1.Да, я привыкла. Я так привыкла. И только если небо упадет на землю, возможно это событие и заставит меня измениться.Я хочу измениться, хочу чтобы яхта была всегда «под боком». Чтобы ждал приказаний капитан, а попутный ветер обдувал бы мои золотые кудри, упакованные в газовый шарф. Чтобы солнечные очки на моем носу смотрелись элегантно и ярко очерченный красной помадой рот заставлял бы мужчин дарить мне шубы и бриллианты, поездки в экзотические страны и дворцы с пальмами и павлинами.Но!Павлины противно кричат и к тому же гадят больше куриц. Жаркие страны кишат змеями. В шубах может завестись моль. А самое главное – мне не идут очки.А нет очков - нет яхты. Се ля ви.Свита делает короля. Женщина делает мужчин.Или мужчины женщин?Впрочем, все не так.Мужчины делают детей. А потом прячутся в работу. Они придумывают кучу работы. Ходят на нее. Уходят с нее. Ни один заяц не сравнится с умением мужчины петлять. Изворачиваться. Прятаться. А если поймают, то оттявкаются получше любой Моськи.Я устала. Я устала ждать и догонять.«На ловца и зверь бежит» - это придумали ленивые жабы в пруду. Они лишь открывают рот, ловя языком пролетающих мух. Но муха – не зверь. Во всяком случае мне мухи не нужны. Мне нужна яхта и капитан в белом сюртучке с золотыми нашивками. Капитан должен быть непременно лет сорока пяти, с окладистой бородкой, с трубкой во рту. Ничего, что я не люблю курящих. Капитан без трубки – это все равно что мостик без палубы. Дождь без капель. Вода без...Я немного не о том.Итак, пусть будет у него коренастая фигурка. Пусть он будет невысокого роста. Такой же как в кино. С пузом. С трубкой. Красавец. Но. Порядочный. Странно все. Любимец женщин – капитан дальнего плавания – порядочный человек?Как все глупо уложено в моей голове.Желаемое и действительное живут в параллельных мирах.Красивый мужчина – непременно бабник. Капитан корабля – герой любовник, по образу жизни больше напоминающий терпеливого монаха.Некрасивый мужчина почему-то обязательно оказывается мужем. К тому же бабником, пьяницей и лентяем.Нет, я все преувеличиваю. Он не пьяница. Конечно, нет.Мой Стас красивый. Он не бабник. Не алкоголик. И вообще. Не о нем речь. А о ком? Я просто рассуждаю на тему.- Лара! Алле.- Вика??? – голос в трубке громко выразил удивление, затих на минуту и тихо, как бы оправдательно продолжил: - Ты???От этого выскочившего, неуправляемого удивления стало на секунду смешно. И, наверно, именно эта секунда стала переломной в моей тогдашней жизни. Она удивительным образом отбросила все. Все годы. Все нелепицы... А может...Впрочем, я лучше расскажу обо всем по порядку. Не перепрыгивая с события на событие.2.Лара – моя школьная подруга. Не сказать, что мы с первого класса с ней парой везде ходили. Совсем не так. Во-первых, мы учились в параллельных классах. Разное рассписание. Разные учителя. В школе почти не виделись.Во-вторых, свободное от школьных занятий время каждая из нас проводила по-своему. Я - трижды в неделю ездила на занятия в художественную школу, мазала там акварелью мокрые белые листы, лепила глиняные горшочки и делала эскизы гобеленов. Больше впечатляясь историей возникновения самих гобеленов, чем собственными неумелыми творениями.А Ларка? Ларка жила абсолютно неизвестной мне жизнью. Впервые я побывала у нее дома, когда похвасталась, что умею шить. Угораздило. Надо сказать, хвастатовство еще до сих пор приносит мне массу разочарований. Вместо того, чтобы пользоваться собственными умениями себе же во благо я "несу творчество в массы". А потом получается, что я работаю, а массы лишь наслаждаются моим творчеством. Ах, не слушайте меня, это все из-за ссоры со Стасом. Конечно, ни о каком служении массам, пардон, Ларке, я и не думала. Просто я с детства - глубокая мечтательница. Бредила кринолинами, пышными кружевными рукавами, элегантными и таинственными корсажами, обнимающими изящную женскую фигурку. В один прекрасный день я мечтала оказаться принцессой. Настоящей. Возможно, для этого и нужно было проспать ночь на горошинке. Подумаешь! Легко бы справилась. Когда-то мой отец рассказывал мне о моих предках и сказал, что моего поляка пра-прадеда звали Кароль. Много ли воображения надо маленькой девочке, чтобы всего-то навсего поменять ударение в слове и представить собственного предка королем?Королевская кровь взыграла...Ах, опять я не о том.Моя фигурка рано оформилась и стала манить еще прыщавеньких тогда мальчишек. Они писали записки на уроках. Но никто не носил мне до дома портфель. Поэтому ничто не отвлекало меня от мыслей о шикарных средневековых платьях и прекрасном будущем, которое непременно настанет, когда я волею судьбы вдруг попаду в чужой город, где все тем не менее будет знакомо, как будто только тут и жила. Я пройдусь, шурша шелковой широкой юбкой по каменистой мостовой, по узенькой улочке направо, возле большого дома с красивым розовым кустом на углу подниму голову и там на втором этаже увижу..Мое воображение рисовало картину за картиной.Не давало мне спать.Мучало. И отпускало лишь, когда я придумывала очередное нарядное платье. Постепенно я перестала бредить средневековыми улочками и уже не стала бредить повторяющимися картинами своего подсознания. Я подросла. И стала бредить костюмами и мечтала уже о славе модельера. Придумывала немыслимые туалеты и примеряла воображаемые корсеты, кружева и пышные юбки. Действительность заставляла воображаемые платья укорачивать, упрощать. Я даже пробовала шить. Конечно, больше портила, как говорила моя мама. Тканей для шитья она не покупала. А из дешевого "ситечка", так называла ситец моя бабушка, легко догадаться что можно было сотворить. Правильно, халатики.Но годам к пятнадцами все купленные в магазинах юбки болтались на моей талии, туго обтягивая стройные бедра. И поэтому я аккуратно и почти незаметно научилась ушивать в талии юбки и брюки.Мне было действительно интересно попробовать поушивать джинсы. А то, что они - зараза, оказались толстенными и я поисколола иголками все пальцы, так то тоже ничего страшного. Джинсы мы разрезали, поистыкали иглами, поизмазали капельками крови да и забросили в угол. Отчего мне было интересно джинсы поушивать попробовать? Да оттого, что собственных у меня в помине не было. Мода на джинсы была. Все их старались где-то найти да купить. Или как тогда говорили "достать". А мои родители были в разводе. Отец после развода вообще исчез из моей жизни. А у моей мамы лишних денег не водилось.У Ларки тоже не было отца. Но у нее была совершенно другая мама! Не такая как моя.Ларкина мама была не последней фигурой в городе. В квартире Ларки только унитаз был не хрустальным. Остальное пестрило подарками. Мне трудно объяснить что свело нас с Ларкой. Почему по прошествии многих лет после школы мы продолжаем встречаться, легко находим темы для разговора и до сих пор рады друг другу.Наверно, ничего бы этого не было, если бы не один случайно ею заведенный разговор.Первый женский секрет. Свет утреннего неба малиново-оранжево разлился по крашенным и исписанным партам. Нега, идущая от света, царила в теле, расслабляла и насыщала одновременно. Девятый класс исписывал тетрадные листочки в клеточку стройными рядами кириллической вязи. Руки действовали без участия головы. Головы тонули в оранжево-малиновых мечтаниях. Губы подрагивали от приятных воспоминаний, от улыбок, от несказанных слов.- Я хочу тебе сказать одну тайну. Только никому. – заговорщески прошептала она.- Нет. Ты что? Конечно, никому!- Я... А ты уже пробовала? Ну...Оранжевая заря исчезала троившимися тенями по стенам. Еще секунда и она растворится в свете наступающего дня. Дня, полного суеты и обыденности.Как мы оказались тогда за одной партой? - Я расскажу тебе. Мне нужно Это рассказать. Я беззвучно поддакнула, и, еще не вполне осознавая о чем точно пойдет речь, поддалась щекотящей волне настоящей тайны.Она тоже.Она тоже. – звенело в моей голове.Она тоже.На перемене она быстро-быстро шептала мне в ухо почти банальные сцены ухаживаний и обжиманий. И только одно было ужасно странным для меня. Она назвала его «дядя Сережа».- Дядя? После всего Этого ты называешь его дядя Сережа? – возмутилась я?- Он друг нашей семьи. Знакомый моей мамы. У него сын старше меня на год. В моей голове звоном поселилось отупение. - ... когда мама уезжала... Пустота.- ... а потом он устроил выезд за город...Отвращение. Наверняка мое лицо продолжало показывать внимание, потому что Лара не прекращая говорила и говорила. Я не слышала ее голоса, так же как она не замечала что ее слова рассыпаются в прах, тают в воздухе, не доходят до меня. Шокирующая информация застряла и прокручивалась как старая пластинка. Дядя Сережа. Смешно. Дядя? Ларка дурная.- Но с ним было ТАК хорошо! Я испытала Это!.. – говорила она, пока перемена не подошла к концу и пока мы не вынуждены были разойтись по разным кабинетам. От запретных тайн хочется избавиться, вычеркнуть их. Придумать им объяснение или получить им оправдание. Их хочется забыть, скинуть. Отдать кому-то. Оторвать от себя.3.История с дядей Сережей не выходила у меня из головы и требовала деталей. Я не желала о ней думать, но она эхом отзывалась в случайных репликах. Злила. Раздражала. Манила.Вновь и вновь вспоминала по-мальчишески худощавую Ларку в обтягивающих темно-синих незастегнутых джинсах. Как она могла со старым? В то время все мужчины старше двадцати пяти казались для меня почти что глубокими стариками. После Ларкиного откровения я стала замечать за собой странность – порой я мысленно раздевала некоторых мужчин и раздев, непроизвольно морщилась. Никогда!Наверно поэтому, когда после выпускных экзаменов узнала, что Ларка получит пять троек в аттестат, я зазлорадствовала. Однако, ее мама собственной персоной заявилась в школу, поменяла учительский состав и старые изрисованные парты и вышла с почти отличным аттестатом. Несколько дней от Ларки не было ни слуху ни духу. Она не выходила из квартиры и не отвечала на телефонные звонки.А потом пришло время вступительных экзаменов и жизнь потекла своим чередом. Я забыла про Ларку, а она про меня. На время. На семь долгих лет. - Вика??? Ты???В ее голосе звучало такое удивление, что стало на секунду смешно. Смешно и спокойно. Легко.- Ларка! Я... я сама не знаю почему именно сейчас звоню. Ты - единственная с кем хочется поговорить. - Тогда приходи.- Но... – я вдруг поняла что сижу в халате, на улице слякоть и время клонится к закату. В соседней комнате дребежжит рок музыка, которую Стас поставил якобы для самоуспокоения. В раковине гора немытой посуды... и вокруг летают, забиваются в ноздри еще тысяча прочих причин-пылинок, не выпустивших меня в ту минуту из дома.- Как ты?
4.
В комнате кроме нас лишь тени на потолке. Одна густая и почти черная растянулась шторой по углам. Порой она корчится от случайно проникшего отражения фар и извиваясь убегает. Потолок меняется местами со стеной. Мы продолжаем лежать на ковре. Когда-то ковер украшал стену. Но это было давно. Тогда у многих стены были украшены коврами. Я любила лежать на кровати и водить рукой по мягкому теплому плотному ковру, пальцем повторяя контур узоров, рисуя воображаемую девушку в длиннополой одежде с зонтиком за спиной, квадраты домов и пирамиды деревьев.
Мы лежим на узорах, на девушках с зонтами, на цветах и прямоугольниках придуманных домов. Мы накрыли их тенью. Накрыли телами. Мы смотрим как лунный свет, разбавленный светом уличных фонарей, еще не уснувших где-то там внизу, водит по изгибам наших тел. Черные тени прячут. Серые – завлекают.
По лунной дорожке на моем бедре плывут твои робкие пальцы. Твои пальцы катятся с горки и рисуют мою узкую талию. Чем круче изгиб, тем темнее тени. Тени прячут от нас то что было, то что будет. И даже то, что, кажется, еще есть.
- Как ты?
Ее голос звучит по-будничному спокойно и охлаждает.
- Ой, я вчера Ленку видела. Перевалову. Она, помнишь же, в Москву уезжала. Хотела стать артисткой. – я вспоминала в подробностях вчерашнюю встречу в коротышкой Переваловой. Никогда не забуду как та, начиная примерно с девятого класса, «входила в роль», на репетициях перед школьными развлекательными концертами и конкурсами. На несколько минут замирая с поднятым кверху пальцем и закрытыми глазами. И тогда все обращали внимание сначала на огромную родинку а-ля Синди Кроуфорд и усы над верхней ленкиной губой. Эти усы и небольшой ленкин рост смешил нас и не давал ей стать в наших глазах примадонной.
5.
От Переваловой разговор перекатился на школьную парочку. Если верить присказке, то наш небольшой городок достаточно долго мучался приступами икоты, пока мы висели на телефоне. Наконец, я прижала горящие уши к прохладной подушке и сладко заснула. И даже не вспомнила о размолвке со Стасом. Воткнула ему в пахучую грудь нос и сладко растянулась в улыбке.
Снилась Ларка. Мы веселились, валялись на травке, загорали. Она почему-то щикотно грызла большой палец на моей ноге. Потом стала лизать чувствительную кожу под моим коленом и мне стало не до щикотки. Я извивалась. Хваталась губами за ее ноги, гладила попавшиеся под руку пальцы, щиколотки, икры... И тут что-то очень неприятно защипало у меня в глазу. Ресница попала. Ларка стала языком вылизывать из глаза ресницу, но та не поддавалась. Как будто впилась. Стало больно. Я пыталась открыть глаза и посмотреться в зеркало. Глаза невозможно было открыть. Веки стали пудовыми. А боль от вонзенной ресницы становилась невыносимой. Я готова была вырвать глаз, лишь бы не чувствовать больше эту боль. Пронзительную... Как от железной тонкой спирали.
И проснулась.
Страшное непередаваемое чувство стыда маленьким затравленным зверьком сидело во мне. Я с Ларкой голышом целовалась. Ноги обмусоливали друг другу. Жуть какая-то. Я терла и терла глаз, но боль от якобы попавшей ресницы не проходила. Так, с закрытыми глазами, я вскипятила чайник, заварила свежего чаю, налила немного свежей заварки в блюдце, достала из морозилки кусочек льда, положила в центр блюдца и, намочив кусочек мягкой ватки, стала промывать им воспаленный болезненный глаз.
Что это было?
Мне снятся странные сны.
Часто сны сбываются буквально на следующий же день после пробуждения. Но тогда они менее закодированы. Этот сон был необычайно красочен и детален. Он дышал запахами. Звенел собственными звуками. Шелестел травой. Трава сочная, ковром стелящаяся, мягкая, но с колючками попадающихся порой прошлогодних сухих травинок. Трава полевая, с полевыми мелкими разноцветными цветами в ней, с колосками, с букашками. Они переваливаются с одного суховатого комочка земли на другой, с песчинки на травинку. Двигают землю. Крутят ее, пока я лежу. Двигают облака и тянут солнечные лучи. Лучи вечерние. Прячутся. Щекотят сквозь высокие кусты, сквозь листву. Подсматривают. Ларка смеется. Мне приятно видеть ее счастливое лицо, облизывающее мое колено. По колену скользит теплый язык. Солнце прячется и не мешает. В глазах темно. Нега. Мой язык что-то приятно ласкает, зубы покусывают мягкое... и тут эта боль! Резкая. Ненужная!
Что это было?
- Лар. Ты единственная меня сможешь правильно понять. Прикинь, я тебя во сне видела. И не просто так. А вообще... странная штука эти сны.
В ее кухонке кипел чайник, сама Ларка резала пышный и сочный рыбный пирог, одним словом, суетилась.
Я продолжала молоть, не останавливаясь:
- Тогда ты помнишь, про дядю Сережу мне поведала? Знаешь, если честно сама история мне была противна даже, но зацепило. Зацепило! Именно на взрослых мужикастых дяденьках я и попалась. – болтала я, разглядывая узоры на кухонном ковре, нелепо лежащим тут, в самой часто требующей уборки части квартиры. По узорам хаотично валялись хлебные крошки.
- Зачем ты сюда ковер положила? – нелепо спросила я, прерывая саму же себя.
Лара запахнула потуже распоясавшийся халатик, четко обрисовывающий ее большую грудь кормящей мамочки.
- У тебя такие формы! Живот быстро ушел? Знаешь, у меня сразу же. Соню родила и прямо на столе пока послед выходил ясно увидела, что осунулась. Живот ввалился. Пара месяцев потом и все пришло в норму. Жилов ведь не утихал. Тренер, блин. Он меня затрахал тогда. Когда-то от секса млела, а вот Соньку родила и как отрезало. Стало противно! Не передать. Нет, не противно. Параллельно как-то. Ну знаешь, тыкалки эти. Я не ханжа. Все поперепробовали. Приятно, не спорю. Но ежедневно! Нет уж. Я тогда даже рада бы была, если б он на стороне где-то. Хотя... Дело не в сексе. Просто Сонька появилась и Жилов стал не нужен. Вот не нужен и хоть выбрасывай. Именно в том виде, в котором он остался и стал ненужен.
- Я Седова тоже выгнала. Приходит порой. Просится.
В углу кухни стояли коробки с детским питанием. Ларка, поймав мой взгляд, усмехнулась и, сделав плавное движение красивой бровью, поддакнула.
- Он принес. Должен. Дочь его. Пусть снабжает.
Она достала из шкафа коробку конфет и смущенно сказала:
- Кажется, они уже старые. Но других нет. У меня давно уже нет ничего сладкого в доме.
Я взяла в рот твердый как камень «кулечек» трюфеля, обсыпанный мелкими крошками от вафелек и не зная как бы ее выплюнуть, не обидев Ларку, запихала его за щеку и стала сосать. С трюфелем за щекой выговаривала свой «камень за пазухой»:
- Ларка, я ничего в этой жизни не понимаю. Как будто я – не я. Живу как робот. Вообще не понимаю, зачем дочку родила? Зачем стала мамой? Я ж не готова еще. Не готова. Любопытство? Идиотка я. Захотелось дуре семейной жизни. Муж, газета, кофе, бантики, шоколадки, воздушные шарики, телевизор и на бочок и... кастрюлю с супом убрала ли в холодильник? Что завтра одеть? И эти светско-тупые беседы за чашкой водки. Я ж не этого хотела!
Выговорив все это я увидела салфетку и завернула в нее нежующуюся конфету. С наслаждением отхлебнула чуть остывший несладкий чай.
6.
- Ты просто никогда не любила по-настоящему. – остановилась посреди комнаты с белым скомканным полотенцем в руках Лара. Она вдруг стала больше и значимее, что-ли. Ее голос был подобен ветру. Прошелестел и вылетел в дверь, растворился в соседних комнатах.
- А ты? – услышала я собственный тихий вопрос, от которого запершило в горле.
Лара наклонила голову, посмотрела невидя куда-то в себя, потом резко вскинула подбородок:
- И я нет.
Здорово! – внутренним голосом проворчала я. Мой начавшайся было кашель мгновенно прошел.
- Зачем тогда завела разговор про настоящую любовь? Зачем разговоры, о которых ни холодно ни жарко? Которые ничего не меняют. Ну поговорим, а дальше-то что?
- Ты вот про ковер спросила. Зачем я его сюда положила.
- При чем здесь ковер?
- Ты помнишь что тут было, когда приходила сюда в первый раз?
- Смутно. Маму твою помню. Помню как я ее боялась. Ее вида. Ее красной помады и властного рта. Ее голоса. Помню как ты сидела уреванная вся, вдавившись в кресло, босые ноги под себя поджимая и как мне тебя жалко и неприятно одновременно. Темноту помню. Помню как домой возвращалась и было страшно по улицам темным идти одной. Там стояли ребята с собаками. Курили. А дома, помню, на меня моя мама набросилась, что поздно где-то гуляю, что давно уже пора быть дома, что по улицам страшно ходить... Ты знаешь, как неприятно выслушивать было ее повторяющиеся нападки. Все время одно и то же: «Страшно. Поздно». Все время одинаково: «ты меня до инфаркта доведешь». А мне было страшно не улицы, а ее слов. Я не знала что отвечать. Не знала как себя с ней вообще вести в такие минуты. Хотелось одного – сбежать от нее, стать самостоятельной, самой решать когда куда уходить и когда возвращаться. В тот момент я была никакая. Я завидовала даже тебе. Твоим исправленным оценкам. Твоей... наглости, что ли...
Я говорила и говорила. Слова рисовали забытые почти образы прожитых и пережитых обид. Глаза блуждали по рисункам на ковре. Треугольники обрамления, затейливых форм цветы, восьмерки и бахрома. В некоторых местах бахрома была неровной, повыщипанной как бы.
Я подняла глаза и посмотрела на Ларку. Она сидела тихо. Голова была опущена. Пальцы продолжали сжимать кухонное полотенце.
- Я тоже мечтала избавиться от давления, которое на меня мама навесила. Порой злая на весь белый свет была. Этот дядя Сережа... Смешно сказать, это ж мой вызов был. Хотя знаешь, Вик, что ни делается – все к лучшему все-таки. Поумнели, я смотрю, мы.
- Возмужали! – подхватила ее шутовский тон я.
- И судя по всему так и не стали женщинами.
- Ты о чем?