Филипп Матвеевич Букло выглядел со стороны человеком въедливым и беспокойным. Образованием не блистал, хотя дипломом своим об окончании ускоренных курсов сантехников с военным уклоном гордился. Благодаря внушаемому впечатлению и диплому, среди бывших работников мясокомбината, особенно среди операторов забойного цеха, Филипп Матвеевич слыл человеком порядочным и принципиальным. Принципиальным, потому что к самому себе относился с необыкновенным почтением, а порядочным, потому что сам себя таковым почитал.
Жил он на тихой улочке Урусова, патриархальные нравы которой напоминали родные места - маленькое селение предгорья Карпат. Рос Филя драчливым и туповатым отроком. Рыга, как он ее тогда называл в своих мечтах, манила и ныне, живя в оной, Филипп Матвеевич очень гордился этим обстоятельством. Пил он много, но скрытно и казался человеком, не то, чтобы совсем непьющим, но умеющим пить, и на фоне окружающего красноносого братства выглядел солидно и представительно.
На такой черте его характера, как упорство, не заострить внимание было бы просто непростительно. В молодые годы он упорно пытался учиться, но позже, плюнув на науку, пустился во все тяжкие. Место в автобусе Филя занимал, проникая через автобусное окно, чем не раз удивлял людей, ибо габариты имел довольно крупные.
- Ловкость! - счастливо изрекал он при этом, сидя на самом почетном месте для инвалидов. Инвалиды завистливо поглядывали на него и переминались с ноги на ногу, если ноги были целы.
Нынче Филипп Матвеевич уже обрел необходимую солидность в осанке и уверенность во взоре, а о молодости вспоминал, как о времени не слишком приятном, но достаточно буйном. Воинственность молодости не только не иссякла в нем, а упрочилась, но уже вместо кулаков он научился пользоваться словами, особенно не совсем понятными ему, но притягательными.
И надо же было так случиться, что в одном дворе с ним, вдруг, ни с того ни с сего, поселился его бывший однокашник по профтехвоеншколе, Игнат Ицкевич Сурко. Сказать, что они были врагами, это значит ничего не сказать. Они были врагами до мозга костей, с первого класса школы до самого выпуска, и если Игнат лишь посмеивался над Филиппом, то Филипп, в свою очередь, люто ненавидел Игната, и мысленно не раз подвергал его мучительной смерти, а уж на это дело пробендеровский народ карпатского предгорья был зело горазд. Эти мечты развивали постепенно в нем воображение, и уже к 53-м годам он смог выучить наизусть два умных слова, "ересь" и "проценты".
Игнат Ицкевич Сурко по природе своей был человеком замкнутым и скрытным. Он жил своей жизнью и мало интересовался жизнью окружающих его людей, поскольку справедливо считал, что внутренний мир человека - это вселенная, и дай Бог, если человек сумеет к кончине своей познать себя самого. Он не пил и не курил, что еще больше отдаляло его от мира простых людей. Правда, один раз он запил и закурил, не выдержав страшного удара судьбы. Почти одновременно, с небольшим промежутком времени, Игнат потерял мать и отца.
Но, поскольку пить он совсем не умел, запой этот выглядел совсем не так, как обыкновенные запои привычных к пьянству людей, и хотя длился период этого безумства не очень долго, но внимание общественности привлек, и немалое. Особенно негодовал, радуясь в душе необыкновенно такому обстоятельству, Филипп Матвеевич Букло. Он расточал радость своей ненависти всюду, во дворе ли, на службе ли, в телефонных разговорах...
Филипп Матвеевич приукрашивал событие самыми пикантными подробностями, которые сумел выведать у ополоумевших от счастья быть полезными дворовых кумушек. Это событие, как снежный ком, стремительно обрастало небывалой по скандальности информацией, оно стало событием пятилетки, только бедный Игнат Ицкевич Сурко ни о чем таком даже не догадывался, а лишь, внезапно бросив пить, как и начавши, опять заперся в своем доме, не желая ничего знать о собой же произведенном фуроре.
Публика негодовала, более всех негодовал страстный Филипп Матвеевич Букло, расточая злобные крики на весь двор - "Это ж надо же ж, какой негодяй!" или же - "Да как же таких вообще земля носит?!" - и прочее, не менее гневное и обличительное. Но время неумолимо шло, Игнат Ицкевич, чувствуя попахивание испускаемых Филиппом Матвеевичем ветров, но совершенно не понимая их природу и истоки, еще более уходил в себя, а вскоре и вовсе съехал, выгодно продав маленькую и убогую свою квартирку.
Разве мог знать бедный Игнат Ицкевич, какое горе причинил, не желая того, более того, ничего и не зная о том, безутешной семье неугомонного Филиппа Матвеевича? Дело в том, что Филипп Матвеевич, от всего этого нервного перевозбуждения сильно повредился в уме. К сожалению, это повреждение ума не бросалось в глаза, что впоследствии сделало процесс необратимым.
Это повреждение ума выражалось в том, что найдя какого-нибудь знакомого, а их у Филиппа Матвеевича было очень много, поскольку человеком был весьма общительным, он вдруг хватал его за пуговицу, и начинал страстно и сбивчиво поносить Игната Ицкевича, особенно напирая на слова "ересь" и "проценты", например: "Этот негодяй говорит правды на 3 ПРОЦЕНТА, и вообще несет страшную ЕРЕСЬ!"
Однажды Игнат Ицкевич сам наблюдал эту картину в автобусе №48, которым ехал со своей службы. В этом же автобусе ехал и Филипп Матвеевич. Увидев Игната Ицкевича, Филипп Матвеевич мелко задрожал, страшно возбудился и обратился к двум спокойно сидящим приятным пассажирам, приняв их за хорошо знакомых ему людей. Филипп Матвеевич громко и бессвязно принялся бормотать и выкрикивать что-то, разбрызгивая слюну, от которой невольные участники возбуждения досадливо и тщетно пытались уворачиваться. Из этого бормотанья можно было разобрать лишь отдельные слова, как то - "Каков подлец", "И он еще о себе мнит", "Всех опозорил", и, конечно же - " Там правды нет и трех ПРОЦЕНТОВ" и "Он несет такую ЕРЕСЬ!".
Игнат Ицкевич хотел уже было подойти и успокоить сильно перевозбудившегося Филиппа Матвеевича, но автобус аккурат подъехал к остановке "улица Урусова", и Филипп Матвеевич нервно выпрыгнул из общественного транспорта. Удаляясь, он все кричал и размахивал руками. Разве мог знать сердобольный и добродушный Игнат Ицкевич, сочувственно глядящий вслед удаляющейся фигуре несчастного Филиппа Матвеевича, что сам он и стал невольным виновником умопомешательства бедного Филиппа Матвеевича.
Но, видимо, это и к лучшему, ибо совесть окончательно загрызла бы Игната Ицкевича, и без того, необыкновенно совестливого и тишайшего и человека.
Мне сия занимательная история, под большим секретом рассказанная Игнатом Ицкевичем, показалась интересной, и, в тайне от него, я решил записать ее и рассказать вам, мои дорогие читатели, чуть-чуть только изменив имена действующих лиц.
11.05.2005.