Сон для него стал его новой семьей...
Только там, во сне, понятие семьи несколько изменилось. Если не сказать изменилось радикально. Вкратце так. Семья для него стала буквально — его семью “я”. Но подробнее об этом, возможно, позже...
Ну, а пока, Семён Хоронов, а иначе — Потусторонец (так он себя окрестил там, в своём сне), чувствовал себя вполне удовлетворительно. Поскольку здесь, во сне, вовсе ничего не требовалось. То есть, другими словами, кушать, фасонно одеваться и прочих светскостей домогаться ему было без надобности. Тем более — не стоял (здесь, во сне) вопрос о лечении (о личном, так сказать, здравии), так как ничегошеньки у него не болело. Разве что сердце. Только сердце ощущалось как-то двояко: разорванным и как бы вывернутым вовнутрь себя самого, но одновременно и наружу себя самого, только в ином измерении своего существования. Подобное обстоятельство Семёном Хороновым (Потусторонцем) принималось просто как новая данность, потому никак не мешало ему. И он особо не тревожился, а наоборот — утешался. Дескать, данная метаморфоза в сложившейся ситуации ему просто необходима; в ситуации ранее негаданного сна-оборотня. И, стало быть, от этого диакрисиса, ой, простите, раздвоения ему (Хоронову) только благо и польза. А им (благу и пользе) оставалось лишь возрастать да приумножатся сообъемно, вместе — час от часу, на вроде хлебные закваски. А там, глядишь, хлеб, оладьи, либо какую другую выпечку ждать не придётся — само поспеет. Но об этом, пожалуй, в другом месте...
А пока к его семёнохоронову телу, которое продолжало растянутым куколем лежать у себя на диване, подходили разные люди-родственники. С тем, чтобы докричаться до него, точнее добудиться его, ибо отчаянно надеялись, что это ещё даже очень возможно.
Первой подошла его супружница, истерично крича:
— Сёма! Сёма! — хватаясь своей рукой за его голову. Но его голова была апатична к её хватаниям. Ей (голове) не приходила на ум ни одна маломальская мысль о сопротивлении. И потому она была податлива, когда её начинала тормошить супружья рука.
Потом на крик матери прибежал трёхлетний сынок. Он, тыкаясь крохотными пальчиками в отцовские губы и глаза, умеренно смеялся, как если бы ему возьми, да и покажи язык или гнущийся туда-сюда палец взрослого человека.
Вслед за ребёнком примчалась и тёща заснувшего. Она была более бывалым свидетелем подобных казусов и потому не проронила ни слова. Она только слегка покачивалась и, как в трансе, — мычала слог, напоминавший «ом».
Но Семён Хоронов всячески отвергал их вторжение в тайники своего сна. И позёрно демонстрируя им гримасу заправского мертвеца, он одушевленным камнем погружался в жерло зыбкого сновидения. И там, постепенно, в туннелях своего сна, где скопище эфиопов вопрошало его о праве находиться с ними в одном месте, Потусторонец обнаружил себя в своем вывиртуализированном присутствии. А спустя секунду-другую, когда он — там — в форме диковинного амулета обрёл себе иное тело, то здесь:
Через час с небольшим врачи, прибывшие на скорой, констатировали стопроцентную улетучевость его (семенохороновой) души в потусторонние сферы какого-то ещё пакибытия. И с тех пор Семён Хоронов заключил о себе окончательно, что он теперь есть ничто иное, как натуральный Потусторонец того самого до конца им так и неизведанного какого-то ещё там пакибытия. Но об этом, наверное, лучше в следующий раз...
На третий день своего странничества по ту сторону, Семён, буквально исхудавший до астрального тела, невидимо явился на свои похороны. Как и следовало, себя он там не нашёл. Перед таинственным объективом обретённого им сознания волочилась лишь скорбная горсть людей. Она волочилась за гробом, в котором, как привиделось ему, лежало нечто похожее на него самого. Но, прислушавшись слухом своего нового, локаторного сознания к скорбной процессии, он полностью (полнотой своей иной сущности) понял, что видит в гробу именно самого себя, но только исключительно в прошлом. Этот факт не расстроил и не обрадовал его. А лишь вторично напомнило ему, что он — однозначный Потусторонец. И что покинутое им бытие людей есть не то чтобы отражение его нового пакибытия, но, по крайней мере, как бы его старая одежда, так сказать, один из прежних костюмов на подиуме галактического мега-парада неведомых ему раннее божьих обителей...
Однако обрядовая часть похорон прошла кратко. Поздняя осень силилась вымести кладбищенских гостей метлою ноябрьского снега. Она тыкала им в лица, норовила попасть за шиворот и холодила их конечности. Озябшие родичи Семёна Хоронова с водочной кристальностью поклялись помнить его всегда и в пьяном угаре отправились домой — поминать Хоронова дальше.
Примерно точно также произошло и на девятый день. А между девятым и сороковым днём случилась его встреча с враждующими коллективами неких аггел и ангелов. Такого рода обстоятельство на земле называют мытарством душ. О нём вы можете узнать почти дословно, если ознакомитесь с житием православной святой по имени Фёкла...
Ну, а на сороковой день с Хороновым произошло нечто совсем особенное. Когда ощущаемое им пакибытие раскрыло себя во всей своей красе. Но об этом рассказывать, видимо, тоже не стоит. Поскольку обо всём об этом скоро узнает каждый из нас сам. Ровно тогда, когда пробьёт его собственный час самому в полной мере начать потусторонить в просторах некого пакибытия наравне с Семёном Хороновым...
2003