Привет, Джилл! Прости за долгое молчание. Все работала над завершением своей диссертации. О, если б ты знала, как она мне надоела. Все, что могла сказать, - сказала еще год назад, в 1910-м. А теперь жевала сплошную «математику»: пункты, подпункты, список литературы. А эти лекции, которые мне навязал мистер Грэй! Короче, замоталась я вконец и забыла написать письмо своей лучшей подружке. Ты уж прости, дорогая.
Во-первых, поздравляю тебя и Майкла с рождением сынишки. Пусть вырастет таким же красавчиком, как папа, и таким же мудрым, как мама, и да сохранит его Господь в зрелые годы от таких мымр и вертихвосток, как наша незабвенная Лулу. Ну, это я так, для пущей бдительности говорю, ты не слушай, ведь это не главное.
Во-вторых, я хочу… нет, просто жажду и сгораю от нетерпения поведать тебе историю, которая на днях буквально потрясла весь наш городишко. Миссис Фэрри (ну, ты помнишь, это та пожилая дама, что живет в домике на другом конце сада) до сих пор не может спать по ночам и пьет успокоительную настойку. Да и я нарушила свое основное жизненное правило - не лить слез по пустякам и не поддаваться сантиментам. Да, Джилл, представляешь, я растрогалась и лила крокодиловы слезы. Но это было в четверг, а сегодня уже, слава Богу, вторник, и я успокоилась. Так вот, не буду отклоняться от темы.
Все началось с того, что полтора месяца назад в Сент-Эндрюс приехала женщина лет пятидесяти с молодым человеком приятной и довольно запоминающейся наружности. Как выяснилось позже, он оказался ее сыном. Женщину эту зовут Хелен, и они с сыном, как поведала мне миссис Фэрри, сняли у нее две комнаты «на время», пока, по словам Хелен, она не уладит свои дела. Приехали они из Инвернесса, где жили вместе с матерью Хелен. Но о том, почему они сюда приехали, я расскажу позже. Не хочу забегать вперед, а начну с начала и расскажу тебе обо всем так, как это делала Хелен, сидя с миссис Фэрри по вечерам за чашечкой кофе.
Так вот, родилась Хелен в Инвернессе, хотя ее мать Марта не шотландка, да и отец, Рэй Браун, трагически погибший под колесами поезда в возрасте пятидесяти двух лет, тоже не был коренным шотландцем. Они переехали туда из северного Честера незадолго до рождения Хелен, а вернее, сбежали от строгих родителей Марты, не давших благословение на их союз. Сбежали, построили дом неподалеку от того замка, что в незапамятные времена был проклят королем Макбетом, и начали все «с нуля». Марта зарабатывала шитьем, а Рэй устроился на ферму, где стриг овец и делал много другой подручной работы. Когда родилась Хелен, Марта начала откладывать деньги, чтобы дать дочери надлежащее образование. Позже Хелен окончила колледж, а также курсы парикмахеров и гувернанток. Когда ей исполнилось двадцать два, погиб отец, и жить стало труднее. Марта хоть и работала не покладая рук, иногда даже по ночам, спеша выполнить заказ, денег все равно не хватало. Иногда в доме кроме лепешек и бобов не было ничего. И Хелен стала думать, как заработать лишний пенс. Она нанялась няней к трехлетнему сыну одного из местных «денежных мешков», а попутно подрабатывала пением на свадьбах и вечеринках. Ее приглашали туда из-за ее чудного голоса, который был не высок и не низок, но чист, и обладал редким бархатистым звучанием. Особенно любила Хелен исполнять малоизвестную тогда широкой публике песню, которую узнала от матери.
Так они и жили еще три года после смерти Рэя, вдвоем -- Марта и Хелен - всегда в работе, скромности, порядке, пока однажды мать не сказала дочери:
- Тебе уже двадцать пять, родная. Пора бы подумать и о замужестве. Или ты хочешь, чтобы я покинула этот мир, не понянчив внуков? Ну, не будь эгоисткой, не замыкайся в себе. Вон сколько парней засматриваются на тебя. Взять того же учителя Арнольда. Или, на худой конец, сына фермера - Артура. Ну, чем он тебе не пара? Во-первых, состоятелен, во-вторых, молод, силен, да и с виду не урод. Приглашал он тебя позавчера на пикник, так почему ты отказалась? Послушай мать, не вороти нос. Ты ведь уже не девочка. Пока зовут - иди, потом еще спасибо матери скажешь, что вразумила.
Хелен слушала мать сквозь слезы. Не хотелось ей идти замуж, потому что «надо» и «пришла пора». Ненавидела она эти формулировки. Не раз она огрызалась в ответ на нотации матери фразами типа: «Ну и пусть, буду жить одна» или «Я пока никого не люблю, так зачем с кем попало идти?» Но время шло, мать мрачнела, и однажды Хелен согласилась пойти на танцы с Артуром, а когда они закончились и он провожал ее домой, приняла с ходу предложение выйти за него замуж. Мать была в восторге. Как квочка, принялась она носиться по дому из угла в угол, сетуя на то, что «старая ее голова, и она забудет все сделать, как надо». Имелись в виду все необходимые приготовления к свадьбе и сбор приданого. Хелен была далека от этого. Она не любила Артура. Успокаивала себя лишь тем, что порадует мать внуками, которых бедняжка так ждала, что в глазах горожан не будет «перезрелой» невестой и после свадьбы станет нормальной женой состоятельного мужа. В общем, отгуляли свадьбу. Но потом-то и начались для Хелен настоящие «адовы» часы, дни и месяцы, более походившие на страшный сон или наказание за смертные прегрешения, чем на счастливую супружескую жизнь.
Сын фермера Артур оказался настоящей свиньей - что по отношению к Хелен, что вообще ко всем окружающим его живым существам. С самого утра он напивался и валялся до полудня в грязи подле конюшен, выкрикивая бранные слова, адресованные конюху, его сыновьям и даже коню, который, казалось, с презрением оглядывал, стоя за загородкой, мерзкое крикливое существо, от которого разило табаком и джи-ном. Ближе к обеду Артур начинал трезветь и злиться еще больше, чем утром. У него раскалывалась голова, ныли суставы, и вообще, он до необычайности был противен сам себе. В такие моменты на него находило прозрение, и он полз к Хелен вымаливать прощение за свое паскудное поведение. Он восклицал:
- Золотце мое, ну что ты хочешь, чтобы я сделал? Как искупить мне свою вину? Ах, чертово это пойло, не могу я от него отвязаться. Ну, не отворачивайся от своего Артурчика, ну поцелуй его!..
О, как он был противен ей. Его грязная пьяная рожа тыкалась ей в живот, пока он ползал подле нее, сопя и хрипя, как жирный бесформенный хряк. Обычно в такие моменты она с трудом владела собой, но все же, набравшись терпения, спокойно отстраняла его и уходила в другую комнату, ссылаясь на дела. Они давно не имели близких отношений. Вернее, они, по сути, вообще никогда их не имели, если не брать в расчет первые три недели их совместной жизни, когда он еще не опустился так низко, как теперь.
Однажды в гостиной, перед обедом, когда после долгой брани и так называемого примирения он стал приближать свой разящий перегаром рот к ее губам, чтобы поцеловать, она резко вскочила с кресла:
- Оставь меня, Артур. Пойди, проспись. У меня много дел.
- Почему ты отказываешь мне? - завопил он с капризными нотками в голосе. - Я, между прочим, твой муж, и ты должна быть со мной, как жена: спать со мной, делать, что я прикажу. Поняла, ты? А ну иди сю-а! Я кому говорю, женщина!
И он схватил ее за подол длинной юбки из серого шифона, подаренного мамой на годовщину их свадьбы. Она с силой подалась вперед, пытаясь высвободить материю из рук этого мерзавца. Но хватка его была железной. Он повалил ее на пол.
- Пусти! Я так не хочу, ты делаешь мне больно! - кричала Хелен.
Но он сдавил ей горло. Стало трудно дышать. Прижав ее своим грузным телом к полу, он овладел ею с яростью животного, безумного, голодного, бездушного. В определенный момент она перестала сопротивляться и кричать, осознав свою беспомощность и то, что силы покидают ее. На ее крик не пришла ни одна живая душа. Наверное, прислуга заперлась от страха в кухне. С Артуром вообще никто старался не вступать в контакт без надобности, зная его тяжелый нрав.
Когда, удовлетворив свое желание, он скатился с нее, она долго еще лежала так посреди гостиной с разорванной юбкой. И слезы катились струйками по ее лицу.
После этого инцидента она перестала разговаривать с мужем. Он, чувствуя вину, также не подходил к ней близко и старался лишний раз с ней не спорить. Они были совершенно чужими под одной крышей, совершенно одинокими в своих пристрастиях, желаниях и помыслах. Так прошли еще четыре месяца скучной фермерской жизни.
Хелен часто приходила мысль о том, что она тратит так бездарно свои годы, искупая какие-то страшные грехи, наверняка совершенные в прежней жизни. На воскресных службах она молилась Господу и Пречистой Деве за скорейшее избавление ее от наказаний, за дарование ей долгожданного покоя и счастья.
В тот день, когда Артур изнасиловал ее в гостиной, она забеременела. Беременность дала знать о себе спустя месяц неожиданной ночной рвотой. Рвоты стали учащаться и вконец измучили молодую женщину. Она похудела, осунулась, щеки покинула свежесть. Временами, не желая внутренне мириться со своей беременностью, она думала: «Наверное, мой организм исторгает этого ребенка, не приемлет его из-за того, что у него такой отец». Но время шло, живот Хелен округлялся, а вокруг все было по-прежнему, как и четыре месяца назад до того кошмарного случая в гостиной. Артуру было ровным счетом плевать на беременность жены. Он, как и раньше, дружил исключительно с алкоголем и бранился в предобеденные часы у конюшен, вспоминая теперь в своих омерзительных монологах и «брюхатую жену». Хелен все чаще навещала свою мать, жившую теперь в одиночестве на другом конце Инвернесса, и подолгу плакала. Она рассказывала ей о гнусных выходках мужа, а та корила себя за то, что заставила дочь выйти замуж за человека, который казался образцом благообразия и порядочности. Однажды, засидевшись у матери до сумерек, она не захотела идти пешком через весь городок и решила воспользоваться услугами ее любимого скакуна Мартина, на котором ездила верхом еще с 14 лет. Мать, было, запротестовала, но, глядя в полные тоски и почерневшие от ежедневных мучений глаза дочери, согласилась.
Когда Хелен выехала за ворота, пошел дождь. Она прижалась всем телом к коню и поддала ходу. «Скорее, миленький, прошу тебя, не то мы промокнем, и я могу заболеть!» - шептала она, дрожа. Дождь перерос в настоящий ливень. Из-за туч сумерки резко сгустились. Вода стеной падала на немощеную дорогу, на глазах размывая ее и превращая в нескончаемое хлюпающее месиво. «Господи, спаси нас!» Мартин героически выдерживал испытание, и Хелен это понимала. Но конь был уже немолодым, и такой тяжкий путь под ливнем он преодолевал, пожалуй, впервые. «О Боже!..» - метрах в десяти от Хелен сверкнула глубокая яма, наполненная водой. «Нет, только не…». Она не успела договорить, как дорога перекосилась перед глазами. Удар. Боль. Темнота.
Первое, что предстало перед глазами, когда она очнулась, было перекошенное от испуга протрезвевшее лицо Артура. Он сидел на краешке ее кровати и напряженно следил за каждым движением ее лица.
Когда прошлым вечером, примерно около десяти, ее доставил на ферму сосед, мистер Уэсвилд, она была без сознания, вся в грязи и царапинах. Отец Артура немедленно позвал за доктором, который осмотрел Хелен и мрачно изрек: «Перелом голени, вывих плеча. Без сознания от перенесенного шока и боли. Не будить. Полный покой. Лечить по предписанию».
Когда Хелен открыла, наконец, глаза, было уже около полудня. Позади бледного мужа она разглядела поникший силуэт матери, которая стояла, прислонившись к двери, и глядела куда-то в одну точку, не надеясь уже, видно, на скорое пробуждение дочери.
- Ма-ма, - слабо позвала девушка.
- Она открыла глаза! Она жива! Хелен, золотце, ты видишь меня? -- Артур схватил ее руку, но та высвободила ее.
- Мама!
Слезы текли по ее щекам, тело стало сотрясаться от судорожных всхлипов.
Мать ринулась к ней, обняла:
- Я здесь, родная, здесь. Все будет хорошо.
Артур потупил взгляд, и, нахмурясь, вышел из спальни.
- Тебе нужен покой. Мартин вчера поскользнулся и упал в яму. И ты упала… - мать тоже не могла сдержать слез. - И зачем я тебе разрешила ехать? Нужно было пойти пешком.
- Но я ведь жива, мама.
- Слава Богу!
- А что с… ребенком?
- Ты потеряла его, моя дорогая. Мне жаль.
С того дня для Хелен началось весьма неприятное время лекарств и покоя, предписанных доктором. Нога была в гипсе, плечо ныло, голова болела. Хелен проводила день за днем в постели, читала романы и стихи. Мать навещала ее раз в два дня. Хелен стала все чаще заводить разговор о своей судьбе, о том, что хотела бы перемен, причем кардиналь-ных, в своей жизни.
- Понимаешь, мама, я будто не жила весь этот год и четыре месяца с момента свадьбы. У меня такое ощущение, будто я умирала. Постепенно, медленно, но страшно. Наверное, лучше умереть быстро и без боли, чтобы не успеть понять весь ужас этого процесса, всю необратимость его. Я тяготилась своим присутствием здесь, на этой ферме. Я не люблю Артура. Я думала сделать тебе приятно, мама. Ты так хотела внуков! Прости. Но я так больше не могу. Я хочу полюбить, понимаешь. И чтобы он, тот, которого я однажды встречу, любил меня так же, как и я, - нежно, чисто, жертвенно. Вот, скажешь ты, начиталась романов и размечталась. Но романы здесь ни при чем. Я знаю наверняка, я уверена, что ходит сейчас где-то по земле человек, с которым мы пока не встретились. Но он есть, он прекрасен, он ждет меня...
Так говорила Хелен с матерью долгими осенними вечерами, пока была лишена возможности свободно двигаться из-за загипсованной ноги. Мать жалела ее. Ее мучило, что она в свое время не понимала дочь до конца, не смирилась с ее одиночеством, не дала права решать, быть ли ей одной или с нелюбимым мужем: «Недалекая я особа. Дремучая. Но Бог накажет меня по заслугам, и я не боюсь этой кары. Сейчас я желаю Хелен ступить на правильную стезю. Пусть идет она по следу своих желаний, помыслов, чувств».
Через полтора месяца доктор разрешил Хелен снять гипс. Она стала выходить из дому и делать получасовые прогулки. К тому времени она уже окончательно настроила себя порвать с Артуром. Но пока лишь набиралась сил и ждала подходящего момента для осуществления своего намерения. Он чувствовал, как она отдалилась. Но пить не перестал. Стал только меньше попадаться на глаза ей и Марте и захаживать в гости к своему кузену, такому же неудачнику и лодырю.
После падения с лошади Хелен стала больше ценить жизнь. Раньше, тяготясь тоской на ферме и постоянными ссорами с мужем, она была настолько подавлена, что не замечала, как красива природа, как пахнут цветы и травы, как приятно пройтись утром по прохладной росе босиком, жадно вдыхая бесконечную свежесть чистого воздуха. Теперь, побывав в трех шагах от смерти, почувствовав ее страшное дуновение, она поняла, что можно радоваться и в те моменты, когда, например, встретишь бодрую соседку с бидоном молока, когда услышишь детский смех или поприветствуешь доброй улыбкой прихожан у церковных ворот. Она прочувствовала и оценила счастье простой провинциальной жизни, свободной от суеты больших городов и дрязг политической борьбы. Теперь она действительно жила, а не выживала, как раньше, акцентируясь лишь на пьяной болтовне мужа и ощущении безысходности и пустоты. И просыпалась каждый день в ожидании чего-то, что в корне изменило бы ее жизнь и воскресило бы некогда задавленные составляющие ее страстного молодого естества.
В одну из суббот ее кузина Глория прислала из Эдинбурга открытку, в которой приглашала ее и Марту на выставку знаменитого художника Энтони Тэмпта, прославившегося благодаря своей необычной технике написания картин. Кузина поведала, что Тэмпт вернулся на днях на родину со своей семьей после длительного отсутствия. «Говорят, эта поездка ему многое дала. Он объездил чуть ли не всю Европу и почерп-нул множество идей для своих будущих работ, - писала она. - Многие из картин, которые будут выставлены в центральной галерее Эдинбурга, он написал именно в ходе турне. Приезжайте, не пожалеете».
«Почему бы и нет, -- подумала Хелен после прочтения странного письма. - Думаю, поехать стоит. Еще и потому, что раньше-то Глория нико-гда не присылала нам подобных приглашений. Вот бы не подумала, что она интересуется живописью, да еще и новаторской. С ее-то сорванцами и фабрикантом-мужем. Что-то тут не то. Но раз она хочет, чтобы я приехала, так тому и быть».
Мать отказалась ехать с дочкой, сославшись на то, что ей нужно еще успеть до следующего четверга закончить жакет и сшить юбку для миссис Флоры Гейт, но настоятельно порекомендовала Хелен «поехать, пожить у Глории и развеяться, наконец, после стольких перене-сенных невзгод».
Хелен вообще редко куда выбиралась за всю свою жизнь. В свои два-дцать шесть она почти ничего в жизни и не видела, за исключением нужды и пьяного мужа. Поэтому поездка оказалась для ее утонченной и исстрадавшейся натуры настоящим раем, побегом от наскучившей ей рутины и хорошим шансом задуматься о многих волновавших ее вещах, а также собраться с мыслями насчет предстоящего развода.
Глория встретила ее радушно, отвела отдельную комнату в их довольно просторном доме. Семья жила хорошо, обеспеченно, почти в самом центре города. Муж кузины не имел ничего против того, что Хелен поживет у них пару недель, тем более, что его сыновья сразу привязались к славной улыбчивой девушке.
- Позволь мне узнать, - спросила Хелен у Глории во время обеда, - чем вызван столь бурный интерес с твоей стороны к искусству? Раньше я не замечала у тебя подобных пристрастий. Расскажи мне об этом художнике.
- Да, дорогуша, ты права. Раньше мне все это было безразлично - вся эта светская жизнь с ее вечеринками, выставками, концертами. Но тут, понимаешь, случай особый. Мне привлекает личность мистера Тэмпта. Он очень странный, но потрясающе интересный человек. Он не любит быть на виду, поэтому о нем практически никто ничего не знает, ну, я имею в виду всякие там бытовые подробности, которые так любят смаковать газетчики: что он любит есть на завтрак, какого цвета предпочитает носить галстуки, сколько у него было любовных связей и прочее. Нет. Он интересен мне своим внутренним миром. Пару раз, еще до своего турне, он выступил с лекциями перед студентами школы искусств. Я пошла туда со своим старшеньким, Эндрю, ведь он недавно начал интересоваться живописью. И ты знаешь, послушав Энтони, я заново открыла для себя мир. В свои тридцать пять я впервые задумалась о «двойственной сущности праведной души», о «запланированных сновидениях» или, например, о том, как звучит взмах крыльев ангела, и как это можно отобразить на бумаге. Ужасно интересно, Хелен. Я знакома почти со всеми работами этого гения. Да, я не боюсь назвать его гением, потому что он знает то, чего не знают другие, думает о таких вещах, о которых многие из нас никогда в жизни вообще не задумаются. А как он рисует! Боже мой. Да я не могла без слез смотреть на его «Нимфу», «Мальчика, играющего с ветром». А «Проклятая Диана»! Как она прозрачна и тонка, как просит Господа о пощаде! Его картины обладают каким-то волшебным магнетизмом, будто всасывают тебя в свое нутро. От них трудно оторвать взгляд, -- тараторила без умолку Глория, пока ее супруг удивленно глазел на нее, открывая в женщине, прожившей с ним без малого 16 лет, все новые и новые черты.
До открытия выставки оставалось два дня. Хелен прогуливалась по го-роду и его окрестностям с кузиной и ее супругом. Об Энтони гудела вся округа. Из разговоров со знакомыми и соседями Глории она узнала, что Энтони Тэмпту недавно стукнуло пятьдесят, что у него сорокалет-няя жена и взрослая дочь, что родом он из графства Беркшир, а живописи обучался в лондонской Школе изящных искусств. Стиль его работ затруднялись определить даже знатоки - картины быта он умело сочетал с разного рода мистическими видениями, фантазиями. Часто в сюжет картины он включал фрагменты своих страшных и необъяснимых снов, над которыми впоследствии потели искусствоведы, беспомощно пытаясь расшифровать. В общем, даже после таких экскурсов в мир искусства Хелен было трудно составить определенное впечатление об этом человеке-легенде и его творчестве. «Лучше один раз увидеть", -- заключила она, чувствуя, как странно холодеют лопатки.
Воскресным утром протолкнуться ко входу галереи было невозможно. Площадь заполонили толпы поклонников творчества Тэмпта. Наряженные дамы с такими же наряженными детьми, важные джентельме-ны с тросточками нетерпеливо ожидали 10 часов. Хелен с кузиной с трудом протиснулись поближе ко входу.
- Ты должна все рассмотреть, - зудела на ухо Глория. - Это стоит того.
Наконец, двери распахнулись, и люди стали проходить внутрь. Хелен трудно было бы описать, что она чувствовала, разглядывая картины Тэмпта. Казалось, он уловил и отобразил мельчайшие и сокровенные элементы ее подсознания, картины из ее тревожных и противоречивых снов, дал ответы на давно мучившие ее вопросы. О Боже, ей стало страшно от того, как она понимала его. Еще не видела его, не говорила, а уже, казалось, знала о нем все. Знала, чем живет странный гениальный затворник.
- Глория, мне нехорошо, - пролепетала она срывающимся от волнения голосом. - Я не думала, что… он… мне не хватает воздуха.
Глория схватила Хелен под руку и прислонила к стене возле открытого окна.
- Стой спокойно, не нервничай. Кто бы мог подумать, что тебя так тронут его картины. Я, конечно, все понимаю, но чтобы настолько! Гляди, а вот и наш гений!
И она указала рукой на среднего роста темноволосого мужчину довольно плотного телосложения в строгом коричневом сюртуке. Суту-лясь и снисходительно, но добродушно улыбаясь приветствовашим его поклонникам, он медленно двигался по проходу галереи. Когда он приблизился к Хелен, она заметила, что его голубые глаза лучились каким-то теплым и неземным светом. Уже тогда она отчетливо осознала, что он интересен ей, даже нет -- что она хочет быть с ним, говорить, позна-вать, любить. Да, впервые в жизни она поняла, что влюбилась. Свет, исходящий из глаз Тэмпта, привел ее в чувство. Сердце перестало учащенно биться, выпрыгивая из-под ребер, и она смогла сделать вдох полной грудью.
- Ну, тебе уже лучше? - спросила Глория, не сводившая все это время глаз с кузины.
- Да, да, конечно… - как-то отстраненно ответила Хелен и начала плавно двигаться вслед за художником.
Глория не пошла за ней. «Так, все ясно, - с улыбкой подумала она. - Девочка попалась. А я как чувствовала, что так может быть. Она так ранима и чувствительна.»
Хелен тем временем шла, дыша в затылок Энтони. Она еще не отдавала себе отчета, что ею движет. Ей просто хотелось, безумно хотелось вот так идти. И она делала это. Ее не смущало ни то, что многие посетители выставки стали кидать многозначительные взгляды на «одну молодую особу, преследующую по залам гения», ни присутствие в помещении супруги Тэмпта, Мадлен, с целой свитой подруг, подруг подруг и родственников этих же подруг, которые, естественно, тоже не обошли вниманием «худенькую шатенку лет двадцати», настойчиво пресле-дующую Тэмпта.
- Гляди, очередная птичка, жаждущая оказаться в объятиях Тони, - говорила подруга Мадлен своему супругу. На что тот с ироничной ухмылкой заключал:
- Жаждущая не его объятий, милая, а его денег.
Первое слово, положившее начало их отношениям, было произнесено Хелен в тот момент, когда он, наконец, остановился возле одной из своих картин под названием «Нимфа». Когда очередная кучка поклонников и поклонниц оставила его в покое, он устало прислонился к стене и отхлебнул из бокала, который давно держал в руке.
- Здравствуйте, - услышал он слева тихий тонкий голосок. - Простите, я хотела бы выразить восхищение вашими работами. Меня зовут Хелен, я приехала к своей кузине, чтобы посмотреть ваши картины, но я скоро уеду…
Она не знала, что еще сказать. Она волновалась, и поэтому говорила, наверное, быстрее, чем было нужно. Голос ее дрожал.
Энтони посмотрел на нее. Его словно пронзило током. «Как она красива!» Он долго смотрел на ее бледное лицо с правильными чертами, изумлявшее пока еще детской округлостью щек, на маленький прямой нос, ярко очерченный контур полноватых розовых губ, серые глаза… Да, эти глаза - они смотрели на него с такой нежностью и любовью, что ему стало не по себе. Он поперхнулся шампанским.
- Добрый день, мисс. Я рад, что вам понравились работы. Но то, что вы видите, это так, небольшие глупости уже почти старого мужчины…
Она не знала, что ответить. Наступила неловкая пауза.
Энтони понял: он не хочет отпускать ее, иначе упустит навсегда. Он еще не знал, что произошло. Раньше, когда ему, уже пресыщенному любовными эпопеями человеку, хотелось завести очередную интрижку, он и не задумывался, что лучше сказать и как поступить: женщины сами делали все за него, назначая свидание в удобный для него час. Сейчас же стало понятно: он должен что-то делать, что-то сказать, чтобы еще раз увидеть ее.
- Позвольте пригласить вас, Хелен, к себе в мастерскую. Здесь - лишь малая часть того, что я успел натворить за свою долгую жизнь, - засме-ялся он. - И если вам и впрямь интересно мое творчество, чем вы, по правде говоря, мне очень польстили, то я прошу вас, приходите, увидите, какой я настоящий.
И он вручил оторопевшей от такого быстрого поворота событий Хелен карточку с написанным на ней адресом.
- Благодарю вас. Я приду. Меня ждут, - быстро отчеканила она, резко повернулась и заторопилась к выходу, чувствуя, как по спине под платьем потекла холодная струйка пота.
Весь остаток дня, который пришлось прожить после выставки, Хелен не могла найти себе места, как не могла сомкнуть глаз и всю последующую ночь. У нее не выходил из головы Энтони. Она не могла о нем не думать, вновь и вновь прокручивая в памяти встречу. Сквозь темноту душной ночи на нее в упор глядели его теплые глаза и звучал хрип-ловатый голос: «Если вам, конечно, интересно…»
Она решила идти в его мастерскую прямо на следующее утро. Глория за завтраком отговаривала ее как могла:
- Ну что ты творишь? Для него ты очередная забава, вот и все. В лучшем случае - муза для очередной картины. Не будь такой наивной. Ты привлекательная, молодая. Что он теряет? Ничего. А ты - все. Ты и так не оправилась еще от потери ребенка, издевательств Артура. И снова обрекаешь себя на страдания. Подумай, стоит ли?
Хелен решительно глянула в жалобные глаза кузины:
- Стоит.
Мастерская Энтони Тэмпта располагалась на первом этаже серого двухэтажного здания и занимала огромный зал. «Хоть балы устраивай», - мелькнуло в голове у Хелен, как только она переступила порог мастерской. Вокруг никого не было. Она прошлась по залу, рассматривая расставленные на полках картины, некоторые из них еще не были завершены. Под полками, приделанными в несколько рядов к стенам, стояли подрамники, валялись холсты и бумага. Минут десять спустя она услышала за спиной мужской голос, который что-то напевал. Оглянувшись, она увидела Энтони, который, оказывается, уже давно заметил ее, но не хотел отвлекать от осмотра картин.
- Я рад, что вы зашли ко мне. Я очень рад, Хелен, - громко сказал он, направляясь к ней резкими шагами.
И тут произошло что-то неимоверное. Чем ближе он подходил, тем сильнее нарастало у нее внутри странное чувство, которого она, веро-ятно, не испытывала ранее. У нее участился пульс, во рту пересохло, губы и щеки начали гореть, а ноги подкашиваться.
Наверное, это была страсть. Настоящая, безумная страсть. Ей захотелось, чтобы он набросился на нее так, как некогда это сделал вопреки ее желанию Артур. Но теперь это было не вопреки, теперь она желала. О, как она жаждала его! Всего, наизнанку, до кончиков пальцев. Проглотить, выпить, насытиться!..
В висках стучало: «Если вам, конечно, интересно»…
И она совершила безумство, первое и… единственное в своей жизни.
Когда он подошел к ней совсем близко, протянув ладонь для рукопожатия, она отстранила ее своей влажной рукой, поправила зачем-то прядь разметанных ветром волос и изрекла чуждым себе голосом:
- Я хочу тебя. Возьми меня. Прямо здесь и сейчас.
Я не буду описывать, дорогая Джилл, что произошло между ними потом. Не смогу выразить ту степень ярости и безумства, с которой они любили друг друга. Ты и сама все понимаешь. Скажу только, что когда они опомнились и огляделись, был уже вечер. В единственное окно мастерской неистово светила луна.
- Пора уходить… - Хелен обессиленно поднялась на ноги.
- Да. Пора… - он тоже поднялся.
Они оделись и вышли в сырую тьму. Шли молча, держась за руки. Любое слово казалось лишенным смысла после пережитого. Когда они приблизились к воротам дома Глории, она прижалась к его широкой груди:
- О, Тони. Мне было так хорошо с тобой. Я люблю тебя!..
Он нежно погладил ее волосы, отвел голову назад и поцеловал в лоб.
«Странно, прямо как отец», - отметила она про себя.
- И я… и мне было хорошо… - прошептал он.
- И ты любишь меня, правда? Это так странно, у меня так в первый раз! - спросила она, как бы жертвенно просачиваясь всем своим естеством в горошины его безумных зрачков. - Ты же любишь меня?!
- Я… Понимаешь, крошка, это слово... Ну, я не люблю произносить его. Оно как бы теряет свою значительность, становится затасканным, серым. Зачем слова? Нам хорошо вместе! - он не дал ей больше говорить, только впился снова в ее губы, в последний раз в этот безумный неистовый день.
Никогда так крепко и сладко, как в эту ночь, Хелен еще не спала. Она чувствовала себя настоящей женщиной - любящей, горячей, желанной. Казалось, что она до сих пор ощущает на своем теле движения его рук, его жадные ласки, его всего… Но подспудно ее мучила и не давала покоя мысль: «Почему он не сказал, что любит меня? Неужели была права Глория, когда говорила, что для него я очередная забава, муза?… Нет, нет, этого не может быть. Не надо копаться в себе. Просто он пока не может сказать, но скажет, я знаю, обязательно скажет, ведь я чувствую, как он любит меня». Так Хелен успокаивала себя и старалась не думать о неприятном. Ей хотелось упиваться счастьем. «А если это сон, то я не хочу просыпаться», - твердила она себе.
Их встречи с Энтони стали частыми. Кроме мастерской, им больше негде было наслаждаться друг другом. Хелен приходила туда днем, а расставались они вечером, и он провожал ее домой. Об их связи знала только Глория, которая сохранила бы эту тайну и под пыткой.
Прошло две недели, которые Хелен планировала провести в Эдинбурге. Прошел месяц, второй. Ей было страшно подумать, что скоро придется расстаться с любимым, которого она, наконец, обрела после стольких лет ожидания. Но чем больше проходило времени, тем боль-ше лга страдала, а он по-прежнему молчал об их возможном будущем. И вот однажды, когда после бурного порыва страсти они пили кофе в мастерской, она решила поговорить.
- Энтони, милый, - осторожно начала она. - Не знаю, что чувствуешь ты, и насколько наши отношения для тебя серьезны, но я с некоторых пор не представляю себе жизни без тебя.
Его лицо при этих словах сделалось серьезным и напряженным. Он глянул ей в глаза с какой-то тяжестью и раздражением, так, что ей даже стало не по себе.
- Я подумала, что, может быть… - она не смогла договорить.
Он встал и перебил:
- Послушай. Я ждал, что ты можешь начать этот разговор. И это все нормально. Нельзя предотвратить или изменить естественного хода вещей. Да, ты для меня много значишь. Так много, что иногда мне ста-новится страшно. Ты - будто воплощение моих тайных чувств, желаний, мыслей, фантазий. Ты слишком настоящая и совершенная, я сроднился с тобой. Но до того, как мы встретились, я уже прожил долгую жизнь, другую жизнь. Рано женился. По любви. Я люблю свою семью. Я не представляю себе жизни без нее, равно, как и не представляю, как жить без тебя. Я не хочу об этом думать. Знаю, что рано или поздно ты оставишь меня. Перед тобой - вся жизнь, я же свою доживаю. То, что я встретил тебя, - это Господь ниспослал мне подарок, которого я, по правде говоря, не достоин. И я воздаю Господу хвалу, но ежечасно, ежеминутно чувствую себя виноватым. Перед Ним. Перед тобой. Мне страшно оттого, что ты так полюбила меня. Я хочу, чтобы ты была счастлива, вышла замуж, чтобы у тебя были дети. Нет, Хелен, ты не должна плакать. Милая, родная! Господи, что я натворил!
Он бросился к девушке, которая содрогалась в горьких рыданиях, нараставших с каждой минутой. Слезы текли по щекам беспрерывно. Он не мог их видеть. Он чувствовал себя последним негодяем, исковеркавшим ей жизнь.
- Нет, Тони, нет. Я вижу свою жизнь только с тобой. Я не хочу делить ее ни с кем, кроме тебя. Только ты, ты! - кричала, она, заливаясь слезами. - Ты говоришь, дети? Да, одного я уже потеряла. Муж мой -- дрянь, я его ненавижу, я его брошу. О Боже, да если б ты только знал, что я чувствую. Я наконец-то тебя нашла. Это же чудо! Мы же нужны друг другу! Ну, разве ты слеп и глух? Тони! Я хочу ребенка от тебя! Только от тебя! Скажи мне, что все, что я только что услышала - неправда! Скажи, что я нужна тебе! Тони, ведь я знаю, что любовь может свернуть горы! Если ты по-настоящему любишь - разве есть какие-то препятствия, преграды? Ведь можно быть вместе несмотря ни на что, когда любишь?
Ее рыдания перешли в дрожащие всхлипывания, а затем в истерику. Он не знал, как ее успокоить. В конце концов он произнес то, чего она так ждала:
- Я люблю тебя.
Она внезапно перестала кричать. Оторопело подняла на него красное лицо, распухшее от слез.
- Ты… Да как ты смеешь? Ты говоришь мне это после того, как пять минут назад подписал приговор нашей любви?!…
Он застыл, не ожидая такой реакции.
- Ты раздавил меня сегодня, - продолжала она, - убил ту Хелен, которая только-только воскресла благодаря тебе, оправилась после унижений прошлой жизни. Ты ее воскресил, но ты же и убил!
После этого разговора Хелен быстро покинула мастерскую. И уходя из нее, знала, что покидает ее навсегда. Она чувствовала себя раздавленной и униженной. «Права была Глория, когда предостерегала меня. Да, может быть, он меня и любит. А почему бы и нет, - размышляла она по дороге домой. - Но, значит, не так уж сильно и безоговорочно, чтобы начать со мной новую жизнь. Черт возьми, как обидно. Неужели меня вообще нельзя любить, сильно любить?»
Вечером, всячески избегая разговора с кузиной и ее родными, она собрала свои вещи, а ранним утром поспешила на вокзал. Глория все же настояла на том, чтобы ее проводить.
Перед отходом поезда в многоликой толпе Хелен различила сутулую фигуру Тэмпта. «О нет, только не это…» И она обратилась к Глории:
- Дорогая моя, выполни напоследок одну мою просьбу. Сейчас сюда подойдет Энтони, захочет поговорить со мной. Скажи ему, что все кончено. Ну, то есть, скажи, что я буду его помнить. Любить… Но скажи, что я все решила и… ну, в общем, что-нибудь еще… скажи….
Она крепко обняла кузину. Поезд тронулся.
Больше Хелен никогда не приезжала в Эдинбург, и никто о ней больше не вспоминал. Или не хотел вспоминать. Хелен строго-настрого запретила Глории давать кому бы то ни было ее домашний адрес, в особенности Тэмпту. Глория исправно писала ей все последующие месяцы, сообщая новости, происходящие в жизни знаменитого художника. Из ее писем Хелен узнала, что после ее отъезда он сильно заболел. Говорят, впал в депрессию, да такую, что от него ушла жена. Теперь он вел затворническую жизнь в своем особняке под Эдинбургом. Одиночество Тэмпта разделял лишь старый слуга Джеймс, который поддерживал порядок в доме. Тэмпт по-прежнему писал картины, которыми продолжали восторгаться. Глория сообщала, что он несколько раз наносил ей визиты с требованием дать адрес Хелен, но она была непреклонна.
Теперь, дорогая Джилл, я перейду к самому главному, собственно к тому, почему Хелен, теперь уже немолодая, но все еще привлекательная пятидесятиоднолетняя женщина, приехала в Сент-Эндрюс. Хелен рассказала миссис Фэрри, что после разрыва с Энтони она развелась в Артуром и переехала жить снова в дом матери. Через пару месяцев она поняла, что беременна. У нее родился сын, которого она назвала в честь своего любимого.
Тони оказался очень талантливым мальчиком. Когда ему исполнилось восемь лет, она обнаружила у него музыкальный дар и отдала учиться игре на скрипке. Спустя десять лет он стал многообещающим музыкантом. На его концерты собирался целый город. Впоследствии он начал гастролировать с концертами по всей Шотландии. Много лет Хелен старалась не говорить с сыном о его отце. Она не могла простить Энтони то, что он однажды проявил слабость и не пошел на поводу у своего чувства. Но однажды она не выдержала и все рассказала. К тому времени Тони исполнилось двадцать пять, и он как раз собирался на гастроли в Эдинбург. Тогда Хелен и решила устроить отцу и сыну встречу, потому и сняла две комнаты у миссис Фэрри в Сент-Эндрюсе, где до сих пор в мрачном уединении жил Тэмпт.
Ты представляешь, дорогая, ведь он столько лет даже не подозревал о том, что у него есть сын, причем почти точная его копия: темные волосы, голубые глаза, излучающие такое же прозрачное и уютное тепло. Единственное отличие было в том, что он был чуть выше ростом и вместо живописи занимался музыкой.
Встреча их была очень трогательна. Они пришли в дом Тэмпта утром, когда он завтракал. Тэмпт очень удивился, когда Джеймс принес ему визитную карточку незнакомого молодого человека, просившего его принять, но, поколебавшись, согласился. Хелен осталась в прихожей, решив пока не показываться, а Тони отправился в комнату хозяина. В руках у него были скрипка и смычок.
Тэмпт удивленно посмотрел на вошедшего. Сквозь щель в занавеске Хелен заметила, как Энтони постарел. Он сидел, еще больше сгорбленный, в плетеном кресле, накрывшись пледом. Взгляд его был печален, но так же ясен и лучист. Перед ним на овальном столике лежала еще непросмотренная почта и дымилась чашечка кофе. У нее кольнуло сердце: «Господи, как я люблю тебя, милый». Ей захотелось тут же броситься к его ногам, укутанным в плед, зацеловать его постаревшее лицо и сказать: "Я здесь, с тобой". Теперь уже навсегда, пока смерть не разлучит нас. Но одна сдержалась, ведь сейчас главная роль отведена ее сыну. Их сыну.
- Вы кто? - удивленно спросил Тэмпт у юноши со скрипкой.
- Добрый день, мистер Тэмпт. Я музыкант Энтони Браун, приехал в ваши края на гастроли. И решил познакомиться с вами, потому что много о вас наслышан. Но прежде чем принять или выгнать меня, ведь вы имеете на это полное право, позвольте мне проявить дерзость и сыграть кое-что.
И он заиграл. Это была та щемящая сердце мелодия, которую пела его мать, подрабатывая на вечеринках и свадьбах. Когда она встречалась с Энтони, она не раз пела ему и старалась не смотреть, как на его глаза накатывали слезы. А сейчас старому больному художнику эту прекрасную мелодию играл его сын.
Сначала Энтони Тэмпт хотел возмутиться такой бесцеремонностью юноши-музыканта: дескать, никто тебя, уважаемый, не звал сюда, так что уходи подобру-поздорову. Но чем дальше вслушивался он в мелодию, тем больше смягчалось его сердце. «Я помню эту музыку», - думал он. И вдруг закричал:
- Откуда ты знаешь это? Это же… пела Хелен!..
Смычок соскользнул со струн.
Хелен не могла поверить своим глазам. Двое мужчин, таких похожих, молодой и старый, стояли и плакали. «Кто же сделает первый шаг? - мучилась она. - Сынок, ну подойди ж ты к нему. Вдруг он не узнает!» - про себя повторяла она, не замечая, что тоже вся в слезах. Но ее ожидания не оправдались.
Тэмпт-отец с трудом поднялся из плетеного кресла. Плед упал на пол. Он раскрыл объятия и хрипло произнес:
- Иди ко мне, сынок!
Тони ринулся к нему.
Хелен не могла дальше стоять за занавеской. Он подбежала к ним и обняла обоих, нежно обвив руками.
Прости, Джилл. Вот пишу сейчас, а переживаю все, как в первый раз. Прости, у меня снова текут слезы. И немудрено, что миссис Фэрри теперь глотает кружками успокоительное. Знаешь, мы все так рады за них - за Хелен, Энтони и Тони. Они собираются теперь переехать сюда и поселиться в особняке Тэмпта. Ведь они действительно одна семья. И спасибо Господу, милая моя подружка, что он дарует людям такое счастье, такое прощение и благодать! Слава ему! Слава!