Если бы она была мальчишкой, то лазала бы по крышам, стреляла из рогатки по котам, живущим на помойке, и выкручивала в подъезде лампочки. И тогда бы старичок-домком, бывший военный, стучал бы ей в след тростью: «Безо-бразие! Я б тебя в «Суворовское», безотцовщина!».
Лада была «безотцовшиной». Но, во-первых, она была девочкой, во-вторых, молодой жизнерадостный отец не бросил семью, не запил «горькую», а погиб трагично и нелепо. И это обстоятельство вызывало сочувствие окружающих.
Он пошел летом на рынок - и не вернулся. Через несколько часов позвонили из милиции и сообщили номер морга, в котором находилось «тело». Мать бросилась туда с пятимесячной Ладой, надеясь, что произошла ошибка. Пока Лада разрывалась криком на руках санитара, усталый медэксперт третий раз рассказывал матери про укус пчелы и анафилактический шок, приведший к летальному исходу.
И тогда в жизни Лады появилась бабушка Оля, «папина мама». С беленьким домиком в станице Бесскорбной, с «хозяйством» и домашней утварью ей пришлось расстаться. Вместе с бабушкой «переехали»: икона с бутафорскими цветочками и старинный сундук, в котором когда-то хранилось приданое. Лада забиралась с коленками на лаковую крышку сундука, а бабушка расчесывала частым гребешком ее русые волосы.
- Расти, косонька, до пят, все волосоньки в ряд! Будут у тебя, Ладочка, косы длинные, густые - все парни будут за тобой увиваться. Не гонись за красивым. Лучше простой, да работящий, как твой папка, царствие ему небесное!
И баба Оля крестила себя и внучку.
Мать в таких случаях исчезала под предлогом на кухню. Лада знала, зачем. Если мать включала воду - значит, плачет беззвучно. Если начинали греметь кастрюли – значит, ее душат рыдания. Через несколько минут мать сама возвращалась в комнату с мокрыми ресницами. Но лицо было просветлевшим. Баба Оля качала головой. Ладе было чудно, что бабушка гладит ее взрослую мать, как ребенка.
-Ничего, доню, Бог дал – Бог взял. Грешно, Наточка, осуждать волю Его.
Баба Оля потеряла всю семью в детском возрасте и выросла у родной тётки. Тем не менее, вспоминала расстрелянного деда – «кулака», высланных отца, мать и сестер без слёз, с ореолом торжественности. Рассказы бабушки были яркие, как лубочные картинки.
-Сядем, бывало, на Пасху все за стол вместе. Скатерть хрустящая, мать сама петухов «крестиком» вышивала. На стол всего поставят: куличи со свечками, пасху настоящую, сырную. Крашенок столько, что в глазах рябит! Дух по горнице идёт мясной, аж слюнки бегут! Колбасы домашней по шесть, а то и по восемь кругов на стол клали…
Помолимся, покушаем, и – песни петь. У отца голос звучный, как затянет: «Скакал казак через долину…», а за ним – другие подтянутся.
И дед твой, Иван Тимофеевич, меня за голос и полюбил. Всё за плетнём ходил, ходил… А я – знай себе песни на огороде пою! А потом – ухаживать стал: перескочит через плетень, пока я к курам зайду, и дрова колет…
-Как «тимуровец»? -Неожиданно «встревала» Лада.
- Не-е, деточка. Это потом напридумывали тимуровцев разных.
- Бабушка, а как же жених? Ну, дедушка? Всё время ходил дрова колоть?
- А то! Я ему говорю: нечего на меня глазеть, у меня работы вот сколько! Как свадьбу сыграли, вместе и картошку копали, и косили траву на зиму. На возу едем, да песни поем.
Голос у бабы Оли был высокий, надтреснутый, но пела она старательно. Лада удивлялась, как бабушка помнит все куплеты про этого казака с кольцом на руке.
- Бабушка, а кольцо золотое закатилось? И пропало? И никто не искал? – Лада вспомнила, как потеряла маленькое колечко с фальшивым камешком и покосилась на бабушкин безымянный палец.
- Да нет, Ладочка, простое, медное. Как это.
И баба Оля торжественно снимала кольцо и давала внучке посмотреть. Кольцо было серебряное, с процарапанной изнутри надписью: «Храни тебя Бог».
Бабушку бог хранил, а Ивана Тимофеевича, мужа ее, тридцати лет от роду, не уберег то ли от пули, то ли от снаряда. Точно бабушка не знала. В похоронке значилось: «пропал без вести».
… Бабу Олю так и похоронили с кольцом. Мать сначала хотела снять, а потом оставила.
Ладе разрешили постоять возле гроба. Несколько минут она смотрела, как тает маленькая зажженная свечка в непривычно желтых бабушкиных руках, а потом час тихо скулила в своей комнате, вспоминая, как горячий воск заливал кольцо.
За столом было непривычно от обилия еды. Но Лада жевала пирожок с курагой без удовольствия. Ее ненавистный взгляд «сверлил» бабу Зину Савельевну из четвертого подъезда. Ворчливая и древняя старуха, дрожащей рукой выливала в беззубый рот противную водку.
Первое время Ладе казалось, что бабушка скоро вернётся. Раздастся дребезжащий звонок, и она войдёт, в своём синем пальто с мехом искусственного зверя, снимет белоснежный платок – «паутинку», улыбнётся, и станет в доме снова радостно и уютно. Но звонил только почтальон, синее пальто висело в пристенном шкафу, а в маленькой вазочке пылилась вербная веточка, принесенная бабушкой из церкви. Еще остались письма, перевязанные тесьмой-«сороконожкой», старинные часы, очки в черепаховой оправе. Когда мать была на работе, Лада потихоньку доставала бабушкины вещи и плакала.
…Вот бабушка, водрузив на нос очки, медленно, нараспев, читает ей письма и открытки от деда. Вот эту, новогоднюю, в мелких крупинках искусственного снега, Лада долго выпрашивала, чтобы вырезать бархатного снеговика. Но добрая бабушка в этом случае была непреклонна.
В этой открытке дедушка, пребывавший тогда в командировке в Ростове, желал своей «ненаглядной Оленьке» крепкого здоровья, мира, любви и согласия».
Бабушка так и прожила свою жизнь, как он завещал. Она умела помогать, а вот обременять и тревожить - не научилась.
- Я скоро уйду, Ладочка. Вы обо мне не плачьте. Я пожила своё.
- Бабушка! А как же Олимпиада?! – Ужасалась семилетняя Лада. (Олимпийский медведь с цветным поясом присутствовал на всех ее рисунках).
-Ничего, без меня пройдет. Я ведь не чемпионка, – смеялась бабушка, а в груди ее пугающим хрипом отзывался кто-то чужой: «кха-ха». (Рак поселился в груди, он был каким-то «точечным», и поэтому - очень опасным). Всё чаще этот неизвестный «кха-ха» начинал беспрерывно сотрясать бабушкино и без того истерзанное тело. И тогда ее безбровое лицо становилось чужим. В такие минуты мать выгоняла Ладу в детскую, а сама доставала ампулу и прокипяченный шприц.
«ДАРАГИЕ ПАПА И ДЕДУШКА!»– уединившись, писала Лада печатными буквами, прикусив от усердия кончик языка. - У НАС БУДИТ ОЛИМПЬЯДА С МИШКОЙ. А ЕЩЁ К ВАМ ПРИЕДИТ БАБУШКА ОЛЯ. ПАЖАЛУСТА, ПОКОРМИТЕ ЕЁ. ОНА ЛЮБИТ СУП С КУРИЦЕЙ, НО ГЛОТАТЬ НЕ МОЖЕТ И МАМА ПЛАЧЕТ ОТ ЭТОГО. А КОЛЬЦО ТВОЕ ДЕДУШКА БАБУШКА НЕ ПОТЕРЯЛА, НО ТЕПЕРЬ ОНО С НЕЁ СПАДАЕТ. ПОКАЖИТЕ БАБУШКЕ МИШКУ, КАТОРОГО Я НАРИСОВАЛА. Я ЕЁ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ.
ЛАДА».