© Журнал "Добрые советы" №12, 2004 г.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. ВАРЯ.
Я всегда считала себя человеком счастливым. У нас была самая обычная «малогабаритная» семья: папа, мама и я. Мой папка – самый необыкновенный, самый сильный, самый лучший.
А главное – с ним можно говорить обо всем на свете. С самого детства. Задавать любые вопросы. И он всегда находил нужный ответ. Не придумывал какую-нибудь глупость вроде: “вырастешь – узнаешь”, а объяснял, что к чему. Или говорил: “Знаешь, Барбариска, - это мое детское прозвище - в этом вопросе я не силен, давай-ка, спросим у мудрецов”. Мы вытаскивали из книжного шкафа толстые энциклопедии или зависали в Интернете и искали нужные ответы. И не врал мне никогда. Это я так думала.
А еще папка обожает праздники, чтобы полный дом людей, песни, танцы и всякие вкусности. Если праздников долго не было, мы организовывали их сами. “День рождения вареника” или “Конкурс на самый толстый блин”. Приглашались друзья родителей или мои подруги и все должны были участвовать в выпекании блинов или создании начинок.
И секретами своими я делилась именно с папкой. Не с мамой – той всегда некогда: то клиенты приехали, то обед варить, то вопросы невпопад задает. А папка любые дела откладывал в сторону и слушал, расспрашивал “в тему”. Мне все девчонки завидовали и называли его Папа-подруга.
Про Митю я папке первому сказала. Мне и раньше, конечно, мальчишки нравились. Но в этот раз все было по-другому. Школа осталась позади, через месяц начинаются занятия в институте. Новая, “взрослая” жизнь. И Митя – тоже пришел из новой жизни, человек взрослый, в армии служил, работает, сам живет, мама у него умерла, а отец их давно бросил. Можно сказать – выбросил на улицу. Митя его не помнит, он был совсем-совсем маленький. Мне было страшно слушать, так горько он говорил об этом. Я про себя порадовалась, что у меня есть мой самый лучший папка, и мне сразу же стало стыдно и жалко Митю. Тогда я и решила, что пора пригласить Митю к нам. Я все папке рассказала, как познакомилась с Митей прямо в нашем дворе, когда Борьку выгуливала, какой он интересный парень, какой умный, добрый. Подумала, и призналась, что мы с ним в кино два раза ходили, а совсем не со Светой, как сказала родителям. Папа покачал головой сердито, он вранья не выносит, но понял и простил меня. Говорит: Что ж, а не организовать ли нам “День вареника”? Или, лучше, “День пирожка”? Напечем наших коронных…
- Лежней с луком! И с соленым творогом! – закончила я радостным воплем. Лежни – это такие плоские жареные пирожки. Их делают на кефирно-содовом тесте. Я больше всего обожаю лежни с зеленым луком и крутым яйцом. Со сметаной. Прощай, талия. Ух, даже слюнки потекли! Наверняка, Митя таких пирожков никогда не ел.
- Спасибо тебе, папка, ты моя самая лучшая подружка! – поцеловала я отца. – А маме скажем в последнюю минуту, чтобы она не успела заволноваться. Еще побежит в магазин за копченой колбасой. А какая сожжет быть колбаса с нашими пирожками? И ты ее предупреди, чтобы никаких идиотских вопросов, из серии “какая зарплата” или “какое образование”.
Я всю ночь обдумывала, как пригласить Митю к нам, что ему сказать. Представляла, как он войдет в дом, как мы станем знакомиться с моими. Он не может не понравиться. Такой красивый, сильный, спокойный. Совсем, как мой папка. Они даже немного похожи. Только у папки глаза карие, а у Мити серые.
Чтобы Митя не отказался, я решила не говорить ему ничего заранее. В назначенный день мы встретились на “нашем” месте, где я обычно гуляла с Борькой, и где мы с Митей познакомились. Сегодня, в последний день лета. Завтра – начало занятий в институте. Я – студентка. Именно празднование моего студенчества я и избрала предлогом для приглашения. Чтобы Митя не отказался. Он был просто обалденно красивым: в белой рубашке и новых брюках. Только немного грустным.
- Прости, малыш. Сегодня никак не могу. У меня дела есть, тут, недалеко. Я давно к этому дню готовился, перенести эту встречу на другой день невозможно. Она может произойти только сегодня. И не спрашивай ничего. Я тебе все потом расскажу, обещаю.
Я так сильно расстроилась, что даже целоваться с ним не хотела поначалу. Но потом, конечно, мы целовались. И я подумала, что мне хочется еще большего, да и Мите тоже, но мне было пора идти. Вряд ли пирожки полезут мне в горло…
По моей кислой физиономии папка все сразу понял, но ничего спрашивать не стал. Я была ему за это так благодарна! А тут еще телефон зазвонил.
- Алло! - Ответил папа. - Алло! Говорите! Что за ерунда, третий раз звонят и молчат. Может, это тебя, Барбариска? Может, это Митя передумал, - добавил он шепотом.
- Митя не знает номера моего телефона, – вяло отмахнулась я.
Я, действительно, не давала Мите номер, сама не знаю почему. Может, боялась, что он на маму нарвется и она замучает его вопросами? А может, это судьба так нами поиграла?
И тут раздался звонок в дверь. Громкий и решительный. Словно человек с той стороны долго готовился к этому звонку. Да так оно и было. И никто из нас не знал, что это со звоном рассыпается все, чем мы жили до сих пор. У меня все до сих пор стоит перед глазами. Вот я – на пороге гостиной, выход из которой как раз напротив входной двери, и где накрыт стол. Вот мама на пороге кухни с подносом, на котором горкой высится очередная порция знаменитых лежней. Вокруг нее вертится и подпрыгивает наш пес Борька, выпрашивает пирожок. Вот папка открывает дверь и впускает гостя. Вот Митя – торжественный и красивый. Только очень бледный. Я не успеваю обрадоваться, не успеваю подумать: а как же он меня нашел? Ведь номер квартиры-то я ему не называла… Я же его собиралась просто взять за руку и привести…
- Здравствуй, папа, - говорит Митя. - Я подумал, не хочешь ли ты поздравить меня с днем рождения?
Я смотрю на них и вижу, что они, действительно, очень похожи. Одно лицо. Темные мягкие волосы падают на лоб. Ямка на подбородке. Митины глаза потемнели и сейчас они почти не отличаются от папкиных. Такой же взгляд чуть из-подлобья. Митя видит меня, губы его шевелятся, но слов не слышно.
Наверное, я никогда не смогу связно рассказать об этом вечере. В голове мелькают отдельные сцены, как кадры кинохроники. Мама плачет, почему-то прижимает к себе собаку. Холодный Митин взгляд, он бросает и бросает злые слова в лицо отцу. Слова – как плети, хлещут наотмашь. Отец сидит сгорбившись, говорит что-то об измене, о квартире, о дедушке, который был против примирения… Будто бы дед договорился с матерью Мити, что она не станет претендовать на квартиру, а он взамен отдаст ей ребенка… Грязный клубок лжи, ненависти, жадности и предательств.
- Выгодный обмен: квадратные метры на ребенка, смеется Митя. Или это он так плачет?
Хлопает входная дверь.
Я бегу за Митей по улице, хочу закричать, позвать и не могу, только хрип какой-то из горла. Догнать, вернуть, все это не может быть правдой, надо поговорить, все выяснится.
- Уходи, Варя. Не знал я, что именно ты – моя сестра. Скажи спасибо, что я не успел тебя трахнуть, хотя очень хотелось. Родила бы ребенка от собственного брата…
Брат… Мой старший брат… Я погружаюсь во что-то липкое и черное. Прихожу в себя на скамейке. Митя обнимает меня одной рукой за плечи, другой хлопает легонько по щекам.
- Эй, сестренка, очнись.
- Митя, не уходи. Я люблю тебя, я научусь любить тебя, как брата.
- Боюсь, я не научусь. Ну, беги домой, не поминай лихом.
Он ушел в последнюю августовскую ночь. А я осталась сидеть на скамейке, на «нашем месте», которое уже больше не будет нашим. Мне некуда было идти. У меня нет больше дома. У меня нет семьи. У меня нет отца. Есть только ложь и предательство. Только черное небо. Черное небо усыпано осколками моей прошлой жизни.
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. МИТЯ.
Когда я был совсем маленьким, я всех маминых приятелей называл папой. Так все дети делают… такие, как я…. Не потому, что все они так уж хорошо ко мне относились. Скорее, они меня вообще не замечали. Но сменялись так часто, что слились для меня в одного мужчину, который периодически ночевал у нас и тогда я из нашей с мамой спальни перебирался в бабушкину комнату.
У бабушки была старая высокая железная кровать с кружевными занавесочками на спинке. Спать с бабушкой было тесно, и еще она сильно храпела. Из маминой комнаты всю ночь доносился шум, и мешал мне спать.
А еще из детства запомнилась ссора бабушки с мамой. Бабушка требовала, чтобы мама написала какому-то мерзавцу, подала на него в суд. Говорила о каком-то ребенке, который голодает и ходит оборванцем. Мама тоже кричала, что пусть он со своим старым козлом подавится своими деньгами и метрами. Надо сказать, что ссорились они часто. Но в тот раз мамин крик вдруг оборвался, и она упала на пол. Приехали врачи “скорой”, делали ей уколы, ставили какие-то трубки и говорили всякие умные слова. Маму увезли в больницу и мы какое-то время жили с бабушкой вдвоем. Все время хотелось что-нибудь съесть. А бабушка говорила, что есть нечего, все деньги уходят на лекарства.
Потом мама вернулась из больницы, все время меня целовала и обнимала и говорила, что я – ее маленький мышонок и самая главная ее радость. С тех пор все приходящие дядьки куда-то исчезли.
Осенью я пошел в школу. Провожала меня мама. Других детей привели мамы и папы. И даже бабушки. Моя бабушка ходила с трудом, из дому почти не выходила. Тогда-то я первый раз и спросил про папу. Моего, настоящего. Мама сказала, что папа живет далеко, очень далеко, так получилось. Она не придумывала историй про погибшего летчика или героического полярника. Просто сказала: ошибка молодости. Но скоро мы к нему поедем. Он очень хочет меня увидеть. Вот только денег подсоберем на дорогу, и бабушка окрепнет.
Долгие годы я тайно мечтал об этой поездке. Как мы встретимся, как папа увидит, каким я вырос большим и умным. Пытался представить, какой он, как живет. Как скучает без нас. Это все из-за развала Союза… Конечно, он нам обрадуется, и мы заживем, наконец, все вместе, вчетвером. Я совсем не думал о том, что у него может быть другая семья и я ему вообще не нужен.
Денег у нас по-прежнему не было, но я откладывал из своих карманных – на билеты. Только вот бабушка не становилась здоровее, все время жаловалась на боли в ногах и во всем теле, быстро слепла. Я боялся, что она не доживет до того дня, когда мой папа вернется и начнется новая счастливая жизнь.
Но до этого дня не дожила моя добрая красивая мама.
- Лерочка, подай мне, пожалуйста, очки “для дали”, - сказала бабушка.
- Сейчас, мамуль, - мама отложила в сторону вязание, взяла очки.
Удивленно ахнула и тихо скользнула на пол. Врачи сказали: тромб оторвался. Мгновенная смерть. Мне было четырнадцать лет.
Я смотрю на ее фотографии тридцатилетней давности и понимаю: она действительно была ослепительно красивой женщиной. Бабушка растила дочку в ласке и неге. Не утруждала бытовухой вроде стирки или мытья посуды. Нежная Лерочка мечтала о том, чтобы стать актрисой или певицей. Выйти замуж за какую-нибудь знаменитость. Матушка лелеяла эту ее мечту. Для этого дочка уехала в далекую столицу. Через несколько лет она вернулась. Мечты о славе и шикарной жизни смешались с пылью дорог. Единственным багажом ее был маленький сопливый мальчик. Я.
Мы продолжали жить вдвоем с бабушкой на ее пенсию и мою небольшую “сиротскую” подачку. Когда горе наше немного потускнело, смогли говорить о прошлом и будущем. Бабушка достала со дна шкафа старое письмо. Она держала его брезгливо двумя пальцами, как нечто гадкое и склизкое. Письмо от какого-то Петра Корниенко. Тот писал, что у Виктора другая семья, что не стоит его “терроризировать претензиями”, что вопрос об отцовстве вообще спорный, но он все же немного поможет деньгами при условии, что это в последний раз. Письмо от моего деда.
Зло вошло в мою жизнь. Зло приплясывало на осколках детской мечты и весело гоготало. Зло поселилось в моем сердце.
Я по-прежнему мечтал о том, что найду отца. Чтобы отомстить, сделать ему так же больно, как было больно мне.
Я отслужил в армии и приехал в город, где когда-то родился. Судя по письму, велика была вероятность того, что отец со своей семьей все еще живет здесь. Я снял квартиру, нашел работу. И приступил к поискам. У меня не было друзей, не было постоянной девушки. Я не ходил в кино, не любовался древностями. Я искал. Я лелеял мысль о том, как растопчу, уничтожу его счастливую жизнь.
Вы знаете, сколько в многомиллионном городе живет мужчин с «редкой» фамилией Корниенко? И все-таки я нашел. Я сидел в скверике неподалеку от его дома, поджидал. Смотрел на входную дверь. Зверь притаился в ожидании добычи. Зверь скрипел зубами и точил когти.
А из двери вышла девушка с веселой рыжей собакой. Девушка улыбалась мне. Нет, она улыбалась солнцу, небу, всему миру. Своему жизнерадостному псу. И зверь во мне умер. Растворился в этой улыбке. Я встал и пошел за ней следом. Я подумал, что родился еще раз, для любви.
Но я должен увидеть его…ОН заплатит… За мои бессонные ночи… За погасшие мамины глаза… Я еще не знал, что потеряю еще больше.
Ей там холодно и одиноко. А мне одиноко здесь. Моя любимая девушка, моя первая и настоящая любовь – моя родная сестра. Как я ее хочу, даже сейчас. СВОЮ РОДНУЮ СЕСТРУ. Ад при жизни.
Я не верю в высшие силы. Мне никто не поможет. Я хотел отомстить – и отомстил. Но маму не вернуть. И Варю – не вернуть. Я – один. И мамино письмо.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЛЕРА
Протертые на сгибе странички из школьной тетрадки. Прощальное сочинение женщины с красивым именем Валерия.
“Любимый мой мышонок. Если эти странички попали тебе в руки, значит, я все-таки вернулась туда, за порог. Там темно и холодно. Там царит Великая пустота.
Сегодня врачи вытащили меня, не дали уйти, но, кажется, ненадолго. Расплата ждет.
Мне так нужно поговорить с тобой, мышонок, а ты еще такой маленький, несмышленый.
Разве смогу я объяснить тебе, светлому малышу, как сбилась с пути глупая избалованная девчонка? Как искала она славы, успеха богатства? Любой ценой, любыми путями. Как нашла грязь и боль?
Ты не поймешь еще, что нет ничего страшнее и омерзительнее, чем предавать любящих тебя и любимых тобой. Платить дорогим сердцем за минуту собственного ничтожного удовольствия.
Ты еще не знаешь, как убивают душу простые слова: Убирайся. Ненавижу.
Мне хотелось бы упасть на колени и молить всех богов вселенной, чтобы они уберегли от этого ада тебя, мой мышонок. Но я не верю в богов. Они отвернулись от меня. Я сберегу тебя сама. Мы ведь есть друг у друга. Пока еще есть.
Сегодня я вернулась.
Какое сладкое счастье, держать тебя за ручонку, слушать, как ты сопишь во сне. Какое неземное наслаждение – вдыхать запах твоих щечек. Как кружится голова, когда я смотрю в твои глазки, вижу твою чудесную улыбку: у тебя не хватает одного молочного зубика! Ты растешь!
Я не хочу туда, за порог. Там страшно. Удержи меня, мой маленький мышонок, на этой земле. Не дай уйти. Помоги обрести прощение”…
ИСТОРИЯ ЧЕРВЕРТАЯ. ВИКТОР.
Я виноват. Ревность ослепила. Простить не сумел. Понять – не захотел. Не нашел нужных слов. Думал – время все сравняет, излечит боль. Нет, не получилось.
Время – не лекарь. Время – убийца. Оно не излечило от ненависти, оно не погасило тот огонь ярости, что пожирал меня, время попросту убило и любовь, и память. Я хотел забыть предательство, но вместе с ним я забыл лицо своего сына.
Все ведь не в один день произошло. Сначала была любовь – как вспышка, как взрыв. Я не думал, что такие девушки бывают на самом деле, не верил, что эта фея любит меня, выбрала меня – самого обыкновенного «водилу». Я ведь совсем не пью, а на свадьбе был пьян – от счастья.
Прошел всего два года – и я умер. Такая была боль.
Сначала “добрые” соседи доносили до моих ушей отвратительные россказни. Я не верил. Моя нежная, прекрасная, трепетная Лерочка не могла делать все эти гадкие вещи. Ведь я так ее любил, носил на руках в прямом и переносном смысле. Берег от бытовых забот и серых будней.
- Ты ее слишком балуешь, - укоряла меня мама. - Почему ты сам готовишь обед и стираешь белье? Твоя жена вполне здорова, дома сидит.
- Мамуля, ты просто ревнуешь немножко, - пытался я шутить. – Лерочка успеет еще наработаться.
Родители не хотели меня понять, не принимали моего обожания. Предчувствие беды? Я не обращал внимания на их ворчание. А уж когда сынишка появился на свет, я готов был молиться на мою нежную принцессу, подарившую мне такое сокровище.
Мы были прописаны у родителей в трехкомнатной квартире, но снимали отдельную комнатенку: Лерочка уставала от маминой постоянной опеки. Когда родился Димка, родители решили все же разменять квартиру. А пока мне приходилось дни и ночи вкалывать на двух работах, чтобы обеспечить мою семью всем необходимым, платить за квартиру. Несмотря на хроническую усталость, счастье было безбрежным: я боготворил свою красавицу-жену, обожал сына. Не замечал частых приступов Лерочкиного раздражения, находил объяснение возникающим на пустом месте скандалам. Меня не смущала немытая посуда и накопившиеся к вечеру грязные ползунки (в те времена мы еще не знали о памперсах). Я мчался в ночной гастроном за молоком для Димки и неизменными липкими пельменями для себя, хотя магазин был в нашем доме, и ничто не мешало Лерочке выйти за молоком и хлебом днем, когда Димка спал, или во время прогулки. Впрочем, я потом узнал, что гулять с малышом Лерочка выходила нечасто, просто укладывала Димку спать на балконе. Я отмахивался от назойливых, по моему мнению, комментариев родителей.
А однажды произошло то, что обычно происходит в пошлых анекдотах: муж вернулся домой раньше времени.
Меня потряс не вид волосатого немолодого мужика верхом на моей нежной Лерочке. Я увидел привязанного к спинке кровати годовалого Димку, чтобы не вылез из кроватки и не мешал. Он так и уснул, сидя, с замусоленной коркой хлеба в грязной лапке.
К счастью, на крики сбежались соседи и не позволили мне совершить непоправимое. Я схватил Димку в охапку и ушел к родителям. Потом начали всплывать отвратительные факты: Лерочкины подружки, к которым она частенько отлучалась по вечерам, оставив мне Димку, оказывались ее приятелями, а то и просто клиентами. Так сказать, источник пополнения личного бюджета. Моих-то заработков на французскую косметику не всегда хватало. Этим прибыльным делом Лерочка начала заниматься еще до нашего знакомства: она с детства привыкла с обеспеченной жизни. Актрисы из нее не получилось, в тьмутаракань, где жила овдовевшая мать, возвращаться не хотелось. А тут: и приятно, и доход приличный. Ее утонченная красота и подлинный артистизм в постели (я тоже имел возможность его оценить) обеспечивали ей состоятельных “спонсоров”.
Судья пыталась нас помирить, бормотала что-то о прощении, послеродовой психологической травме. Лерочка красиво рыдала и обещала навсегда покончить с постыдным прошлым и начать новую жизнь. Умоляла не разлучать ее с сыном. Истово клялась в любви и ко мне, и к сыну. А я не мог избавиться от видения: Димкина головка на тонкой шейке беспомощно свесилась на бок, на грязной мордашке застыло выражение недоуменной обиды. А рядом – толстый дядька хрюкает от животного удовольствия.
Это продолжалось около года. Мы с Димкой жили с моими родителями, которые, к счастью, квартиру не успели разменять. Наконец, нас развели. Я сразу же подал иск об определении опеки над сыном. И уехал в командировку: жить-то надо. А когда вернулся – Леры не было. Не было и Димки. Тот волосатый, который скакал в моей постели, оказался адвокатом. Он посоветовал моей бывшей жене подать не только встречный иск об опеке, но и на раздел жилплощади. И закрутил все это так хитро, что мои несведущие в юридическом крючкотворчестве родители испугались, что останутся на улице. А им полжизни пришлось маяться в коммуналках с кучей соседей. И отец – БЕЗ МЕНЯ – решил с моей бывшей женой вопрос полюбовно: ей – сын, им (нам троим) – квартира. Лера забрала Димку и вернулась к матери в Красноярский край.
Отец знал, что я ни за что не отдам Лере сына, а значит – снова суд, расходы, неизвестно чем все это закончится. Кроме того, забота о малыше, в случае решения вопроса в мою пользу, ляжет на их с мамой плечи. Я же работаю!
Я не смог простить отца до самой его смерти.
Мне понадобилось несколько лет, чтобы прийти в себя. Перестать вскакивать по ночам от несуществующего детского плача, вглядываться в лица малышей на улице. Боль утраты так сильно сплелась с болью от предательства, что я не мог найти в себе силы даже написать им, узнать, как они живут. Я хотел забыть Леру, но вместе с ней я утратил всякую связь с сыном.
И только где-то очень глубоко в сердце, навсегда поселился вечно маленький мальчик с большими серыми глазами.
Через несколько лет я встретил Нину. Мы поженились. Мечтали о ребенке.
К сожалению, вскоре после свадьбы врачи поставили Нине безоговорочный диагноз: бесплодие. Глупое последствие необдуманного аборта в юности. Я, ослепленный ненавистью, отказался от своего первого ребенка и теперь судьба карала меня за это. Во втором браке у меня не могло быть детей, а без детей наш брак для меня смысла не имел.
Тот день я помню в мельчайших подробностях. Как пахло дымом от костров: город сжигал опавшие листья. Как стучали по мостовым каштаны. Я бродил по склонам Днепра, пока не начал моросить дождь. Решение было принято, но у меня не хватало мужества вернуться домой и сказать Нине – я ухожу. Сумерки легли на город. В квартире было темно. Нина сидела, сгорбившись в кресле. Я не успел ничего сказать.
- Люся разбилась. И Коля. Насмерть. Оба, авария, – голос Нины звучал тихо и безжизненно. – Они возвращались из отпуска.
Люся была ее любимой подругой, еще со школы. К тому же Нина крестила ее дочку. Теперь оставшаяся сиротой трехлетняя Варенька становилась нашей дочерью. Нашей родной и любимой Барбариской.
Наверное, мы с Ниной поступили неправильно. Варя не знала, что она – приемная дочь. Еще одна ложь. А теперь Варя ушла. Нина молчит. Мой сын – Митя, мой Димка – меня ненавидит.
Как жаль, что я не верю ни в какие высшие силы - я попросил бы у них совета. Я молил бы их о помощи.
Но я сам сплел этот клубок. И только я – сам – его распутаю. Нам будет очень трудно найти путь к пониманию. Между нами стоят ложь, недоверие, ненависть, предательство, годы одиночества, слезы и смерть. Но только лишь смерть одна неисправима, невозвратима. Все остальное человек может преодолеть, если хочет. Я – ХОЧУ.