Кременчуг - небольшой город, но уютный, зелёный, на берегу Днепра. Были и красивые здания. Хорошо помню кинотеатр "Арс" рядом с нашим домом. Вход подпирали 2 атланта в выразительных позах. Запомнился кинотеатр тем, что в нём в благоговейной тишине и при жуткой духоте слушали выступление Отца народов в предвыборной речи. Помню даже как булькала вода, которая подливалась в стакан.
На главной улице, как и во всех городах называемой в честь основоположника государства, был драматический театр. Запомнилось, что смотрели в нём спектакль "Платон Кречет". Запомнилось так наверное только потому, что и посещение-то мною было единственным. Твою маму баловали чаще. Помню костёл, клуб им.Карла Маркса, ну и конечно Днепр с Зелёным островом напротив дамбы. С нашей стороны берег был крутой, высокий, а со стороны Крюкова - пологий. Несмотря на то, что на Днепр мы смотрели "свысока", помню и наводнения, когда с удовольствием бродили по воде, задрав штаны.
Крюков не деревня, а продолжение города, только на противоположной стороне, через мост. Из промышленных предприятий крупным был только Крюковский вагоностроительный завод. Это потом, через многие годы после войны, построили и КРАЗ (это автомобильный завод), появилось Кременчугское море и проч.
А так городок был вполне патриархальный, где даже махорочная фабрика была промышленностью. Твой дедушка на ней работал электриком. Я ещё помню, что точно электриком потому, что после работы иногда отец меня брал с собой на подхалтурки - провести свет, отремонтировать недосягаемые для моего понимания электроприборы вроде розетки и проч. Я был горд исполнить команду подать отвёртку, изоляционный ролик или изоленту. Жили, насколько я понимаю, трудно. Мама не работала. Нас трое пацанов и один работающий. Время было голодное. Помню, что макуха (это жмых, прессованные отходы семечек подсолнуха) была лакомством.
Жили, можно сказать, в самом центре. Одной стороной наш дом выходил на центральную ул. Ленина, а второй - на Пролетарскую. Дом имел номер 44/19. Построен был в 1840 году. Об этом гордо сообщала железная вязь над воротами во двор дома. У нас было 3 комнаты, включая кухню. Одна из них была совсем крошечная и тёмная. Её сдавали внаём не от хорошей жизни. Помню, что перед самой войной в ней жил лейтенант, которого мы благотворили.
Несмотря на центр и солидный возраст дома, вода и "удобства" - во дворе. Помню, как мы журчали ночью в ведро у входной двери.
Напротив нашего дома был магазин "Динамо", благодаря которому мы познакомились с замечательной женщиной. Помню только, что её прозвали "швыдкой" (быстрой). Так как за всем буквально чтобы что-то "достать" (не купить), надо было простаивать в очередях с ночи, так с ней и познакомились, и она стала нам совсем своей. Даже огород уговорила нас возделывать, да сама за ним и ухаживала. Наша мама, твоя бабушка, даже ухитрилась из поросёнка выкормить приличную свинью, и это в центре города. И хоть стала наша свинка почти членом семьи (других животных у нас не было), пришло и её время попрощаться с жизнью. При великом плаче порешил её Рафаил Левин, наш сосед. Ты его, Володя, наверное помнишь, из чего ты можешь сделать вывод, что семья наша никаких религиозных канонов не придерживалась. В еврейской семье один из членов - настоящая свинья!
Мама с подружками разговаривали по-еврейски. Думаю, что если бы я сейчас даже услышал такой разговор, сумел бы догадаться о сути. Папа, твой дедушка, великолепно владел речью как русской, так и украинской. Я никогда не слышал от него ни одного еврейского слова, хотя думаю, что он язык знал.
Дедушка был кумиром детворы. Все дети его любили. Помню, как дети обступали его в очереди за подстрижкой ногтей. Помню, как с каким удовольствием слушали соседи чтение газет вслух. Помню и себя рядом -
такого щупленького, но надутого от гордости за то, что у меня такой папа. Любил перебирать у него на руке набрякшие, как верёвки, вены.
Как все пацаны того времени гоняли в футбол на соседнам дворе. Запомнилось почему-то, что из дощатого "М" и "Ж" вечно вытекала зловонная река, куда, разбрызгивая фейерверк пахучести, часто попадал мяч.
Твой дедушка был из когорты пламенных. Думаю, что был убеждённым. И хотя репрессии тех времён нашей семьи напрямую не коснулись, думаю, что общих со всеми страхов натерпелись немало. Эти ночные тревоги. Помню, как арестовали папиного друга, Капустина, и как это сразу притушило даже громкость разговоров в доме. А если ещё вспомнить, что у твоей бабушки был брат, который уехал и жил в Америке, то уже этого было достаточно для страхов. Помню, как однажды пришло от него письмо из Америки, и из конверта выпала золотая монета, за которой я залез под кровать. Как на неё купили продуктов в Торгсине, и сколько страхов натерпелись, чтобы об этом не стало известно "там".
Учились мы с твоей мамой в школе, где преподавали и украинский язык. Учеником я был наверное не очень прилежным, поэтому сразу же по окончанию седьмого класса меня определили в ремесленное училище. Должен был я стать рабочим - металлургом. Даже походил на несколько занятий в ремеслухе, узнал, что такое олока и приготовление земли для форм, но так уж сложилось, что занятия прервались, мы не успели получить форму, и нам скомандовали - "Разбегайсь!" - началась война.
Ещё несколько слов о предвоенной поре. Помню, как перед войной начались бесконечные учения с тревогами, санитарными отрядами с противогазами на лицах, конной милицией и проч. (Помнишь, Володя, сцены из фильма "Золотой телёнок"? Всё точно так же). Нам, пацанам, нравилась такая игра, а оказалось, что игра кровавая и уже на пороге.
В нашем доме был громадный сводчатой формы подвал, где мы потом во время тревог отсиживались. Город не сильно бомбили. Мы бегали смотреть разбомбленные дома. Всё это ещё казалось игрой - вот завтра поднапружимся, да как дадим немцам по мордасам.
Твой дедушка, Володя, не был призван в Армию, но как истинный большевик сразу же записался в истребительный батальон, были такие при НКВД. Меня переполняла гордость за отца - конь (не лошадь, нет, а настоящий конь), перепоясан лентами с патронами, как матросики времён гражданской войны. На поясе гранаты. Картина впечатляющая. Умереть отец был готов. Сомневаюсь, был ли он готов сражаться. Болен (туберкулёз), плохое зрение, но дух! После войны твоя мама и бабушка были в Кременчуге. Насколько верно я не знаю, но они говорили, что им известно из рассказов очевидцев, что твоего деда с двумя товарищами расстреляли у нашего дома. Предали его, если это так, конечно наши бывшие соседи. Не сомневаюсь, что и в расстреле они могли участвовать. Обид у них накопилось немало. Взять хотя бы то, что отец из конюшни, которая была у нас во дворе, взял лошадь с телегой, уложил на неё наш скарб и вещи некоторых соседей, и велел ехать нам из города. Это было действительно 7 августа 1941 года. Но ведь это была чья-то лошадь, и её хозяин от немцев не уходил.
Ушли мы из города совсем недалеко. На горе Песчанной была городская электростанция. Когда мы к ней приблизились, начался миномётный обстрел. Мы брели неизвестно куда, а вокруг вздымалась земля, были убитые и раненые. В общем действительно лошадь с телегой у нас отобрали какие-то бойцы, и мы потрусили обратно домой. Может действительно Яша опередил нас по дороге домой, но и мы там не задерживались. Кто принял решение возвращаться, не знаю, но не придумали ничего умнее, чем вернуться. Так мы пробыли дома и 8 августа. Нам наверное повезло, что мост через Днепр был разрушен немецкой бомбой, а форсировать реку немцы не торопились. Будь всё иначе, разделили бы мы судьбу твоей прабабушки, как это случилось с нашими соплеменниками, и на этом эта ветвь династии исчезла бы без продолжения.
9 августа к дому подъехала машина, скорей всего полуторка, в которой уже сидели люди. Нас втиснули в кузов и поехали на вокзал. Провожал ли нас отец, начисто исчезло из памяти. Всё было в такой спешке, панике, суматохе... На нас были зимние пальто, это помню точно. Небольшая торба с вещами и всё...уехали в неизвестность.
Помню, как накануне нашего бегства народонаселение грабило магазины. Как даже наши соседи притащили здоровенный узел, который упал с проезжающей телеги, и как делили оказавшиеся там шкурки.
На привокзальной площади тьма народу, штурмом берут теплушки. Крик, гвалт, плач.
Отчётливо помню, какая паника поднялась, когда низко над головами пролетел немецкий самолёт. Настолько низко, что отчётливо были видны головы двух пилотов.
Может пожалели, а может и боезапас у них кончился, но к счастью не стреляли по толпе. Мы втиснулись в одну из теплушек, забились в какой-то угол. Рядом с нами оказались Грудские и ещё кто-то из знакомых. Уезжали просто на Восток. Оказались в Сумах. Это тоже Украина, но подальше. Дня три прожили в каком-то домишке, спали на земляном полу на каких-то тряпках.
Вот здесь, это я точно помню, твоя мама, Володя, и познакомилась с военным, молодым, но в больших чинах. Что это было, я не знаю, но кусочки хлеба, как ты об этом написал в своём изложении, он нам не приносил. Кстати, после окончания седьмого класса, как ты уже знаешь, Володя, для меня выбрали ремесленное училище, а где должна была продолжать учёбу твоя мама, я не знаю. К ней относились несколько иначе, чем ко мне. Если маму могли взять в кинотеатр, а может и в театр, то меня запирали дома. Ну, это и понятно - девочка, красивая, умница, могла выступить и на каком-нибудь собрании с речью, написанной папой. И я, охламон, ни в какое сравнение. Должен заметить, что отец меня ни разу не шлёпнул хотя бы и за дело. А мама могла и отвалтузить. Помню, что экзекуция могла продолжиться и с помощью верёвки.
После Сум поехали, как оказалось, в город Сердобск Пензенской обл. Кто организовал поездку не знаю. Эвакодокументов у нас никаких не оказалось, т.к. наш отъезд из Кременчуга был бегством, а не организованной эвакуацией.
Сколько дней ехали - не помню, но очень не долго, т.к. помню, что в деревне Репьёвка, куда нас определили, по радио услышали, что в августе наш город был сдан немцам. Представляешь, какое волнение нас охватило при мысли о судьбе отца.
При движении нашего теплушечного эшелона случилось происшествие, которое помнится и до сих пор. Где остановится эшелон, и когда он двинется дальше не знал абсолютно никто. В одну из таких остановок на каком-то полустанке мама и ещё несколько женщин из нашего вагона пошли искать деревню, чтобы раздобыть что-нибудь из еды. Их долго не было, и вдруг эшелон дёрнулся и заскрипел. Мамы нет, нас трое до смерти перепуганных по сути детей. Я выпрыгнул из вагона на ходу и пошёл искать маму. Через некоторое время мы встретились, и пошли наугад по рельсам в сторону, куда ушёл наш эшелон. К счастью,через 18 км. мы догнали эшелон, который отстаивался на запасных путях. Представляешь, Володя, нашу радость! А ведь всё могло случиться иначе! Судьба!
В общем, если короче, то оказались мы в деревне Репьёвка. На постое у какой-то старой бабки. Через какое-то время решили двигаться дальше вместе с Левиными, нашими бывшими соседями по дому в Кременчуге. Куда и зачем не знаю, но намаялись досыта. В Сердобске несколько дней скитались на вокзале. Ни о каком поезде невозможно было и помыслить. Без еды, без денег, голодные, и, самое страшное - обовшивевшие. При воспоминании об этом и сейчас содрогаюсь. Спали на полу под столами, лавками. Только что на голову тебе не наступал обезумевший народ. Вернулись обратно. Мы хоть и из небольшого города и семьи совсем уж небогатой, но быт глухой и забытой Богом деревеньки без света нас убивал. Достаточно вспомнить про посиделки, которые устраивались по очереди в избах сельчан. Коптилка, махра, взвизги пар, густой мат и мы на печи с выпученными глазами. То, что я об этом очень хорошо помню, подтверждает, Володя, то, что я помню песнопения нашей хозяйки. Например: "...Я стремлюсь к тому чертогу, где жених сладчайший мой..." Можешь проверить правильность текста в канонах твоей религии.
Через некоторое время мы перебрались в село Мещерское. Жили в избе бородатого и здорового мужика-молчуна. Жили в маленькой комнатушке и выглядывали оттуда, как мышата. Любимой присказкой у сельских жителей было "А жид его знает!", хотя мы для них были наверное первым жидовским явлением.
Ну потом осмотрелись, приноровились, и если оказывалось что поесть, то было уже терпимо. Вобщем перезимовали, а по весне стали работать в колхозе. Я работал и плугочистом. Это, Володя, целая поэма сельскому труду. Не знаю, как у настоящих плугочистов, но между лемехами моего плуга земля накапливалась чаще, чем плуг ковырял землю. И железным ломиком надо было очищать плуг от земли. А всё это переплетено корнями бывших злаков. Вобщем - поэзия. Стал потом и заправским пастухом. Коровы, как выяснилось - моя стихия. Твоя мама тоже имела отношение к коровьему стаду, но только с той стороны, что она работала на сепараторе, где сбивали масло. Это уже работа поинтересней. До сих пор ощущаю вкус чего-то молочного, чем твоя мама меня случайно угостила, когда я проходил мимо и пощёлкивал бичом.
Жили голодно. Если удавалось украсть в колхозе пару горстей овса, то дома был праздник. Мама каким-то образом варила овсяное варево, которое называлось киселём. Уж мы гулевались в своём уголке! Вот здесь в самый раз рассказать о тёте Поле. Это папина сестра родная. Мы жили в одном дворе в Кременчуге. Был у неё муж, дядя Гриша, и дочка, моя ровесница. Все мытарства в колхозе мы переживали вместе. У дяди Гриши был больной желудок, а еда известно какая. Он не выдержал болей (может у него была болезнь пострашней, чем язва желудка, о которой нам говорили). Дело было зимой, он пошёл на станцию и лёг на рельсы. Представляешь, Володя. Тётя Поля и твоя бабушка с него мёртвого, сняли сапоги, чтобы было хоть что-то. После этого тётя тронулась, стала заговариваться, и каким-то образом очутилась в колодце. Случайно кто-то услышал стоны. Её вытащили. Она случайно оказалась на выступе в колодце, с помощью которого колодец чистят...
Меня снарядили отвезти тётю в деревню, где была больничка. Зима, глубокий снег.
Не знаю, был ли мороз, потому что я перемещался рядом с санями и "парил". По дороге, а скорей, что без всякой дороги, т.к. её примело в темноте, оборвалась какая-то упряжь, и моя бедная лошадь волокла сани за одну оглоблю. Как уж она приволокла сани в деревушку, не представляю. Я не потерялся, остался жив, а тётя вскоре умерла.
Дочку её определили в детдом, и больше ничего мы о ней не знаем. В чём же я был одет? Какой на мне зипунишко был не помню, а вот на ногах всепогодные выручали, исконно-посконные лапти. Это и летняя и зимняя обувь, имевшая хождение по всей лапотной Руси. С благодарностью вспоминаю это гениальное изобретение: тепло, сухо, легко. Всё на память приходят эти печальные воспоминания.
Расскажу-ка я тебе, как же мы мылись, хоть иногда. Бань, как таковых в деревне не было. В каждой избе была большая русская печь, вокруг которой и "кипела" жизнь.
В ней что-то булькало в чугунках, на печи и спали. Тепло, уютно, тараканы шуршат. В печи и мылись. Протопили, постелили соломки на под печи, и айда - залезай.
Командуешь:"Закрыть заслонку!", и оказываешься в духоте, тесноте, с нависшим над головой прокопчённым сводом печи. Рядом - тазик с водой, и тогдашним шампунем - щелоком (это древесная зола, вымоченная в воде). Похлещешь себя веником и вылезаешь оттуда весь в саже и с выпученными глазами. Обмылся водичкой из тазика - и до следующего блаженства. Думаю, что выражение "Как у негра в заднице" пошло именно от таких "вакуированных" как мы после омовений в таких банях.Меня всё не оставляла мысль - мечта попасть на фронт. Думалось, что без меня никак не справятся наши доблестные войска, да и пример отца стоял перед глазами. Однажды, было уже тепло, я увязался за мамой в её походе на станцию: что-то там у проезжающих солдат выменивалось. Упросил солдат взять меня с собой. Уже попрощался с мамой. Спустя какое-то время не мог объяснить себе, как же легко мама меня отпустила. Видно уж такая тяжёлая жизнь была, что можно было легко махнуть рукой на такую жизнь. Всё-таки на моё счастье нашёлся кто-то поумней и буквально вытолкнул меня из теплушки. Опять судьба. А солдаты, помню, ехали шумно, весело, как на прогулку, а ехали ведь на смерть. Это была весна 42 года. Так и жили мы до лета 42 года. Насколько помню, были разговоры, что война погромыхивает где-то рядом и с "насиженного места" надо срываться. К этому времени мы уже многое знали об ужасах войны и о решимости немцев покончить с "еврейским вопросом". Наверное кто-то организовал поездку нас, бедолаг, в Челябинск. Опять таки летом мы оказались на Урале. Поместили нас в барак со сплошными нарами. Утвердились мы на маленьком пятачке и жизнь потекла уже совсем по-другому. Стали мы жить-поживать и никакого добра не наживать. С августа 1942 года мы все уже были оформлены на завод. Завод номерной (№ 254). Делали боеприпасы. Мама, твоя бабушка - работницей в цех по изготовлению гранат... тротил. Это производство очень вредное. Мы все были жёлтого цвета, по "цветовой гамме" тротила. Я был принят учеником шлифовщика в инструментальный цех, и очень скоро закончил учёбу и работал на сухой шлифовке, а это абразивная пыль, которой приходилось дышать по 12 часов в смену. Мама твоя, Володя, работала доводчицей. Это работа на небольшом доводочном станке с ремённой передачей, где с помощью медных или чугунных оправок и абразивных материалов доводились до нужного размера и чистоты отверстия разных деталей. Это уж потом она работала учётчицей-нарядчицей. Работали мы, как ты понимаешь, по 12 часов. С мамой виделись редко, только в пересменку, т.к. работали часто в разные смены. Но это был праздник, особенно когда поспевала крапива, из которой мама готовила шикарнейший суп. Получали мы рабочие карточки, и хоть с голоду не умерли, но голодны были всегда. Сказать, что Яша кормил нас, когда конюховал - это слишком смело. По весне Яша ходил по полям, выковыривал из земли прошлогоднее подобие того, что оставалось от картошки, и мама из этого жарила нам на тавоте (это густая смазка для трущихся частей) оладьи. К холодам из барака мы переселились в комнату, где нас проживало две семьи. Мама, нас трое и женщина, у которой было двое детей. Через некоторое время с фронта вернулся её муж, и они от нас съехали. Но тут вместо того, чтобы "комфортно вздохнуть", мама произвела великий обмен (с доплатой, конечно, доплатой) и в этой же квартире мы очутились в малюсенькой комнате. Здесь же твоя мама, Володя, первый раз вышла замуж. На такой площадке (язык не поворачивается сказать "площади") нас стало ещё больше. Всё это время меня не оставляла мечта попасть в Армию. После ночной смены частенько бегал в военкомат с просьбой зачислить меня в ряды бойцов, готовых на всё ради... Однажды меня обнадёжили, и я целую неделю не ходил на работу - сказали "Жди повестку". Но в конце концов оказалось, что с брони меня не сняли и в армию я не попал. А это война, Володя. За прогул давали большие срока. Кто-то умный меня надоумил, и военкомат на всё время прогулов выписал мне повестки "прибыл - убыл", и это меня спасло от тюрьмы. Опять судьба! Видно судья попался мягкосердечный, понимающий. А судили тройки: судья, нач. отдела кадров, который аж подпрыгивал, чтобы свершилось справедливое возмездие такому дезертиру с "трудового фронта", и секретарша. Да ещё и в очереди надо было простоять, чтобы получить срок. Меня всегда возмущало, что все наши мужики-начальники после войны прямиком перешли в категорию героев. Никто из них, а это были люди самого призывного возраста, не рвался расставаться с хлебным и тёплым местечком. А все тяготы выпали на нас - пацанов и бедных женщин. Ни один из них никогда не рвался на фронт.
В Армию, а точнее на флот (во романтика!) я вместе с ещё несколькими дурачками комсомольцами-добровольцами попал уже после войны в 1946 году. Прослужил с февраля 1946 по октябрь 1951 г. Аж целых пять лет и 8 месяцев. Дослужился за это время только до звания старшего матроса. Был не очень дисциплинированным. Оттуда и привёз тётю Нину, свою будущую жену, а не из Казахстана, откуда она родом.
На заводе я проработал с августа 1942 по декабрь 1993 г. Стаж, а!!! Ну об этом не интересно.
После службы жили также трудно. За моё отсутствие мама перебралась в дом № 7 в такую же маленькую комнатку. Крашеные стены, по которым течёт вода, плита, на которой чего-то ухитрялись варить. "Удобства" всё те же - во дворе. Одно досчатое сооружение на несколько домов, ну и вода, конечно, в общей колонке. Здесь у нас родился Вадик. Спал в корыте, где совершали его омовение, и которое водружали на плиту на ночь. Но это тебе уже наверно известно из рассказов твоей мамы.
Потом жизнь постепенно стала налаживаться, но началась перестройка сознания и совсем иное осознание событий.
Вот, Володя, коротенько о жизни, которая была так далеко, но которая не забывается. Об этом и строки песни "Это было недавно - это было давно".
Ещё несколько слов о самом важном, что должно остаться в памяти. О твоей бабушке!
Ведь когда началась война, она была совсем молодой женщиной. 41 год. Симпатичная, миловидная. И все тяготы на такие хрупкие плечи. Я не помню маму плачущей. Что на душе - одному Богу известно, но неунывающая всегда. Трое детей, непосильно тяжёлая работа, кусочки хлеба, которые она отрывала от своей пайки для нас, детей. И всегда готовая прийти на помощь даже малознакомым людям. Это таким людям должны в каждом городе ставить памятники! От нас, когда мы стали уже взрослыми, она тоже особой радости не испытывала. У всех свои заботы, трудности, на ласковые слова не находилось времени произнести. Помни, Володя, и гордись своей бабушкой. А уж как она вас, своих внуков любила, ты наверное помнишь!
А дедушка!!! Я и сейчас горжусь, что у меня был такой отец. Погиб он, не сомневаясь, что только такой поступок должен совершить настоящий человек. Всё что мог, он сделал. Наряду со многими мог оказаться рядом с нами, своими родными, в эвакуации, но предпочёл в не очень уж здоровые руки взять винтовку.
Помни и о дедушке, Володя, и гордись им.