Годы берут свое, - и возвращают мое. С возрастом изменяется масштаб восприятия жизни: в двадцать лет каждый год – 1/20 , в пятьдесят – всего лишь 1/50, почувствуйте разницу! Смолоду все окружающее нас, происходящее вокруг нас и с нами – ярко, значительно и крупно, оттого за деревьями событий трудно разглядеть лес явления. Постепенно с воспоминаний облетает шелуха малозначительных подробностей, тускнеют детали, зато виднее взаимосвязь событий и подлинное их значение. Только история способна вынести справедливый приговор, это верно и для человечества в целом, и для каждого человека отдельно.
В ЭТОЙ ИСТОРИИ ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ ИМЕЮТ важное значение. Весна 1953, - нужны уточнения? Москва, площадь Маяковского. К зданию гостиницы «Пекин» примыкает огромный (по тем временам) жилой дом, занимающий целый квартал и выходящий фасадом на Садовое кольцо. Здесь живут в основном семьи офицеров Генштаба и НКВД-МВД-МГБ-КГБ (мама одного моего одноклассника, запуташись в именах-псевдонимах могучего ведомства, называла их по своему: МГВД). Даже генералы проживали здесь, а папа другого моего одноклассника носил и вовсе адмиральские погоны, хотя его адъютант и шофер ходили в форме сухопутной, а чаще в штатском. Правда, одноклассник мой не очень кичился своим адмиральским происхождением, чем выгодно отличался от иных сынков.
Школа стояла (да и сейчас еще стоит) во дворах за этим домом, и наряду с сынками здесь учились совсем иные детки, - безотцовщина, - война только-только закончилась, - шпана из полуразвалившихся барачного типа коммуналок, и из других разных домов разные мальчишки без всякого социального различия, - все, кто попал в обозначенный школе микрорайон, тогда с этим еще строго было. Если кто не знает, напомню: до 1954 года обучение было раздельное и школа наша – соответственно мужская, девочки пришли сюда учиться, когда мы уже «выпустились». Не повезло.
ИТАК, ВЕСНА 53-го, МЫ, ДЕВЯТИКЛАССНИКИ, ЕЩЕ НЕ пришли в себя после шока – смерти Сталина. В Колонный зал пытались прорваться всем классом, но в смертельной давке нас разметало, слава Богу, никто серьезно не пострадал, не погиб. Вообще, класс у нас был, как нам казалось (казалось!) дружный и среди девятых самый сильный, уже тогда выявились аж целых четыре претендента на Золотую медаль.
Интересная была четверка. Самый, как мне кажется, яркий – Боря Хайбулин, сирота, опекаемый каким-то деятелем, другом погибшего отца, но весьма самосоятельный и независимый. Талантлив был во всем, по всем предметам успевал с такой легкостью, будто и не занимался вовсе. Он потом с первого захода поступил в неприступный Физтех, вылетел оттуда через полгода за прогулы и загулы, уехал в Питер, сходу поступил на физмат Ленинградского университета, за два месяца освоил разговорный китайский язык, потому что в общежитии жил по соседству с китайскими студентами; на втором курсе, в разгар оттепели был арестован с группой единомышленников за антисоветскую деятельность (бурно обсуждали необходимость очистить светлое ленинское учение от темных пятен сталинизма), отбыл восемь лет мордовских лагерей, вышел истинно верующим; принял монашеский постриг, закончил духовную семинарию, поступил в духовную академию, был игнан за вольнодумство, отказался эмигрировать, сослан по церковной линии дьяконом в глухой заштатный приход, до начала перестройки жил под колпаком Лубянки, - имя его часто звучало в радиопрораммах из-за бугра, а потом затерялось в шуме гласности. Может быть, он осуществил свою давнюю мечту и общается сейчас с Богом в православном монастыре на каком-то малообитаемом острове, - он называл этот остров, да я запамятовал название.
Другой – Игорь Свечников, маленький ехидный очкарик, умница и прагматик. Это его мама, агроном, работавшая в какой-то сельхозконторе, придумала (вовсе не из чувства юмора) аббревиатуру МГВД. Учился тоже легко и весело, как бы между делом, позже закончил Темирязевку и работал в сельхозавиации, тоже стал всерьез верующим, нарожал какое-то немыслимое количество детей, сейчас, поди, нянчит армию внуков и правнуков.
Совсем, совсем, совсем другой – Славик Ефремов. Этот брал исключительно, извините, задом. Аж слышен был скрип мозгов, как старался. Сидел на первой парте, руку тянул раньше и выше всех. Не любили его в классе, даже контрольную списать не просили.Что с ним стало, где он теперь, - не знаю, да и неинтересно.
И Володя Телешевский. Отличник из кино. И умен, и усидчив, и серьезен с молодых лет. Он, мне теперь кажется, уже тогда понимал многое, о чем мы и не задумывались. Слишком много знал и слишком о многом задумывался. Оттого едва не пропал.
И ВОТ УМЕР СТАЛИН. ЖИЗНЬ ЗАМЕРЛА НА КАКИЕ-ТО мгновения и пошла дальше. Страну созглавил Маленков. А Володя Телешевский где-то что-то услышал, и что услышал, то в классе и сказал. Что Маленков вообще-то нехороший человек. И даже совсем подлец. А Слава Ефремов услышал или ему кто-то сказал, что вот мол, Телешевский такое сказал. И Славик, не будь дурак, об этом написал, куда следует. Глядишь, одним претендентом на вожделенную медаль меньше станет. Но Славик совсем немножко опоздал, потому что Сталин уже, слава Богу, умер, и врачей-убийц уже выпустили (кто выжил), и Берию еще не арестовали, и до ХХ съезда еще далеко, но там, куда Славик написал, еще не разобрались, надо ли уже снова сажать, или, наоборот, выпускать посаженных раньше, и вообще в доме, который фасадом на Садовое, жить многим стало не очень уютно, а уж на Лубянке и вовсе было не до мальчишки-девятиклассника с его незрелыми высказываниями. И донос Славика отправили обратно в школу, мол, разберитесь там по комсомолькой линии…
Не откуда нибудь прислали, с самой Лубянки. Собрался комитет комсомола и Володю Телешевского из комсомола, понятное дело, исключил. Так что о медали можно не мечтать, потму что кроме «отличных успехов и примерного поведения» еще и «активное участие в общественной жизни».А уж исключенному из комсомола дорога в вуз и вовсе закрыта.
С тем и ушли на последние в жизни школьные каникулы перед выпускным десятым классом.
ТЕПЕРЬ ОБ УЧИТЕЛЯХ. ОНИ У НАС БЫЛИ В ОСНОВНОМ пожилые, кто по возрасту воевать уже не годился; уроки 30-х и последующих лет усвоили на «хорошо» и «отлично», иначе они б не нам грамматику с арифметикой в центре Москвы преподавали. Когда в 43-м перед линейкой первоклассников появился директор школы Максимов Иван Петрович, мы все от ужаса чуть в обморок не попадали. Потому что это был вылитый Гитлер с кадров кинохроники и газетных карикатур. Такой же раздвоенный кончик длинного носа, усики точь в точь как у Адольфа, та же резкость стремительных движений, такая же скороговорка. Честное октябрятское, ничуть я не преувепичиваю. К нему матери из бараков сами своих раздолбаев приводили, чтобы поучил, когда сами уже не справлялись. А уж позатыльник от него получить – за честь почитали. Физику преподавал, любимая присказка «шарика был, шарика нет». Что сила действия равна силе противодействия демонстрировал, взяв двоих за шкирку и сдвинв лоб в лоб. На всю жизнь запомнилось.
А еще Петр Лукич, математик. Вот представьте себе: распахивается дверь класса, и влетает и шмякается на стол старорежимный, когда-то роскошно-кожано-коричневый потертый-потертый, распухший от тетрадок портфель. Следом вбегает… ну кто мне поверит, что так было, было на самом деле?! Вбегает В.И.Ленин, - только с носом пьяницы. Остальное все – по любимому кинофильму «Человек с ружьем». Вбегает, запускает большие пальцы рук в проймы жилета(!) и произносит с ленинской картавостью в исполнении артиста Щукина:
-Катасгофа! В классе всего четыге пятегки!
Не хотите – не верьте, и суть совсем не в том. Где-то класса с девятого к своим учителям относились мы довольно снисходительно. Нормальное дело, пока мы совсем малы и беззащитны, учителя и родители умны и всемогущи. Потом они постепенно глупеют, когда нам лет 17 вообще ничего в жизни не понимают, а затем, параллельно с нашим взрослением, снова начинают умнеть, хотя со всемогуществом уже не все в порядке.
Так вот, пришли мы осенью в десятай класс, а наши выжившие из ума учителя во главе с милым, но совершенно ничего в жизни не понимающим Иван Петровичем, придумали очредную глупую чушь. Мало им, видите ли, комитета комсомола. Придумали еще учком, и в нем, - очень надо! – главную роль должны играть старшеклассники. А к выпускным готовиться? А в институт? А комсомольские поручения? А погулять?
Ладно, собрались, голосуем. Кого председателем? Вовку Телешевского? Правильно, он гуляет мало, в женскую школу на вечера не бегает, и комсомольских поручений ему теперь не полагается. Даешь Вовку!
Учком, - понятное дело, под руководством педагогического коллектива, - развернул бурную деятельность. К каждому двоечнику прикрепили по отличнику или хорошисту. Выпускали газету, боролись за успеваемость и вообще. За такую кошмарно плодотворную работу председателя учкома Володю Телешевского приняли обратно в комсомол. Рекомендацию ему дала наша классная руководительница по кличке «Наседка», она же секретарь партийной организации школы, она же участница Великой Отечественной Лидия Яковлевна Супруненко.
На будущий год об учкоме забыли (точно знаю, я еще год в родной школе работал старшим пионервожатым, - после того, как меня довольно грубо завалили на приемных экзаменах в пединститут). Володя получил золотую медаль, блестяще закончил Станкин, теперь он доктор своих станкостроительных наук. Думаю, намного раньше меня он понял, что сделали для него наши учителя, как рисковали, - напомню еще раз, до ХХ съезда и последующей оттепели оставалось еще два года, и никто не мог предвидеть, как оно все повернется…
Был еще эпизод, потому что Славик в ситуацию не врубился, у него все-таки головка не была самым сильным местом. И он еще один написал донос, Что, мол, в классе есть такая сионистская организация, и состоят в ней, понятное дело, все ребята с сомнительными (или несомненными?) фамилиями, и Телешевский, конечно тоже, а еще и Хайбулин со Свечниковым. И этот донос тоже переслали в школу, и Лидия Яковлевна сказала Славику:
-Знаешь, Слава, я знала, что ты не очень хороший человек, но не думала, что ты ткой подлец.
И губы у нее дрожали, и в голосе были слезы.
НЕТ, Я НИЧЕГО НЕ ПРИДУМАЛ. И МАЛОЙ МАЛОСТИ НЕ приврал. И вот думаю: а какой рейтинг я вывел бы своим учителям тогда, не понимая, что они сделали, какой человеческий, гражданский подвиг совершили, какое мужество проявили. Что-то такое соображать я научился спустя годы, когда за деревьями повседневных событий начал мало помалу различать лес явлений и понимать то, что они, учителя наши, не просто знали, а ощущали всем своим существом.
Тем, кто родился даже лет 30-40 назад, не понять страха, владевшего людьми тогда, диктующего все поступки…
Что, кажется, было им за дело до этого чужого мальчишки, до его судьбы? А вот было…
Найдется ли сейчас такой учитель, готовый грудью защитить ученика?
Способен ли сегодня ученик по достоинству и справедливо оценить учителя? Или все-таки для этого нужна мудрость времени?