Анна

Я шел по улицам города, по сложным переулкам, потрескавшемуся тротуару, перебегал перекрестки поздней дождливой осенью, промокший до нитки, с досадой думая о своей мизерной зарплате, на которую я не мог позволить купить себе автомобиль. Поймать такси было практически невозможно; час пик, конец рабочего дня, проливной дождь…
  С завистью посматривая на мелькавшие пестрые зонты и свет чужих окон, где кто-то уже успел укутаться в тепло своей квартиры, я чуть не пропустил самое важное событие в своей жизни – встречу с ней. Девушка, лицо которой я смог рассмотреть только оказавшись ближе, стояла под навесом автобусной остановки. Почему я остановился рядом с ней,  не знаю даже сейчас.  То ли мне просто не хотелось больше уворачиваться от брызг проезжающих авто, то ли меня притянул ее одинокий размытый серостью силуэт.., а может перспектива оказаться в своей квартире, не показалась на тот момент чем-то важным…  Дома меня, конечно, никто не ждал. Полупустая квартира с самыми необходимыми вещами, которые нужны мне для жизни и работы, да голые стены, с единственным украшением – часами, которые равнодушно постукивали по времени, оповещая мне о бесцельно прожитых днях…
   Итак, я встал рядом с ней без всякого намека на знакомство, без претензий на номер ее  телефона, и отвернулся лицом к толстому стеклу, обклеенному старыми афишами, обрывками сдернутых объявлений и облезлыми рекламами.
  Наверное, в нашем одиночестве там и тогда, было что-то общее; может быть отсутствие возможности добраться до дома, остановка, к которой, как казалось тогда, ни разу не подъезжал ни один автобус или  вынужденное присутствие рядом, но первой заговорила она. Ее голос звучал ровно, слегка дрожа, как мне подумалось, от холода, с расстановкой, растворяясь в шуме ливня немного отчужденно, потому я сначала был уверен, что она говорит сама с собой, просто ради того, чтобы заполнить эту пустоту и возникшую само собой безнадежность. Я слушал ее убаюкивающий голос, рассказывающий о том, что по вечерам она всегда пьет кофе без сахара, что влюблена в сумерки, как давно и скорее хронически страдает бессонницей, как полупьянящая дрема приходит только под утро, когда наконец-таки удается найти ту самую позу и область на подушке, которая отключает сознание. Я слушал ее и сквозь озонированный дождем воздух до меня доходил едва уловимый аромат каких-то цветов, скорей всего диковинных, которые ни разу не видел и уж точно  никогда никому не дарил. Скорей всего я выдумал этот аромат, но жадно и глубоко вдыхал в себя воздух словно хотел вдохнуть в себя ее, чтобы на мгновенье слиться  воедино и раствориться в осени омывающей землю почти так же щедро, как она, делилась чем-то сокровенным с неизвестным человеком.
   Не знаю сколько прошло времени, но я уже знал, что могу часами сидеть и смотреть, как дождь вылизывает стекло автобусной остановки, за которым  на фоне пузырящихся луж и срывающихся с деревьев листьев опоздавшая осень дарит мне присутствие девушки, говорящей с пустотой (или со мной?), и ведь если со мной, то я был готов умереть от счастья...  Или от чего-то еще, от чего хотелось превратить эту автобусную остановку в памятник и пасть здесь же смертью храбрых в присутствии ее одной.

  Потом мы оба сидели на алой скамье предназначенной для ожидания исчезнувших из расписания рейсов, с окаменелыми лицами, рядом.  Мне хотелось зажмурить глаза, чтобы не встречаться  взглядами с прохожими, с водителями проезжающих мимо автомобилей и не дай Бог, заметить автобус, который мог увезти ее от меня, быть может, навсегда. Мне казалось, я попал в какое-то безымянное, перекрывающее кислород пространство, в котором просто исчез смысл всего, что было «до» и уже не имело никого значение что будет «после». Время, в котором не было ничего, кроме падений и взлетов, покоя и безмятежности, где нет звуков, запахов, только дрожь ее ресниц с каплями дождя долетевшими до ее глаз так красиво имитирующими слезы (а может это и были слезы?). 
 Все это волшебство, которое я придумал для себя одного, рухнуло в одночасье, когда перед нами притормозила маршрутка и почти беззвучно открылись двери, приглашая войти в теплый и сухой салон обещая доставить на пункт назначения, о котором я только недавно почти мечтал.  Я сидел неподвижно, делая вид что ко мне это не имеет никакого отношения, а она словно почувствовав мое нежелание прощаться с ней, встала и чуть помедлив, сделала первый шаг. Я все понял или скорее почувствовал - она  просто пригласила меня следовать за ней.
  Она выбрала передние места и села у окна. Я сидел рядом, не отрываясь, смотрел на ее тонкие пальцы сложенные на острых коленках, а она вглядывалась в запотевшее окно не видя, казалось, ничего.
 Мы проезжали парки, бесконечные улицы, в конце концов мой дом, и я впервые поймал себя на мысли, что ничего не знаю. Не знаю, где он, мой дом, где конечная остановка моего маршрута, я уже говорил, что исчез весь смысл, тот, что был «до» и уже не имело никого значения что будет «после». Почему-то я думал о кофе, почему она каждый вечер в обязательном порядке выпивает его. Чашка кофе конечно занимает очень много места в жизни, иногда ожидание, порой нетерпение, иногда даже превращается в горькую привычку и обязанность, но не более, чем сама жизнь. Чашку кофе подслащивают сахаром, а жизнь…
 - Анна… - вдруг сказала она.
 Я повторил про себя ее имя несколько раз, мне хотелось повторять его до бесконечности… Потом представился сам, и был свидетелем рождения первой улыбки, обращенной мне одному. У меня тут же защемило в грудной клетке, а ладони вспотели от жара, который прошелся по кончикам пальцев: мне подумалось, что все это время она могла вот так улыбаться другим, жить среди людей, обычных, грубых, серых… Это была ревность.
Вот так и перевернулась вся моя судьба. Возможно, встреча с Анной была предопределенна добрым расположением звезд, но я сорвался с обычного ритма своей жизни, вырвался из круга повторяемости дней с точностью до минут и сопровождающих их событий.
 
   А потом было счастье. По простецки простое, банальное счастье, заключающееся в присутствии Анны в моей жизни. Больше не существовало колючих осенних вечеров, тусклого солнца, ощущения пустоты и глупых рывков с претензиями найти что-то большее… Я засыпал, путаясь в телефонных проводах под ее шепот, как оказалось, это было единственным, что могло убаюкать и усыпить меня, успокоить. Я медленно выпадал из списка нормальных людей, а Анна была просто ошибкой природы. Не похожая никакого, с собственным видением мира, со своими раскрытыми мне, как страшная тайна, принципами и мыслями, она поглощала меня всего, целиком.
  Мы встречались в парке, до сумерек наблюдали за листопадом, вслушивались в хруст опавших ржавых листьев, которые она позже собирала, а я зачарованно любовался ею на фоне золотой осени и тихо задыхался от счастья. Я кутался лицом в ее волосы, целовал ее губы и щеки, а она чуть отстраняя меня, честно признавалась, что у нее кружится голова. Анна была моим воздухом наполненным ароматом цветов, но обязательно каких-нибудь райских, неземных, а иногда осенним запахом умирающей листвы, порывом ветра врывающимся в окна. Ее глаза - дикое пламя, в них я читал все, о чем она молчала. Помню, никогда в своей жизни не забуду – ее поцелуев около темного подъезда, когда я знал, что минут через пятнадцать она обязательно уйдет, а мне нужно будет идти прочь думая о том, как не забыть поставить будильник, почистить зубы, ведь я уходил чтобы снова мечтать о ней, слышать в трубке ее шепот, без которого не уснуть и не дожить до рассвета. Мне было страшно и тошно думать о том, что мне нужно будет выпустить ее из объятий, освободить ладони, которые она прижимала к своему телу. Это было безумие. У каждого оно свое.
 Я не помню, сколько времени мы провели вместе. Может быть несколько месяцев, может вовсе несколько лет, я потерял счет времени, все слова и действия спутались в моей голове, я отрубался, выключился,  рождался каждый раз, только когда рядом была Анна, но пришла зима. Она пришла, когда облетели все листья в нашем парке, и нас перестал пугать дождь, вместо него морозная ночь изрисовывала окна. Мы вместе мечтали о снеге, которого не было.
  Будучи растворенными в друг друге, пребывая во всепоглощающем состоянии полета я переставал осознавать реальность. Мои ладони все чаще горели, а в грудной клетке ревность  прожигала дыры, залатать которые мне удавалось всё реже. Сознание склонное к сочинительству с каждой минутой, рисовало мне картины, которых на самом деле не было. Мне чудилось, что моя Анна принадлежит не только мне, но и всему миру. Всюду я чуял опасность, которая в любой момент, в любую секунду нашей быстротечной жизни могла прервать связь между мной и Анной. Чем дольше проходило время, тем больше было мое желание  уберечь, спрятать ее в себе. Я пытался перекроить всю ее жизнь на свой манер, безопасный, как мне казалось… 
  Возможно, обладай я большим количеством времени и здравого смысла, мне удалось бы избавиться от ревности, которая душила меня своей бархатной рукой каждую ночь, каждый день, каждую минуту… Понимал ли я тогда, что могу потерять ее?  Осознавал ли я, что такие, как вот эти полупрозрачные, зыбкие, тонкие, болезненные отношения рухнут в один миг не оставив ничего, кроме воспоминаний и прошлого, из которого я буду складывать будущее? Нет. Я полагался на интуицию, которая приходила ко мне всегда в последние  минуты краха…  А Анна?  Анна… Моя Анна молчала и терпела. Она писала мне стихи, в которых оправдывалась, доказывала, обещала, опровергала все мои переживания, порожденный мной самим же страх (или неуверенность?). Я знал все ее стихи наизусть, мог узнать ее почерк, буквы, каждый из тысячи безымянных исписанных листов и все равно продолжал спотыкаться и падать. Так бывает. Среди всех запрограммированных, казалось бы, четко продуманных, предсказуемых дней жизни обязательно найдется один, который собьет с пути. И этот день пришел, и я просто поверил во все, что рисовала мне моя фантазия, моя нелепость или может быть то самое безумие, которое только недавно так приятно щекотало под ребрами. Мне не удалось разобраться в происходящем, когда мне поступило предложение высокооплачиваемой должности заграницей, я не смог пересилить чувство ревности, что способствовало сломать отношения с Анной, которыми жил…
………….
  Я не могу сказать вам, сколько времени мы были вместе, но с точностью до минут знаю, сколько прошло лет с тех пор, как я жил без Анны. Ровно столько, сколько понадобилось дикому винограду, чтобы закутать мой балкон так, чтобы солнечный свет не пробивался в комнату. Другой город. Присутствие чужих женщин, которых я называл ее именем и в которых я безуспешно искал частицу Анны, какое-то сходство, не приводило ни к чему, кроме глупых, ничего не значащих связей. Я знал, что больше никогда не испытаю всего, что было у меня с ней. Потому что все то, что уже было с ней тогда, никогда больше не повторится ни с кем другим. Это невозможно, ничто не повторяется, все уникально, особенно с нею.  Я забивал свои мысли работой, чтением книг, всем, что хоть немного помогало отвлечься от ее незримого, но все же присутствия в моей жизни. Каждым вечером я, утомленный, глушил стыд и боль чаем, а иногда и более крепкими напитками, да никчемными поисками, от которых становилось просто отвратительно, потому что было ясно -  сегодня, как и вчера ровным счетом ничего не случится, не произойдет. Долгое время я жил в неопределенности, занимался самообманом, питал иллюзии, верил в счастливый момент, но реальность брезжила настольной лампой в тысячи вольт и, тогда во мне шевелилась, как ребенок внутри утробы, боль. И я знал, что рано или поздно  разрожусь этой болью  и скорей всего умру при родах. 
 Я кичился сам перед собой, когда на протяжении долгих лет всего несколько раз набирал номер ее телефона и, заслышав в ответ: «абонент не доступен» почему-то мысленно желал ей счастья. Желала ли счастья мне она, я не знал. Анна писала еще некоторое время после того, как меня не стало, я находил и узнавал ее в сети под любыми псевдонимами. Потом перестала и исчезла, оставив мне горсть воспоминаний и пустоту.
  Иногда я истязал себя, представляя себе ее жизнь, что она начала без меня, и тогда,  только иглоукалывание дождевыми каплями  помогало мне вернуться в сознание того, что Анна больше не принадлежит мне. Я  ненадолго трезвел. Ненадолго.
………
  Итак, мой дорогой друг, ты спрашиваешь, что было потом? Срок моего контракта с работодателями однажды подошел к концу и отъезд из страны, к которой я так и не привык не вызвало у меня ни  грамма сожаления. Какая разница была теперь где продолжать деградировать, в каком пространстве, стране или измерении. В один из погожих весенних дней я вернулся в свой город. Я добился призвания, достойного положения в обществе, мой карьерный рост сулил мне многообещающее будущее. Стараясь влиться в рутину бесконечных дней, шаг за шагом повторяя заученную совокупность движений, необходимых для существования, я прожигал свою жизнь, как пепел, неудачно упавший на рукав нового пиджака, прожигает ткань насквозь. Я много раз проходил мимо того самого парка. Мне чудился аромат райских цветов, отдающих почему-то теперь полынью, от чего во рту становилось горько, хотя здесь же, некогда, я понимал счастье и наблюдал самую удивительную улыбку в мире. 
Я не сразу ударился в поиски Анны хоть и горел желанием увидеть ее хотя бы краешком глаза, чтобы попросить прощения за причиненную некогда боль. Я был даже готов смириться с ее потерей, не рассчитывал ни на нее благосклонность или хотя бы малейшее желание что-либо слышать обо мне. Для всего было слишком поздно, поздно кусать локти. Я не мог вызвать у нее ничего, кроме негодования, напомнить ей далекие, исписанные, обглоданные чувства, которые она может, все еще хранила в своей памяти...
………
  Ты наверное уже понял, мой друг, что мы неизбежно должны были встретиться  в этом маленьком городе ветров.  Мы встретились посреди весны, и я, впившись ногтями в ладони, безуспешно пытался выдавить из себя хоть слово. Анна? Она улыбалась. Да, той же самой улыбкой, которой одарила меня впервые много потерянных лет назад. Я ожидал чего угодно от нашей встречи - может негодование, упреки, слезы, ненависть, но ни как не прощение и искреннюю радость, которая мелькнула в глазах, тем самым приведя меня в полное замешательство. Она простила меня так, как простила бы мать своего блудного сына ушедшего однажды, но вернувшегося в отчий дом.
 Мне впервые в жизни удалось извлечь из этого мгновения нашей встречи смысл и драгоценную истину всего происходящего вокруг. Вокруг меня снова была Анна, впустившая меня в свою жизнь, снова я вдыхал ароматы диковинных цветов, тонул в ее шепоте, задыхался от счастья и обещал ей, что все будет хорошо, что она одна навсегда…  Она мне снова верила.
………
  Позже, я прикладывал ухо к  животу своей жены, слушал, как бьется сердце нашего ребенка, и был по-своему счастлив…
  Я преуспел во всем, о чем только мог мечтать когда-то;  карьера, дом, жена, ребенок, у нас даже была собака и оранжевый половик на пороге с надписью «велкам», все, как и положено.  Все, что нужно. Все как надо. Только в неясных, предрассветных сумерках, почти равнодушных, разбуженных плачем ребенка, с моих губ срывается имя…  Анна. Я назвал свою дочь ее именем. Чтобы всегда помнить и знать…, что где-то, живет она…  Та, которая по вечерам всегда пьет кофе без сахара, которая  влюблена в сумерки, которая  давно и скорее хронически страдает бессонницей, та, которую я потерял снова, но уже навсегда, выбрав чувство полегче, послабее и проще… Наверное об этом было бы правильнее умолчать…