Счастье

Как только в комнате погас свет, он беззвучно и горько разрыдался, уткнувшись носом в подушку. Обида, весь день копившаяся в нем, наконец, нашла себе выход и облегчение в слезах. Все его душевные силы сейчас воплотились в этой возможности пожаловаться самому отзывчивому собеседнику – никому, так что, для уставшего за день воображения, уже не находилось работы. Он, как и прежде за весь этот кошмарный день верил, что жизнь кончена, но перед его внутренним взором больше не представлялись красочно обстоятельства его смерти, он просто беззвучно плакал о том, с чем уже примирился и чего уже не мог изменить. А как близко было счастье! Еще утром жизнь могла обернуться для него самой лучезарной стороной. А сколько длилось упоительное предвкушение радости, которое едва могло уместиться в его сердечке! Несколько секунд, когда он мчался во весь дух от телефонной трубки в соседнюю комнату, так что, запыхавшись, кинувшись матери на шею, смог выдохнуть только: «Тетя Ника, тебя!»
- Что ты так переполошился. На людей кидаешься, - удивилась, и даже притворно рассердилась мама.
Но он уже не мог устоять на месте, словно минута промедления могла лишить его счастья.
- Ну, мам! Скорей, скорей! Сама узнаешь! Пойдем! – задыхаясь, хрипел он тонким голосом и тащил ее за руку.
Его сердило то, что мама, как ему казалось, нарочно медленно поднимается с дивана и так не спешит к телефону.
- «А, если Ника не станет ждать?» - вертелось у него в голове.
Медленно, очень медленно мама, пока он крутился у нее под ногами, хватал за руку и тянул скорее за собой, подошла к телефону и взялась за трубку. Он с напряжением наблюдал за ее реакцией. Она всегда была немногословна, особенно, когда говорила по телефону, и потому никогда нельзя было понять, о чем шел разговор. Но он ждал, когда ее глаза зажгутся такой же радостью, как его собственные. Время тянулось, а он слышал только «хм» и «нда» и серьезное выражение маминого лица никак не хотело меняться к лучшему. Почему это Ника все говорит не о том, что так волновало его, он не мог понять этого и сердился то на нее, то почему-то на маму.
И вдруг, посреди этих раздумий мама, наконец, сказала что-то подлиннее «хм» и «нда», она произнесла: «Нет, конечно. С кем это ты думала?»
 Выражение лица ее стало сердитым, и он отчего-то догадался, что сердится она на то, чему он так радовался, и все внутри его пришло в смятение. Он растерялся. Мысли помчались вприпрыжку так, что угнаться за ними, и понять не было сил. Одно лишь ощущение властвовало над всем и складно укладывалось в голове. Быть не может, чтобы мама не радовалась его счастью, а даже сердилась. Как такое может быть? Нет, этого никак быть не может. И все-таки он продолжал стоять так, переминаясь с ноги на ногу Но глаза уже наполнились предательскими слезами, когда телефонная трубка, слегка звякнув, легла на рычаг. Мама встала и в оглушительной, после его шумной радости, тишине не произошло ничего. Она встала и отправилась в комнату продолжать зашивать дырки на его колготках, словно он не только не страдал томительным ожиданием ее решения, а его просто не существовало здесь рядом. Он наблюдал, как она ушла, и постоял немного в надежде, что она его позовет. Но ничего не случилось. И он уже не стремглав, как раньше, а медленно, нехотя поплелся вслед за ней. Она все также сидела на диване и также сосредоточенно шила.
- Мам, - неуверенно просипел он.
- Да, - не поднимая лица от работы, отозвалась она.
- Тебе тетя Ника сказала? – готовым расплакаться голосом позвал он снова.
- О чем? – мама опять не взглянула на него, только хмурилась, глядя на шитье.
Зачем, зачем она не скажет сразу, почему так его мучает? Тут в первый раз он понял ясно, что все оборачивается совсем не так, как он ожидал. И договорил совсем тихо и сдавлено.
- Мам, про кролика?
Мать, наконец, подняла на него глаза, но в них не было и тени снисходительности.
- Да, сказала. И я ей сказала, что это плохая идея, - начала она.
Но он уже не хотел слушать дальше.
- Почему, почему? Он маленький! Он не вырастет! Он будет жить со мной в комнате и никому не помешает! – сиплым криком затараторил он.
Глаза его заморгали предвестием слез.
- В твоей комнате?! – глаза матери стали словно стальными. – Где это в этой квартире твоя комната?! У тебя ничего своего здесь нет. Даже игрушки не твои, потому что тебе их взрослые  подарили, и ты не можешь ими распоряжаться, заруби себе это на носу! А если будешь рыдать и плохо себя вести, то больше вообще ничего не получишь!
Она говорила уже так громко, что интонация ее голоса подействовала на него больше, чем слова, так что слезы его, готовые посыпаться из глаз горошинами, вдруг, замерли где-то внутри его, заполнив там все свободное пространство. Он весь подобрался и замер. А мама, как обычно, быстро отошедшая  после вспышки гнева, приподнялась и притянула  его к себе.
- И давай договоримся, Стасик, что мы больше ссориться не будем, и поэтому  и возвращаться к этому тоже не станем.
Она стала ерошить его волосы и дуть на них, как он всегда любил. Но, что ему было до того. Он весь замер, как соляной столб. Что ему было до всего, когда он понял главное. Кролика у него не будет. А он уже так ясно сумел его нарисовать в своем воображении. И глаза и цвет шерстки и даже то, какова она будет на ощупь. А его не будет. И жизнь мгновенно окрасилась в черный цвет, услышав приговор своему счастью. Его сразу стала тяготить материнская ласка, и он даже был мрачно доволен, когда она его отпустила. Мрачно, потому что вместе с горем к нему пришло еще и открытие. Отныне он знал, что даже с самым близким для него человеком – мамой возможно непонимание. Он вздохнул от смутного ощущения этого уже в своей комнате, как умеют вздыхать только дети, словно весь мир уходит у них из-под ног, и все слезы и горечь этого собралась в его вздохе. Нет, мама его не любит. Стал думать он. Не может быть, чтобы она его любила и не понимала, в чем его счастье, а, вдруг, она просто не хочет для него счастья. И слезы вновь подступили к глазам, а голова опухла ими и закружилась. Значит, мама и папа не любят его. Он тут же решил это, и душа его не могла вынести такой несправедливости, такого невозможного, не переживаемого несчастья. И перед его внутренним взором поплыли картины его скорой смерти. Сначала, как утешение для него, потом, как возмездие для его родителей. Он представлял, как лежит в постели больной. Потом появились картины похорон, знакомые по тому, что он видел в телевизоре. Он видел заплаканные лица родителей, и душа его утешилась немного. Целый день он бестолково слонялся по комнатам, переживая то о несостоявшемся подарке, то о своей будущей кончине. Мама с момента их ссоры была с ним ласкова. Но он, зная ее характер, понимал, что возвратиться к разговору о кролике никак нельзя. И от этого ему все время становилось безнадежно тоскливо. Так он дожил до вечера. День показался ему необыкновенно длинным. И вот теперь он, наконец, получил возможность выплакаться в свое удовольствие. И он плакал так, словно на его глазах произошел конец света. За весь день, поглощенный своими разнообразными переживаниями, он ни разу не вспомнил о том, чего так ждал с самого утра. Он ждал, когда из командировки вернется отец, и до истории с кроликом, все его мысли были поглощены этим и предстоящим по такому случаю непременным отцовским подарком. И сейчас, он, уткнувшись лицом в подушку, не увидел, как в коридоре зажегся свет. Как там долго перемещались тени. Не слышал, как то затихал, то становился громче разговор его родителей. Но, тут дверной проем сверкнул полоской света и край кровати рядом с ним отяжелел и прогнулся. Он вздрогнул, когда ему на затылок легла теплая ладонь, и по ее размеру и теплоте он уже знал, что это отец.
- Ну, что парень, как жизнь? – тихо начал он.
Малыш обернулся и затих.
- Я так боялся, что тебя сегодня не увижу. А мама говорит, что ты весь день сегодня какой-то смурной. Может, по мне скучал, а? – посмеиваясь, вполголоса продолжал отец.
Но он не мог ответить, слишком близко еще были слезы.
- Ладно, я слышал про твоего кролика. Ну, раз ты слезы весь день льешь, то, вот что. Завтра мы пойдем и купим твоему зверенышу клетку, но учти, больше подарков от нас с мамой до Нового года не получишь. Да и там посмотрим, как ты за своим кроликом будешь ухаживать.
Он не успел еще договорить, как счастье нестерпимой радостью обрушилось на мысли малыша. У него, после тяжелого дня, не было сил, сказать что-то, он только стремительно выскользнул из-под одеяла и кинулся отцу на шею и прижался изо всех сил.
- Ну, только не реви, а то мама услышит, а я ее еще не уговорил. Это будет наш с тобой заговор. А я постараюсь ее уломать. Ну, ну, плакса, - теплым, мягким голосом продолжал утешать его отец, похлопывая по спине.
Он знал, что теперь то уж счастье его нерушимо, чтобы мама да не послушала отца! Нет, он не плакал, а через минуту его опухшие от слез щеки стали сухими. И они с отцом уже оживленно обсуждали, где и как будет жить его кролик. А потом он уснул, и сны ему снились запутанные, но светлые, потому что счастливые. А счастье его было тем больше, чем горше было прежнее его горе.