События прошлой ночи мелькают в голове очень неразборчиво, как впрочем и вся моя прошлая жизнь. Вот, улыбающееся лицо моего друга; а вот белоснежный, мягкий, покатый край ее плеча; чей-то дикий смех за моей спиной; плач и волосы у меня в обьятьях. Тут же случайно вползший фрагмент из жизни – почему-то труп ректора в гробу перед моим лицом и я, едва сдерживающий смех. А это еще один мой друг, который решил зайти ко мне в гости и, не успев поздороваться, направившийся с телефоном и чувством собственного достоинства в другую комнату чтобы там предаться столь важным и столь же бестолковым разговорам со своей девушкой. Сейчас он выскочит из нашего удивительного, тупого мира часа на три-четыре. Я застыл в эйфории воспоминания. Даже короткая жизнь может вспоминаться очень долго. Время... Время не оно, а она и она стерва.
Вот, я вспомнил те бесконечные секудны, когда я готовился совершить свой апокалиптический полет с крыши девятиэтажного дома. Почему-то, в этот момент, когда я хотел оставить в голове лишь прекрасную, чистую мысль, как например обо мне и он ей слившихся в одно обноженное тело в танце наслаждения, почему-то именно в этот момент в голове вертелся сосед-алкоголик, корчившийся на полу своего изгаженного дома, медленно разьедаемый раком всего тела. Говно и любовь – изуродованное людьми-паразитами сожительство. Я так и не убил себя в тот день, наверное на зло самому себе, а может на зло нашему миру, застрявшему в фаллопиевых трубах вселенной и на зло людям – ублюдочному выкидышу нашего мира.
Ах, вот она снова лежит у меня на плече. Счастливейшее создание! Она спит, лицо ангела. Безметежная, откровенная, безумно-эротическая простота и нагота. Как можно не любить и не целовать ее каждую секунду.
Что за подвал? Почему у меня полный рот крови? И в ту же секунду я захлебнулся от боли. Это же тот день, когда те уроды хорошенько обработали меня и моего друга думинками. Как хорошо, что мой друг успел раскроить череп одному из них прежде чем нас накрыли мерцающие вспышки палок, разбавляемые оскалившимися лицами. Надо же, я умудрился назвать эти безмозглые морды лицами. Помню один из них споткнулся об отежелевшее тело моего друга и упал рядом со мной. Все что я смог сделать (и я горжусь этим!) это взвалиться на него и распахнуть свой искалеченный кроваточащий рот, заливая его рожу кровью... Потом я отрубился тоже.
Снова вчерашняя ночь. Опять стук в дверь. На этот раз ошиблись адресом. Я и еще трое из нашей шумной компании идем показывать нужный адрес. Зачем??? По дороге встречаем электрика, который еще утром отключил нам свет. Орем на него, что если он еще раз сунет свою пьяную рожу к нашему щетчику то мы запрем его в подвале и будем поить соленой водой. Электрик орет на нас, обещая обесточить весь дом. Все чувствуют себя хорошо. Уже дома жалеем, что не пригласили электрика – этого вонючего негодяя – к нам домой. Она прибежала, уселась сзади меня, обхватив меня своими маленькими ножками. Мягкая, нежная, светящаяся, моя!
Я в школе. Только что учительница обьявила всему классу, что нашему малеьнкому Мурадику, которого неделю назад сбила машина, когда он пытался перебежать дорогу за мячиком, несколько часов назад отрезали селезенку. До сих пор не могу понять зачем нам нужно было это говорить. Мурадик умер назавтра. Выслушав, обьявление учительницы мы с несколькими ребятами вышли в коридор обменяться фантиками от жвачек. Все было как обычно. Один из мальчиков сказал: «интересно, когда ему отрежут сердце..» Мы все любили Мурадика.
Во дворе у дома, мы только что соорудили «штабик» из ворованный по всему району досок. Мы полные хозяева там. Можно собираться там по вечерам вокруг маленького дедовского фонаря и даже пускать к себе девочек, у который уже едва-едва оформились такие волнующие бугорки под тоненькими маечками.
Из нашего «штабика» я перелетел в момент, когда меня и сестру выгнали из комнаты, а из обрывков подслушанных фраз получилось что-то странное: ...кто-то кого-то убил, а все свалили на... почему-то дядю теперь посадят... где же его лучший друг прокурор, который был с ним в тот день... столько крови по всему двору, видимо тело волокли по полу... где ее нашли... – тут меня обнаружили подслушивающим и выгнали на веранду. Сколько ночей я представлял себя, я восстанавливал картину убийства. И всегда в ней друг-прокурор убивал женщину затупленным лезвием рубанка.
Я снова переметнулся в школу, в пятй класс, когда я впервые влюбился. По какому-то великому счастью и везению, меня посадили вместе с ней – с новинькой, только что перешедшей в наш класс девочке с грустными глазами. Я не дышал все сорок пять минут урока, я не мог сказать ей ни слова, да и шевелился я редко. На переменах я умирая от страха, воровал у нее ручку чтобы потом, заикаясь, предложить ей свою. Однажды, она даже коснулась моего указательного пальца. Я хранил это ощущение долгие годы. Она никогда не была моей и никогда не узнала, что я ее так сильно любил. Недавно я узнал, что ее сбила машина. Она умерла мгновенно, а с ней, две ее подружки и водитель, который должен был вскоре стать ее мужем. А солнце все светит.
Вчерашняя ночь обрушилась на меня последними воспоминаниями – мое лицо, уютно устроившееся на обнаженной груди моей маленькой принцесски. И это до удивления прекрасный и безумно приятный момент этой странной штуки жизнь...
«...Я оцепенел не от чувства вины. Я приучил себя никогда не испытывать чувства вины.
Я оцепенел не от страшного чувства потери. Я приучил себя ничего страстно не желать.
Я оцепенел не от ненависти к смерти. Я приучил себя рассматривать смерть как друга.
Я оцепенел не от разрывающего сердце возмущения несправедливостью. Я приучил себя к тому, что ожидать наград и наказаний так же бесполезно, как искать жемчужину в навозе.
Я оцепенел не от того, что я так не любим. Я приучил себя обходиться без любви.
Я оцепенел от того, что у меня не было никакой причины жить дальше...»