да, - ответила Даша, - но мы зарегистрировали свой брак в загсе.
В ответ раздалось:
 - Я так и знала - собачья свадьба.
На этом тема была исчерпана. Они принялись разбирать вещи и наводить порядок.
На известие о том, что у него появился отчим, сын, по крайней мере, внешне, никак не отреагировал. Его сразу захватила библиотека. Нику невозможно было оторвать от книг, даже для еды.
Вечером вернулся муж, и состоялось знакомство тещи с зятем. С первого взгляда они друг другу явно не понравились.
Наедине, мать охарактеризовала его Даше одним словом - «мужлан». Костя стал называть тещу «мадам-маман», а за глаза - «осколком старого мира». Это огорчало Дашу. Она хоть и знала материнский характер, ее властную, категоричную натуру, но по-своему любила ее.
В то же время Даша с радостью увидала, что сын с мужем нашли общий язык. С первой же минуты у них установились дружеские отношения. Прошло немного времени, и Ника стал называть отчима отцом.
О брате Даша решила не говорить, надеясь, что как только получит о нем весточку (в душе еще оставалась вера), тогда и расскажет. Единственно, чего она очень опасалась, чтобы ее соседки ненароком не проговорились об обыске и аресте, свидетелями которых были. На счастье соседки, видно, об этом забыли или решили, что это их не касается, и молчали. За это Даша была им безгранично благодарна.
Летом муж уехал в военный лагерь, куда-то под Тихвин. Вскорости он забрал к себе и семью, поселив в близлежащей деревне.
Мама осталась в Ленинграде, заявив, что «сельским бытом сыта по горло». Она очень истосковалась по Питеру (так мама упорно называла родной город). Вернувшись как-то с прогулки по Невскому, она заявила, что «хотя проспект уже не тот, прежний, он подарил ей несколько прекрасных мгновений», и «когда она увидала Неву, мосты, вдохнула питерский воздух, то помолодела на добрый десяток лет, а ведь уже не надеялась все это увидеть».
Лето подходило к концу и, возвратившись в город, Даша стала готовить сына к школе. Эти походы по магазинам были радостным событием в ее жизни. Шутка ли, сын уже взрослый, через какую-то неделю станет первоклассником! Ходили за покупками всей семьей: Костя, Ника, Даша. Она с гордостью оглядывала своих красивых мужиков, которые так были поглощены беседой, что порой забывали об ее присутствии. Темы для бесед были самые разные. Даша обычно не прислушивалась, о чем они говорят, а просто блаженствовала от сознания, что у нее такая славная семья, одновременно отмечая, что прохожие обращают внимание на «святую троицу», как в шутку она окрестила свое семейство.
В канун первого сентября Костя пришел со службы гораздо раньше обычного. Он был явно чем-то возбужден. Как оказалось, его направляют на учебу в Москву. Даша так переживала предстоящую разлуку, что даже померкла радость поступления сына в первый класс.
Прошло несколько томительных месяцев, и Костя возвратился - приехал за ними. Ему выделили комнату в семейном общежитии и дали два дня на переезд семьи. В авральном порядке Даша собралась в дорогу. Сына на семейном совете решили не срывать из школы до каникул. Он снова с бабушкой вдвоем остался в Ленинграде.
К Москве Даша привыкала долго и тяжело. Все здесь ей не нравилось. Столица казалась какой-то шумной, неопрятной и безалаберной со своими кривыми улицами, переулками, тупиками. Даша тосковала по Ленинграду, Нике, маме, по их квартире и даже по соседям. С нетерпением она ждала зимних каникул, а с ними - приезда сына и матери.


                4.


Пару раз Даша заикалась мужу о желании пойти работать, но он и слушать не хотел. Мол, сначала надо попривыкнуть, обжиться на новом месте. Главная же причина заключалась в том, что Даша, кажется, снова была беременна. Оба боялись в это поверить, Даша все оттягивала свидание с врачом.
Скоро предположение оказалось радостной правдой. Время побежало веселее и быстрее в ежедневных хлопотах, уборке комнаты, в ожидании мужа с занятий, в походах в женскую консультацию (теперь она бережно относилась к своему положению). Даша перестала готовить обеды, питались из столовой общежития. Молодая хозяйка приобрела судки и, как почти все семейные соседи по дому, спускалась на полуподвальный этаж за обедом по талонам.
Незаметно наступил январь. Наконец, приехали родные. К их приезду Даша с мужем, как могли, подготовились. Были куплены раскладушка и ширма; комнату прибрали, она имела даже уютный вид. Константин вообще находил общежитие шикарным.
Ника был счастлив от новых впечатлений, много рассказывал о школе, ребятах, с которыми подружился, об учительнице – «самой-самой лучшей в школе».
Мама же, напротив, была всем недовольна. Сразу же сделала выговор Даше за внешний вид. «Дочь моя, - сказала она, - я тебя не узнаю. У тебя непрезентабельный вид. Ты перестала следить за собой. Мне совершенно не нравится твой наряд. Эту блузку больше не носи, она тебе не к лицу. Что это пошла за мода: юбки-кофты, - деревенщина какая-то! Неужели у тебя нет приличного платья?» Затем она, подтверждая данное зятем прозвище - «осколок старого мира», начала фыркать в адрес современных красных командиров. «Разве это офицеры? - возмущалась она. - Голь перекатная! Как вы живете? Как можно существовать в таких условиях?!»
Действительно, комната была по любым меркам мала, а обстановка предельно проста: две кровати, шкаф, тумбочка, стол, два стула и два табурета, да еще маленький кухонный шкафчик. На всей мебели черной краской были написаны инвентарные номера.
…Незаметно пробежала неделя, и гости засобирались домой. Даша надеялась, что сын останется в Москве, но мать и Ника в два голоса заявили, что он поедет назад в Ленинград. У Ники были весомые аргументы: он ни за что не хотел расставаться с классом и с учительницей.
Мама, узнав, что Даша в «интересном положении», укоризненно покачала головой и назвала ее неблагоразумной. Затем она безапелляционно заявила, что Нику ни в коем случае в этой тесноте не оставит и надеется, что рожать дочь приедет в Питер, где в просторных комнатах ей гарантирован надлежащий уход, да и медики в родном городе на голову выше московских. С этим они укатили.
А в конце августа Даша благополучно родила дочь. Назвали Светланой. Имя ей дал отец. Даша мечтала назвать дочь иначе, но спорить с мужем не стала. Имя в ту пору было модное, на их этаже в общежитии росли сразу три маленьких Светика.
Девочка была на редкость спокойная. Молока у матери было предостаточно, она даже сцеживала лишнее и отдавала для подкорма соседке для ее малютки.
Костя души не чаял в дочери и ежедневно открывал в ней новые достоинства. Ребенок подрастал и действительно очаровывал всех. Светочка была пухленькая, румяная и голубоглазая хохотушка с задорным носиком и смешными крохотными «косюлями», которые заплетала ей мать.
…Мария Семеновна все переживала, что внучка растет не крещенная и однажды, когда Свете было уже три года, и они с Дашей гостили в Ленинграде, все же окрестила ребенка в маленькой церквушке где-то на окраине города. Даша была в ужасе от одной мысли, что об этом может узнать муж. Еще больше она опасалась, как бы не прознали об этом у него на службе. Бесспорно, опрометчивый мамин поступок мог очень тяжело сказаться на их дальнейшей судьбе. Но все, слава богу, обошлось, и тайна осталась тайной.
Даша с Константином жили мирно, дружно, красиво. Она чувствовала, что Костя не только любит и уважает ее, но и гордится женой. Она же его боготворила, не замечая промахов, прощая незначительные казусы, всегда находя им оправдания. Ничто не омрачало их жизни, ни «мадам-маман», с ее назиданиями и укоризной, ни неустроенность быта, ни стесненность в средствах. Денег не хватало постоянно, так как Костя ежемесячно энную сумму переводил сыну, а несколько раз в году, накупив подарков, ездил к нему повидаться в Новгород. Подарки они выбирали обычно вместе. Всегда это была необходимая парню одежда и обувь, плюс какая-нибудь игра, мяч, шахматы. И обязательно книги. По рассказам Кости, Сережа много читал, и Даша старалась подобрать ему самую подходящую по возрасту литературу. Кроме всего прочего, обязательно приобретался небольшой подарок матери Сережи. Даша не ревновала и не была против. Она понимала, что это необходимо и, порой, сама выбирала симпатичный ситчик или фланельку для Анны, бывшей жены Константина. К тому же, часть средств они отправляли в Ленинград. В результате сами они еле сводили концы с концами, частенько залезая в долги.
Сергей после седьмого класса окончил ремесленное училище, отслужил в Красной Армии и решил учиться дальше. Так Сергей однажды появился у них в Москве, - приятный молодой человек, очень похожий на отца. У обоих одинаковые бездонные глаза, но черты лица у Сергея более тонкие, а ростом он был немного ниже. Даше он сразу понравился, хотя в первое время оба чувствовали некоторую неловкость. Постепенно у них установились добрые дружеские отношения. Сначала Сережа звал ее по имени-отчеству, но со временем стал звать тетя Даша. Светка его полюбила и была счастлива, когда старший братик приходил к ним. Сергей собирался стать геологом, поступил в горный институт и получил место в общежитии.
Константин, успешно завершив учебу, ждал нового назначения. Даша в душе надеялась, что их вернут в Ленинград. Костя же был уверен, что новое место службы будет где-то на периферии. Но, нежданно-негаданно, был оставлен в Москве, в управлении, повышен в звании. Рост мужа по службе радовал Дарью, вселял чувство гордости за ее «матросика», как она про себя называла Костю.
Постепенно стал налаживаться быт. Из общежития переехали в новую квартиру. Радости не было предела. Из трех комнат им выделили две, третью занимал старый чекист Павел Иванович, или просто, Иваныч, как его окрестила Светка. Соседа почти всегда не было дома из-за частых, длительных командировок. Квартира была достаточно просторна, и после общежития казалась раем.
У Даши появилась надежда уговорить маму и Нику переехать к ним. Живя вдали от сына, она все время испытывала какой-то дискомфорт, похожий на угрызения совести, за недостаток материнской заботы и ласки, которыми был обделен Ника чуть ли не с колыбели. Только теперь, после рождения дочери, она поняла, как мало уделяла тепла и внимания своему первенцу. Ей страстно хотелось вернуть сыну все, что недодала…
Летом 1935 года с большим трудом бабушка отпустила внука в Москву. В нагрузку она заставила Дашу перевезти пианино, взяв слово, что Света обязательно будет учиться музыке. Кроме инструмента мама отдала и любимое Дашей отцовское кресло, сказав, что оно ей намозолило глаза.
Ника учился хорошо, увлекался спортом, особенно лыжами и стрельбой. С гордостью он носил значок «Ворошиловский стрелок». Часто в выходные вся семья отправлялась в тир. Даже Даша приохотилась к стрельбе и нередко удивляла своих мужчин, попадая в «десятку». Только маленькая Светка не владела огнестрельным оружием. Зато она любила играть в красноармейцев. Надев старую «буденовку», седлала картонного коня и, размахивая саблей, на всю квартиру орала песни вроде: «По долинам и по взгорьям, шла дивизия вперед, чтобы с боем взять Приморье, белой армии оплот»… Ее бравый вид и песня с искаженным мотивом приводили всех в умиление.
Между Сергеем и Никой в годах была большая разница - почти девять лет. Кроме того, Сергей был взрослый молодой человек, прошедший армию и получивший немало жизненных уроков, а Ника представлял собой совершенно домашнего подростка, воспитанного весьма старомодной бабушкой. Однако взаимоотношения ребят были, на удивление, настолько теплыми и дружескими, что даже Костя, отнюдь не склонный к сантиментам, часто подталкивал локтем Дашу, кивая на сыновей, склонившихся над шахматной доской или обсуждающих новый кинофильм, а порой и спорящих о прочитанной книге. Но более всего они любили наблюдать, как их мальчики играли с маленькой сестренкой. Та обожала баловство и заливалась звонким смехом, убегая от братьев. Это были самые счастливые минуты в Дашиной жизни.


                5.


Шел 1937 год. Однажды Сергей пришел очень расстроенный. Оказалось, получил письмо от матери. Она писала, что уже давно болеет, не хотела сообщать, чтобы не сорвать с учебы, но силы оставляют ее и врачи советуют проконсультироваться в Москве, - наверное нужна операция. На семейном совете решили: Сергею немедля ехать за матерью. Уже у порога Сергей спросил: «А куда же я ее привезу? В общежитии даже на несколько дней не поселят». Даша, ни на секунду не задумываясь, ответила: «Привози к нам! Правда, Костя, - обратилась она к мужу, - места хватит всем! …Хотя ей, может, неприятно будет встретиться со мной. Тогда в гостинице снимем номер. В общем, привози сюда, а там видно будет». Даша распорядилась точь-в-точь, как это любила делать ее мать…
Анна с сыном приехали через пару дней, под вечер. Кости дома не было. В первую минуту все стояли в коридоре в каком-то замешательстве. Потом Даша протянула бывшей жене Кости руку и сказала: «Я - Даша, а вы - Анна. Раздевайтесь поскорей. Помоетесь с дороги и быстрее к столу, обед уже стынет». Неловкость прошла как-то сама собой. За разговором не заметили, как пришел Костя. Он радушно обнял Анну за плечи и, усадив рядом с собой на диван, все время повторял «Не волнуйся, все обойдется».
Он сказал, что договорился о полном обследовании в ведомственном госпитале. У Даши в душе зашевелился противный червячок, похожий на ревность. Но она себя мысленно одернула: «Брось, дура, посмотри на нее. Она ведь действительно серьезно больна. И муж правильно ведет себя, как порядочный человек, - она же мать его старшего сына».
Анна и Сергей как-то заикнулись о гостинице, но эти разговоры были пресечены в зародыше. Она останется тут, да и Сергей на время пребывания матери в Москве побудет здесь с нею рядом. Одну из двух комнат отдали в их распоряжение.
Анна была маленькая скромная и очень худая женщина с ужасно изможденным лицом, которое поражало своими огромными, удивительно выразительными глазами, полными печали. Эти глаза Даша уже никогда не сумеет забыть.
Через несколько дней Анну положили в больницу. После обследования немедленно провели операцию. Все обошлось благополучно. Прошло пару недель, Анна выписалась из больницы и уехала домой, а восемь месяцев спустя ее не стало.
Ника окончил десять классов и вдруг заявил, что будет поступать в университет на исторический факультет, но не в Москве, а в Ленинграде. Причина была понятная: побывав на зимних каникулах у бабушки, Ника понял, что не имеет права жить от нее вдали. Уезжать из Ленинграда она категорически отказывалась, но очень сетовала на свою одинокую старость. Любовь и жалость к бабушке, которая фактически вскормила его, заставили Нику принять это решение. К тому же, как он выразился, «учиться в городе - колыбели революции, не только полезно, но и почетно».
С большой неохотой Даша проводила сына, и даже известие об успешном зачислении в вуз не сняло камень с ее сердца. Оно продолжало тревожиться, на первый взгляд, без причины.
А тут случилась новая напасть. В последнее время газеты запестрели сообщениями об арестах и процессах над «врагами народа». Не забывая ни на минуту о том, что где-то отбывает ссылку ее брат, и что муж непосредственно связан по службе со следствием и с арестами, она не находила себе покоя. Даша пыталась завести с Константином разговор на эту тему, но он дипломатично переводил его в другое русло. С некоторых же пор она стала замечать озабоченность на лице мужа. Расспросы в чем дело, ничего не дали.
Вскоре, гуляя с дочерью в сквере, она повстречала жену Костиного сослуживца. Даша была несказанно удивлена, когда та не ответила на приветствие и, демонстративно отвернувшись, прошла мимо. Когда Костя вернулся со службы, Даша рассказала об этой встрече и о своем недоумении о причине демарша. Муж долго молчал. Потом, взяв ее за руки, сказал: «Не стоит обращать внимание на поведение вздорной бабенки и кого бы то ни было вообще. Бог с ними. Мне кажется, что пора Светика отправить в постель - видишь, как разыгралась», - и он указал на дочь, которая за что-то наказывала куклу и явно не собиралась спать. Даше стало ясно: Костя что-то скрывает, но что?
Поделиться сомнениями ей было не с кем. Сергей был на практике в геологической экспедиции где-то в Сибири, Ника и мама - в Ленинграде, а Светка - слишком мала… В своем предчувствии нехорошего она убедилась чуть ли не назавтра, когда повстречала в коридоре соседа. Всегда внимательный и вежливый, Павел Иванович как-то вскользь взглянул на Дашу и еле кивнул. Это было ни на что не похоже. Она решила тут же разузнать, в чем дело, почему такая перемена в общении? И решительно постучала к соседу. Но тот не пожелал с ней разговаривать, а прямо и ясно заявил, что не хочет иметь ничего общего с сестрой белогвардейца. Даша вышла как оплеванная. В ушах еще звенело: «близорукость, отсутствие бдительности, подозрительные элементы, враги народа, перерожденцы» и т. п.
Когда наконец-то пришел муж, Даша, собрав все свое мужество, обратилась к нему с такой речью:
- Костя, почему ты мне ничего не рассказываешь? Почему молчишь? Ведь у тебя неприятности из-за меня, а я ничего не знаю! Если надо, я пойду к твоему начальству и скажу, что ты не при чем, виновата я и моя семья, пусть тебя простят, а я со Светочкой уеду к маме, лишь бы тебя не упрекали в связи с сестрой белогвардейца.
Как только Даша произнесла эти слова, Костя возмущенно крикнул:
- Откуда ты это взяла? Кто тебе все это преподнес?
- Кто бы это ни был, - ответила она, - прошу тебя об одном, расскажи все без утайки, не нужно меня щадить!
Несколько минут Константин сидел, уставившись в пол. Пауза затянулась. Наконец, решившись, он рассказал, что в органах, как и везде, идет большая чистка, и тут выплыло дело ее брата. Хотя, когда собирался на ней жениться, он поставил начальство в известность. Но теперь об этом забыли и ему за потерю пролетарской бдительности вынесли порицание.
- Костя, а в чем заключалась твоя потеря бдительности? - робко спросила Даша.
- В том, милая, что я женился на сестре белого офицера, участника заговора против советской власти, расстрелянного десять лет назад!
Сказал, и осекся.
Даша села. Саши нет!


                6.


Потянулись дни ожидания беды. О старшем брате Михаиле и об отце Дарья боялась даже вспомнить, - ведь они жили за границей, а это могло усугубить и без того незавидное их положение. Дарья вздрагивала от каждого звонка, от звука остановившейся у парадного машины. Ей все казалось, что могут придти и арестовать ее и Костю, увести в никуда, как увели брата.
Муж, как мог, старался убедить, что все обойдется, что в случившемся ее вины нет, но Дарья не находила себе места.
Как ни странно, все действительно обошлось. Костю не арестовали и даже не уволили из органов.
Сережа вернулся с практики, защитил диплом и получил направление за Урал. Уезжая, обещал часто писать. Первое время действительно писал систематически, потом известил о женитьбе и стал писать все реже и реже. Поздравлял с праздниками, обещал приехать в скором времени в отпуск с женой. Но время шло, а приезд все откладывался…
Соседа в последнее время Дарья не видела. Он уходил с рассветом и возвращался заполночь. Но однажды днем сосед неожиданно зашел на кухню и обратился, впервые назвав Дарью по имени-отчеству:
- Дарья Александровна! Я перед вами очень виноват. Простите, если сможете. Жизнь - сложная штука, а человеческая натура слаба. Порой мы совершаем поступки, от которых содрогается совесть. Конечно, если она есть. Я не должен был… Простите! – и, как-то неловко махнув рукой, быстро вышел.
Дарья стояла обескураженная, по щекам текли слезы.
В тот же день Павел Иванович уехал в очередную командировку и из нее не вернулся. В комнате арестованного провели обыск и опечатали дверь.
Несколько месяцев спустя, муж, как-то странно, заговорщицки подмигнув, сказал:
- Скоро ты, Даш, будешь хозяйкой целой квартиры! Нужна только справка, что Николай - студент и комната - наша!
- Как наша? - удивилась Дарья. - Может, разберутся, и Павел Иванович вернется. Да и не нужна нам эта комната: мальчики разъехались, а нам троим и в двух комнатах не тесно.
- Нет Даш, три комнаты лучше двух. И такой возможности упускать не стоит. - Помолчав, Костя добавил: - Павел Иванович там, откуда не возвращаются… Так что, поторопи Нику со справкой, позвони и напомни, он уже в курсе дела.
Разговор этот оставил в душе Дарьи очень неприятный осадок. Кое-что новое открылось для нее в муже.
Как-то Константин довольно поздно вернулся со службы и в весьма приподнятом настроении. Весь его вид свидетельствовал об изрядном подпитии, что было совсем не характерно. Фуражка, сдвинутая на затылок, расстегнутый ворот гимнастерки, приспущенный ремень говорили о большом пиршестве… Дарья не знала, что сказать. Его вид напомнил ей покойного первого мужа, и стало страшно. А Костя обхватил ее и закружил по комнате:
- Ордер в кармане, квартира наша!
Дарья совершенно не разделяла его веселья. Ей почему-то очень не хотелось стать владелицей комнаты бывшего соседа. Какой-то мистический страх заполз ей в сердце и не давал покоя с той минуты, как на дверях этой злосчастной комнаты появилась белая полоска бумаги с сургучной печатью.
- С кем вчера пил? - спросила она назавтра мужа.
- С нужными людьми обмывали это дельце, - как-то цинично прозвучало в ответ.
С первых дней знакомства Даша считала своего «матроса» идеалистом. Теперь же, по прошествии лет, он предстал перед нею заурядным прагматиком. Новое открытие было не из приятных.
Вскоре явились несколько красноармейцев. Они сорвали с двери наклейку и вывезли вещи и мебель соседа. Дарья долго не могла заставить себя войти в комнату и лишь по настоянию мужа стала наводить там порядок.
Константин предложил поставить туда пианино и кровать дочери. Пусть эта комната будет ее светелкой, и пусть она здесь разучивает свои гаммы, от которых в голове жарко. Дарья была категорически против. Нет, она ни за что не пустит Свету жить в этой комнате! Такое чувство суеверного страха она уже испытывала однажды. Это было перед трагедией, когда не стало Кирилла. Дарья старалась отогнать дурное предчувствие, но оно все время саднило душу.
Новую комнату оборудовали под кабинет. Костя сам сделал стеллажи для книг, поставил кресло ее отца и, водрузив толстый матрац на кирпичи, соорудил великолепную тахту, вовлекшую в непредвиденный расход - пришлось купить для нее палас.
Муж радовался, как ребенок обновке, а Дарья все больше открывала в нем новые черты, которые ее коробили. Но всегда она стремилась найти Косте оправдание, мотивируя поведение мужа то издержками воспитания, то спецификой работы, а то и виня себя за излишнюю щепетильность. Костя уже давно не был тем простоватым и добродушным матросом, с которым когда-то свела ее судьба, подкупавшим порой своей наивностью и неподдельным интересом к окружающему миру и, в то же время, решительным, мужественным и прямым. Уже потом, когда они стали жить вместе, Дарья изо всех сил старалась развивать его. Это было не трудно, так как Костя сам стремился к знаниям, с наслаждением, во все вникая, читал, забывая иногда об отдыхе и сне. Дарья познакомила его со многими авторами, о которых он не имел ни малейшего представления. Они ходили в музеи, где Дарья рассказывала все, что знала о картинах, истории их создания и об их творцах. Муж восторгался ее познаниями в искусстве и удивлялся, как в этой изящной головке может поместиться столько библейских имен, легенд, мифов, сюжетов мировой культуры. Его умиляло умение наставницы пересказывать давно прочитанные произведения, знание огромного количества стихов русской и европейской классики. Когда подросла дочь, они нередко ходили в кино, театр. Особенно Дарья любила оперу, балет и старалась привить Косте любовь к классической музыке. Но ничего не вышло. Самым главным музыкальным инструментом он считал баян, на котором в праздники, после застолья, обязательно с удовольствием играл. Особенно он любил петь под баян революционные песни. Когда приезжали из Ленинграда мама с Никой, они, всей семьей, захватив с собой Сергея, несколько раз ходили в Большой на дневные спектакли. Но особенно дети и Константин любили ходить в цирк. Посещение цирка было большим событием, которое приносило удовольствие и старшим и младшим.
Но в последнее время муж охладел ко всему, непосредственно не связанному с работой. Читал он только газеты и какие-то брошюры с различными постановлениями. Большую часть свободного времени проводил в кабинете, на кухне появлялся, чтобы поесть, а в спальне, чтобы лечь спать. Стал молчалив, замкнут. Иногда, что было в новинку, был несдержан: мог, например, без видимой причины прикрикнуть на дочь, говорящую, как ему казалось, слишком долго по телефону. Мог оборвать Дарью на полуслове, чего раньше никогда не бывало. Нервозность Константина передалась и Дарье. Она никак не могла понять, отчего в муже наступила такая перемена. На службе все было как будто благополучно - на его петлицах с недавних пор красовалась еще одна «шпала». Теща, неприязнь к которой с годами не исчезла, своим присутствием не докучала, приезжала ненадолго и очень редко. Видимых причин Дарья, как ни старалась, найти не могла. Дети, слава богу, выросли. Вот и Света уже учится во втором классе, причем на «отлично». Да и у мальчиков - никаких проблем. Значит, решила Дарья, все дело в ней самой. Наверно, она отстала от жизни. Круг ее интересов ограничивался семьей. А за стенами дома бурлила другая жизнь, к которой она имела лишь косвенное отношение. Пока муж рос как в служебном, так и в интеллектуальном плане, она постепенно, поглощенная бытовыми заботами, превратилась в его глазах в обывательницу. Раньше она ощущала, что для мужа она - источник вдохновения, служит ему если не трамплином, то хотя бы лесенкой к постижению культурных ценностей. Теперь эта роль сошла на нет.
Дарья неоднократно порывалась пойти работать, но доводы мужа, который был категорически против, охлаждали ее пыл. Конечно, за подрастающей дочерью нужен присмотр, да и квалификацию стенографистки, некогда весьма опытной, она, естественно, утратила. Единственное, на что она еще была способна, так это стучать на «Ундервуде». Но перспектива сидеть целый день за машинкой ее совершенно не прельщала, и Дарья, с болью в сердце, отказывалась от своей идеи.
Все это угнетало ее. Но вскоре подобные треволнения отошли на задний план…
Стояла зима 1939 года. Как огласило радио: «стремясь отодвинуть подальше границу от подступов к Ленинграду и желая отразить провокационные вылазки белофиннов на Карельском перешейке, Красная Армия двинулась в наступление…». Началась Финская кампания.
Когда Дарья услышала это страшное слово «война», у нее от плохого предчувствия вдруг в сердце что-то оборвалось. «Боже, ведь это рядом с Ленинградом. Не приведи господи, начнут бомбить! Надо позвонить маме, пусть вместе с Никой немедленно едут к нам», - твердила она мужу.
Константин, как мог, старался ее успокоить. Во-первых, наша армия настолько сильна, что не только вражеский самолет, даже птица не сможет незамеченной пересечь наши рубежи. Во-вторых, эта война не сегодня-завтра закончится. Просто, покажем белофиннам «где раки зимуют», отгоним подальше от города Ленина, и воцарится мир. Нет оснований для паники и незачем сына срывать с учебы.
Позвонила из Ленинграда мама и сообщила, что Нику не то призвали в армию, не то он пошел сам добровольцем. Вчера вечером он прибежал домой, быстро собрался и уехал, так и не дозвонившись в Москву. Просил передать всем привет, чтобы не волновались; обещал написать, как только прибудут на место. Уверен, что на фронт не пошлют; пока будут учить - война завершится нашей победой.
Ника был комсомольским активистом, мастером спорта по лыжам, перворазрядником по стрельбе. Как потом выяснилось, его сразу отправили на передовую…
Надежда на завершение войны в течение недели-другой не оправдалась. Красная Армия натолкнулась на упорную оборону белофиннов по всей линии Маннергейма. Как назло, врагам помогла природа - стояли жестокие морозы и вскоре просочились слухи, что в госпиталях появились раненные и обмороженные бойцы. Дарья не находила себе места от беспокойства. Ежедневно, с раннего утра, она включала репродуктор в надежде услышать весть о конце этой, так неожиданно ворвавшейся в ее жизнь, войны.
Проходили дни, недели. Дарья по несколько раз в день заглядывала в почтовый ящик, звонила в Ленинград. Писем от сына не было. Тревога ни на минуту не покидала ее.
…Этот день она никогда не забудет. Дарья полночи не спала, но под утро заснула так крепко, что даже не расслышала, как муж и дочка ушли (Константин, обычно, по дороге на службу провожал Свету в школу). Они не стали ее будить, и Дарья проснулась в десятом часу. Впервые за последнее время, настроение у нее было отличное - из-за того ли, что сладко поспала, или из-за солнечного морозного утра. По радио звучал «Турецкий марш» Моцарта, и Дарья, прибирая в квартире, с удивлением поймала себя на том, что подпевает. Это было так неожиданно для нее, что она даже мысленно обругала себя: «Что это вдруг, ни с того, ни с сего, я с утра распелась?» И опять сердце нехорошо сжалось, словно не к добру…
Приготовив обед, она посмотрела на часы - скоро надо было отправляться за Светой. Дарья все еще не решалась отпускать дочь одну, боялась московского бешеного движения. Вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Константин. Как-то, между прочим, спросил, как она себя чувствует. Это было так непохоже на мужа, что Дарья была несказанно удивлена. Он вообще днем никогда не звонил. И почему его, кстати, заинтересовало ее здоровье? Она не успела спросить его, в чем дело, как Костя очень деловито сказал: «За Светой не ходи, я сейчас ее привезу», - и положил трубку.
Звонок не на шутку встревожил. Что случилось со Светой? Почему муж так рано едет домой? Она тут же решила перезвонить, но на другом конце провода было то занято, то не отвечали.
Время тянулось нестерпимо медленно. Наконец, хлопнула входная дверь. Дарья вбежала в коридор и, увидев дочь и мужа живыми и невредимыми, только и смогла произнести: «Слава богу!», но тут же осеклась, вглядевшись в их какие-то странные лица.
Дочь вдруг бросилась к ней и, прижавшись, зарыдала.
- Что случилось? - только и успела вымолвить Дарья. Сквозь плач она услышала одно слово: «Ника», и все поняла.
Муж обнял ее за плечи и отвел в комнату. В то время, как он что-то говорил, Света рыдала у нее на груди. Дарья сидела как истукан, с остановившимся взглядом, ничего не слышала и только повторяла, еле шевеля губами: «Мой мальчик, за что? Мой мальчик…»
Сколько прошло времени с той минуты, как она узнала страшную весть? Внезапно ей ударило в голову: «А мама знает?». «Знает, - ответил муж. - Она мне позвонила, боялась тебе сказать…» И добавил: «Твоя мама - сильная женщина».


                7.


        Дарья безмолвно стала собираться в дорогу. Костя не хотел отпускать ее одну и настоял, чтобы Света поехала с нею. Утром они были в Ленинграде.
Увидав мать в черном, Дарья ужаснулась, как та изменилась. Перед ней стояла совершенно неузнаваемая, сгорбленная старуха с полным скорби каменным лицом. Но даже в горе мать оставалась собой. Тут же вынула из комода пропахшую нафталином черную гипюровую шаль и набросила ее на голову дочери: “Не ходи простоволосой!” Затем, укоризненно кивнув в сторону внучки, спросила: “Зачем дочь-то с учебы сорвала? Завтра же отправь обратно!”
Через два дня приехал  Костя, пробыл с ними день и уехал, забрав Свету. С тещи взял слово, что она вместе с Дашей приедет в Москву.
Мать уговаривала Дарью пойти поставить свечку за упокой души сына.
- Иди сама, - ответила ей Дарья. - А я туда ходить не буду. За что Он его забрал? Что мальчик плохого Ему сделал? Если  в ком и есть вина, то во мне. Но почему он покарал не меня, а ни в чем не повинного, никому дурного не сделавшего. Такого доброго...
- Не богохульствуй, дочь моя, - прервала ее мать. - Ты, я вижу, ничего еще не поняла. Придет время - все поймешь. А перед памятью сына повинись, знаешь сама, - во многом виновата, - жестко сказала она.
И тут Дарья, как будто обезумела и, не отдавая отчета, что говорит, выпалила:
- Пойдешь в церковь, поставь две свечи!
Мать с удивлением быстро обернулась к ней.
- Какую ересь несешь, несчастная! По мне, что ли, вторую?
- Нет, мама, - жестко ответила Дарья. - Вторую поставь по твоему сыну, по нашему Саше!
- Что за глупость ты плетешь? Он где-то там... Ты ведь сама знаешь, что ни он, ни Михаил, писать сюда не могут!
Мать высказала мысль, которая помогала ей жить, ту надежду, которую лелеяла все эти годы. Но Дарью уже ничто не могло удержать, и она все-все рассказала матери. И про возвращение брата и про его арест, и про то, что ее муж, Константин, руководил арестом, и про приговор брату.
Мать все выслушала, не перебивая, сидя в кресле-качалке и зябко закутавшись в черную кашемировую шаль. После продолжительной паузы промолвила:
- Что же ты столько лет молчала, дочь моя, а теперь к одной ране решила добавить другую? А сверху еще солью посыпала - зять-то - душегуб!  О, господи! Прости эту дуреху и ее избранника, а я их простила!
Она трижды осенила себя крестом. А затем, почти беззвучно, добавила:
- Поделом мне... Поделом...
Тут у Дарьи на глаза навернулись слезы, и она, впервые после страшной вести, громко зарыдала, пала пред сидящей матерью и, как в детстве, уткнувшись головой в ее колени, взмолилась: “Если можешь, прости!”
Мать всхлипнула, положила ей на голову руки, начала поглаживать. Молча перебирала волосы. Они сидели и плакали до наступления сумерек. Такого единения душ у них никогда не было и больше не будет.
Назавтра дочь с большим трудом уговорила мать поехать с ней в Москву. В последнее время мама подрабатывала, давая частные уроки французского, и считала, что она не вправе прерывать занятия. “Долг превыше всего”, - всегда повторяла она и была верна своим принципам. Но на сей раз, она уступила доводам дочери.
Перед отъездом Дарья впервые вошла в комнату сына, где каждая вещь напоминала о нем. Казалось, он вышел всего минутку назад. На письменном столе лежала раскрытая книга. Ее Ника читал перед уходом на войну. В углу, на вешалке, висел его спортивный костюм. Дарья взяла куртку в руки и застыла, прижавши ее к груди. Она ощутила родной запах и в изнеможении опустилась на рядом стоящий стул. В этой позе она долго сидела, закрыв глаза, и лишь очнулась, услышав зов матери. Дарья встала, подошла к столу и закрыла книгу. Бальзак, “Человеческая комедия”, прочла она и вышла...
Все эти дни в Ленинграде Дарья почти не спала. По ночам она перебирала в памяти дни, проведенные с сыном, а их было так мало! Все больше она чувствовала вину за недоданные ему в детстве внимание и ласку. Какая она была черствая и эгоистичная! Как с раннего детства могла бросить сына на руки матери, фактически освободив себя от забот! Она вспоминала многие эпизоды из жизни сына, и по мере воспоминаний, горечь все более нарастала. Она как бы старалась сделать себе еще больнее.
... Вот он, совсем маленький, не хочет ее отпускать, плачет, а она с силой отрывает ребенка от себя и передает няне... Или, когда сын со слезами на глазах упрашивал ее еще побыть с ним  в деревне, а она, заскучав, скорее сбежала в Ленинград... Или, как, приехав в Москву, уже подростком, просил сводить его в зоосад, а она, ссылаясь на занятость с маленькой сестренкой, все откладывала поход. И только когда Свете было годика три, они всей семьей отправились туда. И, как теперь ей стало ясно, это было не ради Ники, а ради Светы. А там малышка, устав, раскапризничалась, и, не смотря на то, что сын умолял побыть еще немножко, она настояла на возвращении домой. А как он был счастлив, когда спустя некоторое время, пошел в зоопарк уже с Сергеем и потом взахлеб рассказывал об увиденном! И эту радость подарила ему не она!.. А совсем недавно, в последний приезд, он вдруг решил, что забыл в вагоне поезда книгу, взятую в библиотеке. Ника очень расстроился, а она обозвала его растяпой и разиней. Сын обиделся. Книга потом нашлась - ее припрятала бабушка. А она не нашла нужным извиниться...
Даша ночи напролет бичевала душу, постоянно осознавая, что вспять ничего не вернуть... Самой страшной была последняя ночь в отчем доме. К мукам утраты прибавилась еще одна заслуженная боль - угрызения совести за сегодняшний, ужасный поступок. Как могла она добавить матери еще страданий - рассказать о гибели ее младшего сына, видя и зная, как та переживает потерю выросшего у нее на руках любимого внука, единственную ее надежду и опору! А ведь неоднократно давала себе зарок: ни за что не говорить матери всей правды. Мало того, что в неурочный час преподнесла страшную весть, так еще один клин вбила между матерью и зятем, а ведь мама не заслужила подобной подлости, ведь она всю свою жизнь оберегала дочь от житейских тягот, а если в чем укоряла, то за дело и только во благо. Узнав о гибели внука, мать нашла в себе силы позвонить не ей, Даше, а на службу зятя, попросила подготовить жену к страшному удару. Мать даже в такие минуты думала о ней, а она...
Перед рассветом Дарья задремала. Проснулась от шума за дверью. Прислушавшись, узнала голоса соседей. За все время пребывания у мамы она их не встречала. Во всей квартире стояла такая тишина, что, казалось, в ней нет ни души. Лишь сейчас соседи напомнили о себе.              
Дождавшись пока смолкли голоса, Дарья прошла в ванную. Выйдя из нее, она столкнулась с матерью, которая сказала: “Приберись и иди на кухню. Там тебя ждут”.
На кухне вокруг накрытого стола собрались обе соседские семьи с повзрослевшими детьми, которых Дарья еле узнала. Ее ждали, чтобы помянуть покойного. Сколько добрых и хороших слов было о нем сказано! Сколько тепла и неподдельного сочувствия ощутила она! Скованность первых минут быстро прошла, и все еще долго сидели, как большая дружная семья.
Дарья была благодарна им от души. И ей даже стало как-то неловко при воспоминании, как в былое время ее раздражало все связанное с соседями. Вспомнила и тот день, когда, если б не они, могла бы погибнуть.
Прощаясь, все наперебой твердили, чтобы Мария Семеновна спокойно гостила в Москве, что за квартирой и цветами присмотрят.
Дарья очень боялась встречи матери с мужем. Но мать повела себя тактично, как будто бы ей ничего не ведомо. В доме царили чистота и порядок. Костя, с присущей ему педантичностью, прибрал везде, даже навел порядок в кухонных шкафчиках, где у Дарьи был почти хаос. Ей в подарок он купил “Чудо-печку”, и Света самостоятельно, без папиной помощи (как заявила она), испекла к их приезду бисквит.
Дарья расцеловала родных и, сославшись на жуткую усталость, ушла в спальню, где дала волю слезам. Внимание и забота семьи еще больше разбередили душу.
Война, унесшая сына, завершилась победой Красной Армии. Карельский перешеек стал советским. На карте СССР появились названия новых городов. Но какой ценой!
Каждый горе переносил по-своему. Мама, всегда деятельная и недовольная окружающим миром, стала ко всему равнодушной. Теперь она могла сидеть часами молча, уставившись в одну точку, не обращая внимания на домашних. Никого не одергивала, не делала замечаний и не навязывала своего мнения. Единственным ее развлечением стал пасьянс, который она бесконечно раскладывала по вечерам.
Дарья же, наоборот, старалась заглушить боль работой. Никогда не любившая домашние дела, с раннего утра она принималась за уборку, стирку, глажку, мытье полов. То, что раньше вызывало отвращение, теперь стало необходимостью. Она могла часами драить и без того чистый унитаз, с остервенением натирать паркет и наводить порядок в шкафах. Работа спасала ее от желания завыть, как раненая волчица. Боль не проходила, но постепенно растворялась и углублялась в душе, подарив скорбные морщины в углах рта. Дарья уже не была той жизнерадостной и беспечной Дашенькой с обворожительными ямочками на щечках, дарящей всем улыбки и обожаемой всеми, кто ее знал. Она стала молчалива, замкнута, а ее зеленые глаза с прищуром утратили свой блеск.
Света вела себя тише воды, ниже травы, что было совершенно ей не свойственно. Всегда шумная, голосистая, она даже по телефону с подружками говорила шепотом, как говорят, когда в доме есть смертельно больной. Дочь заметно повзрослела и старалась изо всех сил порадовать мать: тщательно прибирала свою комнату, спешила убрать со стола и помыть посуду, словом делала все, чего раньше старалась избегать.
Муж заметно изменился, перестал пикироваться с тещей, сменив свой, так раздражавший ее ироничный тон на уважительное внимание. Он даже перестал насвистывать в доме, зная, как Мария Семеновна к этому относится.
Дашу же окружил неподдельной лаской и заботой. И если раньше ей казалось, что муж охладел к ней, что она перестала быть ему интересной, то теперь уже не было сомнений в его настоящей любви и преданности.
На сей раз, мама гостила довольно долго. Дарья уговаривала ее побыть еще, чувствуя, как той страшно возвращаться в осиротевшую квартиру. Но с наступлением весны мать более невозможно было удерживать, заспешила к своим ученикам, боясь их подвести.
Постепенно жизнь вошла в обычную колею, с той лишь разницей, что ничего не радовало Дарью, а сердце всегда тоскливо сжималось, когда взгляд падал на фотопортрет сына на стене.


                8.


... Однажды Костя огорошил ее известием: они вдвоем едут отдыхать в Крым. Как о решенном вопросе: «Света поедет в Ленинград, - и ей будет интересно, и бабушке веселей». Дашины возражения ни к чему не привели, и в июле они отправились к морю.
Впервые попав на юг, Дарья была в восторге от всего увиденного. На курорте к ней неожиданно вернулось давно утраченное чувство уверенности в себе, свойственное интересным женщинам. Высокая, изящная, с золотой тяжелой косой на гордо посаженой голове, она часто ловила восхищенные взгляды мужчин. Но эти взгляды были ей безразличны и не приносили, как в былое время, удовлетворения. Муж же ревниво реагировал на них. В душе он явно гордился впечатлением, производимым женой, но внешне проявлял неудовольствие и неоднократно говорил Дарье: “Не смотри направо! Ну что этот горбоносый уставился на тебя, так и хочется дать ему по глазам!” Дарью это забавляло, и она в ответ шутила: “Ну, зачем по глазам, лучше по носу, авось выпрямится”. А если с ней заговаривали в его отсутствие, тут уж не обходилось без упрека: “И чего они вокруг тебя вьются? - допытывался Костя. - Ты их притягиваешь, как магнитом. Ни на минуту нельзя оставить одну!” - бубнил он. А Дарья смеялась в ответ: “Костик, уж я тут не при чем. Да и мне не до них. А будешь ревновать - уеду!” Но муж не унимался и уводил ее подальше от соблазнителей.
Отдохнувшие, загоревшие и посвежевшие, они вернулись в Москву. Тут их уже ждали бабушка и дочь, полная впечатлений от Ленинграда. Бабушка водила ее в Эрмитаж, Русский музей, возила в Петергоф. Света часами могла рассказывать об увиденном.
Вскоре к ним ненадолго заглянули сын Константина Сергей с женой, которая была в “интересном положении”. Костя был счастлив: он скоро станет дедом!
Постепенно, боль в душе Дарьи стала притупляться. Жизнь дарила маленькие радости и огорчения, а повседневные заботы незаметно вытесняли укоры совести и думы о безвозвратной утрате. Но в душе ее поселилась тревога, которая с каждым днем нарастала. Боязнь грядущей войны стала как навязчивая идея. Она отравляла жизнь.
Настало действительно тревожное время. Почти каждый выходной день начинался учебной тревогой. По правилам, все были обязаны захватить противогазы и быстро направиться в бомбоубежище. Постепенно люди привыкли к учениям и с нетерпением ждали отбоя.
По несколько раз в день по радио звучала песня: “Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!”... Хотя страна и жила в ожидании грядущей войны, но, казалось, народ верил, что Сталин ее не допустит. Вот и Костя старался успокоить Дашу, смертельно боявшуюся надвигающейся опасности.
- Поверь, - говорил он ей. - Товарищ Сталин все делает для того, чтобы избежать войны.
Он показывал фото в газете:
- Вот товарищ Молотов рядом с Риббентропом. Мы заключили с Германией пакт о ненападении.
- Но они уже оккупировали всю Европу, - возражала Дарья. - Стоят у наших границ. Я очень боюсь войны. Как уберечь Свету - вот о чем все мои мысли...
- Не глупи, войны не будет! Мы сильны как никогда, и Красная Армия может дать достойный ответ любому агрессору. Так что не волнуйся, живи спокойно - никто не отважится на нас напасть.
Его вера передалась Дарье, и она на время успокоилась. Но Константин в последнее время стал часто отлучаться в командировки на границу - то в Западную Украину, то в Западную Белоруссию. В это время тревога опять змеей заползала в душу, и Дарья, в отсутствие мужа, почти все ночи напролет не спала, охваченная тревожными мыслями. Когда же он был рядом, она забывала о своих страхах, вновь уверенная в том, что он ее не обманывает и для волнений пока нет оснований - в ближайшее время войны не будет.
Уверенность была настолько сильна, что нагрянувшая война для всех стала большой неожиданностью. Не исключением была и Дарья.
Война застала их на даче под Москвой. Мама гостила у них. Варила варенье, а по вечерам раскладывала свои любимые пасьянсы, удивляя зятя, который никак не мог взять в толк, как можно столько времени проводить в раздумьях над картами. Светка с ватагой мальчишек носилась поблизости, устраивая шумные сражения. А Дарья, по обыкновению, большую часть времени проводила, уткнувшись в очередную книгу.
Был канун выходного дня. Всей семьей они пошли в кино. Смотрели фильм “Профессор Мамлок” о бесчинствах фашистов в Германии. Фильм оставил в душе нехороший осадок и навеял тревогу. Домой возвращались в молчании, в каком-то подавленном настроении. Но вскоре Светка всех растормошила, заставив играть в “дурака”. После ужина она с бабушкой отправились спать, а Дарья с мужем остались сидеть на веранде. Был теплый летний вечер. С соседней дачи доносились звуки патефона. Популярная певица пела: “Саша, ты помнишь наши встречи?..” Константин наклонился к Дарье и, заглядывая ей в глаза, задал тот же вопрос. “Помню, помню, мне не забыть их никогда...” - рассмеялась она в ответ. Это был последний мирный вечер.
На рассвете их разбудил вестовой. Константин, вскрыв пакет, тотчас уехал в Москву, на прощанье шепнув Дарье: “Все обойдется. Собирайся спокойно домой, за вами заедут». В первое мгновение Дарья не придала значения раннему отъезду мужа. Она привыкла к его неожиданным командировкам, ночным вызовам, непредвиденным отлучкам. Спросонья решила, что опять начинаются какие-то учения, и уже приготовилась продолжить сон, как внезапно до нее дошла реплика мужа, оброненная на прощанье. Что означает “все обойдется”? Почему надо уезжать с дачи, если они собирались пробыть здесь почти все лето? Вспомнила озабоченное лицо мужа, когда он читал депешу, его стремительные сборы и поняла: случилось что-то очень серьезное.
Через два томительных часа прибежала соседка по даче с дурной вестью: ночью бомбили Киев, идут бои на границе. То, чего так боялась Дарья, произошло. Но в приход войны не хотелось верить. Может это конфликт, и его уладят? Не нужно верить слухам, - старалась она успокоить себя. Но в полдень радио подтвердило страшную новость: началась война.
Мама тут же засобиралась в Ленинград. Как ее ни уговаривали, она настояла на своем, и на следующий день Дарья ее провожала. Расставались с тяжелым сердцем. Что-то ждет впереди? Хотя внешне обе старались сохранять спокойствие и подбадривали друг друга: скоро все образуется.
Уже стоя у вагона, Дарья ощутила мучительную стесненность в груди от мысли, что, быть может, видит мать в последний раз. Она испугалась этого кощунственного предчувствия и постаралась тут же его прогнать, мысленно обругав себя “бессердечной вещуньей”.
На вокзале было много народа. Стояли теплушки, куда грузились новобранцы. Молоденькие красноармейцы стайками толпились на перроне. Кругом сновали озабоченные женщины, разыскивая своих родных: мужей, сыновей, братьев, отправляющихся на войну. Шум, гам, сутолока. Крики: “Ваня, пиши!”, “Коля, береги себя!” Эти, уезжавшие на фронт юные ребята разбередили еще не зарубцевавшуюся рану. Она ведь сына не провожала, не успела сказать напутственные слова, не поцеловала... И теперь, глядя на эти безусые, славные мальчишеские лица (пожилых она не замечала), Дарья беззвучно шептала: “Да храни вас Бог! Возвращайтесь живыми!”
Константин с первых дней войны редко появлялся дома. Дарья его не видела неделями. Он забегал переодеться, иногда спал несколько часов и опять исчезал.
Сводки с фронта все тревожнее. Ежедневно радио сообщало, что “после ожесточенных боев с численно превосходящими силами противника, были оставлены следующие населенные пункты...” Сначала шли незнакомые названия сел и городов, но скоро замелькали Брест, Львов, Минск...
Москва преобразилась. Еще недавно веселая и нарядная, она стала неузнаваемо строгой и суровой. Глаза города - окна домов были заклеены крест-накрест белыми полосками бумаги. По улицам везли огромные, пузатые стратостаты воздушного заграждения. Даже солнце, казалось, светило менее ярко, как прежде. В вечерние часы город погружался в кромешную тьму. Неукоснительно соблюдались правила светомаскировки. В каждом доме дежурные следили, чтобы ни одна, даже маленькая полоска света не виднелась из окна. Дарья дежурила, как и все, с той лишь разницей, что рядом с ней все тяготы дежурства несла и дочь. Отпускать ее одну в метро, служившее бомбоубежищем, Дарья не хотела. Несколько раз Света поднималась с нею на крышу во время налета и наблюдала за огромными лучами прожекторов, ощупывавшими небо. Это было жуткое и одновременно феерическое зрелище. Где-то поблизости били зенитки. На соседний дом упали зажигательные бомбы. Света на удивление ничуть не боялась и была горда участием в дежурстве. Дарья же все это время пребывала в нервном напряжении, беспокоясь за дочь. О себе она не думала.
Немцы рвались к Москве. Налеты фашистских самолетов участились. Началась массовая эвакуация. Ежедневно кто-либо из знакомых и соседей покидал столицу. В редкие свидания с мужем он уговаривал ее уехать. Дарья упрямо отказывалась, уверяя его, что врага вот-вот остановят, и не будет необходимости уезжать. На самом деле ей было просто страшно расстаться с мужем. Здесь, в Москве, она, хоть редко, но видела его.
От мамы не было вестей - Ленинград был в кольце осады. Пришло письмо от Сергея, написанное в первые дни войны, когда он отправился на фронт. Письмо шло больше двух месяцев. Где он сейчас?
Москва стала настоящим прифронтовым городом. Дарья была в смятении. Ей казалось, что, уехав из Москвы, она может всех растерять. Нет, нет, Москву не сдадут, скоро фрицев погонят восвояси, и все образуется... надо только набраться терпения и ждать - так она успокаивала себя.
В одну из очередных тревог, направляясь дежурить на крышу, Дарья с дочерью были остановлены на площадке у чердачной лестницы старшим дежурным. Благообразный старичок с противогазом через плечо и красной повязкой на рукаве телогрейки, преградил им дорогу.
- Вы, гражданка, проходите, - обратился он к Дарье. - А ребенка я на крышу не пущу, ей место в убежище. Вы кто ей?
- Я - мать, - ответила опешившая Дарья. - Пропустите, пожалуйста, она всегда дежурит со мной. Я ее одну в метро не пущу.
- Интересно, в убежище она ее одну не пустит, а под бомбы - можно! Вы не мать, а эгоистка! - убежденно сказал старичок.
Тут Света юркнула под лестницу и, стоя уже у него за спиной, заявила:
- Пока вы ругаете мою маму, на крыше на нашем участке некому тушить зажигательные бомбы. Так что, мама, пошли!
- Ты что тут раскомандовалась? Кто ты такая, пигалица? - возмутился старичок.
- А я, Светка, - фельдмаршал! - ответила дерзкая девчонка и сиганула вверх по лестнице.
Старший дежурный фальцетом закричал Дарье:
- Товарищ Фельдмаршал! Остановите девочку!
Хотя настроение было далеко не веселое, а ситуация достаточно серьезной (били зенитки, слышался гул немецких юнкерсов и мессершмидтов), Дарья не удержалась от смеха.
- Наша фамилия - Суворины, - пояснила она. - А дочь мальчишки в школе прозвали “фельдмаршалом”, понятно? И она права, мое место сейчас на крыше. Пока мы препираемся, всякое может произойти... А за заботу спасибо. Больше я на крышу ее не пущу, даю слово. 
Все дежурство у Дарьи из головы не выходили слова старика: “Вы не мать, а эгоистка!” Конечно, он прав. Ей казалось, что если Света рядом, с ней ничего страшного не случится. Но фактически, она рисковала жизнью дочери в угоду своему спокойствию. Эта мысль ошеломила и испугала ее. Тут же, на дежурстве, Дарья дала себе зарок, что увезет Свету из Москвы.
Буквально через пару дней она с дочерью отправилась в эвакуацию. Уезжая, взяла с мужа слово, что тот постарается каким-то образом помочь матери уехать из Лениграда.
Прощаясь с Константином, Дарья и помыслить не могла, что в ближайшее время он отправится через линию фронта, будет сражаться с врагом в партизанском отряде; что мама погибнет в блокадном Ленинграде; что в Москву они вернутся через долгие три года...


                9.


        Поезд тащился на восток бесконечно долго. Большей частью простаивали в пути, пропуская встречные эшелоны с танками, орудиями, с теплушками, набитыми отправлявшимися на фронт красноармейцами. Наконец, почти через месяц, они выгрузились в пригороде Куйбышева, на станции Безымянка. Здесь расквартировали семьи комсостава.
Дарью с дочерью поселили в бараке, недалеко от военного завода. Отопление в бараке было централизованное, и зимой они не мерзли. Привычных удобств не было. Туалет и умывальник располагались в конце длинного коридора. Почти всегда не было воды. За ней приходилось ходить к колонке, через квартал таких же бараков. Особенно доставалось в сильные морозы: колонка обрастала льдом, и подступы к ней превращались а каток.
Кухня в бараке была на двадцать четыре семьи; для Дарьи, естественно, места не нашлось. Варить приходилось в комнате, на отгороженном занавеской столике. В редкие дни, когда давали свет, пользовалась электроплиткой. В остальное время она готовила на керосинке, которая изрядно чадила. Постепенно Дарья с дочкой привыкли к такому быту, успокоившись тем, что у них почти рай по сравнению с лишениями на фронте и в блокадном Ленинграде.
Дарья сразу устроилась работать на оборонный завод, машинисткой в конструкторском бюро. Светлана продолжила учебу в школе. Они не голодали. На заводе систематически отоваривали продовольственные карточки. Ежедневно Дарья получала шестьсот граммов хлеба, а Света - четыреста. Крупы, сахар и жиры, хоть и в небольших количествах, но все же они видели, а вот с мылом была беда. Одного куска хозяйственного мыла, который им выдавался на месяц, явно не хватало. Дарья замучилась со своими волосами. Длинная, густая коса требовала ухода. Первое время спасал разбавленный уксус, которым она споласкивала волосы. Но, когда его не стало, на голове после мытья оставалась какая-то пакля из волос, которую невозможно было расчесать. В один такой момент, измучившись вконец, Дарья заплела мокрые волосы в косу, взяла ножницы и отрезала. Бережно уложила косу на полотенце, а когда та высохла, спрятала в чемодан. И только тогда, когда, захлопнув чемодан и задвинув его под кровать,  она провела рукой по голове, Дарья ужаснулась. “Боже, что я наделала!? Что скажет Костя, когда вернется с войны?”
...В том, что муж вернется, она была абсолютно уверена. Иначе и быть не могло. Каждый день она мысленно молилась, чтобы с ним ничего не случилось... А вестей от Константина не было уже почти год.
Мама осталась в окруженном Ленинграде. Дарья все время бичевала себя за то, что не смогла в начале войны удержать мать в Москве, не проявила настойчивости. Но кто мог тогда предполагать, что война будет такой долгой и жестокой?
...Однажды в коридоре заводоуправления она встретила мужчину в белом овчинном полушубке, пыжиковой ушанке и белых же фетровых, отороченных кожей, валенках. Весь его облик говорил о довольствии, добротности им занимаемого положения. Проходя мимо Дарьи, он внимательно и с любопытством взглянул ей в лицо. В его фигуре и осанке было что-то очень знакомое. Дежа вю.
Вскоре она опять столкнулась с этим странным пожилым мужчиной. Тот неуверенно окликнул ее по имени. Дарья подняла глаза, их взгляды встретились, и в тусклом освещении  коридора она узнала его. Перед нею стоял мамин кузен Юрий.
Сколько времени прошло, сколько воды утекло после той последней, роковой встречи!
Он, естественно, постарел, погрузнел, голова оделась благородной сединой. Но все так же была полна обаяния его улыбка, когда он раскрыл объятия, чтобы по-родственному обнять дочь своей любимой кузины. Юрий излучал неподдельную радость от встречи с родной душой и засыпал ее вопросами о матери, сыне. Узнав о гибели Ники и о том, что Мария осталась в Лениграде, искренне, как показалось Дарье, огорчился. Однако, быстро спохватился, сказал, что спешит к большому начальству на доклад и, попросив прощения, удалился. Он взял у Дарьи адрес, обещая завтра же зайти после работы.
В первые минуты Дарья испытала какую-то неловкость, и даже смятение, когда вспомнила, что было между нею и кузеном, и каковы были последствия ее легкомысленного поступка. Но его участие и искренняя радость от встречи с родным и близким человеком передались и ей, и она даже обрадовалась, что здесь, на чужбине, оказалась рядом родственная душа. А то, что было когда-то, в другой жизни, давно быльем поросло, и об этом не к чему вспоминать.
Так думала Дарья, готовясь к встрече с кузеном. Он оказался весьма влиятельным человеком. В тяжелое голодное время, он заведовал на заводе общепитом, то есть, буквально, “сидел на хлебном месте”. Отсюда - его лоск, в придачу к природной импозантности. 
Назавтра Юрий явился точно в назначенное время, с пухлым кожаным портфелем, из которого тут же стал извлекать: пару банок американской тушенки, пачку сахара-рафинада, пару пачек галет, пакет чая, две банки сгущенки и, наконец, бутылку водки. Дарья с дочерью во все глаза смотрели на все это неслыханное, бесценное богатство, предвкушая роскошное пиршество. Кузен вел себя как обычно шумно, по-свойски развязно, и этим явно, с первой же минуты, не понравился Свете. Дарье он бесконечно отпускал комплименты. Правда, только однажды, отметил, что срезав косу, она лишилась своей индивидуальности, но тут же исправил оплошность, заявив:
- Как говорится, «во всех нарядах, ты, душечка, хороша!». А эта прическа тебе весьма к лицу и делает тебя, Дашутка, еще загадочней.
И тут же обратился к Свете, спросив, есть ли у нее подруги. Вынув красненькую купюру в тридцать рублей, он протянул ее девочке со словами:
- Возьми какую-нибудь подружку и пойди в клуб. Там сегодня отличный фильм «Фронтовые подруги», а мы тут с мамой покалякаем…
Этот тон и взгляд, которым он одарил Дарью, взвинтили ее настолько, что она схватила протянутые дочери деньги и засунула их в портфель. Затем туда же с необыкновенной быстротой стала укладывать и яства, которые так недавно под их восторженные возгласы были водружены на стол. Все это Дарья делала, приговаривая:
- Во-первых, Света никуда не пойдет. Во-вторых, дорогой кузен, забирай свои гостинцы и отнеси их своей семье. Рада была повидаться, а с тем и до свидания, - закончила она, подавая полушубок.
- Ты что, Дарья, белены объелась? - искренне удивился Юрий, вставая. - Не хочешь - как хочешь.
Дарья стояла, отвернувшись к окну, и ждала его ухода. Он оделся, взял свой портфель и уже в дверях громким шепотом сказал:
- Знай, кузина, - ты дура! Загнивай в своем клоповнике. А ведь могла бы жить в хоромах и купаться в молоке и масле!
Дарья ничего не ответила. Прошла к двери и заперла ее за Юрием на ключ. Потом, увидев, как ошеломленная дочь стоит истуканом у стола и крепко прижимает к груди банку сгущенки, начала безудержно хохотать. Света, опомнившись, стала ей вторить. Отсмеявшись, Дарья отобрала у Светы случайно спасенное ею лакомство и сказала, что следовало бы и эту банку отправить ему вдогонку, но та ей возразила:
- Обойдется! Жаль только, что всю тушенку унес, она, наверно, была вкусная, - и облизнулась для убедительности. А потом подошла к Дарье, обняла ее и прошептала заговорщицки на ухо: “Ты, мамуля, молодец у меня. Люблю!” И, вдруг, засмущалась своей откровенности. А у Дарьи неожиданно защипало в глазах от навернувшихся слез, а на сердце стало тепло и светло. Ох, как давно она не испытывала подобных чувств! Она обхватила ладонями любимую мордашку и осыпала ее поцелуями.
...Тяготы войны Дарья переносила стойко, без жалоб и сетований. Да и жаловаться было некому. Родных и близких рядом не было, а приобретенные приятели и соседи были в таком же, а порой и в более худшем положении, чем она. Все ее помыслы и заботы были о дочери. Если бы не Света, ничто не удержало бы ее тут, в тылу.
Утро начиналось у репродуктора. Что за вести принесет сегодня эта черная тарелка, висящая в углу на стене? Ужас охватывал от мысли, что немцы уже рвутся к Волге. Где муж, что с ним, почему нет писем? Быть может, не получил ее письмо с адресом? Мама в окруженном Ленинграде... Света успокаивала, уверяла, что бабушка, наверно, эвакуировалась и живет, возможно, неподалеку от них. Дарья схватилась за эту ничтожную соломинку и отправила в Бугуруслан, в Переселенческое управление письменный запрос. Но оттуда прибыл отрицательный ответ: среди эвакуированных таковая не значилась. От Сергея с фронта тоже давно не было известий. Единственно с кем Дарья вела переписку, была невестка, жена Сергея, которая жила в Омске. Ольга звала их к себе, но Дарья решила не трогаться с места. Уж больно страшила ее дорога, да и Куйбышев все же ближе к Москве, а в то, что не за горами тот день, когда они вернутся домой, она верила всей душой. 
Внешне Дарья очень изменилась. Похудела, лицо заметно посуровело, исчезли ямочки на щеках, а две скорбные морщинки у рта, появившиеся после гибели сына, стали глубже и выразительнее. Да и прическа, вернее отсутствие оной, не украшала ее облик.
Дочь же заметно подросла и выглядела гораздо старше своих лет. Девочка была очень активная, успевала везде - и прилично учиться, и участвовать в художественной самодеятельности, и иметь множество общественных нагрузок в пионерской дружине. Кроме всего прочего, она посещала госпиталь, помогала ухаживать за ранеными бойцами.
Когда Дарья была на работе, в их небольшой комнате набивалось порой столько ребят, что им негде было разместиться и некоторые усаживались на полу. Они то занимались выпуском стенгазеты, то что-то репетировали, а, заодно, сметали все съестное, что попадалось под руку. Частенько, вернувшись домой, Дарья заставала большую компанию. В комнате царил страшный бедлам, сотворенный ребятней. Как только она появлялась на пороге, все кидались наводить порядок, но Дарья их останавливала: “Ничего, ничего, продолжайте свои дела! А я сама справлюсь”. Когда же детвора уходила, выяснялось, что съеден весь суп, а от хлеба осталась маленькая горбушка. Но она никогда не делала дочери по этому поводу замечаний. Наоборот, была очень рада, что та выросла доброй и хорошей и, как видно, пользуется любовью и уважением сверстников. И, когда Света начинала просить прощения за то, что не заметила, как съели все и забыли ей оставить, Дарья успокаивала дочь, уверяя, что не голодна и сегодня, как раз, в заводской столовой очень хорошо и сытно поела...
Наконец, фашистов разгромили под Сталинградом. Почти ежедневно Левитан своим неподражаемым голосом сообщал об освобождении наших городов. Пришла радостная весть от Ольги. Она получила письмо от Сергея! Оказывается, он со своей ротой попал в окружение. Когда прорывались к своим, Сергей был ранен и сейчас находится в госпитале в Чкалове. “Какое счастье, что Сережа жив!” - думала Дарья. Как бы радовался Костя, узнав об этом! Но где муж и что с ним, она не ведала, хотя в душе жила даже не надежда, а уверенность, что очень скоро он даст о себе знать...
Ранним зимним утром наступил незабываемый момент: радио объявило о снятии блокады с Ленинграда. Дарья плакала и смеялась от счастья. Кончились их страдания.
В душе теплилась надежда, что мама жива и скоро откликнется на ее телеграммы и письма. Дарья жила в ожидании. Но проходили недели, месяцы, а ответа не было. По несколько раз в день она заглядывала в почтовый ящик, ожидая и боясь вестей о муже и матери.
И вот, одним летним, солнечным днем она достала конверт с родным, таким знакомым, почерком. Счастью не было границ. “Жив! Жив! Жив!” - повторяла Дарья, перечитывая десятки раз коротенькое письмецо. Из него она узнала, что почти три года ее Костя сражался в партизанском отряде, а сейчас он в Москве и ждет вестей от них! Теперь она считала дни в ожидании встречи с мужем. И вот, в конце 1944 года, настал день, когда Дарья с дочерью отправились домой в Москву.


                10.


Ей все не верилось, что это наяву, что уже позади годы одиночества, что еще день-другой, и она увидит своего Костю. Ей казалось, что поезд едет слишком медленно, слишком долго задерживается на остановках. Время ползло улиткой. Но вот и Москва! Они дома!
Хотя еще шла война, ощущалось приближение победы. Ежедневно гремели салюты. Вот и в тот вечер, когда они вошли в свою квартиру, за окном расцвело небо, и раздались залпы салюта. Дарья радостно закружила Свету по комнате, приговаривая: «Это салют в нашу честь! Мы вернулись! Ура!» Но, вдруг, она остановилась, мысленно одернув себя: «Чего это я? Война еще не кончена, льется кровь. И что с мамой, где она? Хотя, слава Богу, Костя жив и, как видно, ждет их».
В квартире все говорило об этом. Как и всегда, каждая вещь была на своем месте. Окна тщательно вымыты, ни следа от наклеенных бумажных полос. Чистота - ни пылинки. «Боже, какой у меня заботливый муж, - подумала Дарья. - Скорей бы пришел, как я истосковалась!» Она с нетерпением и трепетом в душе ждала этого момента - возвращения домой и встречи с любимым.
Но встреча произошла совсем не такая, какой Дарья ее представляла.
Скоро с шумом распахнулась дверь и с возгласом: «Где тут моя дочь?! А ну, покажись!», - вошел он, ее Костя. Светка выбежала в коридор и повисла у него на шее. Отец схватил дочь в охапку, принялся целовать. «Ух, какая вымахала тяжеленная деваха!» «Ну, здравствуй, жена!», - обратил он свой взор к Дарье и, как-то неуклюже прижав к своему плечу, поцеловал в висок.
В первые несколько минут, как Костя вошел в квартиру и здоровался с дочерью, Дарья пребывала в каком-то оцепенении. Она оторопела, не узнав мужа. Он заметно постарел, обрюзг и погрузнел, на обветренном лице проступили глубокие морщины, а шевелюра с большими залысинами, словно инеем, покрылась сединой. Но больше всего поразили его глаза. Раньше Костю отличал ясный, открытый взгляд. Теперь же он стал каким-то ускользающим, потухшим, несмотря на кажущуюся бодрость.
Константин все восторгался дочерью. Говорил, что она очень выросла, повзрослела, из гадкого утенка превратилась в чудесную лебедушку. Забросал вопросами: «Как доехали? Видели салют?», сетовал, что не получил телеграмму и не смог их встретить. Телеграмма или затерялась в пути, или ее кто-то перехватил (впоследствии, Дарья уверовала в последнее).
Лишь потом, когда муж рассказал о своей «одиссее», и о том, что ему пришлось испытать за время разлуки, Дарья поняла, почему он так изменился.
По заданию штаба партизанского движения он с группой бойцов с самолета был заброшен в тыл врага. Неудачно «приземлился» на дерево, пытаясь выпутаться из стропил парашюта, вывихнул ногу. На земле их ждала засада, он даже не успел вынуть наган, как был пленен. К счастью, из плена удалось бежать. В этом ему помогла «хорошая дивчина» - Наталья, с которой он на днях познакомит ее, Дарью, и надеется, что они подружатся…
Константин продолжил рассказ, как блуждали по селам, пока, наконец, не натолкнулись на нужных людей, которые отвели их к партизанам. Вскоре в бою погиб командир отряда, и он, Константин, заменил его.
Так они сражались с оккупантами, совершая длительные рейды по лесам Брянщины и Белоруссии, пока не соединились с войсками наступающей Красной Армии. Многие бойцы стали в ряды действующих войск и продолжают бить врага, а его отозвали в Москву.
На груди мужа красовался орден Красной звезды. Света не отходила от отца ни на минуту. Видно было, как она горда и зачарована этим повествованием.
Для Дарьи теперь тоже многое объяснилось. И его долгое молчание и, мягко говоря, прохладная сдержанность при встрече. «Как много он пережил!», - мысленно старалась оправдать его поведение Дарья.
Засиделись заполночь. Дарья слушала, не перебивая. Наконец, не выдержала и решилась спросить о матери. Ведь ей ничего не известно, удалось ли вывезти маму из Ленинграда, или же она осталась в блокадном городе? Дарья неоднократно спрашивала об этом мужа в письмах, но тот отмалчивался. Теперь же поведал, что сразу после отъезда семьи, отправил в Ленинград сотрудника с заданием вывезти тещу, но та ответила категорическим отказом. “Родилась в Питере, здесь и умру. Передайте зятю мою благодарность за заботу. Пусть бережет себя и семью», - так она закончила свою безапелляционную тираду, и закрыла перед посланцем дверь. Обескураженный, тот вернулся в Москву, так и не выполнив поручения...
Дарья ни на йоту не усомнилась в правдивости услышанного. Как это было похоже на мать! Слушая повествование мужа, Дарья подумала, что, быть может, если бы она сама, или, в худшем случае, Костя, приехали за нею, мама вняла бы их доводам и эвакуировалась... Тут Дарья насторожилась от того, что муж вдруг умолк и, уставившись взглядом куда-то поверх ее головы, стал что-то деловито извлекать из кармана кителя. Затем негромко произнес: “Крепись, ведь ты всегда была сильной. Мария Семеновна погибла”.
В сердце Дарья вдруг ощутила зияющую пустоту. Мамы нет! Она сидела, согнувшись, поддерживая руками разом отяжелевшую голову, в которой молотком стучало: “Мамы нет. Ее нет. Нет”. Дарья почувствовала себя страшно одинокой, осиротевшей, беззащитной. Захотелось прижаться к мужу, как когда-то прижималась к материнской груди, почувствовать ласковые ладони, которые погладили бы по голове, утерли струящиеся по лицу соленые слезы. Но она сидела, словно пригвожденная к месту, почему-то не решаясь этого сделать... Вдруг спохватилась: “А откуда тебе известно, быть может...” Но Костя подал ей письмо, которое держал в руках, почему-то все время разглаживая. Письмо было от Юли, дочери соседки Клавдии. Она сообщала, что Мария Семеновна скончалась в декабре 1942 года. Юля описывала, как мама стойко переносила лишения, поддерживала всех, как заставляла рубить мебель и ею топить “буржуйку”. Сама Юля работала на заводе, и только раз в неделю могла приходить домой. Ее мать, Клавдия, умерла за несколько дней до кончины Марии Семеновны и их похоронили в одной могиле. Только благодаря хлебным карточкам, оставшимся от усопших, Юля смогла выжить. Также в письме она писала, что незадолго до смерти, Мария Семеновна просила кое-что передать дочери. “Так что приезжайте, я Вам все отдам и расскажу подробно, писать мне об этом очень тяжело”...
С этим письмом Дарья просидела почти до рассвета, вспоминая и оплакивая мать. Она даже не заметила, как муж вышел из кухни и отправился спать, а ее прямо за кухонным столом, сморил сон. Проснулась где-то в пятом часу утра. От сидения затекли ноги, болела голова. Еле передвигаясь и стараясь не шуметь, она улеглась на диване, но уснуть уже не смогла. Сейчас Дарья поняла, что опустошена и разбита не только известием о кончине матери, но и странным, ни на что не похожим поведением Константина. Она совершенно иначе представляла себе их встречу, после всего, что пришлось им пережить.
Действительность была ошеломляющей. Как он мог в первый же день их встречи, дать это письмо, зная его содержание! Это оплошность, или бессердечие? Неужели, настолько очерствел на войне? Да, он не любил свою тещу, но она ведь ее, Дарьи, мать, и дорога ей... Как он мог, сразу при встрече, после такой долгой и тяжелой разлуки, отдав письмо со страшной вестью, отправиться спать?!
Дарья почувствовала озноб, сняла в темном коридоре с вешалки пальто и укрылась им. Лишь утром она разобралась, что это пальто ей совсем не знакомо.
В последующие дни Дарья, обливаясь слезами, по несколько раз перечитывала письмо. Хотелось тут же отправиться в Ленинград, но еще шла война, и с этим пришлось повременить...
А вскоре Константин привел Наталью.     
Она сразу Дарье не понравилась. Это была женщина лет тридцати пяти, среднего роста, с мелкими чертами лица, но, при этом, с крупным, волевым, чуть выдающимся вперед подбородком, что придавало лицу чуть удлиненную форму. Маленькие глазки-буравчики были близко посажены, и от этого взгляд казался пронзительным. Цвет волос был «какой-то выцветший шатен». На голове царил «перманент», мелкими кудельками. Казалось, на нее водрузили баранью шапку. Одета Наталья была в черную юбку и гимнастерку, на груди красовались два ордена и колодка, свидетельствовавшая о ранении. На ногах были туфли с перепонками, без каблуков.
Рукопожатие Натальи было настолько крепким, что еще долго ощущалось. Она сразу завладела всеобщим вниманием. Было видно, что характерная черта этой женщины - умение лидировать. С первого же взгляда стало заметно, что она оказывает большое влияние на Константина, который внимал каждому ее слову. Наталья часто курила, и они нескончаемое количество раз выходили вдвоем на лестничную площадку. И беспрерывно говорили о чем-то своем. Тем для разговора у них было предостаточно.
Дарья не вникала в эти разговоры, но неприязнь в ее душе росла с каждой минутой. Но, зная, какую роль сыграла эта женщина в судьбе мужа, Дарья, превозмогая себя, старалась обуздать охватившую ее ревность и, не выдавая своих чувств, из благодарности, была предельно вежливой.
…На первых порах это ей давалось очень нелегко. Однако незаметно Света и сама Дарья подпали под влияние этой особы, привыкли к ней. Вскоре в их семье ничего уже не решалось без мнения Натальи, которое всегда было основополагающим.
Дарья за глаза называла ее Наташкой. Внешне же отношения были корректны, благопристойны, ее величали не иначе, как Наталья Николаевна, и та к Константину и Дарье обращалась по имени-отчеству.
Ни один день не проходил без ее присутствия. Проживала Наталья почти рядом, на соседней улице, вместе с матерью - маленькой, сухонькой старушкой с вечно ехидным выражением лица и довольно ядовитым язычком. Последнюю Дарья вообще не терпела, и встречи с нею расценивала как наказание Господне. Но терпеть этот «дуэт» приходилось в угоду мужу и в знак признательности за его спасение, хотя, как же это произошло, ни Константин, ни Наталья ей не рассказывали. От расспросов оба уклонялись, откладывали разговор «на потом», находили разные причины, чтобы отсрочить описание подробностей.
…Узнав, что у Натальи в первые дни войны на границе погиб, или пропал без вести муж и, там же она потеряла годовалого ребенка, Дарья прониклась к ней сочувствием. Ей-то было известно, что это такое - потерять родное дитя! Но Наташе досталась еще более горькая доля: она одновременно лишилась и мужа, а затем, испытала ужасы плена, тяготы партизанской войны. «Так какое же я имею право так к ней относиться? - спрашивала себя Дарья. - Неужели моя антипатия к ней родилась только из ничем не оправданной ревности? И как можно ревновать мужа, любовь которого проверена годами? Нечестно лишать его доверия. А что стал другим - в том виновата война, а не Наташа. Теперь, когда вот-вот наступит победа, все беды останутся позади, он оттает и станет прежним Костей». Так Дарья успокаивала и уговаривала себя, как обычно, виня себя в эгоизме и собственничестве.


                11.


…Наконец, пришел долгожданный победный май. Постепенно стала налаживаться мирная жизнь. Дарья поехала в Ленинград.
Юля встретила ее как самого родного и близкого человека. Жила она одна, там же, в их коммунальной квартире. До глубокой ночи Юля рассказывала о днях блокады. Ее отец работал шофером на Кировском заводе, был мобилизован и погиб на «дороге жизни», вместе с машиной уйдя под лед Ладожского озера.
…В тот страшный день Юля спешила домой с радостным чувством от того, что несет маме гостинец - несколько кусочков сахара, которыми с нею поделился командированный на завод военный.
Но маме сахар был уже не нужен. Она умерла от истощения. Всю последнюю неделю некому было пойти за мизерной порцией хлеба, некому и нечем было протопить “буржуйку”. Они обе, Мария Семеновна и Клавдия, лежали рядом в одной комнате, озябшие и обессилевшие, и ждали Юлиного прихода. Мама не дождалась Юли. Клавдии не было и пятидесяти лет...
Юля приподняла на подушках Марию Семеновну и напоила кипятком. Та даже пошутила, что это самый вкусный чай в ее жизни, и что “чай внакладку ничто, по сравнению с чаем вприглядку”. Она бодрилась сама, и старалась из последних сил поднять бодрость духа у Юли. Она сказала: “Запомни, деточка. Все мы смертные. И дети должны хоронить родителей, а не наоборот. Это - закон природы. Ты молода и обязана выжить. Поэтому возьми мамины и мои хлебные карточки. Сейчас, слава богу, начало месяца. Они тебе будут подспорьем. И постарайся дождаться победы... А Даше, дочери моей, передай вот этот образок”, - и она вынула из-под подушки маленькую иконку. Еще она добавила, что этот образок ей подарил, - Юля не поняла, - чей отец. Она называла имя, но Юля его забыла, и очень извинялась.
Дарья знала имя того, кто подарил этот образок в день ее рождения, и догадывалась, чей он отец.
- Знаю, знаю, Юленька, спасибо, что сберегла. - поспешила Дарья успокоить девушку.
Затем Юля передала альбом с фотографиями и томик Пушкина, прижизненное издание, который чудом остался от библиотеки. Юля продолжила рассказ.
Мария Семеновна заставила ее пойти спать в вашу комнату. Сказала: “Завтра у тебя тяжелый день. Задача - похоронить мать. А сама я уж тут, рядом с покойницей побуду”. Наутро, когда Юля зашла в комнату, Мария Семеновна была мертва. Юля сразу не поняла, думала, что та спит, а она уж остыла...
Завернув мертвых в одеяла, Юля дождалась похоронной машины и простилась с ними.
Она рассказывала, а сама смотрела неподвижно в одну точку. По ее бледным щекам ручьями текли слезы, но Юля их не замечала. Дарья же, напротив, не проронила ни слезинки. Но в горле у нее застрял какой-то ком, а сердце колотилось так, словно готовилось разорваться. Дарья сидела, скрестив руки на груди, и по мере рассказа все сильнее сжимала их. Уже потом, вернувшись в Москву, она обнаружила на предплечьях огромные синяки.
В комнатах мамы поселились новые жильцы, семья милиционера. Дарья не смогла заставить себя зайти туда, ей было страшно увидеть родные стены. В ванной комнате все так же висела их вешалка. Когда-то, давным-давно, в другой жизни на ней висели полотенца отца, матери, братьев Михаила и Александра, и ее, Дашеньки. Когда квартира стала коммунальной, они уже этой вешалкой не пользовались. Мама боялась, чтобы, не дай бог, кто-нибудь чужой не воспользовался их полотенцами, и, умывшись, полотенца уносили в комнату, а вешалка пустовала. Сейчас же она была завешана какими-то чужими вещами. Дарья почему-то подошла к вешалке и погладила, как будто прощалась с прошлым.
На следующий день они с Юлей сходили на Пискаревское кладбище, где их матери обрели покой. А потом Дарья захотела одна побродить по городу. Прошлась по родному Литейному мосту, вспоминая, как в детстве часто ходила здесь за руку с мамой, и очень гордилась тем, что, как ей казалось, все смотрели на ее маму и видели, какая она красивая. Дарья бродила по знакомым местам и вспоминала, вспоминала... Прошла по Невскому и вышла к Неве. Постояла у гранитной набережной, полюбовалась на панораму Адмиралтейства, Петропавловскую крепость и незаметно подошла к тому месту, где много лет назад Кирилл объяснялся ей в любви. Вспомнила, как испугалась и зарделась от его слов. Как, слушая, в застенчивости, расплетала и снова заплетала косу. А на вопрос, пойдет ли за него замуж, заявила: “А вот сейчас погадаю, и скажу!” И, заплетая каждую прядь косы, вслух произносила: “да”, “нет”. А Кирилл внимательно, с серьезным лицом следил за ее игрой. А когда последняя прядь была заплетена, и прозвучало “да!”, он закружил ее и прилюдно поцеловал. Как он радовался, на свою беду, и как легко она разбила его судьбу своим легкомысленным “да”...
А вот и сквер, в котором однажды Даша гуляла с Никой. Она уселась тогда на лавочку и, как обычно, погрузилась в чтение, забыв обо всем на свете. А сынок, носившийся рядом, за что-то зацепился и упал, разбив колено. Как ее ругала мама! “В кои веки повела ребенка в сад и не углядела!” Ругала за дело, а Даша обиделась. Она часто обижалась на мать, считая, что та к ней несправедлива. А ведь мать делала замечания любя, желая дочери только добра, но лишь теперь Дарья поняла это. Мамы нет, и никто уж ей не укажет на оплошность, никто не одернет, не даст совет. А жаль, как ей сейчас не хватает мамы!
Незаметно Дарья подошла к знакомому погребку. Здесь и сейчас продавали мороженое. Вспомнилось, как однажды она затащила сюда Костю и тот отказался есть мороженое, уверял, что не любит. А потом оказалось, что у него было денег только на одну порцию, и он с ужасом думал, а вдруг Даша захочет повторить. Когда потом он рассказал об этом, они долго смеялись над этими переживаниями. А вот и магазин, где впервые покупали школьные принадлежности, готовя Нику в первый класс. Как это было давно! Какое было прекрасное время и как оно неповторимо!..
Дарью удивил послевоенный Ленинград. Зная, что перенес город, она ожидала увидеть руины, провалы пустых окон и следы невиданных страданий на лицах бывших блокадников. Но город жил деловой полнокровной жизнью. Конечно, она отличалась от бешеного ритма Москвы, но кругом царил порядок, а в воздухе плавал аромат свежеиспеченного хлеба. Родина стремилась вволю накормить ленинградцев. На стенах домов еще были видны надписи “По правой стороне не ходить! Обстрел!” и указывающие направление стрелки. И это воочию напоминало об отгремевшей страшной войне.
Когда Дарья вечером прощалась с Юлей, та робко попросила:
- Дарья Александровна, можно я возьму из альбома фотографию Ники. Он - моя первая и единственная любовь.
Дарья была ошеломлена услышанным. Эта скромная, тихая девушка не только не забыла ее сына, но и сейчас, его, мертвого, продолжает любить.
- Ника меня всерьез не принимал, ведь он был почти на пять лет старше. Называл “пигалицей”. А я его, наверно, с первого класса любила... В тот день, когда он ушел на финскую, я была одна в доме. Все мои и Мария Семеновна куда-то ушли, а он собрался и уже с чемоданом в руке, зашел проститься. Ника подошел ко мне, очень серьезный, взял двумя руками за щеки и поцеловал сначала один глаз, потом другой. Сказал: “Ну, все, прощай, пигалица! Всем привет!”, поднял чемодан и быстро вышел. А я стояла несколько мгновений оглушенная от счастья - он меня поцеловал! Потом до меня дошли его слова, я бросилась за ним. Но дверь передо мной захлопнулась, и пока возилась с замком, а он у нас, наверно помните, тугой, Ники и след простыл... С тех пор я ненавижу слово “прощай”. 
Дарья молча обняла Юлю и впервые за двое суток заплакала. Прорыдала и всю дорогу до Москвы, листая альбом, со страниц которого глядели на нее лица родных и близких, которых нет. 


                12.

        
...В канун наступающего 1946 года Дарью настиг еще один удар судьбы. В один из последних декабрьских дней, полных хлопот и радостных предпраздничных ожиданий, раздался звонок в дверь. На пороге она увидела пожилого человека с седой окладистой бородой, в овчинном тулупе и ушанке. Все в нем выдавало бывшего партизана - типичный “Иван Сусанин”. Широко улыбаясь, тот спросил, туда ли попал, квартира ли это Константина Сергеевича Суворина? Получив утвердительный ответ, представился:
- Михеич я. Привез вот гостинцев с Брянщины: грибочки сушеные и соленые, сальце свое и нашу домашнюю заготовочку, - немножко “крепенького”. А где же хозяин? - спросил Михеич, расположившись на кухне.
Дарья пригласила гостя пока перекусить и выпить с ней чайку, сказав, что Константин Сергеевич будет, конечно, рад встрече, а придет он вечером.
Оглядев хозяйственным оком квартиру, дед изрек:
- Хорошо и добротно живет командир. Это хорошо. А где его женка, ее тоже повидать, страсть, как хочется.
Дарья улыбнулась, протянула руку:
- Очень приятно, а зовут меня Дарья Александровна. Так что будем знакомы.
- Будем, будем знакомы, и мне приятно. Но, все же, где Наталья, командира нашего, Сергеича жена? Мы с ней не один год воевали. Как-то она, не болеет? Тоже, небось, поздно возвращается домой?
Дарья лишилась речи, а говорливый собеседник засыпал ее вопросами.
- Вы, Дарья, простите, запамятовал, как по батюшке, как командиру доводитесь - сродственница или домоправительница?
Дарью словно хватил столбняк. Она открывала рот, но не могла выдавить ни единого звука. В эту минуту в дверь позвонили, но Дарья не сдвинулась с места. Звонок трезвонил, а старик, недоуменно глядя на нее, твердил:
- Звонят, милая, ты что, не слышишь?
- Слышу, слышу. - Взяв себя в руки, Дарья отправилась в прихожую. 
Вся в снегу, сияющая, раскрасневшаяся от мороза, влетела Светка:
- Мам, скорее кушать! Мне некогда, через час я должна быть в школе - будем наряжать елку! Мам, а папа позаботился о елке, ты не в курсе?
Тут она увидала постороннего и осеклась.
- Познакомься, дочка. Это папин товарищ по партизанской борьбе, приехал проведать.
Михеич растерянно переводил взгляд то на Дарью, то на Свету, затем переспросил:
- Значится, это дочь командира, а вы, елки-моталки, женой ему приходитесь?
- Да, я его жена. Была и есть.
Гость быстро засобирался.
- Ну, я пойду... Передавайте командиру привет. Да простите старого, если что не так.
Дарья просила его дождаться Константина Сергеевича, но не тут-то было. Старик вспомнил, что ему нужно еще кое-куда зайти, а вечером - на поезд успеть. Попрощался, и был таков, словно ветром сдуло...
Проводив гостя, Дарья автоматически стала перебирать предметы на столе, а в ушах звучало: “Хорошая у Сергеича женка, Наталья!”
Боже праведный, как такое могло случиться? Почему ее обманывают, сразу не сказали всей правды? Сердце предчувствовало. Поведение мужа с первой минуты их встречи говорило о многом. Дарья не хотела прислушиваться к сердцу, а оно - верный вещун.
Думы прервала дочь:
- Мам, ты меня не слышишь? Я уже битый час талдычу, что мне не-ко-гда, а ты занята неизвестно чем! Дай, бога ради, покушать или скажи, что есть, - я сама возьму... Позволь, а ты, вообще-то, здорова? На тебе лица нет, ты какая-то бледная!
- Нет, нет, все в порядке, Светик, сейчас дам поесть, - засуетилась Дарья.
В голове же крутилось: “Боже, что делать, как быть? Как вести себя с мужем, с этой Наташкой? Как уберечь дочь от этих дрязг? Развестись? Но Света очень привязана к отцу, любит его, гордится им, а вдруг захочет с ним остаться? А для нее, Дарьи, кроме этих двоих людей - дочери и мужа, никого в мире нет роднее, они - единственные.
Размышления снова прервала Света, которая успела поесть, одеться, и стояла уже в дверях. Занятая своими невеселыми думами, Дарья не заметила, как та все это проделала. Проводив дочь, она некоторое время сидела, безвольно опустив плечи и беспрерывно думая, но, постепенно, стала приходить в себя... Какие предпринять шаги? Перед ней стояла дилемма: можно, в позе оскорбленной коварством и обманом, устроить скандал и разводом порвать этот “гордиев узел”. Причем, если она подаст на развод, чувство мести будет удовлетворено, так как для члена партии и работника госбезопасности это создаст целый ряд осложнений. Если учесть, к тому же, что у мужа это второй брак... Но унизиться до скандала и мести? Это недостойно ее!
На ум пришел эпизод из далекого детства. Как-то брат не поделил с нею что-то и толкнул Дашу. Та в ответ стала размахивать руками и толкать его. Это увидела мать и обоим приказала стать в угол. Даша была обижена и возмущена несправедливостью. За что же ее наказали, ведь затеял драку брат, а не она? Отбыв наказание, Даша продолжала дуться. Тогда мать взяла ее за руку и отвела в укромное место, побеседовать.
- Ты, я вижу, Дашутка, не поняла, за что наказана?
- Да, - честно ответила девочка.
- За недостойное поведение, дочь моя! Действительно, твой брат виноват. Но ты вела себя отвратительно. И запомни, раз и навсегда: нельзя терять собственного достоинства, ни при каких обстоятельствах. В ответ на неблаговидный поступок брата ты начала толкаться, а опускаться до уровня обидчика ни в коем случае нельзя. Если б ты повернулась и ушла, продемонстрировав свое моральное превосходство, ему бы стало стыдно, и он бы понял, как дурно поступил.
- А если бы ему не стало стыдно?
- Ну, тогда и бог с ним, значит он плохой. А ты старайся всегда быть на высоте, уважай себя, тогда и другие будут тебя уважать.
Так закончила мама свое нравоучение. О, как оно теперь Дарье пригодилось! Нет, скандала не будет!
Развод? А Света? Снова и снова мысли Дарьи возвращались к дочери, как воспримет она разрыв родителей. Находясь в эгоистическом угаре, нельзя забывать о ее чувствах. Ведь все это может сказаться в будущем на ее характере, испортить судьбу.
Есть и иной выход: свою гордыню зажать в комок. И постараться понять, что же заставило мужа избрать такую линию поведения. Бог с ней, с изменой, всякое случается в период разлуки, а на войне - тем паче; когда не знаешь, что произойдет через минуту, легче поддаться искушению. Но теперь, что заставляет его лгать? Неужели его любовь к ней была миражом? Если его чувство к этой Наташке так сильно, почему бы честно не признаться и красиво (если расставание бывает красивым), цивилизованно расстаться? Все же это лучше, чем двурушничество. Но ведь что-то заставляет его так вести себя. Чем он руководствовался, когда вводил эту женщину в дом, представив другом, которому обязан спасением? Ведь он мог, как и тысячи других, иметь пассию на стороне. Но Константин не только ввел ее в семью, но и всеми силами помогает ей овладеть душой дочери, да и ее, Дарьи. Эта женщина уже чуть ли не главенствует в их доме, навязывает всем свое мнение, свое видение, свои порядки… Что это? Как разобраться во всем этом? Нужна холодная голова, лишенная эмоций и амбиций.
…Так размышляла Дарья, беспрерывно механически что-то делая. В доме она была одна, но вдруг услышала чей-то голос. «Боже! - вздрогнув, спохватилась Дарья. - Это ведь я сама с собой разговариваю!» Надо взять себя в руки, нельзя так распускаться. Неровен час, придет Костя, или эта змея, и застанут ее безумствующей. Нет, такого удовольствия она им не доставит!
«Время - хороший помощник, и все расставит на свои места, - продолжала думать Дарья. - Они лгут, и я не скажу им правды, не подам вида, что знаю всю подноготную. Дочь тоже ни о чем не должна догадываться. А я, впервые в жизни, стану актрисой, и да поможет мне Бог не сфальшивить, не сорваться, не опошлить роль... Вот я и примерила тогу отвергнутой жены».
Теперь, думая о Наташке, Дарья невольно вспомнила покойную Анюту, первую жену Константина, и ощутила вдруг жгучее чувство вины за причиненные страдания. “Как странно устроена человеческая натура, - подумала Дарья, - часто мы, осуждая чужие поступки, себе подобные прощаем, считая их в порядке вещей. И как была права покойная мама: “За все в этом мире надо платить!” Но не такой же ценой! Ведь я уже так наказана! - продолжала бичевать себя Дарья. - Расстрел брата, гибель сына, смерть матери - разве этого мало?.. Так пусть же все идет своим чередом, буду молча нести свой крест, видать по всему - заслужила...”
Вечером, когда собралась вся семья, плюс непременная Наталья, никто не догадался и не заметил, какие “кошки” скребли на душе у Дарьи. Она достойно вела роль заботливой жены и приветливой хозяйки... И в дальнейшем она старалась скрывать свои чувства, но все боялась, что надолго сил не хватит. Оказалось, что с этим нужно прожить годы, иногда переживая нестерпимую муку. Было тяжело, но Дарья справилась...
Она хотела сохранить семью. Несмотря ни на что, она продолжала любить своего “матроса”, и бесконечно анализировала ситуацию, стремясь найти зацепку для оправдания мужа. Хотела быть объективной и понять, чем же эта Наташка прельстила Константина? Ни лицом, ни статью эта женщина не выделялась. Умна? - да. Обладает большой силой воли? - бесспорно. Наличие общих интересов, плюс воспоминания пережитого в плену и в партизанском отряде, к тому же - благодарность за таинственное спасение, о котором не желают говорить, конечно, значили многое. Но, любовь ли это? Чем она его взяла?
А что теперь представляет из себя она, Дарья? Чем она могла оттолкнуть мужа, почему стала ему чужой? С каждым днем ощущала она стену, возводимую этой женщиной между ними. Ночи напролет, слушая рядом дыхание мужа, Дарья опять и опять пыталась проанализировать их отношения.   
Интимной близости у них не было. Дарья сначала это восприняла как результат перенесенных потрясений, надеялась, что постепенно все станет по-прежнему. Время шло, а изменений не было, и однажды, она робко посоветовала мужу обратиться к врачу. Константин рассердился, заявил, что не пойдет позориться, и этим раз и навсегда закрыл тему. Теперь же Дарья знала, в чем причина. Она банальна - просто у него есть другая.
По крупицам, вспоминая нюансы их жизни в последнее время, Дарья явственно увидела, как сильно проявились непривлекательные черты мужа. Медленно наступало прозрение. Муж, постепенно, стал нисходить с пьедестала, на который она воздвигла его в былое время.
Чем он руководствовался, создавая этот треугольник? Неужели он не разводится из боязни осложнений по службе? Или боится потерять дочь? Как узнать, что творится у него в душе? Явно, там дискомфорт. Иначе, почему прячет взгляд, замыкается в себе? А может он боится не ее, Дарью, которая бы все поняла и, любя, простила, а другую, - Наталью? Скорее всего, так и есть. Та имеет над Константином какую-то власть. Он явно зависим от нее!
Бессонными ночами Дарья старалась найти хоть какую-нибудь зацепку для оправдания мужа. Последний вывод ей показался наиболее убедительным. Но затем сомнения опять охватили ее. Костя теперь совсем не такой, каким она знала его раньше...
Время шло, они все больше отдалялись друг от друга. Особенно это проявлялось, когда Дарья бывала нездорова, а в последнее время ее часто мучила мигрень. В эти минуты муж был к ней полностью безразличен. “Чужой, совершенно чужой”, - понимала разумом Дарья, но сердце отказывалось в это верить.
Как-то он сам заболел. Думали - грипп, но оказалось - тяжелое воспаление легких. Лечь в больницу категорически отказался. Дарья не отходила от мужа ни на шаг, делала уколы, ставила банки, компрессы, кормила с ложки. Наталья порывалась зайти, но Дарья пресекла ее энтузиазм словами: “Не ровен час, заразишься, диагноз пока не точный. Поправится - позову!”
Но позвала Наталью не она, а Константин. Однажды Дарья застала мужа стоящим с телефонной трубкой в руке. “Ты чего встал? Необходимость какая? Я что, не могла бы позвонить, если нужно? Ведь слаб еще!”
Константин молча положил трубку и ушел в спальню, а вечером явилась Наташка и, победно взглянув на Дарью, прошла к больному. Скоро из школы вернулась Света и тоже направилась в комнату к отцу. Но через короткое время вышла оттуда какая-то обескураженная и в сердцах сказала:
- Мама, я удивляюсь твоей выдержке! Как ты можешь ее терпеть!
- Она спасла отца, - ответила Дарья, удивленная внезапной реакцией дочери.
...Когда в следующий раз Наталья стала навязывать свои услуги по уходу за больным, Дарья, шутя, предложила помочь поставить клизму. Но та, восприняв это всерьез, сказала, что “это может Константину Сергеевичу не понравиться”.
- Да, Наташенька, ты права. Клизма и судно - достояние жены, а у тебя - другие функции.
- Я - просто его друг! - с вызовом парировала Наталья.
- Знаю, знаю, - поспешила погасить назревающий конфликт Дарья.
Она страшно боялась, что в какой-то момент не сможет сдержаться и выскажет все, что накопилось на душе. А этого никак делать нельзя. Как говорится, всему свое время.


                13.


...А время неуклонно двигалось вперед. Вдруг обнаружилось, что у Дарьи не за горами юбилей - пятидесятилетие. Причем напомнил им о дате сын Константина - Сергей. Сообщил в письме, что они всей семьей приедут поздравить тетю Дашу со знаменательной датой.
Вообще-то, отмечать Дарья не хотела. Считала, что это вызовет излишние затраты, денег, как обычно, у них в обрез, дыр же - полно. Вот, у Светы скоро выпускной вечер, необходим наряд. А тут этот юбилей, совсем он некстати. Да и настроение у Дарьи совсем не праздничное.
Но Сережа, - не забыл! Тут уж делать было нечего, и Дарья дала добро. К тому же, муж настаивал, уверял, что это такая дата, которую нельзя игнорировать и надо широко отметить. Были приглашены несколько его сослуживцев с супругами, начальство, пара приятелей и, естественно, неизменный атрибут их семьи - Наталья с “довеском” - то есть со своей матерью. Собственно, эти две особы и взяли в руки организацию и управление подготовкой к событию. Делали закупки, составляли меню, уточняли список приглашенных, вносили коррективы. Они развернули такую деятельность, что Дарье оставалось только со всем соглашаться, дабы не напороться на скандал, поскольку муж поддерживал их во всем.
…Сергей приехал с женой Ольгой и двумя очаровательными боевыми мальчуганами. Старшего звали Денис, сокращенно,  “Де”, а младшего - Данила, сокращенно, “Да”. В доме они творили что-то невообразимое: строили баррикады, сражались, галопом скакали по всей квартире. Под столом у них располагался “блиндаж”, а перевернутые стулья служили пулеметами. Целый день только было и слышно: “Де! Да! Прекратите! Де, Да, - замолчите!” - это их приструнивали родители. Константин был возмущен, как он выражался, “необузданностью” внуков. А Дарье мальчики понравились, и она потакала им во всем, даже сама придумывала новые озорства. Те в ней почувствовали родственную душу и скоро не отходили ни на шаг. Особенно Данилка, который все повторял: “Я твой, ведь мы с тобой, тетя Даша, оба - “Да”! А Денис, он дедушкин. Он -  “Де”, и дед - “де”. Эта боевая команда внесла живую струю в ее однообразную жизнь.
Дарья была искренне рада встрече с Сергеем. Ощутила исходящее от него сердечное тепло, которого в последние годы так недоставало. Невольно, Сергей напомнил покойного сына, и, обнимая его, Дарья в ответ почувствовала сыновнюю ласку. Как она была за это благодарна!
Сергей почти не изменился, но годы войны все же не прошли даром. Хотя ему всего тридцать пять, виски поседели. Но по-прежнему на устах сияет хорошая, “мальчишеская” улыбка. Как показалось Дарье, он стал выше и стройнее, и этим очень напоминает Константина в молодости.
Внешность же Дарьи за последнее время сильно изменилась. Она сама себя не узнавала, а посторонние - тем паче. Несмотря на душевный разлад и все лишения, причиненные войной, она значительно поправилась и, как сама выражалась, стала “тучной матроной”. Как видно, возраст давал знать. Лицо же, как всегда, излучало доброту, и хоть некогда лучистые глаза чаще глядели печально, но, появляющиеся при редкой улыбке, ямочки на щеках делали лицо по-прежнему очаровательным.
В первую минуту встречи Сергей оторопело смотрел на Дарью, а потом воскликнул:
- Ну, тетя Даша, ты даешь! Раздобрела, ничего не скажешь! Но все такая же молодая и красивая! Ну, кто поверит, что тебе полвека! Но где твоя великолепная коса? Хотя и так хороша, но жаль! Я же Ольге все уши прожужжал о твоей косе, она не верила, что может быть такая длиннющая коса толщиной с хороший мужской кулак. Я обещал, что сама убедится при встрече, а ты меня, тетушка, подвела. Чем я теперь докажу, что не лгал?    
Тут вмешалась Ольга:
- Сережа очень вас расхваливал, и теперь я вижу, что говорил чистейшую правду. И хотя нет косы, но все равно, вы мне нравитесь.
Ольга закончила тираду и засмущалась. Невестка тоже понравилась Дарье. Было приятно смотреть на эту хорошую, добрую и красивую пару.
Дарья поспешила их успокоить:
- Коса никуда не делась, просто переместилась в ящик комода. А в отношении ее толщины Сереженька немножко присочинил, - поскромничала Дарья.
В этот момент, совсем уж некстати, она вспомнила, что муж так и не обратил внимания на изменение ее облика. Во всяком случае, он ни разу не спросил ее о косе, а ведь когда-то гордился ее волосами и, любя, расчесывал их...
Дарья сникла, и это не ускользнуло от гостя.
- Что-то грустные у тебя, тетя Даша, стали глаза. А все ли спокойно в датском королевстве?
Поспешила успокоить:
- Все в норме, тебе показалось.
Константин представил сыну Наталью, как друга, проверенного в бою.
...Во время юбилейного застолья Дарья услышала много теплых, искренних слов. Особенно растрогал тост, провозглашенный Сергеем: “За человека большой души и за стержень нашей семьи!” А после слов дочери, которая незатейливо сказала: “Я пью за самую лучшую маму, которую очень люблю!”, на глаза Дарьи навернулись слезы радости.
Затем взял слово Константин. Дарья, находясь в благодушном настроении, обратила взор на мужа, надеясь, что хоть сегодня, в ее праздник, услышит слова, которых ждала давно и которые были ей так необходимы. Константин попросил всех наполнить бокалы и произнес: “Здесь сейчас много хороших слов сказали в адрес юбилярши. Я право не знаю, что можно добавить, и потому мой тост - за всех, кто сказал эти добрые слова, кто пришел на наш праздник, за наших славных друзей и дорогих гостей!”
Дарья опешила. Неужели муж не нашел ни единого доброго слова в ее адрес? Противный комок застрял в горле, глаза помутнели от набежавших слез. Захотелось убежать и зареветь навзрыд. Но она собрала всю волю, вцепилась пальцами в стол и начала в уме быстро считать, чтобы собраться с духом и не наделать глупостей, не ударить лицом в грязь перед посторонними людьми, которые всегда восхищались их прекрасным союзом, ставили в пример...
Увидев, что муж тянется к ней с бокалом, она подняла свой и, прищурив глаза, чтобы не выдать чувств, улыбнулась мужу в ответ и, обведя всех взглядом, сказала: “Константин Сергеевич, как всегда, меня предвосхитил. Я присоединяюсь всецело к его словам и хочу добавить пару слов благодарности моим любимым. Спасибо вам за все, за ваше внимание, пожелания и чудесный праздник, а главное, за то, что вы у меня есть. Еще раз, спасибо всем!” И с возгласом: “Ой, пирог!” - выбежала из-за стола. Но побежала не на кухню, а в ванную, где включила воду и дала волю слезам. Когда же, приведя себя в порядок, она появилась на кухне, Наталья уже разрезала пирог. С невинным видом та спросила:
- Куда же вы подевались, Дарья Александровна? Я принесла посуду, гляжу, вас нет, вот и занялась пирогом.
- Спасибо, Наташенька, спасибо, милая, за все. Иди к столу, я сама управлюсь.
Дарья снова вступила в роль, в душе укоряя себя за допущенную слабость.
Подавая гостям пирог, она вдруг внимательно взглянула на мужа. Красный от выпитого, разомлевший, тот раскинулся на стуле и задремал. Если раньше его поза и состояние внушили бы Дарье беспокойство, то сейчас она ощутила в душе только пустоту и безразличие. Когда же, немного подремав, муж взял баян, чтобы по обычной программе завершить вечер своими любимыми напевами, то, что в былое время вызывало у жены умиление, сейчас породило горькую, саркастическую улыбку. В ее уме, впервые за все годы совместной жизни, пронеслось: “Боже, как он примитивен!”
Пелена спала с глаз. Наконец-то, она начала избавляться от наваждения - любви к этому человеку. В этот момент он ей был попросту безразличен. Ей уже было знакомо это чувство... Оно повторилось. Чужой, совершенно чужой полупьяный мужик сидел перед нею и «наяривал» на баяне. Неужели она его любила, из-за него страдала, была готова на все пойти ради него, терпеть унижения?! “Боже праведный, я была больна, а теперь, в день пятидесятилетия, ты подарил мне дорогой подарок - исцеление!”
Ее матрос остался там - в лазоревой романтической пучине далекой и безвозвратной молодости. Испарились восторг и восхищение этим необыкновенным кумиром, казавшимся самим совершенством. Единственный и неповторимый, ее гордость, боль и страсть - все оказалось миражом, созданным ее фантазией. Шоры на глазах, чары, затмившие разум, спали, и открылся настоящий вид кумира. Весьма заурядная личность с целым ворохом недостатков, порой вопиющих и лежащих на поверхности. И что больше всего удивило Дарью, как она могла так долго ничего не замечать, наоборот, всем этим восторгаться? Как она была наивна, доверчива и слепа! В момент, когда она прозрела, боль вдруг ушла из души. Ей физически стало легче дышать.
На происшедшее с нею Дарья взглянула, как посторонний наблюдатель. Прошлое не трогало, не раздражало, не печалило. Она окаменела. В душе образовалась пустота, которая в первые мгновения радовала, а потом испугала. “Неужели из-за него я очерствела? Нет, этого не должно быть! У меня есть дочь, и все тепло души, всю любовь я отдам ей без остатка. Она растопит мою душу. Я в это верю!” - Так думала Дарья поздно вечером, наводя порядок на кухне. Занятая своими мыслями, она не заметила, как подошел Сергей.
- Тетя Даша, а не попить ли нам чайку, а заодно и поболтать?
Они пили чай, и Дарья, повинуясь какому-то порыву, а, скорее всего - насущной потребности, рассказала ему все, все, все…
Потом задала главный вопрос.
- Сережа, как он может так поступать? Почему не сказал правду? Почему не подал на развод и живет двойной жизнью? Объясни, Сережа, что стало с твоим отцом?
Помолчав, Сергей произнес:
- Понимаешь, тетя Даша, по моему наблюдению есть мужчины-лидеры, то есть, ведущие, а есть, - ведомые. Вторые, встретив более сильную натуру, подпадают под влияние и начинают идеализировать ее или его, всецело подчиняясь этой личности. К сожалению, мой отец, а твой муж, будучи вообще-то лидером, встретил более сильную натуру и превратился в ведомого.
Представь: вдруг рядом появилась молодая, смелая, сумевшая помочь выбраться из плена, фактически даровавшая ему жизнь. Поверь, тетя Даша, природа человеческая слаба, особенно у некоторых мужчин, подобных отцу. И, находясь вдали от тебя, я уверен, он тебя не забывал. Но была рядом другая, которая, бесспорно, навязала ему свою любовь. Он поддался этой любви, облокотился на подставленное плечо и на так необходимую здоровому мужику женскую грудь. Ты спросишь, почему теперь, в мирное время, не расстается с ней? Просто она - ведущая. Она сильнее и тебя, тетя Даша. Ты уж тетушка не обижайся, но не только он, но и ты со Светкой, как я вижу, находитесь под ее влиянием. Так что будет очень трудно победить в этой борьбе. Но это в твоих силах.
Дарья хотела возразить, но Сергей остановил ее.
- Дай закончить. То, что отец с тобой так неподобающе поступает, тут все дело в тебе самой. Ты все время стоишь перед ним живым укором. Ему стыдно, и он злится на себя. Но себя-то никто никогда не наказывает, а вот того, из-за которого вся проблема - с удовольствием, - чем-нибудь, да достанешь! Понимаешь? Он чувствует вину перед тобой, мучается от этого и еще больше мучает тебя своим молчанием, придирками и так далее, а поделать с собой ничего не может. Он в капкане, который сам же и создал, мне его жаль.
Дарья молчала. Сергей - сын, и не нужно настраивать его против отца. Она уже пожалела, что не выдержала и раскрыла душу. Сор выметен из избы, а напрасно...   
Закончились праздничные дни. Уехали гости.


                14.


...У Светы на подходе выпускные экзамены. Дочь выросла общительная, своенравная и волевая. Целые дни в доме толпятся ее друзья и подруги. Их веселый смех часто разносится по квартире, оживляя обстановку.
Дарья воспринимала это как должное. Ей нравилась молодежь, можно сказать, она сама водила с ними дружбу и всегда была в курсе дел. Частенько ей поверяли свои тайны, особенно девчонки. Ребята иной раз одалживались на кино или на мороженое, чтобы угостить подруг. Она никогда не помнила, кому и сколько дала, и некоторые, без злого умысла, забыв о предыдущем долге, просили вновь.
Муж был недоволен шумом и бесконечным хлопаньем дверей, но винил не дочь и ее гостей, а жену, уверяя, что привадила их именно она, подкармливая этих “бездельников”. Наталья поддакивала ему, уверяя, что друзья отвлекают Свету от учебы: экзамены на носу, в институтах большие конкурсы, и в первую очередь будут брать бывших фронтовиков, а девчонке, чтобы поступить, нужны хорошие знания, плюс блат. Так что, нужно заранее обо всем побеспокоиться.
Дарья отвечала, что Света всегда хорошо училась, и она уверена, что та поступит без всякого блата. А нет - тоже не беда, годик поработает, потом, со стажем, обязательно поступит. А блат нам никакой не нужен.
В ответ ее наградили званием “наивной идеалистки”, не знающей жизни. Константин изрек: “Наташа права. Нужно подсуетиться, потом поздно будет”.
Дарья продолжала открывать в муже все новые, ранее не проявлявшиеся черты. Как навязчивая идея, стал мучить вопрос: так было всегда, и он до поры скрывал свою теневую сторону, или же все это - вновь приобретенное с помощью Наташки? Ее влияние почти физически ощущалось во всем.
У Константина еще с довоенного времени, после гибели Ники, была привычка несколько раз на день звонить домой, справляться, как дела. Так было до тех пор, пока Наталья, зная об этой традиции, однажды не рассказала в присутствии мужа, как начальник ее отдела распекал некоего Чижикова (тот часто фигурировал в ее рассказах как какой-то анекдотичный типаж) за то, что тот бесконечно звонит домой, проверяя жену. Ему было заявлено, что телефон поставлен для служебного пользования, а не для болтовни с женами. После этого разговора Константин никогда больше домой не звонил.
В былое время он, отличавшийся особой аккуратностью, мог после обеда, опередив Дарью, надеть фартук и перемыть посуду. Не гнушался домашней работы, считая это обыденным делом. Но Наталья не преминула как-то заявить, что по ее наблюдениям, мужчина, примеряющий фартук и исполняющий на кухне женские функции, постепенно, незаметно для себя, достигает и ее уровня мышления. С этого момента Константин стал заходить на кухню только поесть. Даже вскипятить чайник стал считать зазорным.
Некогда, каждый выходной в их семье начинался с генеральной уборки, которую проводили общими силами, включая маленькую дочь. Натирание паркета было “святой обязанностью” мужа. Теперь же, с Наташкиной подачи, выходные начинались с ее появления и с очередным предложением: зимой, - кататься на лыжах, летом, - ехать в лес по ягоды или по грибы. Если же погода препятствовала походам на природу, организовывалось какое-нибудь другое мероприятие: кульпоход в кино или в театр. Света обычно отказывалась от выходов, она постоянно была занята - то уроки, то друзья. Ей со «стариками» было не интересно. У Дарьи же всегда находились дела по дому, и эта пара сама отправлялась гулять. Несколько раз Дарья ходила с ними, но чувствовала себя лишней, слушая бесконечные разговоры о незнакомых ей людях, или лишь им одним понятных вещах.
А генеральную уборку приходилось проводить самой, получая потом нарекания, что там - сделано не так, а тут - не эдак.
Если надо было купить какую-то обновку, Наталья была тут как тут. Одним словом, гримасой, жестом, а больше всего - ехидным замечанием, она могла манипулировать Константином, влияя на его решения и отношение к близким. Она была страшным человеком.
...Света мечтала поступить на юрфак МГУ. Наталья, а вслед за ней Константин, считали это безумием. На факультет огромный конкурс, и как он выразился, “таких желторотых птенцов, как ты, доченька, будут брать в последнюю очередь, после фронтовиков, мальчишек и “блатмейстеров”. Конечно, можно бы попросить генерала, непосредственного начальника, позвонить кому надо, или самому Константину сходить к ректору, как предложила Наталья. Но на это Константин отреагировал как-то вяло, сказал, что надо еще хорошо окончить школу, а там видно будет; а лучше бы - подумать о другом вузе или, в крайнем случае, о другом факультете, где меньше конкурс.
Света училась ровно, на четыре и пять, и аттестат получила вполне приличный. Тут Наталья “подсуетилась” и не замедлила явиться с радостной вестью: “Все, вопрос решен, - Света должна поступать в Историко-архивный институт!” Она нашла туда путь, кое-кто позвонил, и уже достигнута договоренность - Света будет принята без проблем, а в будущем, по окончании вуза, сможет, благодаря этим же связям, остаться в аспирантуре, так что при распределении не будет волнений, помогут.
Константин был восхищен такой перспективой и на все лады расхваливал и институт и Наташу, - за умение улаживать подобные дела.
Дарья была обескуражена. Она не понимала, как можно при большой приемной комиссии обеспечить гарантированное поступление. Если даже сам ректор замолвит в комиссии слово о Свете, но экзаменаторы-то могут вкатить тройку или двойку, и тогда уж никто не спасет. Ей кажется, что нужно просто хорошо подготовиться и, ни на кого не надеясь, продемонстрировать на экзаменах свои знания.
Ее наивность вызвала у Натальи смех.
- Дарья Александровна, поверьте, ни один преподаватель не поставит Свете непроходную оценку, ей будет обеспечен зеленый свет!
- Но как это будет достигнуто? - недоуменно спросила Дарья.
- Ну, как ты не понимаешь? - с раздражением произнес муж. - Существуют списки, по которым и работают экзаменаторы. Поверь, примут всех, кого надо. Дело теперь за Светой.
Но дочь уперлась:
- Не пойду в этот архивный! Я хочу быть криминалистом, а не архивной крысой. И хоть десять раз буду поступать, но добьюсь своего!   
Девочка выросла с характером, и Дарья была всецело на ее стороне...
Звонил ли генерал, постаралась ли Наташа, неизвестно. Но Света при поступлении получила всего одну четверку и была зачислена туда, куда стремилась, - в МГУ, на юридический.
С переходом дочери в студенчество встала новая забота - ее экипировка. Приличные ткани в магазинах отсутствовали, их обычно доставали “из-под полы”, у спекулянтов, а в ателье цены на материалы были ошеломляющие. Дарья поделилась заботой с мужем. Пальто дочери, конечно, необходимо. На его приобретение придется потратить тысячи три, не меньше. А еще костюм, платье, обувь. Как быть, нужна уйма денег, тут не поможет никакой режим экономии... Константин выслушал Дарью без комментариев. А через пару дней, как всегда, Наталья выступила в роли благодетельницы и повела их в спецателье. Свете заказали великолепное пальто из бостона с куньим воротником и модной опушкой по расклешенному подолу и шапочку из того же меха. Также заказали костюм и пару платьев. В ателье был прекрасный выбор тканей, чудесные мастера, быстрое и безукоризненное выполнение заказа, но самое невероятное,  - как ткани, так и пошив, обошлись в смешную, чисто символическую сумму.
Дарья была шокирована. Как, в то время, когда ничего нигде не купить, избранная публика может приобретать почти бесплатно дефицитную одежду?
А через какое-то время, собравшись сделать ремонт в квартире, она опять столкнулась с подобным. Ремонт был необходим, квартира стояла обшарпанная еще с довоенного времени. Дарья отправилась на поиски обоев. Оказалось, достать их - целая проблема. Нужно было стоять в огромной очереди, на которую заблаговременно составляли списки и, чуть ли не неделю, ежедневно, в определенное время, ходить на перекличку.
Опять же на помощь пришла Наталья и привезла Дарью на какой-то склад, где в огромном количестве были собраны разнообразные обои. Дарья даже растерялась от такого изобилия, не зная, на чем остановить взор. Загрузив машину, предоставленную в их распоряжение Константином, женщины привезли домой не только обои для всей квартиры, но и краску для окон и дверей.
Но, к радости от приобретения и предстоящего ремонта прибавилось неприятное чувство: какая-то неловкость, ощущение вины. Так уже было после посещения ателье. “Боже, - думала Дарья, - до чего мы докатились!” Она вспомнила, как завскладом с лакейским подобострастием показывал им обои, а потом, прежде чем выпустить со склада, воровато выглядывал за дверь, проверяя, нет ли кого постороннего. Дарье было противно все это. Она понимала, что вокруг нее происходит что-то грязное, некрасивое. “Конечно, - рассуждала она, - Костя занимает приличный пост, воевал, и бесспорно имеет заслуги перед государством. Но разве другие, солдаты, воевавшие не меньше его и теперь изо всех сил восстанавливающие страну, не достойны тех же благ, что достаются власть предержащим? Получается, все вернулось на круги своя, как было до революции: одни жили в довольстве, другие - прозябали. Так зачем же пролито столько крови, принесено столько жертв? Лишь для того, чтобы поменяться местами? И для достижения своего благосостояния не гнушаться ничем?» Ее муж, к сожалению, не оказался исключением, и в этом ему помогает Наталья, пройдоха, умеющая найти все нужные входы и выходы.
От этих мыслей Дарье опять стало не по себе. Почему-то вспомнился кузен Юрий. От этого сделалось еще омерзительнее. 
...Ремонт сделали на славу. Какой-то капитан, приятель Константина, прислал бригаду солдат из стройбата. Дарья, по своему обыкновению, старалась подкормить ребят, но получила нарекание от мужа. Ремонт уже не радовал ее, зато Наталья не переставала нахваливать капитана за его расторопность.


                15.


…Между тем в стране произошли разительные перемены. Стали исчезать следы войны. Уличная толпа запестрела всеми цветами радуги, они окончательно вытеснили защитный цвет обмундирования. Люди доносили гимнастерки и шинели, их сменила цивильная одежда. Совершенно пропали просящие милостыню инвалиды, бабушки с семечками, стайки беспризорных. Исчезли рынки-толкучки с их старым хламом, предметами кустарного ремесла и дефицитом, предлагаемым “из-под полы”. Нет ни карточек, ни коммерческих магазинов. Зато расцвела спекуляция и различные махинации, о чем свидетельствовали бесконечные судебные процессы.
Константин с Натальей, обуреваемые праведным гневом, неоднократно клеймили торгашей и махинаторов, грабящих народ. Но это не мешало им самим  пользоваться «с черного хода» услугами этих же торговых работников, заходить в подсобки и приобретать дефицит, пользуясь служебным положением.
Они чувствовали себя победителями, но вседозволенность разлагает. Дарья молча наблюдала за метаморфозами в сознании мужа. Однажды он, презрительно оглядев их достаточно убогую обстановку, изрек: «Есть возможность избавиться от этой рухляди, и не воспользоваться этим - грех!» Вскоре была доставлена великолепная старинная резная мебель, шикарный, обитый вишневой кожей, диван и два таких же кресла. Откуда такая роскошь, объяснила Наталья: «Константину Сергеевичу повезло, за сущие копейки, приобрести конфискат».
Дарья долго не могла придти в себя от такого цинизма и от сознания, что эта мебель полита чьими-то слезами. И, хотя муж уверял, что все это было нажито неправедным путем, на душе у Дарьи не стало легче. В сознании гнездилась мысль, что и им-то мебель досталась не совсем честно, и от этого чувство гадливости не покидало ее.
...Как-то Дарья обмолвилась, что она целыми днями дома одна и не худо бы завести какую-нибудь маленькую псинку, чтобы было кому слово молвить. Пожелание было вскоре исполнено: муж и дочь торжественно вручили ей подарок - великолепного щенка русской борзой. Дарья была в восторге от подарка и от внимания. Но, почему борзая? Она хотела маленькую собачку - болонку или той-терьерчика. Оказалось, как всегда, щенка добывала Наталья и, как говорится, c дальним прицелом. Идея, как потом рассказала Света, также исходила от неистовой Натальи. Возиться с собаками, а вскоре их стало две, конечно, приходилось Дарье (Константин посчитал, что жене для полноты счастья мало одной собаки и приобрел еще одну борзую).
В дальнейшем, муж взял за правило ездить, как только открывался сезон охоты, в сопровождении Натальи, в места, где они партизанили, на Брянщину и в Белоруссию.
Дарья не разделяла восторга новым увлечением Константина. Как можно находить удовольствие от травли собаками бедных животных? Охота, по ее мнению, была вооруженной расправой над ни в чем не повинными существами, и в душе она осуждала находящих утеху в подобном времяпрепровождении. К ее великому сожалению, некогда очень близкий человек, стал одним из таких любителей. А еще досадно было, что способствовала новому пристрастию все та же подружка. А та всегда с упоением рассказывала о бесстрашии, ловкости и умении Константина на охоте. Как ей удавалось потешить его тщеславие! Только речь заходила об их последней поездке, тут же исчезала его меланхолия, глаза загорались былым огоньком, и он с наслаждением слушал повествование, часто перебивая, чтобы уточнить детали, как он добивал хрипящего кабана или лося... Дарья не могла слышать эти байки и уходила из комнаты, оставляя их наедине предаваться восторгам.

...Еще учась в выпускном классе, Света познакомилась с несколькими студентами из мединститута. Веселые, остроумные, они понравились Дарье, и она всегда была им рада. Чаще других приходил Гарик. Очень вежливый, приятной наружности, скромный парень. Дарье он был весьма симпатичен. Но, оказалось, не только ей. Со временем Света не на шутку увлеклась Гариком и не без взаимности. По окончании второго курса Света объявила, что они решили пожениться. Дарья восприняла это известие с радостью, да и Константин, после беседы с женихом, дал согласие. В Гарике его подкупала самостоятельность: он учился на четвертом курсе и, одновременно, работал на скорой помощи. Налицо были трудолюбие и целеустремленность, да к тому же скромность и доброта. Договорились, что в следующее воскресенье придут его родители познакомиться и договориться о свадьбе, которую можно сыграть в июле, после сессии.
Дарья была счастлива, что вовремя сделала ремонт и теперь не стыдно принимать гостей, но, конечно, волновалась перед встречей с будущими сватами. И хотя Светка успокаивала ее, заверяя, что родители Гарика простые интеллигентные люди (мать - педиатр, а отец - радиоинженер), но она все же нервничала. Ведь впервые выдает дочь замуж, боялась, как бы не ударить лицом в грязь. Всю неделю Дарья обдумывала меню, перебирала свои нехитрые наряды и с нетерпеньем ждала воскресенья.
Наконец, оно наступило. Дарья готовила салаты, когда пришли долгожданные гости. Их встретили Константин и вездесущая Наталья. Дарья не успела вытереть руки и снять передник, как в кухню влетела раскрасневшаяся Наталья и с заговорщицким видом, прикрыв дверь, громким шепотом выдохнула:
- Они евреи!
- Кто? - спросила Дарья, удивленная ее состоянием.
- Как кто? Родители Гарика! - продолжала шипеть Наталья. - Ужас какой, кто бы мог подумать! Да и Светка хороша, молчала до последнего. Она ведь знала!
- Ну и что? - недоуменно спросила Дарья. - Парень-то хороший, ребята любят друг друга. Так что бери салат Наташа, а я понесу пирог - и Дарья шагнула к двери. - Пошли, а то стыдно в углу шептаться.
Но не тут-то было! Наталья загородила дверь и зловеще произнесла:
- Эту свадьбу допустить нельзя! Света себе испортит биографию и отцу принесет неприятности. “Пятый пункт” зятя плохо воспримут в нашем ведомстве. Дарья Александровна! Нужно что-то предпринять, чтобы не наделать больших глупостей!
Уже выходя из себя, Дарья сказала весьма громко:
- Наталья, хватит! Ты ставишь меня в неловкое положение, что люди подумают. Дай пройти! - и отстранив энергичным жестом собеседницу, вышла из кухни.             
Родители Гарика оказались очень приятными людьми и произвели хорошее впечатление.
После ухода гостей началась обработка Светы. Первой взялась Наталья. Незаметно к ней присоединился Константин. “Пойми, дочь, - сказал он, - у твоего избранника нет перспектив. Я против Гарика ничего не имею. Он, как видно, неплохой парень. Но его “пятый пункт” всегда и везде будет препятствием к росту. И пусть он будет хоть семи пядей во лбу, все равно он тебе не пара”.
Константин повторял те же слова, что Дарья слышала на кухне от Натальи. Но Света слушать их не хотела. Дарья была всецело на ее стороне. Не все ли равно кто он, еврей или цыган, главное - они друг друга любят.
Константин встал в позу и заявил: “Не будет тебе моего благословения!”, на что дочь ответила: “Ну и не надо, обойдусь...”, чем вызвала гнев отца.
А через несколько дней Света сообщила, что они подали документы в загс. Свадьбу сыграли скромно. Были друзья ребят и родственники - несколько пар с обеих сторон.


                16


Нежданно-негаданно нагрянула напасть, совершенно выбившая Дарью из обычной колеи. Однажды муж вернулся со службы угрюмый, чем-то озабоченный. От ужина отказался и, сославшись на усталость, лег спать. Однако, всю ночь явно не спал, ворочался с боку на бок, несколько раз вставал и выходил покурить. Назавтра он возвратился домой в сопровождении Натальи и под хмельком. На вопрос, по какому поводу было застолье, зло поджав губы, произнес: “Повод, жена, был. Я пил за семейку, которая меня обложила. То родственничками за границей, то еврейским родством”.
Дарья была в недоумении. Какие родственники за границей? И что за тон?! Причем тут Светина родня?.. Как обычно, “шараду” расшифровала Наталья. Оказалось, Дарью и ее покойную мать разыскивал через Красный Крест брат Михаил, живущий в Америке. Это немедленно стало известно в органах, где служил Константин. Дело усугублялось тем, что о существовании этого брата, уехавшего за границу еще до гражданской войны, Дарья никогда не упоминала, хорошо помня о неприятностях, связанных с трагедией младшего брата. И, вполне естественно, Константин в анкетах не указал о наличии у жены родственника за рубежом.
В результате, за сокрытие родственных связей за границей, за потерю бдительности (припомнили и расстрелянного деникинца) и так далее, на партактиве поставили вопрос об исключении из партии, но ограничились строгим выговором с занесением в личное дело. А вскоре, всего за полгода до шестидесятилетия, Константина отправили в отставку.
Это было жестоким ударом по его самолюбию. Муж очень переживал отставку, воспринимал ее как происки американо-сионистских, затаившихся врагов. В их число попала и Дарья. По утверждению Натальи, здесь огромную роль сыграло то, что Михаил жил в Америке, с которой в данный момент были не самые лучшие отношения, и то, что у них зять еврей. На последнее она особенно напирала.
Дарья же, узнав, что старший брат жив, была на десятом небе от счастья. О, если бы мама была жива! Нужно было узнать адрес Михаила, написать обо всем пережитом, о смерти младшего брата, сына, матери. На встречу надежды не было: Михаилу немало лет, да и живут они на разных континентах, разделенных враждой и недоверием. Но от сознания, что где-то, пусть очень далеко, есть родная душа, поселилась в сердце радость. Но она вскоре померкла. Муж категорически запретил даже думать о каких-либо контактах с заокеанской родней. Она, конечно, его бы ослушалась, если бы не главный козырь: “Родня уже навредила мне. Ты что, желаешь неприятностей и дочери?”
Последний аргумент охладил ее пыл. Но успокоилась Дарья только внешне, в душе же бесконечно вела дискуссию, то с мужем, то с окружающим миром. Она никак не могла понять доводы Константина. Почему через столько лет она не может наладить переписку с единственным братом? Он не воевал против Советского Союза. Уехал за океан в начале восемнадцатого года, просто искать счастья, не будучи на стороне ни красных, ни белых. Но Константин был непреклонен, считал Дарью виновницей отставки, из-за брата-американца и из-за попустительства в браке дочери, как он выразился, «с человеком не нашего круга”. Что за метаморфозы произошли в сознании, если он стал так рассуждать?
Когда-то Костя был идеалистом, мечтавшим о всеобщем равноправии, о мировой освободительной революции, был полон интернационалистических идей, которыми делился с нею, далекой от всего этого. Костя заражал своим энтузиазмом, верой в победу справедливости, в светлое будущее новой страны, общества без эксплуататоров и эксплуатируемых, страны братства и дружбы народов... И вот теперь он стал исповедовать совсем другие взгляды, против которых некогда проливал кровь, в том числе, во время самой страшной войны с фашизмом. Старый член партии, нерядовой работник органов безопасности. Если бы ее покойная мать была против брака внучки с иноверцем, Дарью бы это не удивило. Но когда так выступает коммунист и убежденный атеист, становится странно...
Выйдя в отставку, Константин стал еще сумрачнее и суровее. Казалось, его никто и ничто не интересует. Сыну он перестал писать, и Дарья одна вела постоянную переписку с Сергеем и его женой.
Дарья никогда не была очень радивой хозяйкой. Удовольствия от стряпни или от борьбы с пылью она не испытывала, считая эти занятия вынужденным бременем. С гораздо большим удовольствием она возилась с собаками - выгуливала, кормила, мыла их и расчесывала прекрасную шелковистую шерсть. Иногда на Дарью “находил стих”. Это бывало в минуты душевного дискомфорта. Тогда она начинала генеральную уборку, переворачивала всю квартиру вверх дном, с остервенением натирала полы, драила окна. В такие минуты хозяйственной прыти она могла перечистить кастрюли так, что те начинали блестеть, как новые. А потом, когда этот энтузиазм пропадал, месяцами не обращала внимания на наступившее запустение.
Педантизм же мужа, его любовь к порядку и чистоте, раньше всегда восхищали Дарью. Она с умилением и смехом воспринимала его замечания о своей нерадивости, уверяя, что исправится, - ведь хороший пример заразителен, а он тут, рядом, так что нечего переживать, скоро и она заболеет “чистюльством” (так Дарья еще в довоенные годы называла эту его черту). Но теперь замечания и упреки мужа порождали в ней раздражение и неприязнь. Но она не давала этим чувствам выхода и с улыбкой спокойно парировала: “Есть возможность исправить. У нас равноправие в стране, можешь засучить рукава и сделать то, что я не успела, или сделала не так. Раньше я по мере возможностей справлялась сама, но теперь, когда вы, Константин Сергеевич, в “вольном полете”, займитесь-ка тоже домашним хозяйством. Ведь физический труд, как вы  изволили когда-то указать мне, облагораживает. Так пусть он и вас немного облагородит, а то все достается мне одной”.
Эти небольшие стычки, или как их Света окрестила: “бои местного значения”, стали частыми после отставки Константина. Он не знал, куда себя деть от нахлынувшего на него пустопорожнего времени. Чтение его не привлекало, даже газеты стал игнорировать, довольствовался известиями по радио, да и то, порой, не дослушав до конца, выключал приемник. С собаками гулять ленился. Лежал или сидел мрачный, думал свою бесконечную думу, иногда за целый день не проронив ни слова. С Дарьей уже давно общался на уровне: “Подай”, “Забери”, “Почему не ...” Все говорилось в приказном порядке, с нотками раздражения. Сначала это вызывало у нее ответную реакцию, но со временем Дарья вообще перестала обращать на мужа внимание, ей стали безразличны его эмоции. Она просто несла свою бесконечную “вахту”.
С дочерью Константин тоже изредка перебрасывался парой слов, ее мужа просто игнорировал. Константина раздражали друзья Светы и Гарика, шум и смех которых слышался по всей квартире, возмущала “бесцеремонность молодежи”. А они просто были молоды и радовались жизни. Дарье это нравилось. Она оживала, когда в доме собиралась компания и с удовольствием подчевала их всем, что было под рукой.
Но вот, когда появлялась Наташка, а та приходила почти ежедневно, после работы, Костя оживал. Она приносила ему все новости, и они часами беседовали, наполняя воздух папиросным дымом (теперь они уже не выходили на лестницу, а курили в комнате, оставляя в пепельнице груду окурков). Затем брали собак и, как бы под предлогом их выгула, Константин отправлялся провожать свою подружку. Вернувшись, он заваливался спать, предварительно передав несколько “ц. у.”, исходивших от Натальи, и которые та не успела или забыла преподнести Дарье или Свете.

В стране новая политическая кампания. Разоблачили шайку врачей-убийц, орудовавших в кремлевской больнице. Большинство врачей были с еврейскими фамилиями. Наталья и Константин обсуждали, “обсасывали” со всех сторон эту тему. Особенно любили это делать в присутствии зятя. Света не выдерживала, одергивала отца, но нарывалась в ответ на грубость и обвинения в отсутствии патриотизма.
Скоро Света сообщила, что ждет ребенка. Отец наградил ее одним словом: “Дура!”, и более на эту тему не желал говорить. Обиженная, дочь перестала с ним общаться.
Дарья, узнав, что станет бабушкой, была просто счастлива, и изо всех сил старалась оградить Свету от волнений.
Было воскресное утро, когда Константин, вдруг, ни с того, ни с сего, засобирался.
- Я ненадолго пройдусь. Хлеба купить не нужно?
- Захвати пару свеженьких городских булочек, - попросила Дарья, а сама подумала, - что это с ним, никогда раньше подобных услуг не предлагал. Он вообще не любил ходить по магазинам, делал это редко и с большой неохотой.
Прошло больше часа, муж не возвращался. Раздался телефонный звонок. Наташкина мать, Зоя Петровна, своим трескучим голоском изрекла:
- Здравствуйте, Дарья Александровна! - Дарья тут же представила перед собой глазки-буравчики на мелком личике. - Тут с Константином Сергеевичем незадача... У него, как будто, инфаркт приключился. Вы не волнуйтесь, Наташенька с ним уехала в больницу.
- В какую больницу?
- В какую? На скорой помощи увезли, а вот в какую - не ведаю, не сказали. - И начала успокоительную тираду.
Дарья, не дослушав, положила трубку. На несколько минут она оцепенела. Дома никого не было. Света с мужем ночевали у сватов и собирались оставаться на весь день. Осознав, что случилось страшное, она, в то же время, не знала, что предпринять, куда бежать. Набрала номер родных Гарика, но тут же положила трубку. Зачем раньше времени волновать дочь, в ее положении. Может, тревога ложная, все обойдется.
Позвонила в ведомственную клинику. Туда Суворин не поступал. Не дозвонившись в районную больницу, Дарья оделась и отправилась туда на такси. В приемном покое она сразу увидела Наталью. Та ходила туда-сюда и нервно разминала в пальцах незажженную папиросу. Увидав входящую Дарью, Наталья подошла к ней и очень тихо произнесла: “У Константина Сергеевича, предположительно, обширный инфаркт.”
Дарья не произнесла ни слова, села на скамью у входа и, поеживаясь, стала ждать. А Наталья все маячила перед глазами. Тупое безразличие овладело Дарьей, в голове молоточком звучало одно: “инфаркт, инфаркт, инфаркт”.
Наталья тщетно несколько раз порывалась узнать, как состояние Суворина. Около трех часов дня в двери показался врач и, обратившись к Наталье, сказал: “Суворина, пройдемте в кабинет”. Дарья вскочила, хотела сказать, что Суворина не эта самозванка, а она, Дарья, но не смогла вымолвить ни слова. Пока приходила в себя, врач и Наталья скрылись за дверью. Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Дарья подошла к дверному проему, ведущему вглубь длинного коридора, и застыла в ожидании. Что-то сказала, проходившая мимо санитарка, но она не поняла. Тогда санитарка отстранила Дарью и прикрыла дверь.Вот показалась Наталья. Взглянув на нее, Дарья все поняла и не услышала, а прочитала по губам: “Его нет...”
Всю дорогу домой Дарья не проронила ни слова, а та, другая, наоборот, говорила, говорила... О том, что его убила отставка, что таких людей, как Константин Сергеевич, больше нет, что судьба обошлась с ним жестоко, преподнеся удары один за другим... Она бы еще долго говорила, но Дарья прервала поток сетований: “Наташа, у меня к тебе просьба. Займись, если можешь, чем-нибудь, а меня оставь сейчас одну”.
У подъезда Дарья услыхала вой, он раздавался из их квартиры. Выли Бим и Бом. Успокоив собак, как сомнамбула двигаясь по квартире, Дарья занавесила зеркала, достала материнскую черную гипюровую шаль и покрыла ею голову. Затем взяла трубку телефона, чтобы сообщить печальную весть дочери. Но, так и не набрав номера, неожиданно для себя, по-бабьи заголосила, громко причитая. Впервые в жизни Дарья впала в истерику. Заламывая руки, она бесконечно повторяла: “Зачем ты так поступил со мной?!..” Собаки начали подвывать. Этот вой образумил ее, и она прикрикнула на них. Бим и Бом сели рядом и, положив головы на ее колени, уставились на нее. В глазах собак стояла такая тоска, что Дарья вновь залилась слезами, оплакивая не только мужа, но и свою, в последние годы несуразно сложившуюся жизнь, которую в душе она еще надеялась наладить. Плакала по утраченной мечте, которую подспудно лелеяла, - вернуть любовь и понимание Константина. Теперь былое не вернется никогда. Он ушел, унеся с собой тайну освобождения из плена, тайну зависимости от Натальи, своего необъяснимого перерождения.
Наступили сумерки, а она продолжала сидеть в окружении собак. Наконец, хлопнула входная дверь, возвратились Света с мужем...         
На похороны из-за нелетной погоды Сергей опоздал. На девять дней всей семьей, плюс Наталья, поехали на кладбище. Разобрав венки и приведя в порядок могилу, постояли в молчании и направились к выходу. Дарья задержалась одна, сказав: “Вы идите, я вас догоню”. Когда все отошли на приличное расстояние, она тихо, но твердо произнесла: “Прощай, Костя, и прости... Но сегодня я и ее вычеркну из своей жизни”.
У ворот кладбища, подойдя к ожидавшим, сняла с себя черную шаль и набросила ее на плечи Натальи. На недоуменный взгляд ответила: “Раздели, Наташа, со мной вдовью ношу, но, пожалуйста, вдали от меня. И больше на глаза не смей показываться. Прощай!” 
С этим Дарья, ошеломив всех, направилась к такси.
Дорогой все молчали. Уже дома Света спросила:
- Мам, зачем ты отдала Наташе шаль, не прошло же сорока дней, как умер отец?
- Траур, дочь моя, в сердце, а внешние атрибуты ничего не значат. Я долго ее терпела только ради него. Когда его нет, я видеть ее не желаю. И не будем на эту тему, ладно?
Но в скором времени Света опять вернулась к этому разговору. Как-то она сообщила:
- Звонила Наташа, говорила о каких-то папиных фото, хотела нам отдать.
- Меня это не интересует, договаривайся сама. В доме я видеть ее не желаю.
- Мам, а не слишком ли ты жестока с нею? Ну, не хочешь видеть, - не надо, а вот шаль-то, зачем отдала?! Чтоб унизить, что ли? - не унималась Света.
- Нет, Светик, униженная, и достаточно долго, была я. Просто захотела, чтобы и она поносила вдовью ношу. Я-то ее испытала сполна при живом муже. И терпела ради него. Она все поняла. Теперь пусть навсегда исчезнет из моей жизни. Если хочешь, поддерживай с ней отношения, но вне нашего дома. И мне, прошу, о ней больше не говори.
- Ты, мама, стала очень напоминать бабушку...
- Стала, говоришь, похожа на бабушку, царствие ей небесное. А в этом нет ничего удивительного, я ее дочь.
- Значит, с годами и я стану на тебя похожа?
- Нет, доченька, ты вся в отца. Так что для волнений нет причин...
- А я и не волнуюсь, просто хочу заметить, что ты стала жесткая и совсем на себя не похожая. Я люблю тебя совсем другой, какая ты была раньше. И знай, что я всегда хотела быть такой как ты...
Дарья обняла дочь. Света прижалась к лицу матери щекой и вдруг ощутила соленый вкус ее слез.


                17.


…Новость принес сосед. Позвонил в дверь и, даже не поздоровавшись, просипел: “Слыхали?!” На недоуменный взгляд Дарьи, добавил: «Включите радио!»
Передавали траурную музыку, потом сообщение о кончине Сталина. В первое мгновение весть совершенно не задела Дарью. Присев рядом с приемником, она устало склонила голову и произнесла: «Все мы смертны. И великим отведено свое время. Упокой, Господи, его душу…» Потом спохватилась: «А как же мы?» Она, как и многие другие, не представляла страну без него.
В день похорон Дарья еле дождалась дочери с зятем, ходивших к Дому Советов, а затем пришла в ужас, узнав про страшное неистовство толпы, жаждавшей проститься с почившим. Почему-то подумалось - наступают новые времена, и не только в ее семье, но и во всей стране.
Внезапно ушел из жизни муж, а вслед за ним и его кумир. На душе уже давно воцарилась гнетущая тоска, а теперь еще добавилась тревога - что ждет их всех впереди?..
С утратой мужа Дарья внешне почти не изменилась, но внутренне стала, если не тверже, то собранней. Она постоянно ощущала ответственность за семью, за дочь, которая вот-вот должна была родить, за того нового человечка, что должен был со дня на день появиться на свет божий...
И скоро дом огласился криками младенца. Света подарила внука - чудесного карапуза, маленького Котика (дочь нарекла сына в честь отца - Константином). Кроха наполнила существование Дарьи новым смыслом. Каждый день приносил ей несказанные радости: то первое “агу”, то первый зубик, первые шажки...
Материальные затруднения очень осложнили жизнь. После смерти мужа Дарье назначили небольшую пенсию. Света и Гарик получали стипендии, зять подрабатывал на скорой помощи. Но этих денег не хватало. Незначительные сбережения растаяли незаметно, и однажды на сберкнижке оказалось несколько рублей. Надо было что-то предпринять, и Дарья обратилась за помощью к ближайшим друзьям. Благодаря этим связям, она получила надомную работу от одного издательства. Теперь приходилось допоздна стучать на ее старенькой пишущей машинке. Работа хоть и изматывала силы, но все же пополняла бюджет.
Дарья не сетовала на судьбу, главное, чтобы дочь и внук были счастливы. К зятю у нее не было никаких претензий. Он оказался любящим мужем и заботливым отцом. Все рассчитывали, что, окончив институт с красным дипломом, Гарик поступит в ординатуру. Но его распределили в Самарканд, и он был вынужден уехать туда один. Свете предстояло еще окончить университет, а переводиться на заочное отделение она не пожелала. В конце концов, она заявила, что ни под каким видом из Москвы не уедет. Ее семейная жизнь явно давала трещину.
После отъезда зятя заботы о внуке целиком пали на плечи Дарьи, - в дополнение ко всем делам по дому, вечерним бдениям за пишущей машинкой, - порой ей казалось, что в сутках стало часов в два раза больше... Дочь же всецело была поглощена учебой, а также вниманием многочисленных поклонников, которые появились после отъезда Гарика.
Проходя преддипломную практику в городской прокуратуре, Света закрутила роман с весьма влиятельным в этой сфере чиновником. Он был значительно старше ее и, естественно, имел семью. Их отношения зашли так далеко, что однажды Света преподнесла матери “сюрприз”: она беременна, срок достаточно большой и предпринимать что-либо поздно. “Но ты, мамуля, не волнуйся, - успокаивала ее дочь. - Скоро Сан Саныч и я подадим на развод и узаконим наши отношения”.
Но время шло, и развод оказался мифом. Под напором общественности, боясь за карьеру, “Сан Саныч” вернулся в семью.
Гарик приезжал несколько раз, упрашивал не разводиться, обещал простить и забыть обо всем, дал свою фамилию дочери Светы. Так у Дарьи появилась еще внучка - Констанция Георгиевна Малина.
Дарья была в смятении, когда Света ответила отказом на все уговоры мужа и дело завершилось длительным и мучительным разводом. На сетования Дарьи по поводу неразумного поступка, в ответ услышала: “Я устала от бесконечного заглядывания в глаза и преданной любви!” В недоумении, Дарья только пожала плечами - бывает и такое...

Мечта Светы стать криминалистом не осуществилась. Получив свободный диплом, она устроилась юристом в арбитражном суде. Элегантная и утонченная, всегда окруженная толпой друзей и подруг, Света умела интересно жить. Много работая, она везде успевала, посещала выставки и премьеры, была в курсе новинок литературы и кино. В их доме всегда было шумно и весело. Между делом, она перешивала себе из старых платьев - новое, по последнему “писку” моды. Всегда свежая и ухоженная, Света, смеясь, перецеловывала детей и мать, уходя на работу и возвращаясь домой. На замечания Дарьи отвечала обезоруживающей улыбкой и поцелуем, обещая исправиться. Все это делалось так легко и естественно, что Дарья просто не могла на нее сердиться.
Света не отличалась постоянством. Перед Дарьей прошел целый калейдоскоп гражданских мужей дочери. Как-то, упрекая ее в легкомыслии, услышала в ответ:
- Мама, передо мной всегда стоит твой пример. Еще давно, глядя на тебя, я дала себе зарок не повторять, прости, твоей глупости. Чем терпеть всю жизнь безразличного и неверного мужа, лучше его вовремя поменять. Как только я вижу, что “чайник” начинает остывать, я его меняю на горячий “самовар”.
- Дочь моя, - возмутилась Дарья, - что за циничная философия? И, насколько мне известно, твой первый муж был тебе верен и далеко небезразличен.
- Мам, давай о Гарике не будем. Я его очень ценю и уважаю, и в преданности его не сомневалась, но мы с ним разные люди. Понимаешь, он очень “пресный”, с ним скучно. А то, что тебя возмутило - это теперь мое кредо, которому научила сама жизнь. Сан Саныч, например, да и ваша с папой жизнь... Чего ты достигла своей преданностью и постоянством? Пусть покойный отец меня простит, но они с Натальей хорошо над тобой поиздевались... Я решила жить по-другому и шагаю в ногу со временем. - Помолчав, добавила: - Ты уж прости, что напомнила. Ну, не удержалась...   
Нет, Дарья на дочь не сердилась. Прошлая боль перегорела, душу теперь будоражили новые заботы о судьбах дочери и внуков. Но, все же, она решила реабилитировать мужа.
- Одна из заповедей гласит: не суди, и судим не будешь. Дело в том, доченька, что твой отец, и я это твердо знаю, любил меня и был предан. Но, и в этом я уверена, он каким-то образом, зависел от этой стервы. Что-то произошло в плену, в чем он не мог сознаться, что-то заставляло его подчиняться этой женщине. Это были не ее чары, а что-то другое, быть может, и постыдное, совершенное им в ее присутствии. Бог знает, как они бежали из того пекла. Но одно я твердо знаю - он вернулся оттуда другим человеком, и от этого страдал. И, скорее всего, это стало одной из причин его раннего ухода.
...Дарья убеждала дочь, но одновременно старалась убедить в сказанном и себя. С годами она твердо уверовала в эту легенду, и хотела, чтобы и дочь поверила в нее.

С утверждением власти нового генсека Хрущева был совершенно развенчан образ Сталина. Только и говорилось о “культе личности”. Дарья недоумевала: как можно было стоящим с ним рядом и больше всех превозносившим его заслуги, тем, кто выпестовал веру в его непогрешимость, вдруг так, в одночасье, отвернуться от покойника, свалить на него все злодеяния? А где они раньше были, почему молчали? Их было много, а он - один. Неужели сила одного больше силы массы? Где была их коммунистическая мораль и совесть, которую всегда ставили в пример, в отличие от растленного буржуазного мира?
В органах госбезопасности шли чистки. Если верить слухам, дошедшим до Дарьи, многие сослуживцы покойного мужа были уволены. Среди них была и Наталья...
Заговорили о какой-то “оттепели”. Дарья в этом совершенно не разбиралась, но, узнав, что начали реабилитировать многих политзаключенных, набралась храбрости и написала брату Михаилу в Америку... Тщетно ждала ответа, всякий раз, с замиранием сердца заглядывая в почтовый ящик. Похоже, письмо не попало к адресату. Виноват ли был в том “карибский кризис”, или письмо просто затерялось в почтовых дебрях, кто знает? Но последняя надежда, узнать о судьбе родных людей, рухнула...
Зная о напряженных отношениях держав, Дарья поняла, что поступила опрометчиво, отважившись наладить контакты с заокеанской родней. Внутренний голос подсказывал, что ничего по серьезному в стране не изменилось, и она своей инициативой может в будущем навредить дочери и внукам. Больше Дарья не предпринимала попыток наладить связь с братом.

Время неумолимо неслось вперед. Росли внуки, принося новые волнения и хлопоты, радостные заботы и неожиданные сюрпризы. Дарья всецело была поглощена детьми. Она жила, занимаясь их воспитанием, развитием, бытом. Принимала участие во всех детских делах: разучивала стихи и песни, шила карнавальные костюмы, составляла гербарии. Она рассказывала внукам сказки, которые любила и знала в неимоверном количестве, старалась разбудить в них любознательность и помогла полюбить книгу. Гуляя, обращала внимание детей на плывущие над городом облака, на распускающиеся почки, на остановившуюся в воздухе стрекозу... Дети росли разные, но одно в них было общее - серьезность и порядочность.
Так повелось, что на воскресенье Котика забирали родители Гарика. Когда Таточка подросла, она однажды спросила: “А почему вы меня не пускаете к бабушке Мусе?” Дарья, не желая вдаваться в подробности, объяснила, что “если оба внука уйдут, их бабушке Даше будет скучно. К тому же, Котик там ночует, а двоих разместить в двух комнатках, - они не такие огромные, как у нас, - негде”. Котик присутствовал при разговоре и тут же заметил, что “хотя он и любит бывать у бабушки Муси и дедушки Толи, но, чтобы не обижать Таточку, и чтобы бабушке Даше не было скучно, они могут туда ходить по очереди”. Дарья поцеловала внука и неопределенно молвила: “Посмотрим...”, а сама призадумалась, как объяснить все детям.
Как оказалось, этим разговором тема не исчерпалась. Скоро к ним позвонила бывшая свекровь Светы. Обменялись ничего не значащими любезностями. Потом та сказала:
- Дарья Александровна, тут дело такого рода... Котик нам рассказал об обиде вашей девочки. Я думаю, вы со мной согласитесь, что дети ни в чем не виноваты и, коль скоро малышка носит нашу фамилию и считает нашего сына папой, можно сделать так, чтобы ее не травмировать. Если вы не против, мы будем обоих детей брать как обычно на выходной. Дети будут довольны, да и нам будет веселей. А вы, в свою очередь, отдохнете, ведь вам, бедной, достается...
Дарья молчала, не находя слов. Она так разволновалась, что еле промолвила:
- Вы - хорошие люди...
С этого дня отец Гарика заходил в субботу вечером за детьми и приводил их обратно к вечеру в воскресенье. У Дарьи впервые за много лет появилась уйма свободного времени. Она не знала, что с ним поделать. Убрав квартиру и приготовив обед, садилась у телевизора. Но долго усидеть не могла, озабоченно вскакивала от мысли, что дети не накормлены. Вспомнив, что внуки в гостях, успокоенная, начинала придумывать, чем бы еще заняться. Читать в последнее время стало тяжело, зрение сдало после напряженного печатания. Слава богу, теперь отпала необходимость в ее приработке, и “Ундервуд” законно пылился на антресоли. Дарья гуляла бы с собаками, но их давно уже нет...
Когда Котику было около года, у него очень тяжело шли зубы. Ребенок капризничал, поднялась температура. Собаки просились гулять, и Дарья была вынуждена выпустить их во двор одних. Стремительно выскочив на улицу, Бом был сбит машиной. Когда внесли едва живую собаку, Дарья чуть не потеряла сознание. Ее спасали наравне с собакой. У Бома внешних ран не было, но были перебиты задние лапы. Около недели ему делали уколы, поили кагором, делали все возможное. Ничего не помогало и бедного пса пришлось усыпить. Все тяжело переживали эту утрату. Почему-то стали говорить шепотом, и лишь плач ребенка нарушал тишину. Бим все время лежал под кухонным столом, почти не притрагивался к еде.
А через пару месяцев Света потеряла Бима. Гуляя в ближайшем сквере, она отстегнула поводок, и собака резво побежала к кустарнику. Больше Бима не видели. Долго искали, развесили объявления, жили надеждой на его возвращение, но, увы... Так Дарья лишилась еще одной своей привязанности.


                18.


Наблюдая за внуками, Дарья отмечала их отличия от своих детей. Эти подрастали совершенно другими - более собранными, рациональными. Характером оба совершенно не походили на мать. Свету отличали оптимизм, легкость нрава, общительность. А Котик и Таточка росли индивидуалистами, довольно замкнутыми детьми.
Свету в школьные годы всегда окружал сонм друзей, которые были готовы бесконечно куролесить. Ее же дети почти не имели друзей. Изредка к ним заходили один-два одноклассника и то по делу. Света могла часами болтать по телефону, а эти быстро и деловито вели беседу, явно не по пустякам.
Ребята не были круглыми отличниками, но учились основательно и ровно. Особенно Котик, которому легко давались естественные науки, а больше всего нравилась биология. На его письменном столе всегда лежали различные энциклопедии, словари, справочники. Тата же обожала историю и литературу. Читала запоем исторические романы, знала наизусть множество стихов.
Пришло время и обнаружилось, что квартира стала тесновата. В одной комнате жила Света. В другой размещались Дарья с внуками, пока те были малышами. Но, по мере взросления, пришлось Котика переселить в столовую. Скоро стало ясно, что телевизор и бесконечные Светины гости ему мешают. Света, как всегда, нашла выход из положения. Придумала так расположить мебель, что получился очень приличный “закуток”, как окрестила его Дарья, - уголок за буфетом и книжным шкафом, задние стенки которых были занавешены ковром. Там поставили диван, у окна - письменный стол. Так у подросшего внука появилась своя “резиденция”, которая в будущем перешла во владение Дарьи (правда вместо дивана поставили кровать, а письменный стол заменили тумбочкой и ее любимым старинным креслом). Но это было потом, а пока Котик наслаждался самостоятельностью.

...Гарик перевелся на работу в Ленинград и настоял, чтобы Котик после восьмого класса поступил в нахимовское училище. Опять Дарья с надеждой заглядывала в почтовый ящик, ожидая из Ленинграда вестей.
Когда подошло время Тате получать паспорт, Света решила рассказать дочери, кто ее отец и предложить взять фамилию деда. Она боялась этого разговора, ей казалось, что, узнав правду, дочь может не простить обмана. Но все обошлось. Тата спокойно выслушала мать и сказала, что уже давно как-то подслушала разговор взрослых и все поняла. Маму она не осуждает, а папу, хоть он и не родной, очень любит. И фамилию поменяет, когда выйдет замуж. Дарья и Светлана вздохнули с облегчением - гора свалилась с плеч.
Наконец-то, к “бабьему лету” этот вихрь – Светлана, угомонилась. Она вышла замуж за молодого, подающего надежды, дипломата. Андрей был на семь лет моложе, но держался солидно. Одно время они вдвоем жили в Праге, затем в Швейцарии, а потом надолго основались во Франции. Когда Светлана приезжала в Москву, дом опять гудел. Как всегда, она приносила с собой живительную бодрость.
Костя, окончив нахимовское училище, поступил в Военно-медицинскую академию, стремясь стать хирургом, как и отец. Дарья не могла налюбоваться на внука. Когда тот приезжал на каникулы, Тата визжала от восторга, и уверяла, что когда они с братом идут по городу, встречные раскрывают рты и оглядываются, недоумевая, откуда в Москве такой красивый моряк появился? И, конечно, все окружающие девчонки от него без ума.
Действительно, парень вырос хоть куда! Умный, красивый и добрый. Счастья и гордости Дарьи не было предела.

Как-то Дарья заслушалась песней по радио и не обратила внимания на телефонный звонок.
- Бабушка, возьми трубку, - крикнула Тата.
Звонила Мария Наумовна, Гарика мама.
- Мы к вам хотим ненадолго зайти, - попрощаться...
- Заходите, мы всегда вам рады, - ответила Дарья.
И лишь положив трубку, подумала, а куда они уезжают? Странно, когда ездили в Ленинград, никогда не заходили прощаться.
Тата, выйдя из ванны и узнав, кто звонил, в ответ на ее недоумение сказала:
- Бабушка, разве я тебе не говорила? Они собрались в Израиль.
- Надолго?
- Насовсем! - обескуражила внучка Дарью.
- Я раньше не верила в реальность этой идеи. Думала - старческая блажь, поговорят, и забудут. Но все оказалось намного серьезней. На склоне лет они отважились кардинально изменить свою жизнь.
- А Гарик, что, тоже едет с ними?
- В том то и дело, едут они одни, а там у них кроме сестры деда никого из родни нет, ну еще несколько раньше уехавших знакомых.
...Когда Малины пришли, Дарья не удержалась:
- Что же вас гонит?
После тяжелого молчания Анатолий Семенович произнес целую речь, видно очень хотел, чтобы поняли.
- Я понимаю ваше, как и многих других, недоумение. Да что сказать, - осуждение! И наш сын тоже никак не может или не хочет понять, что заставляет уже старых, пенсионеров, бросить все и уехать за тридевять земель. Знаем, будет нелегко. Все там другое -  язык, климат, уклад жизни. Да и едем, фактически, с пустым карманом. Но мы так решили неспроста...
Мы родились и выросли, как и наши родители, и прародители в России. Советский Союз нас воспитал, дал образование. Все так. Я прошел от Дона до Берлина. Дважды ранен, имею одиннадцать правительственных наград. Я не был интендантом, служил в полковой разведке. Рядом сражались русские, казахи, грузины, украинцы. Мы действительно были одной семьей, простыми советскими солдатами.
Но после войны началась кампания борьбы с космополитами. Я стал ощущать косые взгляды. Ежедневно в газетах узнавал о “происках” моих соплеменников. Не успела улечься эта волна, начались процессы над торгашами-спекулянтами, расхитителями социалистической собственности. И опять сплошь евреи. Земля начала гореть под ногами, стало стыдно называть свою национальность. Теперь она называется “пятый пункт”.
Я редко хожу по магазинам, никогда не пользовался своими льготами. Однажды Муся болела, я оставил ее с высокой температурой. В магазине стояла большая очередь. Показал удостоверение инвалида войны и попросил пропустить, хотя бы через пять человек. Люди вдруг разъярились, осыпали бранью. Я услышал, что “жид отсидел войну в Ташкенте и ордена там же купил”. Оплеванный, ничего не купив, ушел домой. Рассказывая жене, я, взрослый мужик, прошедший войну и много горя повидавший, разрыдался от боли и обиды. А когда началось дело врачей, когда моей жене, опытному педиатру, матери стали бояться показывать своих детей, дал слово - при первой же возможности уехать отсюда, что бы ни ждало впереди...
Уезжать тяжело. Мы оставляем здесь могилы родителей. Тут живут наш единственный сын и наш внук, наши друзья. Но вот даже теперь, разрешив уехать, постарались унизить. Отбирая партбилет, обозвали неблагодарными отщепенцами... 
Когда Анатолий Семенович говорил, голос его дрожал, а на висках вздулись вены. Муся положила руку ему на плечо и тихо произнесла:
- Толя, успокойся, побереги нервы. - и, обращаясь к Дарье, добавила: - Не осуждайте нас. Это было трудное решение.
Дарья вдруг вспомнила покойного мужа и Наташку, и все, что те говорили... Она испытала жгучий стыд, как будто собеседники могли прочесть ее мысли, и почувствовала, как горят щеки.
- Я вас понимаю, - сказала она, нервно разглаживая скатерть. - Не забывайте нас. - и тихо добавила: - А за внучку я перед вами в вечном долгу...

По окончании школы, Тата, по стопам матери, пошла в Университет, но захотела изучать иностранные языки и поступила на филологический факультет, - как ни странно, без особых треволнений.
После первого курса работала в студенческом стройотряде. Вернулась загорелая, повзрослевшая и окрыленная. Взахлеб рассказывала о проведенном времени, о новых знакомых ребятах, о красотах Подмосковья. Но больше всего рассказывала о командире отряда. Девочка явно влюбилась.
Скоро предмет увлечения предстал перед очами Дарьи. Выглядел Вадим как взрослый, он и был старше внучки - отслужил в армии и учился на философском факультете. И, как говорится, пришелся ко двору. Скоро сыграли веселую, модную по тем временам, комсомольскую свадьбу. Однако, Дарья была огорчена тем, что ни перед свадьбой, ни на ней не было родных жениха, хоть они и жили в Москве. Вадим объяснил это болезнью матери. Да и Тата, как оказалось, тоже с ними все еще не была знакома.
Проходило время, а знакомство все откладывалось. Наконец, Дарья весьма серьезно спросила внучку, в чем дело. В ответ услышала:
- Бабуля, понимаешь, он их стесняется!
- Что значит, стесняется родителей? Кто же они такие, чем занимаются? 
- Вадик рассказал, что раньше его родители жили где-то в Тамбовской области. Потом они по лимиту переехали в Москву и стали работать на заводе. Отец - слесарь-сборщик, а мама - сначала была эмалировщицей, а потом, по состоянию здоровья, перешла работать в ОТК. Живут они в общежитии. Комнатка маленькая, всего двенадцать метров, плюс длиннющий коридор, в котором Вадик ребенком гонял на трехколесном велосипеде. Когда учился в школе, уроки приходилось делать на чемодане, который держал на коленях, сидя на табурете.
Часто у них жили гости. Кто бы ни приезжал из деревни в Москву, близкие или дальние родичи, бывшие соседи или их родня, - все останавливались у них. И когда мать извинялась, сетуя на маленькую жилплощадь, гости ее успокаивали: “Ничего, не беспокойся, мы много места не займем, поставим ваши кровати рядком и все на них поперек уместимся”. Иногда укладывались и на пол. Когда Вадик подрос, в случае приезда гостей мать отправляла его ночевать к подруге, с сыном которой он дружил.
После этого рассказа Дарья решила во что бы то ни стало повидать родителей зятя. Вскоре в категорической форме сказала Вадиму, что в предстоящее воскресенье они ждут его родителей. И чтоб не было никаких отговорок.
Вадим изворачивался, как мог, выдвигал разные причины: у него большая занятость, у матери плохое самочувствие, и так далее. На что Дарья пригрозила:
- Если не придут, мы сами пойдем к ним.
Наконец Вадим сдался, но попросил:
- Вы уж, пожалуйста, спиртного поменьше ставьте и не потчуйте им активно отца, а то он как выпьет... - не договорив, махнув рукой, он вышел.
Дарья не поняла, каким же становится отец Вадима под хмельком, и с опаской подумала - не дебошир ли? Неужели парень боится скандала?
Наступило воскресенье. Дарья приготовила праздничный обед и с большим трепетом в душе стала ждать гостей.
К назначенному часу они пришли. Отец оказался грузный весельчак и балагур, а мать, тоже полноватая, постоянно смущенно улыбающаяся и явно добродушная, - типичная “наседка”.  С их приходом в доме стало как-то шумно и радостно. Гости быстро освоились, время летело незаметно. Отец Вадима часто шутил, а мать бесконечно всем восхищалась и глядела влюбленными глазами на сына... Пили умеренно, так что опасения были напрасными.
Василий Васильевич вдруг предложил попеть. Сын тут же сник и, почему-то, стал родителей чуть ли не выпроваживать, - завтра всем рано вставать, да и возвращаться довольно далеко. Но отец уперся и настоял на своем: как так, сидеть за столом, и без песни, - не порядок!
И вот он запел чудесным сочным баритоном, а жена стала ему вторить. Они так слаженно и красиво пели, что Дарья и Тата заслушались. Пели еще и еще, их репертуар казался неисчерпаем.
Прощаясь, Дарья искренне сказала:
- Приходите запросто, не ожидая приглашения. Всегда будем вам рады.
Как только за сватами захлопнулась дверь, Вадим стал Дарье выговаривать:
- Пригласили на свою голову. Теперь повадятся каждый свободный день таскаться сюда и распевать свои песни. Уж потом не говорите, что я не предупреждал!
Дарья была так шокирована грубостью молодого человека, что не удержалась и воскликнула:
- Как ты смеешь так выражаться в адрес родителей? Что значит - повадятся? Когда говоришь о старших, научись подбирать слова! Они тебя родили и вырастили, а ты, как я погляжу, их ни во что не ставишь. Да, они университетов не кончали, но ведут себя достойно. Они простые, добрые и хорошие, как видно, люди, которые в тебе души не чают, и ими, сынок, гордиться, а не стыдиться нужно! А какие у них голоса! Прелесть, да и только! Измени, Вадим, отношение к родителям, у тебя тоже будут дети... Какой пример ты им преподашь!
В ответ прозвучало:
- И почему все старики - моралисты?!
Дарья не нашлась, что ответить... Поняла, что ее слова - “глас вопиющего в пустыне”...

Многое изменилось с появлением в доме мужа внучки. Вадим, по началу вежливый и корректный с бабушкой Таты, уже вскоре после свадьбы дал понять, кто в доме хозяин. Дарья постепенно теряла “бразды правления” и как-то незаметно превратилась, как она себя мысленно окрестила, в “приживалку”. Тата была всецело под влиянием мужа, с обожанием внимала каждому его слову. И если раньше бабушка была для нее авторитетом, и мнение бабушки даже не обсуждалось, то теперь Тата не постеснялась как-то сказать: “Бабуля, твоя мораль устарела, прошу, не навязывать ее нам!” И Дарья, вспомнив старый афоризм, что “в детстве учат говорить, а в старости - молчать”, тихо сидя в своем “закутке”, старалась впредь придерживаться этого правила.             
Вадим непрестанно демонстрировал неприятие “бабули”. Присутствие Дарьи его явно тяготило. Частенько, когда Дарья смотрела телепередачу, он мог без слов переключиться на другой канал. Она молча вставала и уходила к себе.
Раньше она, как могла, помогала внучке по хозяйству, но с годами это становилось все тяжелей и тяжелей. И, наконец, настало время, когда Дарья, с большим трудом, через силу, стала обслуживать лишь саму себя: брала поесть, стараясь помыть после себя посуду, делала маленькую постирушку своего белья и мысленно благодарила Бога, что, несмотря на годы, все же в состоянии это сделать, и с ужасом думала, что, неровен час, и она обременит собой других. Быть обузой - страшное наказание, и Дарья старалась отогнать эти невеселые мысли.
Она теперь стала безмолвным созерцателем, научившимся не докучать. Не навязывая своих умозаключений, сидела в своем уголке, перебирая в памяти ушедшие годы, или мысленно полемизировала с молодыми и, поминутно вздыхая, качала головой, незаметно погружаясь в старческую дремоту, которую порой прерывали забежавшие к ней правнуки...
Они были теперь ее единственной радостью. Старшая - Агнесса, или Агаша, как ее звали дома, в раннем детстве была очень смешной, пухленькой “пампушкой”, с переваливающейся утиной походкой и с хитрющим характером. Зайдя к Дарье в “закуток”, она протягивала ей куклу и просила раздеть.
- Зачем, Агашенька, раздевать куколку? Смотри, какая она красивая в платьице! - уговаривала ее прабабушка.
Но в ответ звучало:
- Баба, ей надо спать, раздень!
И баба подчинялась. А через несколько минут слышался голос Таты:
- Ты опять, негодница, раздела новую куклу! Посмотри, все куклы голые сидят, я устала их наряжать!
В ответ раздавалось:
- Мама, это не я раздела куклу, а бабуля.
Если девочка не желала что-то кушать, то устраивался спектакль. Ее тошнило, она начинала давиться. Все знали эти ее уловки, но все равно пугались.
Подросши, Агнесса стала стройной, красивой девочкой с весьма самостоятельным и независимым характером и, в отличие от младшего братишки, редко уже заглядывала в Дарьин уголок.
Младшенький Игорек, Гоша, стал любимцем и отрадой Дарьи. Этот любознательный пострел воистину скрашивал ее существование.
Однажды четырехлетний малыш спросил:
- Бабуля, а тебе не скучно все сидеть тут одной?
- Нет, - серьезно ответила Дарья, - я тут, Гошенька, не одна. Ко мне приходят мои давно ушедшие родные, и я с ними веду долгий немой разговор о том, что я очень устала, и как мне надоело коптить небо...    
Скоро Дарья услышала, как малыш донимает мать вопросами:
- Мам, почему бабуля говорит, что она коптит небо, она ведь не курит? И как к ней приходят ее родные? Почему я их не вижу, они что, выходят в окно?
На это внучка раздраженно обратилась к Дарье:
- Бабушка, умоляю, не забивай, пожалуйста, Гошке голову, от него и так нет покоя.
А ее муж добавил:
- От маразма никуда не денешься!
Через мгновение правнук требовал от Дарьи объяснить, что такое маразм и почему от него нельзя спрятаться.

Дарья была для Игорька и Агнессы бабушкой, а Света - Светиком. Кто-то сказал, что игрушку привезла бабушка. На это мальчик возмущенно возразил: “ Бабушка ниоткуда не привезла, она сидит в своем кресле за шкафом! А привезла трансформер Светик!” А сестра добавила: “Светик - не бабушка, она у нас молодая и красивая”.
Когда Агаше было лет пять, на вопрос: кем она будет, когда вырастет, не задумываясь, объявила: “Светиком!”    
В приезды дочери у Дарьи наступали радостные дни. Ее появление в доме было подобно вихрю, струе свежего воздуха. Опять шум, хлопоты, веселье, уйма всевозможных подарков и сладостей. Света и теперь, в весьма солидном возрасте, продолжала быть оптимисткой, чуть взбалмошной и неугомонной, шумной и полной энтузиазма.
Но такие встречи были редки, чаще приходилось довольствоваться короткими телефонными разговорами, с обещаниями скоро увидеться...

В один из весенних дней, когда Дарья, как обычно, сидела, предавшись воспоминаниям, Агаша подошла с просьбой:
- Бабуля, мама сказала, что ее дедушка Костя был партизаном. Нам задали к сорокапятилетию победы  написать сочинение “В жизни всегда есть место подвигу”. Я хочу написать о своем прадеде. Расскажи мне побольше, как он воевал и как ему удалось бежать из плена.   
- Хорошо, расскажу. - ответила Дарья, а сама подумала, - пора бы и ей самой обо всем этом узнать...
  Дарья долго не раздумывала и направилась к телефону. Она уже давно хотела поговорить с Натальей, да все откладывала.
В телефонной трубке шли длинные гудки, долго не отвечали. Дарья уже собралась положить трубку, как на другом конце раздался мужской голос:
- Вас слушают.
Попросив Наталью Николаевну, она услышала в ответ, что такой здесь нет, и снова длинные гудки...
- Вот незадача, - вслух подумала Дарья. - Как видно, я неправильно набрала номер.
Позвонила вторично. Все тот же недовольный голос произнес:
- Я ведь вам сказал, такой здесь нет.
- Простите, я правильно набрала номер (она назвала цифры)?
- Да, это наш номер, мы здесь живем больше пяти лет. А предыдущая хозяйка умерла.
- Простите за беспокойство, - молвила Дарья, медленно кладя трубку мимо рычага.
Опомнившись, она сказала, как говаривала ее мать: “Упокой, Боже, душу рабы твоей Натальи.” И добавила: “И здесь она меня опередила, раньше ушла к нему...” 
- Бабуля, что ты бормочешь, я не слышу, - спросила Агаша.
- Это я так, свое, стариковское. Ну, пошли, будем вместе сочинять сказ о подвигах твоего прадеда...

Как-то совершенно незаметно для Дарьи, произошла смена эпох. Все стало другим, непонятным. Сначала- загадочная перестройка. Потом не стало Советского Союза. Дарья так и не поняла, как, каким образом, огромная сильная держава на глазах рассыпалась, как песочный замок. Порой ей казалось, что она - свидетель странного спектакля, исполняемого слабыми актерами и поставленного бездарным режиссером.
Теперь Дарья целые дни проводила в своем кресле в полном одиночестве. Книги она уже давно не читала, - не позволяло зрение, да и быстро уставала, а телевизор с его новостями стал вызывать не только дремоту, но и отвращение. Единственное, что ей было ясно, что новая эпоха - это время вседозволенности, где мораль - это ее отсутствие. И если раньше мир делился на белых и красных, то теперь появились новые цвета: розовые, голубые, зеленые, но ей все казалось близким к черному.
В стране настала трудная жизнь. В семье тоже начались материальные трудности. Тата работала корректором в издательстве иностранной литературы, Вадим после аспирантуры трудился на ниве политпросвещения. Больших достатков никогда не было, но жили относительно прилично. С перестройкой зять оказался не у дел и занялся коммерцией. Часто ездил в Германию и Польшу, добывая какие-то лакокрасочные материалы. Какое они имели отношение к философии, Дарья никак не могла взять в толк. Да и многое теперь ей было не понятно...
Однажды ее “просветитель”, - Гошенька, как обычно влетел в “закуток” и осыпал градом вопросов.
- Бабуля, ты не спишь? - и, не ожидая ответа: - А почему папа сказал, что если дело не пойдет, то ему придется стать чесноком?
- Кем, кем?
- Чесноком!
- Челноком, наверно?
- Да, да, чел-но-ком. А куда должно пойти дело? А что такое челнок?   
- Челнок - это такая часть в швейной машинке, которая ходит туда-сюда.
- Бабуля, опять ты что-то перепутала. Причем тут папа, и как он станет этим чесно.., тьфу, челноком?
Не дослушав ответа, непоседа исчез, чтобы через пару минут подлететь с новым каверзным вопросом:
- Где твоя пензия и покажи, откуда и как она нас спасает? И почему папа должен бояться бога?
- Не тарахти! Расскажи все по порядку.
- А я тебя и так для порядка спрашиваю. Папа на кухне что-то сказал маме, я не расслышал, а мама ему в ответ: “Вадик, побойся бога, ведь бабушкина пензия нас спасает. Я молюсь, чтобы она подольше протянула”. Так что рассказывай, что ты должна протянуть и как твоя пензия нас спасает? Где она, покажи?
Дарья не могла сдержаться и расхохоталась. Давно она так не смеялась! А ребенок в недоумении глядел на старенькую бабулю, вытирающую выступившие от смеха слезы, и все повторял:
- А почему ты смеешься?
Дарья прижала к груди его головку и поцеловала.
- Ах, моя отрада, святая ты душа!
- Бабуля, а отрада, это не отрава?
Благодаря Игорьку, Дарья не знала скуки.

Незаметно приблизилось ее девяностопятилетие. Приехала Света с мужем, одержимая идеей отметить с помпой дату. Как всегда, Света привнесла шум, веселые хлопоты и непередаваемую суматоху. Всех одарила обновками, сделала перестановку мебели, обзвонила всех родных и друзей, созывая на торжество.
Из Ленинграда приехал редкий гость - любимый внук Дарьи Константин, которого она все еще, как в детстве, звала Котик, и который, наконец-то, отважился обзавестись семьей. Приехали сыновья Сергея - Денис и Даниил. Сам Сергей, к сожалению, из-за болезни прибыть не смог.
Глядя на эту кутерьму перед предстоящим пиром, Дарья вспомнила свой девяностолетний юбилей, и грустно усмехнулась. Тогда, под шум тостов и звон бокалов, она незаметно впала в дрему. Когда проснулась, за окном стояла темень, гости почти все уже разошлись. “Да, изрядно я поспала и недурно провела время” - с иронией подумала она. Тогда к ней подбежала Агаша и, пригнувшись к ее уху и жарко задышав в лицо, громко зашептала: - Меня хотят отправить на боковую. Ты сегодня главная, они тебя послушают, - запрети им! Я хочу еще немножко погулять.
- Агашенька, уже поздно. Видишь, ночь за окном. И я пойду спать, так что давай вместе пойдем на боковую.
- Нет, я не хочу идти спать, я хочу помогать Свете убирать со стола и мыть посуду! Они меня прогоняют, а я уже большая, еще немного, и будет десять лет! 
- Давай, детка, сделаем так: сейчас мы с тобой вдвоем, старая и малая, отправимся спать, а вот в следующий раз, ты будешь убирать и мыть посуду. Договорились?
- Это когда тебе будет сто лет?
Дарья рассмеялась в ответ.
...Это было пять лет назад. А завтра предстоит новое испытание. “Опять просплю, - с тоской подумала Дарья. - Но ничего, пусть веселятся. Ведь, черт возьми, приятно сознавать, что ты - причина радости, а не печали.” И, вспомнив обещание, данное правнучке, улыбнулась: “Авось, дотяну. Хотя, признаться, устала!..”