Фрактальная семиотика
Комментарий 0. Текст этот состоит из затравки, комментариев и сносок. Комментарии нумеруются последовательно внутри уровня латинскими цифрами. Сноски нумеруются римскими цифрами. Курсивом обозначаются термины, несущие инструментальный характер в схемах объяснения.
Подразумевается, что в процессе последовательного (случайного) прочтения комментариев у читателя должно появится представление о фрактальной семиотике, применимое к исследованию текстов различной природы.
Затравка. Семиотический 1 фрактал 2 – это перцептивно-лингвистическая (квази-лингвистическая)3 знаковая структура4, при наблюдении которой наблюдатель5, наблюдает новые6 знаки7 при изменении масштаба8 наблюдения.
Этим семиотический фрактал отличается от линейных (гладких) семиотических структур9.
Введем интуитивное представление о семиотическом фрактале с помощью примера из работы Ю.С. Степанова .
Рассмотрим художника (наблюдателя), нарисовавшего некоторые предметы на картине. В нашей интерпретации картина представляет собой набор знаков, репрезентирующих с одной стороны некоторые характеристики предметов, с другой стороны – концепцию и смыслы самого наблюдателя.
Представим себе ситуацию, когда художник решил ввести изменение масштаба своего наблюдения. В частности, он решил добавить в картину себя самого, рисующего эту картину, считая себя, таким образом, частью того предмета, который он наблюдает.
Несомненно, что в этом масштабном переходе ему придется наблюдать и описывать новые знаки, которых не было на предыдущем масштабе рассмотрения. На новом масштабе картина представляет собой «старую» картину с нарисованным художником, рисующем картину.
Процедуру масштабного перехода можно продолжить и ввести еще один масштаб – еще одну картину с еще одним художником, рисующим картину на предыдущем масштабе.
Эта по метафоре Хофштадтера «бесконечная гирлянда» является для нас базовой структурой семиотического фрактала, устремляющей в бесконечность производство знаков на каждом новом масштабе наблюдения.
Комментарии первого уровня.
Комментарий 1. О семиотике. Семиотика – наука (понятийный аппарат), изучающая, знаковую систему, знаковую систему и коммуникацию, осуществляемую посредством знаков.
Это определение, встречающее до сих пор критиков и оппонентов , будет использоваться для первого словоупотребления термина «семиотический».
Семиозис – знаковая система (знаки, их окружение и совокупность структур связей и окружения), распознаваемая наблюдателем в процедурах наблюдения.
Моррис дает определение семиозиса как процесса, в котором нечто функционирует как знак. Логическую основу наблюдения и интерпретации этого процесса составляет семиотика. То есть, характер наблюдения наблюдателем семиозиса нормирован правилами и процедурами семиотики.
Поэтому для целей нашего исследования мы будем интерпретировать семиозис через введение категориального различения: наблюдатель – знак – понятие1.1 – предмет1.2 с точки зрения сдвига контекста1.3 (изменения масштаба).1.4
Таким образом, общая структура семиозиса с наблюдателем может быть иллюстрирована следующим рисунком.
Семиозис с наблюдателем
В этой схеме объяснения необходимо различение прагматики и семантики.
Этой установки не было в моей работе «Фрактальная логика» - знаки редуцировались к понятиям, на базе которых рассматривались суждения фрактальной концепции. Семантика рассматривалась с точки зрения процедур введения истинности и ложности этих значений.
Различение семантики и прагматики предполагает наличие знаков, которые нельзя редуцировать к предметам и понятиям.
Итак:
Семантика – отношение между знаком и предметом.
Синтактика – отношение между знаками.
Прагматика – отношение знака к наблюдателю.
Коммуникация – отношение между наблюдателями или наблюдение наблюдателем другого наблюдателя.
Логика – отношение между понятием и знаком, а так же между понятиями. Кроме того, логика может рассматривать предметы, которые являются понятиями.
Методология – отношение между понятием и наблюдателем, в более широком смысле – между концепцией и наблюдателем.
Комментарий 2. О фракталах. Термин «фрактал» был введен американским математиком Бенуа Мандельбротом для описания сложноорганизованных геометрическим форм, многие из которых имеют не целую, а дробную размерность. Для целей нашего исследования можно упростить понятие размерности, отождествив его с числом измерений - количеством координат точки, размещенной на геометрической фигуре.
Например, размерность точки равна нулю, размерность линии – единица, размерность плоскости – два. Размерность фрактала является дробной, поэтому фракталы занимают промежуточное положение в ряде фигур, расположенных в порядке увеличения размерности - между точкой и линией, между линией и плоскостью.
Интереснейшее наблюдение фрактальной геометрии состоит в том, что размерность является не только внутренней характеристикой объекта измерения, но и характеристикой наблюдателя, его отношения к измеряемому объекту.
В книге «Фрактальная геометрия природы» Мандельброт вводит представление об эффективной размерности, которая меняется в зависимости от положения наблюдателя и характеризует предмет измерения .
Мандельброт приводит пример с клубком ниток. На достаточно удаленном расстоянии от наблюдателя клубок имеет нулевую размерность, клубок наблюдаем как точка.
При приближении наблюдателя к этому клубку, его размерность становится равной двум: клубок превращается в плоскую фигуру. При более детальном рассмотрении наблюдатель начинает видеть линии нити – размерность фигуры становится равной единице.
Ясно, что точка, линия, плоскость – суть разные понятия, применяемые для описания и измерения одного и того же предмета.
Познавательный ход, примененный Мандельбротом для анализа этих понятий и введения понятия фрактала, состоит в том, чтобы ввести в систему наблюдателя и рассмотреть зависимость результатов измерения от позиции наблюдателя, его измерительных прагматик.
Наблюдатель может менять масштабы своего наблюдения, и в зависимости от масштаба применять различные схемы интерпретации исследуемых предметов2.1.
На основании процедур анализа понятий и предметов с позиций «фрактального» наблюдателя, Мандельброт вводит фрактальную геометрию – концепцию формы, позволяющую по-новому измерить и оценить сложные природные и социальные предметы. Методологические вопросы принципов теоретизации Мандельброта я рассмотрел в своей книге "Фрактальная логика" .
Проблема нашего исследования состоит в том, чтобы исследовать познавательные процедуры фрактальной геометрии с позиций семиотики и на этой базе выстроить инструментарий, применимый к исследованию знаковых систем различной природы.
Комментарий 3. О перцептивно-лингвистической ситуации наблюдения. Специфика ситуации восприятия (перцепции), интерпретируемой семиотикой состоит в наличии языка (квазиязыка), то есть нахождении перцепции в лингвистической ситуации.
Перцептивно-лингвистическую ситуацию наблюдатель (или наблюдатель наблюдателя) может интерпретировать с помощью анализа языка своего предмета наблюдения (лингвистическая ситуация) или метафоры наличия языка у предмета (квазилингвистическая ситуация3.1).
Результатом восприятия в лингвистической (квазилингвистической) ситуации может быть:
- термин,
- результат измерения,
- распознаваемый образ, фиксируемый в языке,
- представление, качественная оценка предмета, обладающая коммуникативными (языковыми или квазиязыковыми) свойствами.
Под языковыми (квазиязыковыми) свойствами будем понимать свойства трансляции, воспроизводства, однозначности воспринимаемого при заданных условиях.
Эти свойства можно зафиксировать по подобному (схожему) поведению. То есть, если мы установили подобие реакций человека (животного) на подобные знаки, то указанную ситуацию мы можем подозревать как языковую (квазиязыковую).
Комментарий 4. О структуре. Перцептивно-лингвистическая ситуация интерпретируется семиотикой с точки зрения структуры, то есть воспроизводимых устойчивых связей, наблюдаемых наблюдателем семиотики.
Комментарий 5. О наблюдателе и наблюдении. Под Наблюдателем5.1 будем понимать живое существо (человека, животное), наблюдающее предмет, и использующее понятия и знаки для этого наблюдения. Наблюдатель всегда находится в контексте – множестве факторов, влияющих на наблюдение.
Наблюдение – отношение наблюдателя к предмету (который может быть другим наблюдателем), опосредованное прагматикой. Наблюдения вне знаков не существует. Наблюдения вне наблюдателя не существует.
Знаки напоминают золото царя Мидаса, возникая во всем, что мы наблюдаем.
Разные контексты и концепции вводят разных наблюдателей.
Геометрия, рассматривающая геометрические фигуры вводит геометрического наблюдателя. Художник в примере из затравки вводит наблюдателя предмета и мета-наблюдателя – наблюдателя картины, наблюдателя наблюдателя картины и так далее.
Ясно, что и семиотика, вводя свои лингвистическо-перцептивные схемы наблюдателя текстов вводит семиотического наблюдателя.
Таким образом, наблюдение это перцепция «отягощенная» языком и различными инструментальными, телесными характеристиками (контекстами) наблюдателя.
Наблюдатель всегда есть как нечто, всегда различимое другим наблюдателем или самим собой от знака и понятия.
Знаки не могут существовать без наблюдателя. Если нечто фиксируется как знак, то это нечто всегда фиксируется наблюдателем – живым организмом.
Наблюдатель следит знаками, оставляя отпечатки своих знаков на предметах. Наблюдатель следит за знаками, он постоянно распознает знаки. Следы и знаки наблюдателя видны в тексте. Автор – это наблюдатель, генерирующий, производящий знаки. Следом (знаком) автора является другой наблюдатель.
Укажем важные характеристики наблюдателя.
Во-первых, наблюдатель обладает такими свойствами как рациональность и иррациональность.
Иррациональность интуитивно связывается с непосредственным и эмоционально-аффективным переживанием наблюдателя.
Рациональность интуитивно подразумевает логический самоанализ, самоконтроль наблюдателя. Будем называть действия наблюдателя с такого рода самоанализом, деятельностью. Тогда Рациональность – выделение наблюдателем деятельности как ценности в конкретной прагматике и развитие на базе этой ценности контекста наблюдения.
Под ценностью понимается совокупность идеалов, норм, правил, представлений о разумности и необходимости.
Уточним понятие деятельности через понятие рефлексии.
Рефлексия – наблюдение и интерпретация наблюдателем собственного контекста и (или) семиосферы в знаках и понятиях специального языка (мета-языка). Назовем такой контекст с рефлексией рефлексивным контекстом.
Деятельность – прагматика рефлексивного контекста, частный случай прагматики наблюдателя. Описание (самоописание) наблюдателя в терминах деятельности подразумевает описание инструментов и средств наблюдения (инструментальных, языковых и пр.), целей и ценностей наблюдения. Деятельность подразумевает изменение семиозиса наблюдателем.
Например, под одним из типов рациональности можно понимать установку на ценность рефлексивных и деятельностных контекстов (научная рациональность). Другой тип рациональности может фиксировать большую ценность эмоционально-аффективных контекстов наблюдения (например, рациональность религии).
Для, того, чтобы объяснить динамику семиозиса введем понятия флуктуации и провокации семиозиса. Под флуктуацией и провокацией семиозиса будем понимать введение в семиозис нового компонента (наблюдателя, знака, понятия, контекста) или редукцию (элиминацию) наблюдаемого компонента. Это общее между флуктуацией и провокацией.
Теперь о различиях. Флуктуация – акт спонтанности наблюдателя по наблюдению или изменению семиозиса. Флуктуация может быть внешней или случайной, быть результатом творческого и иррационального акта.
Провокация есть акт деятельности наблюдателя. То есть, провокация подразумевает наличие рефлексируемой наблюдателем прагматики. Провокация несет сознательный и целенаправленный характер.
Не всякая деятельность есть провокация. Провокация отражает внутреннюю интенцию наблюдателя, его личную активность. Деятельность в общем случае может носить реактивный относительно других наблюдателей характер.
Комментарий 6. О новизне в наблюдении. Новые знаки это те знаки, которые наблюдатель не наблюдал, не распознавал до изменения масштаба. Новые знаки наблюдаются при осуществлении масштабного преобразования прагматики (сдвига контекста) наблюдателем.
Новизна знака интерпретируется наблюдателем и является характеристикой связи знака с концепцией, понятием, характеристикой контекста наблюдения.
В рамках концептуальных установок и контекстах у каждого наблюдателя возникает такая характеристика как разрешающая способность – способность интерпретировать некоторую мелкую деталь наблюдения не как погрешность наблюдения, а как феномен.
Предположим, что разрешающая способность меняется при сдвиге контекста – изменении масштаба наблюдения. Поэтому могут появляться новые детали, не интерпретируемые ранее или интерпретируемые ранее как малозначимые погрешности.6.1
Концепция и контекст интерпретируют знак как новый в актах наблюдения или делают знак вообще не наблюдаемым. Вопрос о новизне знака относится к концептуальной компетенции наблюдателя и социокультурной нагруженности наблюдения. Новизна детерминирована механизмами введения наблюдателем сходств и различий между знаками и способностей к отождествлению и дифференциации знаков.
В наблюдателя встроены концептуальные "интерфейсы", которые диктуют ему то, какие знаки надо рассматривать как новые, а какие – как старые.
С этой точки зрения для интерпретации знаков при масштабном преобразовании важны коммуникации между наблюдателями. Наблюдатели сообщают друг другу с помощью языка то, что они увидели, и благодаря этому видят новое. Без этой коммуникативной нагруженности акт наблюдения невозможен.
Комментарий 7. О знаке. Под Знаком будем интуитивно понимать лингвистический (выраженный языком) результат восприятия наблюдателем предмета, устойчиво воспроизводимый и повторяемый (узнаваемый) в лингвистических (квазилингвистических) ситуациях восприятия.
Знак указывает, с одной стороны на Понятие, которое использует Наблюдатель, с другой стороны, знак характеризует Предмет.
Комментарий 8. О масштабах и семиозисной иерархии. Масштаб – это топологический контекст наблюдения, характеризующий размеры форм, которые может распознавать наблюдатель в зависимости от своих (телесных, физиологических, инструментальных, спекулятивных) характеристик наблюдения.
Масштаб – частный случай контекста.
Изменение масштаба осуществляется наблюдателем.
В семиотике явно присутствуют масштабы, задаваемые семиотическим наблюдателем.
Юрий Степанов, анализируя схемы объяснения семиотики вводит различения:
Высказывание → текст → дискурс → интертекст и инфосфера.
Эти понятия можно употребить в контексте представлений фрактальной семиотики как масштабы семиозиса, которые могут демонстрировать самоподобные фрактальные структуры.
Высказывание – это суждение языка, употребляемое наблюдателем.
Примеры фрактальных высказываний, являющихся генераторами бесконечных последовательностей знаков-значений приведены в моей книге «Фрактальная логика». Например, высказывание «Я лгу» создает два масштаба рассмотрения – рассмотрение деятельности «Я» и рассмотрение истинности или ложности самого высказывания. Переходы между этими масштабами заставляют наблюдателя рассматривать постоянно новые знаки – вводить истинное или ложное значение этого высказывания.
Текст – это новый масштаб рассмотрения наблюдателем совокупности высказываний, представляющий набор высказываний в едином стилистическом и концептуальном пространстве автора-наблюдателя текста.
Хорошим примером фрактального текста является гипертекст – текст, снабженный масштабными переходами с помощью системы ссылок.
Примером гипертекста может быть текст настоящего исследования, структурированный комментариями по масштабам и снабженный масштабными переходами.
Гипертекст в отличие от обычного текста нелинеен – его прочтение не обязательно должно идти из начала в конец. Нарратив гипертекста может формироваться случайными переходами наблюдателя внутри текста. Для характеристики этого перехода я ввел представление о Человеке Кликающем – как наблюдателе гипертекста и фрактальном нарративе – как способе чтения гипертекста .
Дискурс – целостная совокупность текстов, картина мира, составляемая этим текстом, система авторских предпочтений его симпатий и антипатий, отношение к другим текстам.
Масштаб интертекста, в отличие от масштаба дискурса, носит более широкий характер и менее связан с субъективными характеристиками наблюдателя. Интертекст анализируется через культурную нагруженность дискурса, бессознательные или автоматические цитаты, даваемые без кавычек.
Понятия интертекста и инфосферы близки к понятию семиосферы8.1, обсуждаемого нами в контексте семиотических представлений Лотмана.
Комментарий 9. О точке как гладкой (линейной) структуре. Проделаем мысленный эксперимент. Будем увеличивать точку на плоскости, меняя, таким образом, масштаб ее рассмотрения. Этим самым мы задали наблюдателя геометрии и его масштабное преобразование.
При этом для чистоты эксперимента, мы оговоримся, что мы будем увеличивать именно спекулятивную точку, а не след от карандаша или мела.
Так вот, при увеличении спекулятивной точки, наблюдатель не распознает новых знаков – точка не предъявит новых деталей, форм или цветов. Поэтому точка – гладкая или линейная, а не фрактальная семиотическая структура.
Аналогичным образом дела обстоят и с линией. Линия не демонстрирует новых знаков и деталей при ее увеличении. У нас нет концепции, которая бы позволила различить нечто на линии как новое при заданном нами как наблюдателями масштабном преобразовании и зафиксировать это новое в знаковой схеме объяснения, провоцирующей лингвистическую ситуацию.
Комментарии второго уровня
Комментарий 1.1 О понятии. Под Понятием (Смыслом или Концептом) будем интуитивно понимать процедуру наблюдателя, которая отождествляет (делает неразличимыми) различные предметы.
Понятие (Смысл) всегда с мыслью, то есть, наличие Понятия указывает на мыслительную активность Наблюдателя в языке.
Комментарий 1.2 О предмете. Под Предметом будем интуитивно понимать вещь или явление, которое наблюдает наблюдатель в перцептивно-лингвистической (квазилингвистической) ситуации наблюдения.
Предмет существует. Предметами могут быть: другой наблюдатель, текст, легкое дрожание плавника золотой рыбки.
Предмет есть как нечто, различимое наблюдателем от знака и понятия. Есть подозрение, что предметы бывают разными:
• природными (деревья, звезды),
• социальными (сообщества, организации),
• идеальными (числа, геометрические фигуры),
• симулятивными, мифопоэтическими (конструируемые наблюдателем в процессе наблюдения и являющимися знаками с позиций другого наблюдателя).
Комментарий 1.3 О контексте. Контекст – совокупность ситуативных факторов, влияющих на наблюдение.
Эти представление связано с представлениями Р. Якобсона, создавшего модель коммуникативной ситуации с помощью понятий адресанта, контекста, сообщения, контакта, кода:
контекст
сообщение
адресант……………….адресат
контакт
код
Ю.М. Лотман, анализируя схему Якобсона , показал различие систем "Я-ОН" и "Я-Я", обсудив примеры автокоммуникации и сдвига контекста.
Текст, как автокоммуникативная реальность, способная сдвигать контексты в процессах коммуникации, предстает как смыслопорождающая среда, и Лотман обсуждает различные структурные механизмы смыслопорождения.
Наблюдатель может иметь, приобретать (осваивать) и отторгать от себя тот или иной контекст.
Контекст может быть ненаблюдаем наблюдателем в непосредственных актах коммуникации, но вообще ненаблюдаемых контекстов не существует. Любой контекст должен наблюдаться хотя бы одним наблюдателем (например, наблюдателем семиотики) с помощью знаков.
Опишем основные виды контекстов, которые я (Владислав Тарасенко - как наблюдатель в рамках семиотической рефлексии), могу наблюдать в других наблюдателях через знаки.
Физический масштабный контекст прагматики – физическая (размер тела, рост) характеристика физического наблюдателя по сравнению с физической характеристикой предмета.
Так как наблюдатель является живым организмом, то в некоторых случаях мы не можем пренебречь его размерами при наблюдении им предмета.
Семиотический масштабный контекст прагматики – рефлексия семиотическим наблюдателем своей позиции относительно семиотического масштаба (высказывание, текст, дискурс, интертекст, семиосфера).
Топологический контекст прагматики – расстояние от тела физического наблюдателя до исследуемого предмета.
Кинестетический контекст прагматики связан с влиянием положения тела (вертикальное, горизонтальное) и особенностью телесных практик (дыхание, ходьба, бег, болевые ощущения, сексуальные практики) на создание (распознавание) знаковых структур в актах наблюдения.
Эмоционально-аффективный контекст прагматики связан с влиянием эмоциональных, аффективных состояний и особенностей наблюдателя на создание (распознавание) именно таких, а не иных перцептивных схем и знаковых структур в актах наблюдения.
Инструментальный контекст прагматики связан со средствами и инструментами, которые расширяет телесные практики наблюдателя (очки, телескопы, микроскопы, музыкальные инструменты).
Социокультурный контекст прагматики - влияние культуры (общества) и семиосферы на создание именно таких, а не иных перцептивных схем и знаковых структур, на изменение и развитие контекстов. Эта прагматика учитывает принципы и ограничения, накладываемые этикой, культурой, рациональностью наблюдателя.
Онтогенетический контекст прагматики связан с принципами и ограничениями, накладываемыми онтогенетическими особенностями наблюдателя – например, цветом кожи, полом, наличием наследственных заболеваний (дальтонизм, наследственные синдромы). Одна из гипотез оснований семиотики состоит в том, что знак имеет генетическую природу, то есть генотип животного или человека дает набор возможностей для актов коммуникации, разворачиваемых в обществе людей или сообществе живтоных.
Филогенетический контекст прагматики – аспект, связанный с принципами и ограничениями, накладываемыми с приобретенными телесными особенностями наблюдателя – например, травмами, болезнью, моторными навыками (печатанье на пишущей машинке, владение азбукой Морзе и т.п.).
Временной контекст прагматики – связан с изменением наблюдателя, предмета, семиозиса.
Временной контекст можно различить по трем аспектам:
Классический временной контекст (КВК) – тип рациональности наблюдателя. Рациональным для наблюдателя является допущение о том, что наблюдатель, предмет, семиозис и аспекты прагматик не меняются после наблюдения – то есть, акты наблюдения в общем не воздействуют на семиозис.
Неклассическая временной контекст (НВК) – тип рациональности наблюдателя. Рациональным для наблюдателя является допущение о том, что наблюдатель, предмет, семиозис и аспекты прагматик изменяются после наблюдения.
Комментарий 1.4 О соотношении природы, зренья и науки с точки зрения Лодейникова-Заболоцкого.
Для иллюстрации различения между наблюдателем, предметом и знаком рассмотрим отрывок из стихотворения Николая Заболоцкого: :
А сам Лодейников на возвышении
сидит, поднявши руки,
и говорит: «В душе моей сражение
природы, зренья и науки.
вокруг меня кричат собаки,
цветет в саду огромный мак, -
я различаю только знаки
домов, растений и собак.
Заболоцкий различает следующие уровни описания:
• уровень наблюдателя («Лодейников»),
• уровень предмета («природа»),
• уровень знака («зренье», «знаки»),
• уровень понятия («Наука»).
Подчеркнем, что наблюдатель видит не предметы, а их знаки, которые упрощают предметы до понятий, которые, по мнению наблюдателя:
Не мир живой, на тысячу ладов
Поющий, прыгающий, думающий, ясный,
Но мир, испорченный сознанием отцов,
Искусственный немой и безобразный.
Мир природы не виден за знаками и понятиями. Лодейников молит:
О, если бы хоть раз на землю посмотреть
И разорвать глаза и вырвать жилы!
Для того чтобы посмотреть, Лодейникову надо разорвать глаза – выйти из прагматик, провоцирующие искусственные, на взгляд наблюдателя, семантики.
Таким образом, различение прагматики и семантики вещь не очень приятная и даже опасная, обманывающая наблюдателя. Наблюдатель желает наблюдать "чистый предмет" - природу, а вместо этого ему приходится рассматривать культуру – понятия «мира отцов».
Предмет ищется феноменологически. Лодейников пытается осуществить феноменологическую редукцию – очистить взгляд и ум от оков и ограничений культуры.
Попытка видения Лодейниковым – попытка выявления феноменологии как знания о такой редукции или непосредственной попытки редукции, попытка рассмотреть феномен «в чистом виде» – вне концепции, смысла, понятия, культуры1.1.1.
Комментарий 2.1 О фрактальной семиотике наблюдения клубка ниток и семиотических фракталах первого и второго рода.
Для иллюстрации представлений о масштабе интерпретируем пример с клубком ниток из комментария 2. Рассмотрим три топологических контекста прагматики.
Контекст 1: расстояние от наблюдателя до предмета (клубка) равно 20 метрам.
Понятием, описывающим предмет в этом случае является точка - как мысль наблюдателя, которая умеет отождествлять световые пятна с конструктом евклидовой геометрии. Понятие наблюдается по поведению наблюдателя - наблюдатель указывать на отождествление знаками.
Знаком, указывающим на корректность применения этого понятия, является набор звуков или записей, которые может сообщить наблюдатель другому наблюдателю в языковой ситуации описания понятия точки.
Контекст 2: расстояние от наблюдателя до предмета (клубка) равно 1 метру.
Понятием, описывающим предмет в этом случае, является плоскость или круг – как процедура отождествления специфической формы поверхности. Предмет представим наблюдателю как фрагмент плоскости.
Знаком, указывающим на корректность применения этого понятия, является термин – «круг».
Контекст 3: расстояние от наблюдателя до предмета (клубка) равно 20 сантиметрам.
Понятием, описывающим предмет в этом случае, является линия.
Знаком, указывающем на корректность применения этого понятия является термин «линия», применяемый наблюдателем в языковой ситуации распознавания линии.
Зададимся вопросом о том, как осуществляется переход от одного контекста (масштаба) к другому.
Можно ли провести границу изменения контекста – когда наша точка превращается в круг, а круг в линию?
Для корректной интерпретации этого перехода предложим следующую ниже схему объяснения.
Предположим, что изменение масштаба (движение наблюдателя к предмету) изменяет количество знаков им распознаваемых. Можно предположить, что величина изменения этого количества знаков непостоянна в зависимости от величины приближения наблюдателя к предмету.
Можно выделить два режима.
Режим первый – "линейный": количество распознаваемых знаков не меняется при приближении наблюдателя к предмету. То есть, при приближении к предмету мы не обнаруживаем новых деталей.
Это означает, что в семиозисе физического наблюдателя клубка ниток нет флуктуаций, или существующие знаки не интерпретируются наблюдателем как новые и не разрушают понятия, используемого для интерпретации.
Режим второй – "фрактальный": количество распознаваемых знаков увеличивается – при приближении к предмету измерения мы обнаруживаем всё новые и новые детали.
Флуктуации «расшатывают» семиозис.
В качестве метафоры процесс движения наблюдателя и изменения семиозиса можно проиллюстрировать следующим графиком. По оси Y мы отложим количество распознаваемых наблюдателей знаков, которые он интерпретирует в процессе измерения. По оси Х – расстояние до наблюдателя.
Количество распознаваемых деталей
Расстояние до предмета
Представим себе наблюдателя, который двигается из бесконечности в точку G.
Наблюдатель видит различные знаки – пятнышки, блики, цветовые пятна. Количество этих знаков увеличивается, но нет еще понимания того, что они имеют отношение к клубку.
Предположим, что в точке G произошло понимание наблюдателя – наблюдатель стал интерпретировать предмет измерения как клубок-точку.
Это означает, что знак – перцептивно-лингвистически выраженный понятием точки, стал однозначно ассоциироваться с предметом-клубком.
Далее, при дальнейшем приближении, у точки не появляется новых деталей-знаков. При увеличении точка остается точкой. Мы не наблюдаем и не интерпретируем новых деталей клубка. В этом смысле точка гладкая фигура – такая же, как гладкая линия или плоскость.
Точка в этой интерпретации – это устойчивый семиозис. Появляющиеся знаки-флуктуации в этом семиозисе элиминируются наблюдателем как несущественные. Новых знаков нет.
В точке F происходит перестройка семиозиса (микровзрыв) – появляются знаки (размеры фигуры увеличиваются, наблюдаются новые детали), которые проблематизируют использование понятие точки для интерпретации предмета.
Этап FE – этап проблемы. Этап регулярных микровзрывов. Старое понятие – понятие точки не работает, а нового понятия еще нет. Увеличивающееся число знаков при изменении масштаба не отсылает к фиксированному понятию.
Назовем зону FE фрактальной областью или зоной фрактального семиозиса или семиотическим фракталом.
Почему фрактал? Потому, что в этой области при изменении масштаба наблюдения появляются всё новые и новые детали. Получающаяся структура обладает свойствами самоподобия – на крупные знаки начинают накладываться небольшие знаки-детали, чем-то похожие на крупные. Это общее между рассматриваемым нами случаем и фрактальными множествами Мандельброта и Коха2.1.1.
В точке Е опять происходит понимание – знаки соединяются в целое и начинают ассоциироваться с понятием круга.
Аналогично – зона ЕD – это линейная зона, в которой функционирует гладкое понятие круга. Клубок интерпретируется как плоская фигура.
Ситуация напоминает ситуацию наблюдения точки. Новые понятия элиминируются наблюдателем. Взрывов нет. Всё понятно. Семиозис нечувствителен к флуктуациям и провокациям.
Ясно, что понятия точки и круга, применяемые при объяснении предмета в данной интерпретации находятся в состоянии дополнительности. Клубок ниток не может на одном масштабе быть точкой и кругом одновременно.
Аналогично, в точке D происходит взрыв – перцептивно-лингвистическая проблематизация понятия с точки зрения схем интерпретации предмета как круга, и опять наступает фрактальная область DC.
В точке С наблюдатель начинает распознавать линии, и интерпретировать клубок как линейную фигуру. Линия – фигура гладкая потому, что при приближении к ней на участке СВ наблюдатель не видит новых деталей, а наблюдает только линию.
С другой стороны фрактал это тоже понятие. Поэтому мы различим семиотический фрактал первого рода (негативный фрактал) и семиотический фрактал второго рода (позитивный фрактал).
Под семиотическим фракталом первого рода (негативным фракталом) будем понимать ситуацию масштабного появления новых знаков, проблемную для наблюдателя в масштабном преобразовании.
То есть, семиотический фрактал первого рода – это фрактал в неустойчивом семиозисе или семиосфере.
Примером фрактала первого рода будут проблемные фрактальные зоны наблюдения с между точкой и кругом, кругом и линией, предъявленные выше. При этом рациональность наблюдателя в актах наблюдения направлена на поиск гладких форм.
Под семиотическим фракталом второго рода (позитивным фракталом) будем понимать ситуацию масштабного появления новых знаков, интерпретируемую в рамках представлений и моделей фрактальной концепции.
То есть, в этом случае появляющиеся новые знаки при масштабном преобразовании интерпретируются наблюдателем через положения фрактальной концепции. То есть, знаки связываются наблюдателем не с проблемой, а с устойчивыми семиозисами фрактальной геометрии2.2.2.
Комментарий 3.1 О понятиях в квазиязыковых ситуациях. Встает вопрос о том, есть ли понятия в квазиязыковых ситуациях, которые мы рассматриваем с точки зрения семиотического различения знака, понятия и предмета. Например, есть ли понятия у самца корюшки, демонстрирующего знаки внимания к самке во время брачной игры и воспроизводящего брачное поведение? Или, говоря острее, мыслит ли понятиями в этом случае самец корюшки?
Юрий Сергеевич Степанов посвятил отдельный раздел своей книги "Семиотика" биосемиотике – как учению о знаковом поведении животных :
"Этологи обнаружили, что весь комплекс инстинктивного поведения животных, в особенности низших, распадается на ряд довольно отчетливо ограниченных друг от друга типичных "кадров". Благодаря этому исследователи смогут составить "каталоги", или "инвентарь" актов поведения ("этограмму" поведения). Этот вывод так же очень важен для семиотики; если инстинктивные акты, по крайней мере некоторые (например, акт распознования), основаны на явлении сигнала или знака, а поведение животного распадается на цепь таких актов, то, следовательно, по крайней мере, некоторые звенья этой цепи являются постоянно регулярно и в типичной форме воспроизводимыми знаками.
До сих пор односторонне ставился вопрос о "языке животных". Между тем, с точки зрения современной семиотики, вопрос следует ставить не так: "Есть ли "язык животных" и в чем он проявляется?", а иначе: само инстинктивное поведение животных есть род языка, основанного на знаковости низшего порядка. В гамме языковых, или языкоподобных явлений оно, по сути дела, не что иное, как "язык слабой степени"."
Таким образом, можно предположить, что в квазиязыковой ситуации поведения у самца корюшки есть квазипонятия. Ими могут быть устойчивые поведенческие образцы, связанные с теми или иными знаками. Знаки отсылают к образцам брачного поведения при размножении. То есть, устойчиво воспроизводимую поведенческую реакцию в данном случае можно отождествить с понятием, так как "мыслительная активность" (активность нервной системы) сопряжена с телесными поведенческими актами самца корюшки.
В квазилингвистической ситуации поведения животного (знаковые системы брачного поведения, статусных различий в стае) понятия отождествляются со специфическими (устойчивыми, воспроизводимыми, транслируемыми) поведенческими инвариантами, которые демонстрируются знаками.
Нейробиологи и эпистемологии Матурана и Варела систематизировали данные исследований и показали, что поведенческие инварианты имеют характер артефактов – животные могут обучаться и транслировать образцы поведения. Таким образом, поведение животного может быть рассмотрено с точки зрения эволюции знаково-семиотической (квазилингвистической) ситуации.
В качестве маргинальной ремарки заметим, что эту же объяснительную конструкцию можно применить к интерпретации знаковых артефактов мифопоэтических сообществ. В этом случае знаки интерпретируются не через архетипы бессознательного или подсознательного, а через поведенческие образцы, имеющие квазиязыковую природу, с накладываемыми поведенческими и социальными артефактами.
Комментарий 5.1 О выборе термина "наблюдатель". Возникает вопрос о выборе терминологии. Почему «наблюдатель», а не «интерпретатор», «коммуникатор», «деятель» и пр.?
Термин «наблюдатель» взят из философии неклассической физики ХХ века.
С этой точки зрении весьма продуктивной является дискуссия между Эйнштейном и Гайзенбергом по поводу анализа актов наблюдения, спровоцированная работами Маха.
Эта проблематика дана в работах Гайзенберга .
Гейзенберг пересказывает речь Эйнштейна:
«…помнить о том, что мы действительно наблюдаем, а что нет, имеет, возможно, некоторую эвристическую ценность. Но с принципиальной точки зрения желание строить теорию только на наблюдаемых величинах совершенно нелепо. Потому что в действительности все ведь обстоит как раз наоборот. Только теория решает, чтó именно можно наблюдать. Видите ли, наблюдение, вообще говоря, есть очень сложная система. Подлежащий наблюдению процесс вызывает определенные изменения в нашей измерительной аппаратуре. Как следствие, в этой аппаратуре развертываются дальнейшие процессы, которые в конце концов косвенным путем воздействуют на чувственное восприятие и на фиксацию результата в нашем сознании. На всем этом долгом пути от процесса к его фиксации в нашем сознании мы обязаны знать, как функционирует природа, должны быть хотя бы практически знакомы с ее законами, без чего вообще нельзя говорить, что мы что-то наблюдаем. Таким образом, только теория, т.е. знание законов природы, позволяет нам логически заключить по чувственному восприятию о лежащем в его основе процессе. Поэтому вместо утверждения, что мы можем наблюдать нечто новое, следовало бы по существу выражаться точнее: хотя мы намереваемся сформулировать новые законы природы, не согласующиеся с ранее известными, мы все же предполагаем, что прежние законы природы на всем пути от наблюдаемого явления до нашего сознания функционируют достаточно безотказным образом, чтобы мы могли на них полагаться, а следовательно, говорить о “наблюдениях”. Например, в теории относительности предполагается, что даже в движущейся системе отсчета световые лучи, идущие от часов к глазу наблюдателя, функционируют в общем и целом точно так же, как от них можно было ожидать и прежде. И вы в своей теории совершенно очевидно исходите из того, что весь механизм светового излучения, от колеблющегося атома до спектрального прибора или до глаза, функционирует в точности так, как всегда от него ожидалось, т.е. по существу, по законам Максвелла. Не будь это так, Вы вовсе не могли бы наблюдать величины, которые называете наблюдаемыми. Ваше утверждение, что Вы вводите только наблюдаемые величины, есть по сути дела некое предположение о свойстве теории, которую Вы пытаетесь сформулировать. Вы предполагаете, что Ваша теория не затрагивает прежнего описания процессов излучения в интересующих Вас пунктах. Вы тут, возможно, правы, но это никоем образом не достоверно.»
В этом контексте можно интерпретировать дальнейшую дискуссию Бора и Гейзенберга, обсуждающих взгляды Маха о том, что теория есть подытоживающее наблюдение по принципу экономии мышления. “Мяч действительно существует” – это метафизическое высказывание, символ веры, подкрепляемый феноменами.
«… следует всё-таки спросить, как понять сам принцип экономии мысли. Идет ли здесь речь о субъективной или объективной стороне явления. Когда ребенок формирует понятие “мяч”, достигается ли тут психологическое упрощение, т.е. сложные чувственные впечатления подытоживаются в одном понятии, или мяч действительно существует? Мах, вероятно, ответил бы: “Утверждение, что мяч действительно существует, не содержит ничего, кроме констатации наличия легко обобщаемого комплекса чувственных впечатлений”. Но тут Мах не прав. Ибо, во-первых, утверждение “мяч действительно существует” содержит массу высказываний о потенциальных чувственных впечатлениях, которые вероятным образом поступят нам в будущем. Потенциальное, ожидаемое есть важная составная часть нашей действительности, о которой нельзя просто забыть, замечая один факт. И, во-вторых, надо учесть, что умозаключение от чувственных впечатлений к представлениям к вещам относится в основном к предпосылкам нашего мышления, и, если бы мы захотели говорить только о чувственных впечатлениях, то сами бы лишили себя языка и мышления. Иначе говоря, тот факт, что мир действительно существует, что в основе наших чувственных восприятий лежит нечто объективное, Мах обходит стороной. Я не собираюсь защищать наивный реализм, я-то уж знаю, какие трудные вопросы тут возникают, однако и понятие наблюдения у Маха мне кажется как-то уж слишком наивным. Мах поступает так, как если бы было уже известно, что означает слово “наблюдатель”, и поскольку он надеется, что можно ускользнуть от решения о субъективности или объективности наблюдаемого, то в его понятие простоты и входит столь подозрительно коммерческая черта: экономия мысли. У этого понятия чересчур уж субъективная окраска. В действительности простота законов природы – тоже объективный факт, и тут следовало бы для корректности образования понятия привести субъективную и объективную сторону простоты в должное равновесие. Но это, видать, слишком сложно.»
Эта сложность исследуется эпистемологией, по выражению Матураны и Варелы, между Харибдой солипсизма и Сциллой редукционизма:
"Действительно, если мы исходим из предположения о существовании объективного мира, независимого от нас как наблюдателей, и доступного нашему познанию через нашу нервную систему, то мы оказываемся не в состоянии понять каким образом наша нервная система, функционируя в своей собственной структурной динамике, тем не менее создает образ независимого от нас объективного мира. Но если мы не исходим из предположения о существовании объективного мира, независимого от нас как наблюдателей, то все выглядит так, как если бы мы полностью принимали, что все относительно и все возможно, отрицая тем самым всякую закономерность". .
Матурана и Варела, наряду с многими другими авторами предлагают третий путь – путь конструктивизма, заключающийся в понимании наблюдения как циклического коммуникативного акта конструирования предмета наблюдателем и акта (само)конструирования наблюдателя в наблюдении.
Комментарий 6.1 О видении и знании.
"Чтобы видеть – надо знать" – это высказывание берется Мандельбротом на вооружение при введении концепции фрактала. По сути, Мандельброт выстраивает семиотику наблюдателя фрактальной концепции, устанавливая инструментальные приемы распознавания фрактальных знаков и их концептуального оформления в схемах объяснения.
Эту сторону наблюдения можно проиллюстрировать блестящей цитатой из романа Виктора Пелевина "Жизнь насекомых" :
“Максим взял лупу и склонился над листом. Сначала он не заметил ничего необыкновенного в увеличившихся в несколько раз обломках листьев, но потом увидел на них странные симметричные полоски и внезапно узнал в этих полосках прижатые к брюшку лапки. И сразу же, как это бывает с ребусами, где нужно выделить осмысленный рисунок в хаотическом переплетении линий, произошла удивительная трансформация - весь лист, который только что был покрыт конопляным сором, оказался усеянным небольшими плоскими насекомыми буро-зеленого цвета с длинной продолговатой головкой (ее Максим принимал за обломок ножки листа), треугольным жестким тельцем (у клопов остались, видимо, рудиментарные крылья - можно было даже различить разделяющую их тоненькую линию) и лапками, которые были поджаты к телу и сливались с ним.
- Они дохлые, - спросил Максим, - или спят?
- Нет, - ответил Никита. - Это они притворяются. А если на них долго не смотреть, то они ползать начинают.
- Никогда бы не подумал, - пробормотал Максим. - Во, один шевелится. И давно ты их заметил?
- Вчера, - сказал Никита.
- Сам?
- Не, - сказал Никита. - Показали. Я тоже не знал.”
Комментарий 8.1 О семиосфере, ее взрывах и развитии. Такой смыслопорождающей структурой на глобальном масштабе, по мнению Лотмана является семиосфера, как семиотическое пространство наблюдателя – сложная система знаков и символов, в которую погружен наблюдатель в актах наблюдения .
Семиозис и семиосфера различаются масштабом. Употребляя метафоры, можно сказать, что семиозис подобен звезде, а семиосфера – вселенной. В связи с этим надо различать спекулятивные контексты наблюдения – на каком масштабе наблюдения находится наблюдатель – что он наблюдает – семиосферу или семиозис.
Семиосфера как коллективный феномен взаимодействия наблюдателей
Семиосфера – коллективный эффект коммуникации наблюдателей, сложная система, состоящая из очень большого числа наблюдателей, знаков, контекстов, понятий.
В духе прочтения Лотманом работ Ильи Пригожина, введем представление равновесной и неравновесной семиосфере и семиозисах.
Так как акты коммуникации между наблюдателями происходят в семиосфере постоянно, то в семиозисе наблюдателя постоянно присутствуют спонтанные флуктуации и сознательные провокации.
Флуктуации и провокации способны вызвать качественное изменение семиозиса и семиосферы, только в неравновесных условиях.
Неравновесная семиосфера это семиосфера чувствительная к флуктуациям и провокациям наблюдателей.
Соответсвенно, семиосфера нечувствительная к флуктуациям и провокациям является равновесной.
По аналогии введем представление о равновесном и неравновесном семиозисе.
Если флуктуация или провокация наблюдателя может привести к срывам коммуникации между наблюдателями, коммуникативным катастрофам, смещению контекста, то такой семиозис неравновесен.
Если семиозис нечувствителен к флуктуациям и провокациям наблюдателей, то это равновесный семиозис.
Чувствительность семиозиса и семиосферы к флуктуациям и провокациям может описывать с помощью резких и постепенных изменений структур.
В духе Лотмана дадим представление о взрыве и о развитии.
Взрыв – это резкое изменение структуры семиозиса или семиосферы при слабом изменении характеристик наблюдателя. Аналогом взрыва в математике, геометрии физике может выступать катастрофа, фазовый переход первого рода.
Взрыв может редуцировать семиозис – то есть, привести к созданию семиозисов без каких-либо компонент. Примером редуцированного семиозиса является треугольник Фреге8.1.1.
Будем различать микровзрыв - изменение структуры семиозиса и макровзрыв (структурную революцию) - изменение структуры семиосферы.
Развитие – это плавное изменение (усложнение, упрощение) структуры системы (семиозиса или семиосферы) при слабом изменении характеристик наблюдателя.
Развитие может быть провокацией наблюдателя. В этом случае можно говорить о планировании, целеполагании и конструировании, которые связаны с рефлексией и деятельностью наблюдателя.
Развитие может быть внутренней характеристикой системы. В этом случае можно говорить об эволюции и самоорганизации.
То есть эволюция и самоорганизация не есть результаты деятельности наблюдателя, а есть результаты сложности системы. Эволюция и самоорганизация рождаются как коллективный эффект сложности и структурируются за счет флуктуаций.
Культурные взрывы, описываемые Лотманом в работе «Культура и взрыв» можно интерпретировать как феномены, порождаемые флуктуациями и провокациями в неравновесной семиосфере или неравновесном семиозисе. Эти феномены порождают ситуации самоорганизации семиосферы.
Комментарии третьего уровня
Комментарий 1.1.1 О чистой феноменологии, философии и религии. Попытка «чистой феноменологии» обречена на провал, если феномен подается через мыслительный акт, разворачиваемый в языке. То есть, «чистый феномен», свободный от знака и понятия не наблюдаем.
Эта установка следует из введенных выше определений наблюдения и наблюдателя. Наблюдение и наблюдатель всегда в языке. Они болтливы и концептуальны. Они видят понятия и знаки, а не феномены и интуиции.
Говоря проще, феноменологическая философия как описание феноменов «самих по себе» принципиально невозможна – наблюдатель «влезает» в феномены, генерируя гирлянды фрактальных семиотических структур. Сам термин «феноменологическая философия» противоречив, если его интерпретировать как «понимание феноменов вне понятий».
Будем исходить из установки, что феномены перестают быть феноменами в актах языкового понимания. В актах понимания создается лингвистическая (квазилингвистическая) ситуация, порождающая семиозис и соответствующие ему знаки.
Ситуация наблюдения знака напоминает ситуацию в квантовой механике. У физика нет возможностей представить элементарную частицу «саму по себе». Но у него есть возможность представить ее через понятийную конструкцию и рассчитать ее знак – след, оставляемый в пузырьковой камере Вильсона.
Неудачную попытку «чистой феноменологии» осуществляет Лодейников, пытаясь взглянуть на землю без помощи глаз.
Объясняя сделанное Лодейниковым, Заболоцкий становится философом, и здесь философия предстает как знание, подаваемое через понятийное оформление актов мышления в языке. Философия наблюдается в мысли Заболоцкого, которая выражена в его поэтическом языке.
Этим философия отличается от религии, в которой знание подается через откровения или акты веры в эмоционально-аффективных практиках. Религия распознает предметы своего наблюдения в аффективных актах веры. Вера может быть окрашена мыслями и понятиями языка. Базовой ценностью и инструментом создания наблюдаемых величин в религии является вера, а не мысль.
Если мы становимся на позицию философии, и берем в качестве базовой ценности мысль, то мы неизбежно сталкиваемся с проблемой выражения мысли в языке. Мы становимся, как и Лодейников, узниками "языковой тюрьмы", редуцирующей непосредственные феномены к понятиям и смыслам.
Языковой тюрьмой становится и дискурсивная практика науки, рождающая правила языковой игры, заставляющая, например, меня сейчас прибегать к конструкциям и понятиям, а не к метафорам и заклинаниям.
Языковой тюрьмой становится текст поэта. Поэт конструирует свой образный язык, стилистику, и начинает жить по созданным им самим правилам языковой игры. Читатель ведется игрой поэта, принимая актом чтения, своим интересом правила игры, диктуемые поэтом.
«Языковая тюрьма» неизбежная данность, на которую обречено мышление. Даже если мы уподобимся самцу корюшки, и будем выражать мысли поведением или движениями, всё равно, тем самым мы провоцируем языковые (квазиязыковые) ситуации.
Представим ситуацию вне языка – например, через телесные или эмоционально-аффективные практики.
В этом случае, знаки будут отсылать нас не к понятиям и смыслам языка, а к телесным, культурным или биологическим инвариантам, характерным для изучаемого сообщества людей или животных.
Но и в этом случае мы будем интерпретировать знаки через понятия. В качестве результата наблюдения мы будем предъявлять не вещи (аффекты, телесные практики, сигналы животных, гены и части тела), а слова - описания вещей в создаваемых нами концепциях.
а) б)
в) г)
д) е)
Фрагменты множества Мандельброта при различных масштабах.
Фрагмент в рамке показан на следующем (по буквенному обозначению) рисунке. Фрагмент в е) напоминает по форме а).
Комментарий 2.1.1 О фракталах Мандельброта и Коха как семиотических фракталах. Покажем, что данное выше определение семиотического фрактала применимо к геометрическим фракталам – множеству Мандельброта и кривой Коха. В комментарии 9 мы показали, что представление о линейной семиотической структуре отражает специфику аксиоматизированных форм евклидовой геометрии, которые надо различать с фракталами.
Наблюдатель множества Мандельброта изменяет масштаб своего наблюдения, выделяя и увеличивая фрагменты этого множества.
В наблюдаемых фрагментах видны новые знаки, которые можно обозначать терминами "усики", "спирали", "детеныши". Важно то, что каждый раз, с изменением масштаба, появляются всё новые и новые знаки – наблюдатель распознает новые формы.
Похожая ситуация обстоит и с множеством Коха. Наблюдатель, при изменении масштаба, распознает новые "треугольники", новые детали, становящиеся наблюдаемыми при масштабном преобразовании.
Комментарий 2.2.2 О генезисе и феноменологии семиотического фрактала. Процессы отождествления и дифференциации "новых" и "старых" знаков связаны не только с динамикой семиозиса, но и со спецификой семиосферы. Поэтому генезис семиотического фрактала может быть рассмотрен как с позиций динамики семиозиса, так и с позиций эволюции семиосферы – на разных масштабах наблюдения семиотического мета-наблюдателя.
Заметим, что данное выше определение фрактала феноменологично – оно не аппелирует к генезису фрактальной структуры, а лишь фиксирует наличие или отсутствие наблюдения наблюдателем тех или иных знаков.
Это определение, на первый взгляд, противоречит представлению о фрактале как о структуре, инвариантной относительно масштабных преобразований и воспроизводящей подобную фигуру-структуру на новых масштабах.
В том то и дело, что именно во фрактале эти подобные структуры наблюдатель распознает как новые и самоподобие возникает из установления сходств и различий нового на микро-масштабах и старого на макромасштабах.
Таким образом, семиотический фрактал надо отличать от линейных (гладких) семиотических структур, в которых наблюдатель не наблюдает новых знаков при масштабном преобразовании. Говоря иначе, линейные семиотические структуры обладают знаковыми инвариантами при масштабных преобразованиях прагматики наблюдателем.
Определение семиотического фрактала включает в себя понятие масштабного преобразования – как типа прагматики наблюдателя. Несомненно, что для того, чтобы интерпретировать ту или иную лингвистическую (квазилингвистическую) ситуацию с помощью понятия семиотического фрактала, нам надо каждый раз уточнять понятие масштабного преобразования - переводить метафоры трансформаций контекста наблюдателем в понятийный аппарат фрактальной семиотики.
С точки зрения линейных контекстов, фрактал первого рода – это "монстр" и маргинальный феномен, так как он не связан с пониманием. За фракталом нет понятия. В нашей схеме это переход – временное помутнение, переключение от одного понятия к другому.
Семиотический фрактал второго рода возводит «помутнения» в правило.
Комментраий 8.1.1 О редукции семиозиса. Введем представление о редукции семиозиса.
Редукция семиозиса – устранение какого либо отношения или компонента семиозиса в рефлексивных актах интерпретации семиозиса или в актах наблюдения предмета.
В качестве примера редуцированного семиозиса можно привести треугольник Фреге: знак-смысл-предмет. Это семиозис с редуцированным наблюдателем и редуцированными контекстами прагматик, основанный на классической рациональности наблюдателя.
Выдвинем возможную интерпретацию этой редукции.
Данная редукция может быть связана с тем, что треугольник Фреге применялся для описания не телесных, а знаковых предметов. То есть, предметами этого треугольника являлись суждения языка (знаки низшего уровня), а знаками – логические содержания этих суждений (истина и ложь – знаки второго уровня).
Редукция наблюдателя связана с тем, что для наблюдения знаков не прагматичны были телесные контексты. Тело наблюдателя, его физическое расстояние до предмета, особенности взгляда его характеристики не влияли на прагматику.
Поэтому наблюдателя можно было редуцировать из актов наблюдения, редуцировав наблюдения к интеллигибельным актам описания символических предметов.
Кроме того, наблюдение треугольника Фреге подразумевало равновесный контекст прагматики. Понятия знака, понятия и предмета имели четкие границы применимости. Акты наблюдения не влияли на семиозис.
Редукция семиозиса к треугольнику Фреге – это тип редукции, в котором наблюдатель вообще элиминируется из семиозиса при рассмотрении знаковой системы.
Комментарии четвертого уровня.
Евгений Винокуров "Незабудки". Фрактальные знаки смерти.
В шинельке драной,
Без обуток
Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.
Мертвец лежал недвижно,
Глядя,
Как медлил коршун вдалеке…
И было выколото
"Надя"
На обескровленной руке.
1957
Стихотворение уже изначально содержит наблюдателя. Наблюдателем является автор, вспоминающий увиденное. Автор, находясь в 1957 году, декларирует свое присутствие фразой "Я помню в поле мертвеца".
"Я помню…" ассоциируется с названием стихотворения – "Незабудки". Я помню то, что не забыл. Я не забыл незабудки.
Незабудки – это знак памяти, отсылающий к страшному пониманию того, что он видел.
Таким образом, есть один автор в два момента времени.
С одной стороны – он ведет разговор из послевоенного времени "Я помню…", с другой стороны, своим описанием он вспоминает невольно не только мертвеца, но и свое отношение к мертвецу там – на войне.
Поэтому обозначим двух наблюдателей – наблюдатель – поэт Винокуров в 1957 году (В57) и наблюдатель В41 – наблюдатель в момент наблюдения мертвеца.
Взгляд В41 кажется нам отстраненным - как в документальных кадрах милицейской видеокамеры, чуть ли не протокола опознания трупа.
Сначала дается средний масштаб рассмотрения – масштаб человека: "драная шинелька", голые ноги, мертвец как недвижно лежащее тело.
Потом взгляд-камера фиксирует лицо крупным планом и новые детали-знаки – незабудки на его фоне.
Далее взгляд перемещается на общий план, мертвец смотрит далеко в бесконечность.
И в конце – опять крупный план и знаки мелкого масштаба – "Надя", обескровленная рука.
На первый взгляд отношение В41 к мертвецу кажется циничным.
Смерть для В41 из неординарного события становится деталью окружения, ее знаки не рассматриваются им с точки зрения каких-либо нравственных оценок. Здесь можно вспомнить знаменитое стихотворение неизвестного военного автора, опубликованное в "Огоньке":
Ты не бейся, не плачь как маленький.
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
Мне еще воевать предстоит.
Перед наблюдателем умирает человек, но акт смерти ненаблюдаем. Он непонятен, так как у наблюдателя В41 нет понятия смерти.
То есть знаки – шинель, незабудки, татуировка для В41 не ассоциируются с переживанием смерти. Смерть не видится, не переживается. Она становится такой же частью пейзажа как небо, цветы или коршун, растворяясь в них.
В этой ненаблюдаемости смерти есть что-то детское. Ребенок ведь тоже видит небо, предметы, людей, но он не наблюдает их с точки зрения переживания их и своей конечности, с точки зрения переживания смерти.
Это оборотная сторона "детскости" военных, точнее "детскости" ситуации военного действия точно подмеченная Акутагавой в "Словах пигмея":
"Военные недалеко ушли от детей. Вряд ли нужно здесь говорить, как они трепещут от радости, предвкушая героические подвиги, как упиваются так называемой славой. Лишь в начальной школе можно увидеть, как уважаются механические упражнения, как ценится животная храбрость. Еще больше военные напоминают детей, когда не задумываясь устраивают резню. Но более всего они похожи на детей, когда, воодушевляемые звуком трубы и военными маршами, радостно бросаются на врага, не спрашивая, за что сражаются.
Вот почему, то, чем гордятся военные, всегда похоже на детские забавы. Взрослого человека не могут прельстить блестящие доспехи и сверкающие шлемы. Ордена - вот что меня по настоящему удивляет. Почему военные в трезвом состояний разгуливают, увесив грудь орденами?"
Оставим в стороне перформативные стороны демонстрации военных знаков и опять зафиксируем мысль на том, что война – не место для понимания, не место для взрослых людей, понимающих что такое смерть.
Ассоциация война-дети-убийство начинает работать сильнее, если мы вспомним фольклорные стихи страшилки типа "Маленький мальчик нашел пулемет, больше в деревне никто не живет".
Как это ни странно, но этот цинизм реконструирует ситуацию убийства. Убийца не переживает, не видит убийства как непреодолимого барьера, рассматривая орудия убийства и объекты убийства прагматично-процедурно.
Война, как институализированная и признанная государством возможность для убийства порождает определенный тип мышления у того, кто участвует в этом убийстве.
Мышление войны иное, чем мышление нормальной жизни. Можно называть его детским, примитивным, неклассическим, традиционным – не важно. Надо понять что это другое мышление.
Говоря экстремально, тот, кто понимает войну, тот не воюет.
Выдвинем тезис о том, что мышление войны не понятийно, а телесно-прагматично, в том контексте употребления термина "прагматика", который обсуждался во введении.
Понимание войны приходит постфактум наблюдателю В57. Это понимание – повод для нравственного переживания, для наблюдения опыта войны с позиции осмысления смерти.
Возможно, это переживание двигало Львом Толстым, бросившим военную службу. Возможно, что в "Войне и мире" в наблюдениях Пьера Безухова был предъявлен опыт понимания войны, а в наблюдения князя Андрея – опыт непосредственного участия в войне.
Итак, во время войны отношение к смерти не артикулируется языком. Ситуация наблюдения смерти не хочет становится лингвистической для наблюдателя В41. Она телесна и прагматична.
Структура прагматики состоит в том, что за знаками не стоит понятие. В ситуации войны мне надо выжить и предпринять ряд очень конкретных действий – снять валенки, перешагнуть через мертвеца с татуировкой на руке, упасть и укрыться от взрыва.
Поэтому интерпретация знаков войны должна идти не через понимания наблюдателем происходящего, а через его прагматики, провоцирующие последовательности знаков.
Исходя из этого, задачу реконструкции структуры семиозиса для наблюдателя В41 можно решить через выявление фрактальной структуры наблюдения. Фрактальность структуры состоит в наличии постоянно множащейся цепочки знаков-деталей, не сводящейся к образу, понятию, представлению.
В41 различает детали – валенки, незабудки. Различает знаки смерти. Эти знаки могут увеличиваться как снежный ком, нарастать до бесконечности, не рождая понимания.
И по скорости рождения этих новых знаков можно судить, что мы имеем дело с семиотическим фракталом – знаково-понятийным "монстром".
"Монстр" потому и "монстр", что знаки не рождают смыслов-понятий. Ситуация войны бессмысленна и безумна.
Своеобразным "монстром" является и наблюдатель В41. Он отстранен от понятия смерти, он безнравственен, он бесчеловечен с позиции нормального "классического" наблюдателя, видящего за знаками понятия и ценности.
Итак, для В41 знаки это не повод для мысли, не повод для понятия, а повод для действия, для реакции – снять валенки, упасть, кинуть гранату, спрятаться.
По сути, В41, это такой же мертвец. Это тело, реагирующее на внешние раздражители. Реакции немного иные, чем реакции тела мертвеца, но в общем, они подобны.
Можно посмотреть иначе – мертвец такой же живой как В41. Поэтому знаки, наблюдаемые В41, это знаки отождествления. И тогда нет ничего странного в том, что мертвец недвижно глядит в небо. Мертвец смотрит так же как и живой. Мертвец помнит – его татуировки – знаки памяти о другом человеке.
Мертвецу придается статус живого наблюдателя. А если это так, то между наблюдателем В41 и мертвецом идет общение – осуществляется коммуникация.
Основанием для этой коммуникации является подобие мертвеца и В41. Знаки, видимые В41 бессмысленны и не отсылают к пониманию смерти, знаки на теле мертвеца (шинель, татуировка) так же потеряли смысл, они симулируют понимание, но не понимают. Знаки лишились понятий, лишились коммуникативной нагруженности, присущей мертвецу до его смерти.
Фрактальный "монстр" безумен – у него нет ума, нет понимания. И только наблюдатель, припоминающий после войны увиденную в 41 году смерть через стих пытается провести терапию, выйти из безумия войны, пытается превратить фрактал в линию.
(с) Владислав Валерьевич Тарасенко