Провинция – одно из самых убедительных доказательств того, что наша беспокойная нервная цивилизация все-таки состоит не из стран, а из городов. Причем она, цивилизация эта, свирепствует именно в крупных мегаполисах, где голова раскалывается и от работы, и от развлечений. Лихорадочная столичная озабоченность отпускает только после двух глотков лекарства под названием Миргород.
Глоток первый – Николай Васильевич Гоголь. Он встречает всех приезжающих на маленьком вокзальце, сидящий, как и все памятники, в неизбежно-задумчивой позе и зеленый, как крокодил Гена. Почему из всех возможных красок выбрали для Гоголя именно зеленую? Вот еще одна загадка украинской души, как и любой славянской. А может, просто другой краски не нашлось в тот наш приезд в этот маленький уездный городок? Забор рядом с вокзалом красили, немного осталось, вот и на Гоголя потратили. Интересно, сам он придумал бы что-то веселое или ироничное, представь он себя встречающим и провожающим гостей на вокзале?
Николай Васильевич родился неподалеку, в Сорочинцах. Он так описал свою родину и ее природу, юмор ее жителей с их обычаями, поверьями, изустными преданиями и легендами, что кто бы ни описывал эти места теперь, все равно пойдет от Гоголя. Тут есть некая досадная для писателей заданность, предопределенность: попробуй посостязаться с гением! Великие мастера описаний давно разобрали все города и присвоили им свой взгляд. Одессу воспринимаешь через Ильфа и Петрова, Феодосия просматривается сквозь Грина, Киев видишь взглядом Булгакова, Ялту – глазами Чехова; список можно продолжать. Взгляд Гоголя сопровождал нас в Миргороде повсюду, мы пытались стряхнуть этот взгляд со своих глаз, пытались смотреть краями, исподволь – но вот получилось ли? Вряд ли.
Второй глоток лекарства от цивилизации поступает в организм вместе с целебной миргородской водой. Однако о воде – после, сперва нужно устроиться на постой. Мы идем по обязательной проселочной пыли, и эта пыль могла бы показаться невыразимо тоскливой, если бы не сознание, что мы здесь временно. Из-за заборов раздается вначале нерешительный лай, потом все более уверенный – лохматые охранники мгновенно опознают в нас приезжих и «передают» соседям, как эстафету. Лай пологой волной провожает нас до перекрестка и затихает, растворяясь в пасторально-хуторском пейзаже: артезианская колонка в зарослях мальв, местные жители таскают в ведрах воду, разносят ее по домам, расплескивая влагу на свои босые ноги.
Миргород сразу распахивается взгляду, потому что он весь – в ширину. В отличие от вертикалей столицы, где взгляд упирается то в холмы, то в бетонно-стеклянные многоэтажки. Здесь взгляд не упирается, а скользит поверх, фокус не наводится на резкость, а размывается вдали, и сразу как-то расслабляешься.
Одна из улиц растрогала нас своим названием: «имени Восьмого марта», и мы двинулись по ней. Через несколько дворов нашли хозяев, согласных за небольшую плату нас приютить. Это двое миргородчан среднего возраста, Степан и Люба, у них типичный сельский дворик с типичной беленой хаткой и летней кухонькой посреди двора – она и будет нашим временным жилищем. Хозяева тоже типичные: Люба маленькая, дородная, белолицая и улыбчивая, в непременном платочке. Она постоянно в движении, все время хлопочет по хозяйству. Степан худ, нетороплив, морщинист и коричнев.
Освободившись от сумок, мы со Степаном садимся покурить на лавочку у белой стены хатки, рядом с мальвами – такой же приметой Миргорода, как и вода. На все наши вопросы насчет местных магазинов, рынка, нравов и погоды Степан, улыбаясь, отвечает только одним словосочетанием:
– Все будет «от» и «до»!
Наше первое миргородское утро начинается в шесть часов. Под окнами комнаты громко звучит:
– Типу-типу, типу-типу, типу-типу!
– Господи, что это?! – вскакиваем мы спросонок. – Ага! Это хозяйка кормит свой птичий двор.
После кормления цыплят и кур наступает тишина, и мы снова валимся в сон. Спится в Миргороде просто потрясающе. Чистый воздух с первых дней пьянит городские наши организмы, не привыкшие к такой чистоте и благоуханности, сам тебя укладывает вечером и даже днем.
Проснувшись в восемь, по миргородским меркам довольно поздно, мы спешим на курорт. Перед входом на территорию – белая колоннада в вездесущем палладианском стиле с надписью «Курорт», чтобы уже не было никаких сомнений. Здесь бюветы с целебной водой, спальные корпуса и столовая, библиотека, клуб и регистратура с приемным покоем. Но все эти лечебные заведения растворяются в обилии цветочных клумб и зелени парка. Тишина такая, что хочется ее потрогать, к тому же она красиво аранжирована вскриками горлиц, их здесь множество летает под высоченным зеленым куполом из каштанов и вязов. Безмолвие и зеленый полумрак благотворно ласкают издерганные автомобильным грохотом души киевлян, и теперь они готовы к принятию внутрь целебной воды.
Вода здесь необыкновенная. Конечно, тут с нами можно и поспорить, дескать, целебные воды есть и в Трускавце, и в Сваляве, и в Моршине, не говоря о Ессентуках. Однако именно миргородская несколько лет подряд спасала авторов этих строк от жесточайшего гастрита, и потому мы полагаем ее одной из наиболее целебных. И не только мы.
До открытия источника минеральной воды Миргород был скучнейшим городком Полтавской губернии. По фамилиям, упомянутым в уездных хрониках и ныне звучащим, можно представить себе обычные занятия жителей: Селетрин, Швец, Гончар, Печник, Ткаченко, Резниченко. Однажды, в начале XX века, местные власти озаботились нехваткой питьевой воды и велели бурить скважину. Мощный фонтан, ударивший из большой глубины, был на вкус солоноват и с запашком. Тут водяную скважину чуть было не закрыли, но рассудили, что ею можно хотя бы пожары тушить и мыться. А вскоре наблюдательные жители заметили, что после омовения в глубинной воде улучшается самочувствие, уменьшается ломота суставов. Местный земский врач Зубковский тщательно изучил странную «живую» воду, и в 1917 году его стараниями при городских банях открылось ванное отделение, положившее начало курорту. Как приятно, что в этом знаменитом году произошло хоть что-то полезное!
Придя после санаторных процедур в свое съемное помещение, мы слышим со двора Любин голос:
– Ото ми приготували варенички. Заходьте до нас, скуштуйте!
– Спасибо, не нужно, – отвечаем, вежливо высовываясь в узенькое окошко. – Зачем же вам беспокоиться. Мы как раз собирались заняться обедом.
– Та яке там беспокойствiє! – говорит Люба, улыбаясь всем своим белым, добрым лицом. – Сiдайте до столу! Будемо снiдати-обiдати. Варенички, вони ж невредимые!
А что, нашептывает нам лень-матушка, отчего ж не «скуштувать». Садимся к столу и пробуем «невредимые варенички», каждый величиной с мужскую ладонь. На другой день история повторяется. Только на этот раз в меню «невредимый супык», в котором ложка стоит – такой он густой. А наваристый дух от него так силен, что все окрестные кошки подхалимски трутся о порог хаты.
Мы пытаемся отказаться, благодарить, улизнуть, но Степан лишь повторяет:
– Все будет «от» и «до»!
На протяжении отпуска нам пришлось отведать немало «невредимых» блюд, приготовленных Любашей. Наконец один из нас выразил мучившую его городскую подлую мысль:
– Ну не может такое радушие быть совсем бесплатным. Наверняка в последний день нам выставят счет и за продукты, и за готовку. У нас денег-то хватит?
– Зачем же думать о людях так пессимистично, – возражает женская половина. – Может, они просто так угощают, от души?
– Не знаю, не знаю, – недоверчиво произносит пессимист. – Не может такого быть, чтобы борщики и компоты, малосольные огурцы и варенички, пампушечки и галушечки, вся эта дивная вкуснющая снедь – бесплатно. Сейчас экономический кризис, каждый сам за себя.
Мы засыпаем, отравленные мыслью о необходимости расплачиваться за еду. На рассвете происходит небольшой инцидент. Тропинка в туалет пролегала между аккуратно огороженных грядок, оставляла слева свинарник, справа – курятник, и лишь затем приводила в нужное место. На обратном пути сонная задумчивость автора была прервана гулкой звуковой волной, ударившей в правое ухо:
– У-у-у!!!
Автор шарахнулся вбок, сминая нежную зелень петрушки, и все самые ужасные мысли о гоголевском Вие, панночках-ведьмах и прочей нечисти пронеслись в его пустой голове. В сумерках послышалось довольное хрюканье, и темная глыба за оградкой превратилась в кабанчика. Оказывается, он засунул морду глубоко в пустое ведро и там хрюкнул, не имея понятия о свойствах звуковых волн усиливаться в замкнутом пространстве. Вот скотина! Еще и улыбается. А если бы он показал свой фокус на пути туда!?
Утром оправляемся на поклон к козе Зорьке. У соседей есть такая белая, очень опрятная козочка: она поит нас своим целебным молоком. С точки зрения городского жителя, коза Зорька – биологический феномен. Она принимает подношения в виде сдобы, но если к хлебу прикасались руками (не говоря уже о несвежести), то Зорька такую булку и в рот не возьмет, и даже презрительно отвернется! Поэтому, прежде чем мчаться к разборчивой белобородой красотке, мы сперва торопимся в хлебную лавку, благо там с раннего утра свежий хлеб. Продавщица уже знает нашу историю с Зорькой (в Миргороде вообще все про всех знают), кладет нам свежайший батон, не прикасаясь к нему, а обернув руку полиэтиленовым пакетиком. Мы берем пакет, стараясь даже не дышать в сторону булки, и несем этот дар козе. За свое молоко ни Зорька, ни ее хозяйка не берут ничего, кроме хлеба. Еще одна загадка Миргорода!
Но если отвлечься от «дикого» отдыха, прелесть которого в том, что погружаешься в первобытную жизнь маленького города с его хатами, птичьими дворами, огородами, свиньями, коровами, козами, – то жизнь курорта тоже очень выразительна.
Помните, у Жванецкого: «Анализы, как они сближают! » Эта фраза могла бы претендовать на девиз для всего курортного сообщества. Пройдя бело-колонную ротонду у входа на территорию курорта, попадаешь в дивную атмосферу пьющих людей. Слово «пьющих» здесь употреблено не в своем обычном контексте, в смысле любителей выпивки. Нет. Здесь все пьют лечебную воду из бюветов. Для этой процедуры придуманы специальные поилочки, напоминающие фарфоровую флягу, но только с носиком.
Мы деловито шатаемся среди курортников, пьем свою воду из обыкновенного стаканчика и наблюдаем. Вот первый тип пришедших на миргородский водопой, их можно назвать сосущими. Они тщательно набирают из краников журчащую воду в свои фарфоровые поилочки и ходят с ними по аллеям, сосредоточенно посасывая, не вступая ни в какие разговоры – для лучшего, видимо, усвоения калиев, натриев и всяческих минералов. Не трогайте их, они хотят побыть наедине со своими болячками в привычном трансе.
Второй тип – жизнерадостные. Руководствуясь, как видно, жизненным принципом «лечись не лечись – результат один», они группами садятся со своей водой на лавочки, разворачивают предусмотрительно захваченные пакеты с едой и взволнованно обсуждают проблемы здоровья. Удивительно хорошо идут помидоры, бутерброды с холодной телятиной и малосольные огурчики под разговоры – у кого какой кусок кишечника вырезан или как именно проводить слепое зондирование.
Третий тип – женщины с ожиданием в глазах. Они тоже носят в руках носатые фляги, но лишь как аксессуар для прогулки. Откуда возникают эти женщины на курорте, одетые в ослепительные наряды, на высоченных каблуках, с открытыми бальными плечами или в сверкающих чешуйками блесток накидках? Почему они бродят уже рано утром, когда водопой еще и не начинался? Загадка.
В знаменитой луже, воспетой Гоголем, плавает пара лебедей. Для них и домик построили – туда, в свой мирок, птицы прячутся, устав красоваться перед приезжими. Белые лебеди в небольшом озерце, в какое превратилась бывшая лужа, смотрятся красиво. Однако крылья у них подрезаны. И хотя кормят гордых птиц до отвала, и местные и приезжие всегда толпятся с хлебными горбушками рядом с озером, что-то жалостливое проглядывает сквозь долларообразные лебединые шеи.
Курорт расположен на двух берегах реки Хорол, через которую ведет мостик, справа от него пляж, слева лодочная станция. Если сесть в лодку и поплыть по реке, то много чего интересного углядеть можно. Вода мягкая, темная, на ощупь похожая на жидкое масло. Вдоль берега заросли камыша, бузины и осоки. Мы вдыхаем особенный аромат заросших берегов, медленной воды и зелени – пронзительный запах, напоминающий то ли тюльпаны, то ли лилии. Мы нанюхиваемся этим запахом, он кружит голову и меняет преломление лучей в хрусталике глаза. Вот плеснула верховодка серебряной чешуйкой, а в глубине тускло блеснул бок, скорее всего, щуки – иначе от кого мелкой рыбешке спасаться? Вот с камышовых листьев, задетых лодочным бортом, посыпались жучки и взлетели стрекозы. Один жучок «Жжжжж-шпок!» – ткнулся в стекло очков одного из авторов, торопливо снова взлетел и загудел в сторону пастбища.
На лужках по берегам Хорола всякая домашняя живность: коровы и козы, куры, гуси, кое-где даже распряженные кони. Дмитрий Крылов, известный путешественник и телеведущий, как-то сказал: «Когда коровы становятся красивее женщин, так и знай: начинается Бельгия». Сказано по-журналистски экстравагантно. Насчет Бельгии ему, конечно, видней, а вот когда коровы так же спокойны, красивы и задушевны, как местные поселяне и поселянки, знай – ты в Миргороде.
Украинская провинция в лице Миргорода полна тихого обаяния. Постукивая веслами, мы плывем по Хоролу, и буквально в нескольких десятках метров от главной реки начинаются узкие рукава-речушки. Они настолько уже главной реки, что жители переговариваются, увидев знакомых на другом берегу.
– Марiя! Ти йдеш взавтра на базар?
– Та мабуть пiду!
– А з чим пiдеш?
– З кролями. Так їх повно. Цiлий двiр, однi кролі. I родять, i родять, i родять, i родять.
– На то ж вони й кролi!
Женщины расходятся, а мы плывем дальше, зная, что завтра тоже пойдем на миргородский рынок, поскольку наслышаны о его изобилии и дешевизне. Пока наша лодочка плывет по очередному узкому рукаву-хорольчику, темная вдали река становится ослепительно белой. Подплыв ближе, видим стаю гусей, перегородивших реку. Они совсем не боятся лодки, гогочут прямо у борта. Эта живая запруда трепещет крыльями, деревянно стучит оранжевыми клювами и будит фантазию. Сразу вспоминается знаменитый андерсеновский гусь Мартин и его дружба с мальчиком, но здесь, в Миргороде, все по-другому.
На берегу стоит строгая девочка лет семи, в школьной форме и с двумя огромными бантами в светлых косичках. Она смотрит на нас и на гусей одинаково серьезным взглядом, и говорит гусям:
– Гись, гись!
Из-за забора выходит мать девочки в домашнем халате изумрудного цвета, и говорит дочке:
– Ну, Зоя, шо ти шкiльну форму начепила! Зараз же лiто!
Девочка молчит и смотрит почему-то на нас, а не на мать. Этого оказывается достаточно, чтобы женщина обратилась к нам:
– Ось бачите! У вереснi пiде в школу. Так треба форму всiм показать! Таке дитя! – В ее голосе слышится явная гордость за Зою, будущую первоклассницу.
Домой на обед не возвращаемся, чтобы не подвергаться угощению картошкой с топленым маслом в огромном чугуне. Июльская жара гонит нас на местный пляж. Он маленький и уютный, как все в Миргороде. Плещутся дети, степенно окунаются взрослые, воркуют горлицы, бродят собаки с умными глазами. Прочищенными мозгами начинаем наконец соображать, почему же нам тут так хорошо. Мы – горожане, а значит, все происходящее вне городской черты для нас попадает в понятие «за городом» и «на природе». Мы не представляем, как это можно жить не в многоэтажных домах, вне асфальта, без воды и газа, без метро и троллейбусных маршрутов. И живущих в этих условиях уважительно полагаем чуть ли не героями-первопроходцами, потому что сами так уже не можем, разучились.
Пляж усыпляет, нет сил даже раскрыть томик Гоголя, взятый в библиотеке... Тут со стороны Хорола раздается стрекот лодочного мотора, и голос, усиленный мегафоном, что-то неразборчиво бубнит. Начинается суета, вскоре становится ясно: ведь сегодня же праздник Ивана Купала! Берега реки заполняются людьми, а сама река – лодками, в них девушки в венках и какой-то русалочьей одежде. В катере – мужик с мегафоном, одетый как Нептун или водяной. Девушки напевают, кажется, такие слова:
«Ой, там на Iвана, та й на Купала,
Там дiвчинонька
Квiти збирала.
Квiти збирала,
Вiночок плела,
До рiчки несла,
В воду кидала».
Полуголая молодежь в лодках подплывает к берегу и, напустив на лицо свирепость, окатывает водой всех, кто попадется под руку. Хохот, песни, хороводы и мегафонные причитания Купалы создают полное ощущение праздничного народного гуляния. Мы вспоминаем все, что слышали о празднике Ивана Купала. Например, что он существует у многих народов: в Польше он – Соботки, в Литве – Ладо, в Украине и на Руси – неизменный, красивый, языческий, загадочный Купало или Купайло, празднуемый в ночь с 6 на 7 июля. В день Ивана Купалы девушки завивают венки из трав: Иван-да-Марьи, лопуха, богородицкой травы и медвежьего уха – и вечером пускают эти венки на воду, наблюдая, как и куда они плывут. Если венок тонет, значит, суженый разлюбил. Помнится, традиция также требует от населения активного включения во все обряды, обычаи, действа и правила.
Население с удовольствием подтверждает наши представления о традициях разгульного Ивана Купала, и отвязывается вовсю. Неподалеку от места, где мы расположились на берегу Хорола, в группе молодых людей мы замечаем одного – с длинным птичьим носом, темными глазами и ниспадающими по обе стороны лица темными волосами. Помилуйте, да это же решительный Гоголь! Мы даже открываем библиотечную книгу, чтобы свериться. Точно Николай Васильич, только в юности, так как вместо усов на верхней губе парня – пушок. Он, окруженный компанией, что-то увлеченно рассказывает, размахивая руками, и все смеются.
После обалдения первая мысль, конечно, о переселении душ. Абсурд жизни соединяется с мистикой праздника? Не зря же существуют преданья, что накануне ночи на Ивана Купала деревья переходят с места на место, что и они, и животные разговаривают между собой, а травы этой ночью наполняются особой чудодейственной силой. Вторая мысль о том, что ничего случайного нет в природе. Ведь и вам, уважаемый читатель, не раз попадались люди смутно схожие – рисунком губ, лепкой надбровных дуг, овалом лица или линией носа. Что же удивительного в том, что здесь, в Полтавской области, есть человек – копия Гоголя! Пожалуй, таких копий должно быть много. Оригинал ведь тоже был насмешник и славился умением передразнивать собеседников...
Наступил последний день нашего пребывания в Миргороде. Вечером нас усадили за роскошный стол. Однако что же знакомое видится нам в этом столе? А-а, вот что, это же гоголевский пасичник Рудый Панько:
«А какими пирогами накормит моя старуха! Что за пироги, если б вы только знали: сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет по губам, когда начнешь есть. Подумаешь, право: на что не мастерицы эти бабы! Пили ли вы когда-либо, господа, грушевый квас с терновыми ягодами или варенуху с изюмом и сливами? Или не случалось ли вам подчас есть путрю с молоком? Боже ты мой, каких на свете нет кушаньев!»
Отдав должное угощению, выходим во двор с хозяевами. Мужская половина нашего авторского коллектива расплачивается за все дни проживания, а после этого, запинаясь и смущаясь, задает вопрос начет оплаты за питание. На нас машут руками:
– Та як же можна! Платить за пiтанiє?! Ви шо!
Тогда извлекается заранее купленная коробка конфет и вручается хозяевам. Лучше бы мы этого не делали... Степан приволок огромный посылочный ящик, раза в три больше обычного.
– Це невелика така посилка вам до Києва, – сказал он.
– Может, не надо, – просим, – неудобно как-то, да и не донесем...
– Все будет «от» и «до», – улыбается Степан.
В «посылке» были плоды их сада и огорода: сливы, яблоки, груши, арбуз, а также два кролика и две курицы. От нас ничего не требовали взамен. Ни денег, ни услуг. Нас просто принимали весь месяц, как родных, и провожали тоже как родных. Выдержать это было выше сил наших, мы прослезились. Степан с Любашей тоже утирали глаза.
Утром, несмотря на все протесты, нас проводили на вокзал. Люба катила садовую тачку с «посылкой», Степан нес наши сумки. А мы шли и думали: ведь их характеры уже описаны Гоголем. Они старосветские помещики нового века. И наше жесткое время бессильно перед их радушием, гостеприимством и открытостью. Вот вам и «маленькие люди»! Известна расхожая фраза о том, что все мы вышли из гоголевской «Шинели», но сам-то писатель вышел именно отсюда, из этих людей. И значит, нет маленьких людей или больших, а есть просто маленькая или большая жизнь.
Самое трогательное в нынешнем Миргороде то, что и сам дух города, и его обитатели мало чем изменились от прежних, гоголевских времен. Та же тишина и туман в небольших рукавах Хорола, та же успокаивающая душу рыбалка с лодки в заводях. То же радушие миргородчан, их желание угощать, потчевать, удивлять разносолами. Немыслимо представить себе этот маленький, чистый и какой-то свежий город без Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны Товстогубов, без Тараса Бульбы и его сыновей, без Вия и вечно ссорящихся Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича.
Мы ждем киевского поезда на перроне вокзала, вдыхая последние порции миргородской тишины, чистоты и покоя. И уже не удивляемся, увидев у вокзала того самого парня с пляжа – копию Гоголя. Он опять в компании, ждущей электрички на Полтаву, и опять кого-то изображает, сидя на своей сумке. За спиной у него в похожей позе сидит великий оригинал. Вся компания гогочет, а парень в минутной задумчивости смотрит на небо.
Мы тоже смотрим вверх, там пролетает птица – возможно, та самая утка подсемейства нырков, названием «гоголь»...