Que lejos estoy del cielo donde he nasido.
Я так далеко от неба, где был рождён (исп.)
1
Она многое обрела. Этот готический хор отныне звучал и в её голове: «Смотри в себя. Что ты теперь видишь?». И она действительно пыталась что-то увидеть, понять, но в какую бы точку ни устремляла свой взгляд, находила лишь ужас и обречённость. На ресницах покоилась чёрная пыль, под тяжестью которой хотелось лететь вниз, туда, откуда доносился звук органа, где пели сотни голосов, жалобно призывая Сестру Милосердия. Голоса эти желали чего-то всё громче, громче, громче, настойчивее. Слышно было, как некоторые из них выбивались из стройного хора и глухо падали замертво не в силах больше сопротивляться. Но кому, чему? Надрывно… задыхаясь… о чём-то моля.
- Я не понимаю вас! – ревела Чайка. – Не понимаю, чёрт возьми!
Казалось, она сейчас сорвётся к ним, чтобы помочь, до того непереносимо было слышать эту разъедающую слух предсмертную молитву. А они всё пели, ещё громче, ещё надрывнее, орган звучал так, будто второго раза уже не будет. Не отдавая себе отсчёта, она бежала, бежала, и, задыхаясь, что-то кричала в ответ, но голоса и не думали становиться тише. Они гнались за ней, словно свора охотничьих псов. Без жалости… без сожаления…
«Я медленно, но верно убиваю себя. Хотя всего этого кошмара могло бы и не быть, стоило только твёрдо сказать: «Нет!». Но я медлила. То ли от недостатка силы воли, то ли всё ещё надеясь привлечь к себе внимание, которым всегда, как мне казалось, была обделена. А теперь вот исправлять уже некогда, нечего… да и незачем… Теперь, возможно, меня пугает то, что называется стабильностью, уверенностью, счастьем… Это что-то настолько чуждое и далёкое, что под гнётом страха всё глубже спускаюсь в овраг, боюсь хоть на секунду открыть глаза. Боюсь, что солнечные лучи испепелят их, оставив после себя две пугающе-чёрные впадины…
А, может, и не так… Может, мне хочется света, возможно даже, я ползу по камням на изодранных в кровь коленях с вытянутыми вперёд руками… А вокруг лишь мрак и стоны, да ещё северный ветер заставляет кости, медленно крошащиеся от холода, вторить этим стонам. Это страшно… Это действительно страшно… Но почему же я бездействую? Ведь мне так не хочется мириться с этим кошмаром и дрожащим голосом шептать: «Да, войди. Я принимаю тебя».
- Ало! Привет, спишь уже?
- Чайка, ты что ли? Рехнулась, али как? Три часа ночи.
- Знаю, знаю, прости… Я тут кое-что важное надумала.
- Слушай, давай завтра…
- Да не терпит это до завтра! Я решила всё-таки уехать! Прямо сейчас, ты меня слышишь, ало!
- Да не ори ты так. Слышу я тебя…
- Прямо сейчас, ты едешь? Давай, собирайся, у меня уже всё готово!
- Погоди…куда ехать?
- Как куда? Мы же давно решили: подальше из этого чертово города…
- Так вот ты о чём… Послушай, Чайка, милая, остынь, ты сейчас слишком взвинчена, чтобы принимать серьёзные решения.
- Да в порядке я! Со мной-то всё нормально, а вот с тобой что? На попятную, да?
- Нет, а чего ты ожидала собственно? Звонишь среди ночи, начинаешь молоть всякую чушь. По-моему, ты выпила лишнего… А ну, дыхни… Да ладно тебе, не злись. Ты же знаешь, не могу я сейчас всё бросить. К тому же у меня завтра прослушивание. Хоть об этом, надеюсь, ты не забыла? А?
- Так что, ты не едешь?
- Нет, я не еду, и ты, кстати, тоже. Ляг, проспись, на утро полегчает.
- Какого чёрта я вообще тебе позвонила… Ты ведь ни разу в жизни не сделал ничего стоящего.
- Э – э… ты полегче на поворотах!
- Что, скажешь не так? Я тебя совсем не узнаю! Совсем…
- Нет, это тебя не узнать, спилась до чёртиков. Ну, куда, скажи, ты поедешь, у тебя ведь кроме как в этом городе и знакомых то нет.
- Не беспокойся, на свете много дорог, выберу какую-нибудь.
- В горы что ли?
- Да хоть и в горы!
- Кореньями питаться и с духами трахаться?
- Да пошёл ты!
- Прости, не… Ало. Ало!
Нет, она просто чокнутая!
- Может, не надо было ему звонить? Знала ведь подсознательно что ответит. Нет, мало было мне интуиции… И когда только научусь ей доверять?
- А, ладно… забудь, всё это уже в прошлом. Впереди другая жизнь, пусть даже туманная и неопределённая, но зато ведь другая!
Чайка цепко держалась за эту мысль, как за самое дорогое, что могло сейчас у неё быть. Она ей дышала… Ей просто необходимо было хотя бы во что-то верить. Все её юношеские идеалы, когда-то блиставшие на вершине Олимпа, погрязли в грязи разврата и токсичных смесей, чуть было и её не затащив туда же. Те, кто не уживался с ними, либо накладывали на себя руки, либо попадали в крейзятники. Но ни одна из этих перспектив её не прельщала. Она принципиально отказывалась верить формуле tertium non datur. Должно было быть что-то ещё. Должно было! Ей нужно было во что-то верить!
Взять она решила только самое необходимое: нечего обременять себя лишним грузом, когда не знаешь, ни куда ехать, ни где остановиться на ночь.
Горький плотный комок обид, казалось, обосновался в горле окончательно. Он то и был причиной вновь внезапно возникших слёз. Постепенно их становилось всё больше и больше, а когда меж ресниц места совсем не осталось, струйки перешагнули через край нижнего века и побежали вниз. Щёки… виражи… подбородок… Некоторые, не особо опытные капельки, с виражами не справлялись и, неловко скользя, срывались… И уже через секунду их можно было видеть безжизненно распластанных на полу.
«Прекрати реветь, сколько можно? – она старалась придать голосу хоть немного силы и строгости, но вместо этого до ушей доносились лишь какие-то жалкие всхлипывания, - что, жалости захотелось? Ни хрена! Не жди… Даже от меня её не будет! Всё? Собрала шмотки? Тогда в чём дело, чего ты медлишь? Давай быстрее и без соплей… Самопотакание… Слабовольность».
Слова, обращённые к самой себе, казалось, подействовали. Слёз больше не было. Сейчас она сидела на краю кровати и не отрывала взгляд от причудливого узора на ковре. Закрыв измученные бессонной ночью и слезами глаза, она откинулась назад, развела в стороны руки и заставила себя дышать медленно и ровно.
- Вот так… хорошо… теперь ты спокойна и в состоянии трезво взглянуть на вещи.
- На самом деле мне страшно…
- Ещё бы тебе не было страшно, ты ж ведь не безмозглая курица, чтобы с разбега прыгать в кипящий чан с подсоленной водицей. Конечно тебе будет страшно, и любой на твоём месте испытывал бы то же чувство. Но не всякий любой сможет себя перебороть. Помнишь золотую формулу? Страх не должен подавать совета!
- Наверно, я просто не способна на это… Куда мне?... И каждый раз одно и тоже: да, я всё брошу, уеду! Завтра же! Потом успокаиваешься и ловишь себя на мысли, что пару минут назад несла какую-то ахинею. Каждая мысль, вещь становятся на свои места, я иду в ванную, умываюсь, а через некоторое время всё повторяется заново…
- Так что тебе мешает сделать так, чтобы не повторялось? Где твоя решимость?
Ответа не было. Около пяти минут длилось молчание, и у Чайки появилось время, чтобы вслушаться в звуки ночного города. Шум изредка проезжающих машин, лай собак и доносящиеся откуда-то издалека песни действовали усыпляюще, и она поймала себя на мысли, что в любой момент может отключиться. А это было бы нежелательно… Она вновь перебрала в уме все «за» и «против», вырисовывалась даже какая-то картина, рождалось какое-то решение, но… чёрт возьми, почему столь расплывчатое и неопределённое?
- Нет, так и заснуть недолго, - она поднялась, вновь села на край кровати и тупо уставилась на туго набитый чемодан…
- Или сейчас, или никогда! - Это было выпалено с таким пафосом и сопровождалось столь артистичным жестом, что заставило её улыбнуться.
Она бросила небрежный взгляд на узорчатый ковёр, потом – на зеркало, потом – на часы… «Чёрт, уже четыре». Дверь комнаты и окно решила оставить открытыми. «Пусть проветрится». С улицы дунул прохладный ветер, предвещая сырое утро.
- Будем считать, wind of change… Ладно, всё, хватит нюни распускать. За дело.
С этими словами она взяла чемодан и тихо-тихо, чтоб никого не разбудить вышла в коридор. «Куртку надо бы накинуть, мало ли…». Уже окончательно собравшись, Чайка остановилась и неторопливо окинула взглядом всё, что была в состоянии окинуть. Вон там, прямо, коридор упирался в дверь кладовки, с которой жалобным молящим чего-то взглядом смотрели на неё три серых пушистых котёнка. Налево – комната родителей, чуть дальше – её, направо – кухня…
- Стоп! - Она суетливо начала шарить у себя по карманам. - Блин, чуть не забыла! – В руке появилась связка из трёх ключей. – Они мне больше не понадобятся. К тому же… мало ли, может, захочу передумать, а этого быть не должно… – И она тихонько положила их рядом с зеркалом.
- Теперь, кажись, всё…
Освещавшие улицу фонари, щедро выбрасывали в темноту пучки мягкого жёлтого света. Вокруг их огромных стеклянных глаз роем кружила мошкара, создавая причудливые фигуры. Чайка устало брела вдоль дороги по направлению к вокзалу. Изредка мимо проезжали машины, раздражённо напоминая о себе сигналами. Без устали шныряя взад и вперёд, эти железные монстры, казалось, вовсе не нуждались в отдыхе.
Слышно было, как постепенно просыпается город: шорканье, цоканье, какие-то обрывки фраз, взвизгивания легковушек, рёв грузовых, хлопанье дверей и дверок. И всё это – утро. Самое обычное городское утро.
Примерно через час стали появляться первые прохожие: худощавые мальчики-подростки, выгуливающие своих овчарок, старички и старушки с бидончиками для молока, молодые люди, встречающиеся почти на каждом углу и обязательно курящие сигарету, при этом, нервно, будто чего-то нетерпеливо ожидая, переворачивающие грязные камушки носками своих туфель. «С них бы картины писать», - почему-то подумалось Чайке… И почему ей вдруг так подумалось?...
Было где-то около шести, когда она, немного сонная и уставшая, вошла в здание, надпись над дверьми которого гласила: «кассы». Напротив чередой тянулись несколько маленьких окошек, у которых постоянно толпился народ, что-то спрашивая, доказывая… Мужчина, стоявший у самого крайнего окошка, и чуть ли не просовывающий в него голову, что-то нервно выкрикивал женщине за стеклом, никак не желавшей принимать обратно его билет. Ещё ближе, почти у самой двери, какой-то парень держал за руку длинноногую блондинку и уговаривал её оставить ему номер телефона. Посередине в несколько рядов были поставлены деревянные скамейки, по большей части занятые багажом, нежели людьми. Стоящие в очередях периодически поглядывали на них, видимо, желая проверить на месте ли их чемоданы и сумки.
Чайка прошла вовнутрь, примостилась у окна и молча принялась изучать висевшую на стене схему движения автобусов, чтобы определиться наконец, куда же всё-таки ехать…
- Не забудь позвонить, как приедешь, - неизвестно, для чего, мамаша постоянно поправляла сыну кепку, то и дело съезжавшую ему на глаза, - смотри, я буду волноваться.
- Не забуду, не забуду, - он торопливо отодвигал от себя её руку, будто боялся, что она случайно попадёт ему в глаз, - как приеду – позвоню… Я ведь уже говорил…
- Если захочешь кушать, в сумку я положила курицу, она в фольгу завёрнута, и компот в бутылке…
- Хорошо, хорошо…
- С попутчиками не разговаривай. Мало ли, какие люди попадутся…
- Понял, понял…
- Если вдруг тошнить начнёт или там в туалет захочешь – не стесняйся, попроси, что б остановили.
Тут объявили о начале посадки на какой-то пригородный автобус, и мамаша с сыном, взяв каждый по большой сумке, направилась к выходу. Пока они пробирались меж лавочек, она всё ещё что-то говорила шедшему впереди мальчику.
- Да, и не забудь позвонить…
А между тем нужно было что-то делать, не сидеть же вот так вечно, вслушиваясь в чьи-то разговоры и тупо глядя на карту…
- Никогда не любила принимать решения…
Внезапно её вдруг осенило:
- А почему бы тебе ни съездить на море?
- А ведь верно! – Мысль эта разом приободрила её. - Уже июнь прошёл, а я так и не…
- То-то и оно, - усмехнувшись, она три раза стукнула себя по лбу, - ох, и тупенькая же ты…
Чайка подошла вплотную к карте и указательным пальцем начала очерчивать береговую линию. «Что-нибудь такое, что б не очень далеко и в то же время… Хм-хм-хм… Нет, там пляж отстойный: дно каменистое, кругом всё загажено… Жуткие воспоминания… Та-а-ак… Ну, там тоже не ахти… Чуть выше нужно, где уже песок начинается…».
- Может, в Анапу?
- Да не, в Анапе я уже была…
- Ну, дык, хорошо, что была: будешь знать, что приедешь не на свалку.
- Да вообще-то можно…
- Так что? В Анапу?
- Ага.
Она купила билет. Отправления автобуса оставалось ждать не очень уж и долго. Это её радовало.
Сидя под открытым небом на лавочке, жуя варёные яйца и картошку (она и это предусмотрела), рассматривая людей, то и дело снующих мимо, встречая и провожая автобусы, Чайка не без удивления открыла для себя одну вещь: то, что она испытывала по отношению к городу уже нельзя было назвать ненавистью, скорее – безразличием, равнодушием… Теперь ей было всё равно… И это чувство (хоть она и понимала, что долго не сможет его удерживать) освобождало её от многих переживаний, разом отметало десяток уже не имеющих смысла вопросов, делало независимой от самой себя, от той её части, которая так несамостоятельна и слабовольна…
Автобус отправился немного с запозданием, что, казалось, было в порядке вещей и никого не удивило. Чайку это не смущало в особенности: ей просто не было до этого никакого дела. Она уже успела сдать свой большой чемодан в багажное отделение, запихав перед этим в карманы немного денег, если вдруг понадобятся в дороге, и удобно устроиться у окна. «Сейчас поедем, и можно будет поспать». Она немного откинула назад спинку сидения и, блаженно улыбаясь, закрыла глаза…
По пути они несколько раз останавливались на станциях и после десятиминутного отдыха снова отправлялись в дорогу. Каждый раз Чайка просыпалась и резким движением приподнимала шторку на окне пытаясь определить, где они сейчас находятся. Впрочем, она и сама видела бессмысленность этого беспокойства: выходить всё равно надо было на конечной, к тому же сосед с добродушной улыбкой заметил, что обязательно разбудит её как только они окажутся на месте.
2
На центральный вокзал Анапы она приехала хоть и немного, но всё же отдохнувшей. Вокруг всё кишело приезжающими, уезжающими, резиновыми пирожками «только что из духовочки» и таксистами, чуть ли не за руку хватающими тебя и сажающими в машину. Тут же и местные жители, предлагающие жильё, их очень легко можно было узнать по хорошему загару, но ещё легче – по табличке «сдаю комнату». «Все вокзалы на одно лицо», - она подождала, пока самые нетерпеливые разберут свой багаж и тогда можно будет без опасения подойти за своим. «Пляж наверняка оцивиленный и забитый людьми… Придется пешочком топать туда, где поспокойней…».
И она потопала. Вышла на дорогу, вившуюся вдоль берега и почти не имевшую обочины, подкатала джинсы и отправилась на поиски диких пляжей.
Ветер своей влажной ладошкой дал пощёчину: она это заслужила. Нет, это ж надо? совершать одну глупость за другой! Вот и сейчас: откуда столько энергии и решимости горы сворачивать?
Сухими пальцами Чайка теребила свои волосы, пытаясь выгнать оттуда мелкий мусор и пыль. Взгляд отрешенно скользил по облакам. «Чёрт возьми, как же быстро они умеют летать. Джонатан и здесь уже успел побывать». Кто-то нажал кнопку play, в голове зазвучала до боли знакомая мелодия. Чайка резко сомкнула веки, сморщила нос и, закусив нижнюю губу, громко завизжала. «До чего ж хорошо! Чёрт, я живу! Я всё ещё живу!»
Экстаз – наиопаснейшее состояние. Будь рядом мост, она бы бросилась вниз; море – кинулась навстречу волнам и плыла бы, пока не иссякли силы, а потом, улыбнувшись и подмигнув Солнцу, пошла бы ко дну. Она совсем не контролировала себя. Наиопаснейшее состояние – экстаз.
Отдохнув немного под деревьями, которые в изобилии росли у обочины дороги, она вновь вышла на раскалённый асфальт. Решено было повязать на голову белую бандану: солнце припекало всё сильнее, и жара становилась невыносимой.
Несколько раз останавливались легковушки с предложениями подвезти. «Неужто у меня такой жалкий вид?» - думала Чайка и вежливо отказывалась. После долгой поездки в автобусе хотелось пройтись, к тому же она и сама толком не знала, куда ей надо. Периодически приходилось сворачивать с дороги и направляться в сторону пляжа, так как из-за большого количества частных домиков и наполовину скрывавших их деревьев, моря совсем не было видно. «Нет, всё ещё шумно, дальше идти надо…» - говорила сама себе и возвращалась на дорогу. И вновь скрип тормозов. «Девушка, вам далеко? Подвезти?» - «Нет, спасибо, я пешком» - «Ну, как знаете».
Наконец она нашла более-менее спокойное место: людей не слишком много, палаток с пивом и мороженым вовсе нет, да и фотографы с обезьянами не действуют на нервы. Вдалеке, правда, виднелся общественный пляж, и море у его берега кишело разноцветными купальниками, надувными матрацами и кругами, но, если сесть спиной к этому безобразию и, позабыв всё на свете, погрузиться в созерцание морского пейзажа, то место действительно покажется волшебным.
А искупавшись, пожевав яиц и картошки, Чайка почти так и сделала: легла в тени деревьев, росших недалеко от берега вперемешку с кустарниками, и, подложив под голову куртку, уснула. Смешное конечно было зрелище, но спать пришлось в обнимку с чемоданом, что б стоящий рядом без присмотра он никого не искушал.
Ей даже сон приснился. Жаль в памяти он остался лишь незаметным серым пятном, одним из тех, что на первый взгляд не несут в себе ни смысла, ни идеи, но которые своими красками и звуками лишь создают настроение. Она помнила только дивный пурпурно-лиловый закат и то, как шла по воде. Куда шла, для чего, - нельзя было сказать. Больше ничего не отпечаталось: лишь закат и море. Было настолько хорошо, что хотелось закрыть глаза и заснуть. Странно, но ей действительно во сне хотелось спать. Зато когда Чайка проснулась, чувство это, казалось, покинуло её, как упорхнула сделавшая своё дело и довольная результатом фея Маб. Чемодан был на месте, что, признаться, немного её удивило. Но вместе с тем было ещё кое-что, что логически она никак не могла объяснить. Пока она спала кто-то заботливо укрыл её одеялом, мягким бледно-зелёным одеялом, точно таким же, какое лежало в её комнате на кровати, там, в квартире на пятом этаже, в оставшемся далеко позади городе. Нет, и тени сомнения не было! Это определённо было её одеяло! Его бы Чайка узнала из тысячи таких же. Казалось даже, оно ещё хранит её запах, запах города, благовоний…
- Чёрт возьми, так ведь не бывает! Перекупалась накануне что ли? – уже становилось и не смешно вовсе, а как-то страшно. Что если и впрямь немного тронулась?
Мысль эта не давала ей покоя. Она села и с каким-то волнением стала озираться по сторонам: никого вокруг не было, лишь несколько палаток метрах в десяти от неё да здание санатория ещё дальше. Она ещё раз с вниманием, достойным опытного эксперта, осмотрела каждую зацепку на ткани и, заметив маленькую прожжённую дырочку, даже побледнела и с минуту не спускала с неё глаз.
- Точно – оно!
И всё же в голове не укладывалось. Нет, наверняка, она ошибается. Ведь так не бывает! Видимо кто-то побоялся, что она простудится, лёжа на земле, и по доброте своей душевной (хотя и доброты та такой не бывает, но всё же ради собственного успокоения, можно предположить и такое) решил укрыть её.
- Да, именно так… и, скорее всего, это кто-то вон из тех палаток, - и, немного помолчав, добавила, - вернуть бы надо… Спасибо сказать, что ли… К тому же не таскаться ж с ним теперь, мне и чемодана хватает…
Размышляя подобным образом, она бежала от главного вопроса, вопроса, ответ на который был очевиден, и она в этом была абсолютно уверена, но уверенность эта пугала её так сильно, что Чайка предпочитала не думать об этом вообще.
Следуя сим разумным на её взгляд выводам, она направилась в сторону разбитого невдалеке палаточного городка, держа в одной руке чемодан, а в другой – аккуратно свёрнутое одеяло.
- Видимо, я упустила какую-то важную деталь, - размышляла она по дороге, - без которой невозможно всё это объяснить.
- Слушай, хватит забивать себе этим бредом голову. Сама ведь прекрасно знаешь, что никому в тех палатках эта твоя тряпочка не нужна.
- Ну, допустим, знаю.
- Так стоит ли туда идти?
В ответ Чайка лишь промолчала. Взгляд стал каким-то потерянным – и в этом чувствовался запах самообороны.
Время было обеденное и, подойдя ближе, она заметила несколько дымовых нитей от костров, меланхолично поднимавшихся вверх. Вскоре до неё стал доноситься запах шашлыков, свежеприготовленного супа с вермишелью, гречки…
У самой крайней палатки резвились маленькие дети, девочка и два мальчика. Молодая женщина, видимо их мать, стелила на траву цветастую клеёнку, прижимая её по углам камнями. Она сидела спиной и из-за гомона детей не заметила, как подошла Чайка.
- Кхе-кхе, - Чайка откашлялась, пытаясь тем самым привлечь к себе внимание, но в этот миг маленький мальчик, что бегал в одних трусиках и панамке, так громко засмеялся, что кашлянье Чайки с головой потонуло в его смехе. Тогда она обошла женщину, всё ещё возившуюся с клеёнкой, и стала прямо напротив неё. Та осторожно подняла голову и пристально глядя Чайке в глаза, застыла в немом вопросе.
- Я прошу прощения. Это случайно не ваше одеяло? – и она протянула бледно-зелёную тряпочку.
- Нет, не наше, - с расстановкой сказала женщина, не отводя недоверчивый взгляд. – Не наше, - снова повторила она, как бы желая побыстрее избавиться от непрошенной гости.
- Ладно, извините, – и Чайка поспешила откланяться.
У следующих палаток её приняли не с такой опаской, но отвечали всё то же: «нет, не наше», «одеяло? что за одеяло?», «в первый раз вижу» или «да нет, не было у нас никогда такого». Какие-то хачики её даже за стол приглашали, но, видя их похотливые взгляды, она тут же отказывалась и спешила удалиться, дабы не вводить в искушение.
- Зря ты всё это предприятие затеяла. Вместо того, что б шататься здесь лучше поискала бы место для ночёвки.
Прямо по курсу виднелась ещё одна палатка. Чайка сначала хотела было свернуть и прислушаться к своему внутреннему голосу, но, поразмыслив немного, решила всё же побывать и там для успокоения совести, а как только дело будет сделано и очередной отрицательный ответ получен, можно будет отправиться на поиски недорогой комнатки на ночь, а если повезёт, она наткнётся на какую-нибудь заброшенную хибару и переночует там.
Палатка была по типу армейской. Ткань потёртая, выцветшая, кое-где красовались разноцветные пятна краски. Как и у большинства «палаточников», рядом горел небольшой костёр, над которым мерно покачивался чёрный от копоти котелок. На коленях стоял какой-то длинноволосый парень и тоненькой веточкой не спеша помешивал содержимое котелка, то и дело вынимая и разглядывая её на солнце. Затем погружал «мешалку» в похлёбку, потом опять вынимал… У палатки на корточках возилась какая-то девушка с взъерошенными красными волосами. «Видимо, только проснулась, - мелькнуло у Чайки в голове. Но, заметив разбросанный рядом мусор, взглянув ещё раз на палатку и на парня у котелка, возразила сама себе. – Какой там проснулась?! Спроси, ложилась ли она, а ещё лучше, - как давно мыла голову». И почувствовав хоть что-то родное, она улыбнулась и шагнула вперёд.
- Здрасьте. Э-э-э-м-м-м… Не ваше случайно? – Поставив на землю чемодан, Чайка протянула одеяло взглянувшей на неё девушке. Услышав чужой голос, парень со слипшимися волосами на секунду оторвал своё внимание от пыхтевшего над огнём котелка и мельком взглянул на Чайку, но не удостоив её долгим изучающим взглядом, вновь погрузился в своё занятие. Девушка, лёгким движением взъерошив волосы, подползла поближе и вопросительно взглянула на одеяло.
- Не… - Но тут она наморщила лоб и прищурилась. – А ну-ка, ну-ка… - Встав с колен, она взяла в руки одеяло и принялась его рассматривать. – Странно, очень похоже на моё… Только оно дома осталось… Не, значит не наше. – И она собралась было его уже вернуть, как вдруг заметила с краю небольшую прожжённую дырочку. – А хотя… Вот это моих рук дело.
Чайка взглянула на дырочку, затем на удивлённое лицо девушки и, поняв, что запуталась окончательно, лишь тяжело выдохнула, сморщив при этом нос. А девушка тем временем бормотала что-то, но вдруг подняв голову заговорила громче, обращаясь уже непосредственно к Чайке.
- Как-то, помню, поспорили…
Но Чайка не дала ей закончить:
- … синтетика или нет?
Глаза девушки с огненными волосами стали медленно округляться, а когда достигли достаточных для крайнего удивления размеров, пришёл черёд преображения губ, которые внезапно набухли, словно от укуса осы. Девушка так и застыла с поднятыми высоко бровями и сморщенным лбом. Это называлось крайней степенью удивления. Но вот она оправилась и с неким подозрением спросила:
- А я разве с тобой спорила? Что-то тебя я там не помню.
- Да вообще-то это я спорила.
- Нет, тебя там явно не было… - забавное совпадение событий вызывало улыбку.
- Где там? Я одеяла из дома на ношу.
- Подожди, - лицо собеседницы вновь стало серьёзным, - так это твоё одеяло?
Чайка не знала, что и думать.
- Уже не уверена… Дома точно такое же осталось. И дырка там же…
- Ну, дык, и у меня тоже, - внезапно спохватилась девушка. – А ты вообще откуда?
- Из Краснодара. – Чайку даже удивило безразличие, сквозившее в голосе. Крас-но-дар… Действительно, что он сейчас значил для неё?
- Вау! Мы тоже. Случайно не Ставропольская 141?
- Да нет, - усмехнулась Чайка, - Шаумяна 150.
Тут девушка обратилась к сидящему у костра парню:
- Иисус, ты слышал?
- Чё, одеяло поделить не можете? – Он повернулся в их сторону. – Мож, похаваем для начала?
- Кстати, ты вовремя со своим…. или не со своим… в общем с этим одеялом подоспела… у нас брёвна жесткие. – И с этими словами девушка сложила вдоль покрывало и постелила его на корявое сухое бревно, валявшееся рядом с костром. – Садись. – И, не дожидаясь ответа, взяла Чайку за руку и потащила к костру.
Чайка решила не сопротивляться. Во-первых, что-то подсказывало ей, что бояться нечего, а, во-вторых, она была голодна и сейчас готова была отведать даже то, что до сих пор подозрительно булькало в котелке. По запаху это должна была быть гречневая каша. Но в том-то и дело, что похлёбка пахла гречкой лишь на пятьдесят процентов, а что предполагали оставшиеся пятьдесят она предпочитала не думать. Тем временем на траве появилось три металлических миски, которые постепенно наполнялись серой тягучей массой.
- Тебя как звать то? – неожиданно спросила девушка.
- Чайка.
- А это Иисус, - и она кивнула в сторону «повара». – Я Кипишь.
- А ты чё, только приехала? – Иисус глянул в сторону забытого Чайкой чемодана.
- Да нет, уже искупаться и подремать успела… Ага, спасибо, - Иисус протянул ей миску с похлёбкой, - просыпаюсь и никак въехать не могу… - и Чайка ладошкой постучала по бревну, на котором они сидели. Кипишь задумчиво уставилась на одеяло.
- Мистика.
- Я ж о том же…
Иисус, до сих пор не проявлявший к забавному случаю никакого интереса, теперь загадочно следил за одеялом, будто ждал, что вот-вот оно вскочит и рванёт наутёк.
- Прикинь, у нас одинаковые одеяла, – Кипишь посмотрела на Иисуса.
- Да, бывает…
- Не, дело в том, что оно никому из нас не принадлежит.
Тут Иисус задумался, Чайка взглянула на его серьёзное лицо и ей показалось, что вот сейчас он скажет что-то такое, что прольёт в конце концов свет на тайну бледно-зелёной тряпочки.
- Мож, это тогда моё?
А вот Кипишь, казалось, и не ждала от него никаких открытий.
- Иисус, я серьёзно. Я помню каждую торчащую на нём нитку.
Стоящие на траве миски постепенно остывали, и серая масса уже успела покрыться тоненькой плёночкой.
- Ладно, давайте есть, тут я не знаю, что получилось, - с этими словами Иисус заглянул к себе в миску и, будто впервые, принялся пристально разглядывать её содержимое. Кипишь последовала его примеру.
- М-да-а… аппетитно выглядит.
Тут Кипишь взглянула на Чайку, словно спрашивая: «Ну, и что ты обо всём этом думаешь?». В ответ Чайка лишь улыбнулась: «Да всё нормально!». Но всё же она чувствовала, что необходимо сказать хоть какой-нибудь комплимент в адрес стряпни Иисуса.
- А ничё так кашка… – при этих словах Кипишь чуть не поперхнулась, и Чайка поспешила заботливо постучать её по спине, мол, всё хорошо, успокойся, я пошутила.
- А вы давно здесь? – спросила она, когда похрипывания прекратились.
- Вчера приехали. Ещё пару деньков и домой, - ответила Кипишь.
При этих словах Иисус со скорбью в глазах взглянул на Чайку.
- Да, а так не хочется.
- А ты? – поинтересовалась Кипишь.
- А я не знаю, как долго пробуду. Может быть даже… очень долго.
- Чё, родственники здесь?
- Нет, вы вот первые, с кем я познакомилась.
- ???
- Из дома свалила…
- Что, навсегда? – Кипишь снова переменилась в лице, изобразив крайнюю степень удивления.
- Надеюсь, возвращаться не придётся, – в этот момент Чайке так хотелось верить, что говорит она искренне.
- Клёво! – Глаза Кипишь буквально горели. – У меня тоже такие мысли были. Только бросила я эту затею. Страшновато как-то.
- Да я сама долго не могла решиться… – задумчиво произнесла Чайка, и, немного помолчав, добавила – Пока что не пожалела.
- А как ты собираешься жить? У тебя работа есть?
- Не знаю пока. Но в скором времени надеюсь подыскать что-нибудь.
- Вот это ты рисковая!
Минуту молчали. Чайка всячески старалась отогнать мысли о доме. «Это осталось в прошлом. Не возвращайся к этому даже мысленно. Не возвращайся…». На помощь пришёл Иисус:
- Упс! Девчонки, я вспомнил! Мы же тут с Кипишь кое-что припасли, – он стал рыться в стоявшем рядом рюкзаке и через минуту вынул оттуда бутылку.
- Точно! – спохватилась Кипишь. – Как раз за знакомство.
Ещё через мгновение появились железные походные кружки, и накренённое стеклянное горлышко радостно забулькало.
- А ты вообще где думаешь остановиться? – неожиданно спросила Кипишь
- М-м-м…
- Если хочешь, оставайся с нами. Веселее будет.
- По-любому веселее… А по поводу «оставайся», ты это серьёзно? – Чайка сдерживала улыбку.
- Конечно. А ты случаем не панк?
- Не думаю.
- Ну, тогда не обращай внимание, если мы будем немного свинячить. – И будто в подтверждении этого, Кипишь, продолжая смотреть на Чайку, потянулась к правой штанине Иисуса и вытерла об неё заляпанные кашей руки.
Тот вопросительно взглянул на Кипишь, а она, будто случайно заметив его взгляд, широко улыбнулась.
- Всё нормально?
Иисус небрежно отряхнул джинсы и, кривя губы в усмешке, ответил:
- Угу. Всё просто замечательно.
Спустя несколько секунд все разразились хохотом. Иисус обеими руками лохматил красную голову Кипишь, а та в отместку пыталась щекотать его. Глядя на эту безбашенную парочку, Чайка просто загибалась от смеха. Она смотрела на них и думала: «Панки… забавные это люди. В городе была у меня парочка знакомых, которые тоже себя панками называли. Но они всё же другими были… более развязными что ли. Да ещё и глупыми в придачу, пустыми, как трухлявые пни. Глядя на их ужимки и слушая их ересь, они казались такими жалкими. А эти вот другие, и хотя внешне ничем не отличаются, внутри у них что-то есть, что-то притягивающее, успокаивающее, располагающее к себе. Не верится, конечно, но, может, мир решил заново переродиться?».
- Пить давайте! То и гляди закипит уже. – Чайка начинала чувствовать привычную обстановку. – Да, только хочу предупредить, что в нетрезвом состоянии я становлюсь неуправляемой, - на всякий случай она решила сказать им это заранее.
- Расслабься, подруга, - успокоила её Кипишь, - ты ещё нас не видела!
«Клёво! Новая жизнь начинается со старого любимого занятия… Впрочем, катись всё к чёрту. Жизнь она ведь одна, так зачем отказывать себе в удовольствии? Тем паче на небесах (или где там ещё) выпить уже никто не предложит».
- За знакомство! – И Чайка подняла свою кружку.
- Да, за знакомство, - подхватили Кипишь с Иисусом, и голоса их потонули в бряцанье жестянок.
- А, чёрт! – после выпитой дряни лицо Чайки исказилось до неузнаваемости. - Где вы такую ядрёную откапали?
- Можешь гордиться теперь, что спирт пила. – Кипишь тоже кривилась и тщетно искала, чем бы закусить. – Ну, почти спирт…
Чайка подтянула к себе свой чемодан и после непродолжительных поисков извлекла на свет кулёчек со вспревшей в нём картошкой.
- Вспотела немного, а так, думаю, жива. Уничтожим остатки?
Кипишь нетерпеливо замахала руками, мол, ты ещё спрашиваешь. Иисус тоже уже тянулся к никак не желавшему развязываться кулёчку. Тогда Чайка решила попасть вовнутрь самым верным и надёжным способом: просто разорвать оболочку, таящую за собой вожделённые варёные кусочки.
- Вау, свои люди, - заметил Иисус, давясь картошкой. – Я уж было намылился тебе помочь.
- Ага, забыл, кто ты есть на самом деле? – усмехнулась Кипишь.
- Чайка, ты просто панк! – выпалил Иисус, делая вид, что не заметил брошенной в его адрес реплики.
- Да иди ты! Какой из меня панк?
- А что такое панк? Такие же люди, только безбашенные, со всякими винтиками в голове. – Пояснил Иисус.
- И сколько же у вас винтиков?
- Немерено, правда, все в одну сторону повёрнутые.
- Главное, чтоб не вывернутые.
- Ну, бывают и такие.
- И что, это тогда уже не панки? – беседа эта затягивала Чайку всё больше.
- Да нет, Чайка, вот у нас в толпе половина задвинутых, другая половина сдвинутых, причём, все считают себя панками. Просто мы не смотрим ни на чью степень завёрнутости. Каждый существует сам по себе. – Кипишь, возившаяся всё это время со своими шнурками, решила тоже поучаствовать в просвещении Чайки.
- Не, Кипишь просто ничего не понимает… - вмешался Иисус.
Кипишь резко развернулась на девяносто градусов и, скорчив гримасу, с шумом показала Иисусу язык.
- Всё не так. – Он снова сделал вид, что не заметил дерзкой выходки своей подруги. – Наш коллектив – очень коллективный коллектив. Мы все безумно друг друга любим, самовыражаемся друг перед другом… Это прикольно, каждый по-своему индивидуален, каждый имеет свою ценность.
- А разве нельзя любить друг друга, самовыражаться не будучи панками? – Чайка решила поспорить, так как считала точку зрения Иисуса мягко говоря не верной. – Вот возьмём тех же хиппи…
- Да можно, конечно. Просто нам ближе этот путь. Он проще. – Иисус считал, что такой довод вполне убедителен.
- Но ведь то, что по сути своей просто, на самом деле скудное и пустое внутри. А если выбрать более сложный путь, то он обязательно окажется красочнее и ярче.
- Не согласен с тобой. Не даром говорят, всё гениальное – просто. Мы с Кипишь научились получать удовольствия и из этого простого, а удовольствий этих не так уж и мало.
- Ладно, будем считать въехала я в вашу философию. – Чайка поняла, что переубедить его не получится и дальнейшие споры абсолютно ни к чему не приведут.
Тут Кипишь принялась рассказывать какой-то забавный случай, произошедший с ней года два назад. Иисус, сразу же забыв о споре, с увлечением принялся слушать, в то время как у Чайки никак не шли из головы его слова. «Неужели они действительно столь не требовательны к жизни? Видеть красоту и в безобразном, конечно, не каждый умеет, и это по сути своей целое искусство, но разве стремление к чему-то большему не является высшей ступенью? Почему они так упорно отрицают эстетику? Принципиально? Потому что того требует их образ жизни, их философия?». Она засыпала себя подобного рода вопросами, хотя ответа не было ни на один.
Внезапно сидевшая слева Кипишь резко отшатнулась от Иисуса и, пытаясь удержать равновесие, схватила соседку за плечо, но от неожиданности Чайка сама не удержалась, и обе девчонки, тщетно пытаясь что-то сказать, упали на спину, потянув за собой одеяло.
- Ого, тебя шатает! – Чайка хотела было подняться, но тут же сообразила, что без посторонней помощи сделать это вряд ли получится.
Обе барахтались на земле, как перевёрнутые жуки на панцирях, путались в одеяле, смеялись и, подавая друг другу руки, снова плюхались на траву. Иисус, наблюдая за этой сценой, просто загибался от смеха, но всё же соизволил сползти с бревна и помочь им подняться. Не переставая смеяться, обе кое-как снова заползли на бревно. Боясь потерять равновесие, Чайка закинула руку на плечо Кипишь, в то время как та что-то с жаром принялась втулять Иисусу.
Когда всё, что можно было съесть, было съедено, а всё, что можно было выпить – выпито, но, несмотря на это, глаза бегали, ища чего-нибудь ещё, - Чайка вдруг кое-что вспомнила.
- Надо бы вина местного попробовать. Клёвое, говорят. Я когда блуждала будочку неподалёку видела, там, в стороне общественного пляжа. – И она обернулась, устремив взгляд в нужном направлении.
Кипишь и Иисусу эта идея пришлась по душе, и они принялись шарить вокруг в поисках тары под вино.
- Будь я панком, я бы эти жестянки взяла, - подсказала Чайка и взглядом указала на валявшиеся в ногах кружки.
- А всё же жаль, что ты им не являешься. Идеи у тебя чисто панковские, - заметил Иисус.
- Какого человека мы лишились!
- Вы лишились, кто-то другой приобрёл… - задумчиво произнесла Чайка. – Всё взаимосвязано в этом мире.
- По-любому. Особенно вино и те, кто его употребляют. А в данном случае это мы. Следовательно не стоит мешкать ни минуты. – Подытожила Кипишь. – Давай, Чайка, веди нас.
- Я, наверное, одеяло возьму. Пригодится…
Кипишь и Иисус, переглянувшись, лишь пожали плечами.
- Да бери… только охота тебе будет таскаться с ним?
Пока они болтали и распивали всякую дрянь, со спины незаметно подкрался вечер, а вместе с тем и ветерок, такой ласковый и нежный днём, стал теперь холоднее, нагоняя порой на кожу противные мурашки. Цепляясь друг за друга, словно ёжики, опасающиеся в тумане потеряться из виду, они направились к пляжу. Шатаясь, распевая Nirvan(у) под аккомпанемент железных кружек, они, казалось, вошли во вкус, и являли, надо вам сказать, жалкое зрелище. Вскоре землю под ногами сменила цветная плитка, возвещая о скором приближении одного из детских лагерей. Всё чаще встречались девушки в купальниках, дразня прохожих мужчин полуобнажённым телом, мускулистые парни, молодые семьи с детьми, дряхлые старушки, впрочем последних было очень мало, и картины таким образом они не портили.
Они протиснулись через распахнутую настежь калитку и очутились посреди небольшого дворика, искусно украшенного броскими клумбами. Тут же, по правую руку, примостился небольшой, видимо, совсем недавно покрашенный ларёк. Под его козырьком пряталась яркая лампочка, не скупившаяся на свет, привлекая к себе мотыльков-прохожих. Весь обзор аккуратно скрывали белые жалюзи, и лишь прейскурант, налепленный скотчем на стекло, одиноко красовался, дразнил и посмеивался.
- И как это понимать? Закрыто что ли? – удивлённо спросила Кипишь Иисуса, вопросительно поднимая свои тонкие брови.
- Мож в сортир ушёл? – догадка Иисуса показалась всем вполне возможной, и, усевшись на лавочку перед калиткой, они терпеливо принялись ждать возвращения хозяина.
Так они просидели минут десять, но никто так и не удостоил их своим вниманием, вокруг было тихо и спокойно. Проскакивали мимо лягушки, пролетали москиты, стрекотали сверчки… Чайка начинала уже терять терпение:
- У него что, запор? Или в собственном дерьме захлебнулся?
- Да пусть покакает нормально. Нам спешить некуда, подождём. Свет то всё равно придёт выключать… - попыталась объяснить Кипишь.
- Да, вот тут то мы его и поймаем! – с немного устрашающим энтузиазмом подхватил Иисус.
Посидели ещё немного, поприкалывались над прохожими, потарабанили в закрытые окна ларька. Никого.
- А мож рано ещё? – бросила очередную догадку Кипишь.
- Могли бы потрудиться расписание составить, - отозвалась Чайка.
- Как мне кажется, - послышался голос Иисуса, - мы сейчас лишь время зря теряем, давайте пока по пляжу походим, а через часик снова заявимся.
- Дельное предложение. Торчать здесь и впрямь не имеет смысла, - согласилась Кипишь. – Пошли, песок потопчем.
- А мне так вина хотелось, - прохныкала Чайка.
- Успеем ещё, - приободрил её Иисус. – Никуда оно от нас не денется, а денется – так догоним.
И они направились в сторону пляжа.
Теперь было самое время снять шлёпки, и Чайка не преминула этим воспользоваться. Успевший нагреться за день песок нежно щекотал пятки. Некоторые мелкие крупицы нагло прилипали к коже и, устроившись поудобнее, млели в предчувствии захватывающего дух путешествия.
Свежий морской ветер уже успел выдуть из головы всю дурь. Смеяться не хотелось, даже пошлые шуточки Иисуса, отпускаемые в адрес прохожих, не действовали.
- Эй, Чайка, ты ещё здесь? Не отставай.
- Да-да, я тут.
Мозги медленно начинала завербовывать уже знакомая паутина. Тонкие бестелесные нити. Это вовсе не больно, даже приятно в какой-то мере. Вот и первая тайна открывает пред тобой свои воз-душные покровы. И тебе становится ясно, что все предметы вокруг имеют точно такую же субстанцию, как и ты. Можно и наоборот – ты аморфен на столько, на сколько аморфны они. Или так: ты и они являетесь частью чего-то аморфного… А вот и ещё кое-что проясняется… Оказывается, у тебя нет, а если проанализировать, то никогда и не было телесной оболочки. Это всего лишь иллюзия, нелепая ошибка в черепной коробке. Зато теперь всё обнаружено и устранено и ты можешь видеть мир таким, какой он есть на самом деле. И сам ты теперь стал тем, кем ты должен быть, тем, кем бы ты и родился, если бы не сбой, не ошибка в черепной коробке. Несмотря на то, что дорога, по которой ты идёшь покрыта серым туманом, ты чувствуешь тепло. Быть может, тебе даже холодно, быть может, губы, которые посинели ещё полчаса назад, уже корчатся и дрожат, но ты всё же заставляешь себя почувствовать эту чёртову теплоту. «Сейчас бы подумать о чём-то таком глобальном. Глядишь, и надумаю чего-то. Забавно видеть себя первооткрывателем». Но ни о чём существенно важном, не то что глобальном, думать она не могла. Мысли, превышавшие по важности некую норму, мозг не воспринимал. Хлам. Голова была на столько лёгкой, что многоуважаемая шея, дабы убедиться, что её не кинули, периодически поглядывала наверх. Чайка будто находилась в какой-то вязкой жидкости, которая не позволяла ей ни остановиться, ни упасть на песок. Идти было легко. Она не прикладывала никаких усилий. Громкие разговоры постепенно стали превращаться в глухие тягучие фразы, застревали на несколько секунд в густом воздухе, а после таяли, становясь при этом бледно-зелёными.
Внезапно Чайка поймала себя на мысли, что пребывать в таком состоянии довольно-таки опасно. Мозг тут же взбунтовался: мысль не в его формате. Attention, attention! Но поздно уже: Чайка трёт холодными пальцами виски, жадно глотает ртом воздух…
- Эй, не отставай, а то мы тебя потеряем, - послышался знакомый голос.
Они шли не спеша. Впереди в обнимку Кипишь с Иисусом, сзади плелась Чайка с одеялом на плече.
- Знаете что, - отозвалась она спустя некоторое время, - я, наверное, прогуляюсь немного в одиночестве: не хочу мешать вам, да и самой о многом поразмыслить надо бы. Дорогу к палатке помню. Поброжу, потом приду. О’кей?
- А как же вино? Помнится, ты больше всех порывалась.
- Да ну его! Будет ещё время.
- Как знаешь.
- А с тобой всё нормально? - подозрительно спросил Иисус. – Мы можем не бояться за тебя?
- Да нет, чего там… Просто одной хочется побыть, - и она накинула на себя одеяло, словно лёгкую ветровку, выходя из дома.
- Тогда ладно… Смотри только одеяло не потеряй.
- Всё будет пучком, - ответила Чайка и в подтверждение своих слов укуталась поплотнее. – Всё будет пучком. – Сказала она ещё раз уже удаляющимся тёмным силуэтам Кипишь и Иисуса.
Море всегда внушало ей неимоверный страх. Эта сила… эта мощь… Разве можно было не преклоняться перед бурными волнами, перед ураганным ветром, дикими криками чаек… По своей натуре жалкий и никчёмный человек отступал на второй план, здесь он не имел власти. Это было царство природы… Первозданность и непосредственность…
Она шла босиком по пустынному пляжу и, вслушиваясь в беспокойные крики птиц, пыталась понять, отчего же её так пугает море…
Уставшее солнце скрылось за горами. Казалось, что ветер всё-таки добился своего и сдул его за горизонт, настолько свирепым и яростным он был.
Устав бродить без цели, она уселась на песок, поближе к воде, и принялась рассматривать тёмно-синие лохмотья облаков. Заметно похолодало, Чайка поёжилась и получше укуталась в одеяло.
«Сколько себя помню, среди всех смертей больше всего меня пугала смерть в воде. В детстве пару раз чуть было не утонула… хотя… тогда мне, возможно, просто хотелось думать именно так… А-а чёрт… не заболеть бы, - она подтянула к себе колени, обхватила их руками и устало уронила на них голову. – А всё же страшно… и, вместе с тем, - кайфово».
Ветер безжалостно хлестал со всех сторон, путал волосы, будто спрашивал: «Ну? Чего явилась?». Среди этой водяной пустыни ему поистине было, где разгуляться, здесь он чувствовал себя абсолютным властелином. Где-то над головой с криком пронеслась чайка… ещё одна… «Тёзка» - мелькнуло в голове, а в ответ послышалось: «Чёрта с два». Хотя, скорее всего, слух на этот раз сыграл просто глупую шутку.
Она не следила за временем, но, по всей видимости, прошло не меньше часа. Чёрной тенью с гор спустилась ночь и прочно обосновалась на берегу. Чайка открыла глаза и минут пять просто смотрела в темноту. Впрочем, её прямой и нахальный взгляд вряд ли кого-то смутил.
Устав беситься, ветер немного угомонился, хотя теплее от этого не стало. Впрочем, Чайка не обратила на это ни малейшего внимания. Для неё сейчас наступила та стадия, когда, замёрзнув окончательно, начинаешь чувствовать, как по телу медленно разливается тепло.
Заметив это под конец, она запрокинула голову и втянула холодный воздух с солёным привкусом. «Пора бы уходить уже». Медленно поднявшись, ещё раз попыталась всмотреться в темноту, но, поняв, что безрезультатно, повернулась и, не торопясь, побрела в сторону палатки.
А ночью пошёл дождь: сильный холодный ливень. Натягивая на голову одеяло, ёжась и ворочаясь, она то всхлипывала во сне, то тихо стонала. Несколько раз просыпалась оттого, что ноги оказывались в лужице воды.
Когда же начало светать и о прошедшем дожде напоминали лишь мокрая трава да изредка постукивающие зубы, Чайка вылезла из палатки с единственным желанием: поскорее увидеть над головой палящее солнце. Долго ждать не пришлось, казалось, после столь долгого отсутствия оно и само желало заявить о себе. Постояв немного, позевав и пощурившись, Чайка принялась изучать местность. Отметила, что здесь довольно-таки пустынно и тихо, а растительность вокруг схожа чем-то с кустиками чапараля, описание которых так врезалось ей в память.
Заглянув в палатку и увидев сладко спящих в обнимку Кипишь и Иисуса, она решила их не будить и уйти не попрощавшись. «Пусть думают, что им приснился всего лишь страшный сон».
Она вытащила из палатки свой «узел с пожитками» и, так и не решив куда идти, просто направилась в сторону берега. Чемодан казался немного тяжелее, чем вчера, и она подумала, что после ночного ливня не плохо было бы просушить его содержимое.
Справа была холмистая местность, вся покрытая разного рода растительностью. Чайка решила вскарабкаться наверх и высушить одежду на «кустах чапараля». Склон был пологим, и забраться на вершину не составило особого труда. Ветер здесь дул немного сильнее, но всё же тише, чем вчера. Море тоже успокоилось и лишь изредка выплёвывало на берег белую пену. Вокруг всё уже давно проснулось и, вместе с тем, казалось, спало: настолько тихо и мирно протекала жизнь.
- Вот что значит гармония, - прошептала она, словно боясь, что её мысли станут кому-то известны.
Она повторила это пару раз и уселась на глинистую почву, позабыв совсем, с какой целью пришла сюда. Над головой что-то зашумело, она подняла глаза и увидела в небе белый дельтаплан, который за определённую плату предлагал туристам прочувствовать всю прелесть птичьего полёта. Он казался настолько свободным, что свободней него мог быть разве что Джонатан. Чайка следила за ним, пока глаза не начали слезиться. Солнце уже успело подняться выше. Лучи его первым делом принялись отогревать замёрзшие пальцы, а потом уже и всё тело.
Вспомнив о чемодане, Чайка поспешно начала возиться с замками, и через несколько минут все кусты в радиусе пяти метров были увешаны цветными тряпками так, что с берега казались новогодними ёлками.
- Фух! Управилась. Теперь остаётся ждать, когда высохнет… А пока можно и позагорать. Ведь в конце-то концов, для чего я сюда приехала? Не топиться же!
С этими словами она стянула с себя джинсы, майку, швырнула всё это под ближайший куст и, упав на спину, широко раскинула руки.
- О, Солнце и ветер! В ближайшие несколько минут я только ваша!
Нет, в ней определённо скрывался актёрский талант!
Между тем, на пляже становилось всё оживлённее. Помимо вечно голодных чаек, стали появляться с виду далеко не голодные тёти и дяди, тучные тельца которых либо уже успели подгореть на солнце, либо просто ждали своего часа. Вскоре, периодически выкрикивая какие-то фразы и размахивая руками, показались вожатые детских лагерей со своими подопечными. С их приходом на смену простому оживлению пришёл хаос. А в небе вместо одного, теперь летало уже два дельтаплана - два гордых недоступных альбатроса.
Место для купания она решила выбрать чуть подальше. Даже здесь, у моря, где, казалось бы, всё было пропитано и забито до отказа свободой, где стоило лишь бросить взгляд или протянуть руку, и поиск Истины становился пустой тратой времени, даже здесь она искала дикие пляжи, чтобы потом, лёжа на горячем песке или плескаясь в воде, убеждать себя в том, что она – дочь Природы…
С первого взгляда она, возможно, и казалась мизантропом с завышенной самооценкой, по крайней мере, какой-нибудь заурядный психолог после душевной беседы с ней, поставил бы именно такой диагноз. Но хочу вас уверить в том, что людей она ненавидела ровно на столько, на сколько и обожала их. А впрочем, знать только то, что она была человеком настроения, значило вовсе ничего о ней не знать…
Вода была настолько прозрачной, что довольно ясно можно было видеть песчаное дно. При этом волны так забавно искажали пальцы ног, что Чайка с любопытством следила за каждым своим шагом. А когда надоедало – закрывала глаза и падала в воду, будто подстреленная птица, затем выныривала и, словно раненая, била рукой по водной глади… На сотни метров вокруг не было ни души, здесь Чайке было позволено абсолютно всё…
«А всё-таки надо подумать о том, что делать дальше».
Она сидела на берегу и лениво водила пальцами по песку, оставляя следы изломанных линий.
«Идеальным вариантом, конечно, было бы здесь остаться: тут тихо, спокойно… Найти работу… С жильём вот только посложнее будет… Жильё, работа… Неужели я действительно настолько наивна?»
Она давно уже оставила в покое песок и теперь просто сидела, наблюдая за гордо расхаживающими по берегу чайками.
«Может, всё-таки я сделала что-то не так? Поспешила, погорячилась… Чёрт, знать бы всё заранее…».
Она откинулась назад и, заложив руки за голову, начала громко петь:
We dared to ask for more,
But that was long before,
The nights began to burn.
You would have thought we’d learned…
Глаза снова были полны слёз. Тоненькие струйки робко сбегали вниз, а оставленные ими следы быстро высыхали и неприятно стягивали кожу. Голос становился всё слабее, слова перемежались с отрывистыми всхлипываниями, тонули в них и, казалось, угасали, но нет – вот они, набравшись сил, выныривают и с высоко поднятой головой становятся на свои места. А ветер будто бы нарочно стал дуть сильнее, пытаясь тем самым скрыть от посторонних ушей судорожные крики и стоны.
Наконец она стала дышать ровнее, ветер тщательно просушил глаза от последних остатков влаги. Казалось, она отдала слезам все свои силы, казалось, это сама жизнь по капле стекала по щекам. Руки и ноги налились свинцом. Куда-либо идти сейчас казалось мыслью глупой до безрассудства. Она лежала неподвижно и пыталась заставить себя ни о чём не думать…
3
- Девушка, вы как? Всё нормально?
Над лежащей под палящим солнцем Чайкой склонилась высокая тонкая фигура с длинными светлыми волосами. Повторив свой вопрос и не дождавшись ответа, фигура поставила рядом свою плетёную корзину и села на корточки. Тыльной стороной ладони потрогала лоб. Какой горячий! Прощупала пульс – жива…
- Видимо, солнечный удар.
Фигура подошла к воде, смочила подол своего длинного цветастого платья и, вернувшись, протёрла Чайке лоб. Та сморщила нос и, тяжело дыша, замотала головой.
- Ну, слава богу…
Поддерживая под руку, фигура помогла ей сесть. Чайка попыталась открыть глаза, но, не выдержав яркого света, тут же сощурилась. Голова гудела, в висках стучало так, будто сам Шанго – повелитель священных барабанов – выбивал дробь. После нескольких обливаний прохладной водой Чайка окончательно пришла в себя. И видно было, что теперь она силится что-то сказать. Заметив это, незнакомка решила опередить её.
- И долго ты здесь пролежала? Можешь не отвечать, сама вижу. – И с улыбкой добавила. – Где родители то?
Постепенно глаза привыкли к солнечному свету; после водных процедур ссохшиеся было от жары мозги тоже пришли в порядок, и теперь ими можно было уже пользоваться, не боясь последствий.
- Не знаю я, где они. Далеко, видимо…
С лица незнакомки вмиг улетучилась улыбка. Наклонив немного голову и прищурив глаза, она выжидающе смотрела на сидящую на песке Чайку. А та, поняв, что фразой этой не отделаешься, и придётся давать более распространённые объяснения, решила быть честной.
- Ушла я от них…. Просто…
Но незнакомка перебила её:
- Ладно. По дороге расскажешь. Ты где остановилась? Пошли, доведу тебя, а то гляди, свалишься ещё где-нибудь.
- Да как сказать… Нигде я ещё не остановилась.
Только сейчас незнакомка обратила внимание на стоящий рядом чемодан, и вновь на лице её засияла улыбка.
- Тогда можешь остановиться у меня. Места много. – Она смотрела на Чайку, а та, почувствовав тепло заботы, не могла, да и не хотела скрывать свою благодарность. – Надеюсь, скребущиеся по ночам мыши тебя не смущают?
- Ни капельки.
- Кстати, я Лина. – И она подала Чайке руку, чтобы помочь ей подняться.
- Чайка… то есть Женя. В общем все называют меня Чайкой, поэтому настоящее имя как-то само собой на второй план ушло.
- Ну что ж… раз тебе так больше нравится, буду называть тебя Чайкой. Спорим, что имя это ты сама себе придумала?
Но Лина так и не получила ответа, а впрочем, ответа и не предполагалось. Чайка взяла в руку чемодан, перекинула через плечо куртку и хотела ещё обмотать вокруг шеи одеяло, если б Лина, опередив, сама не взяла его.
Шли не спеша. Чайка заметила, что они постепенно поднимаются всё выше. Оборачиваясь назад, она видела медленно уплывающее море. И вновь её одолели мысли о немереной силе воды.
- Так что там у тебя дома случилось? Может, поделишься?
- Дома то? – а вопрос этот и впрямь заставил задуматься. Ведь по сути дела на родителей грех было жаловаться. Не алкаши, не наркоманы… Между собой ладили хорошо, да и её не обижали. Со стороны в семье царила полная идиллия. Неужели ей чего-то не хватало? Оказывается, да. И то, чего ей не хватало, она ставила выше этой семейной идиллии.
- Да нет, дома всё нормально, - и снова о чём-то задумавшись, она взглянула на бледно-голубое небо, где от вчерашних дождевых туч не осталось и следа. – Я не могу объяснить… Внутри меня что-то живёт. Такое… такое… притворное, что ли. Оно иногда даёт советы, иногда спасает, а временами незаметно подкрадывается сзади с остро наточенным ножом, и моё счастье, если я вовремя это замечу. Так страшно бывает. Иногда мне кажется, что от этого не уйти. И тогда я начинаю обманывать себя, пологая, что выход всё же есть. Не знаю, что я ищу, возможно, тот самый выход, за дверьми которого – нечто тёплое, светлое, улыбающееся… Там не надо думать о том, что что-то крадётся сзади с большим острым ножом… - Тут голос Чайки оборвался. Она опять ощутила горький комок в горле.
Лина остановилась и попыталась заглянуть ей в глаза, но Чайка отвернулась и с какой-то скорбью взглянула на спокойную гладь моря.
- Я больна… Не спрашивай меня об этом, - голос немного дрожал, - это нельзя передать.
И погрузившись каждый в свои мысли, долгое время они шли молча.
Лина жила на втором этаже небольшого уютного коттеджа. Буквально десять лет назад он одиноко стоял здесь в пустынной но живописной местности. Теперь же на потребу туристам вокруг выстроились небольшие одноэтажные домики, пансионаты, детские оздоровительные лагеря… И, подумать только, всё это за какие-то десять лет! Цепкие лапы курортного бизнеса дотянулись и до этого райского уголка, заполонив пляж лежанками с навесами и ларьками с мороженым и прохладительными напитками. Но Лина давно уже свыклась с этим и не испытывала (как некоторые местные жители) чувства презрения к приезжающим отдохнуть у моря.
Дом этот перешёл к ней по наследству от матери, а к матери – от бабки. Лина очень хорошо её помнила. Особенно в памяти отпечатались мягкие голубые глаза и тёплые морщинистые руки. Будучи ребёнком, Лина больше всего на свете любила слушать, как баба Нюра рассказывает ей фантастические истории и черноморские предания.
Потом баба Нюра умерла. Девочка особо не убивалась и только иногда, глядя на море, вздыхала, вспоминая нежные голубые глаза и тёплые руки. Она верила в то, что смерти нет, в то, что каждый, кто умирает, на самом деле просто отправляется в долгое и увлекательное плавание. Но потом он обязательно возвращается, вот только вас не находит, потому что вы уже отчалили от берега и уверенно ведете свой корабль к неизведанным землям. А бывает и так, что ваши корабли случайно встречаются в море. И тогда – о, сколько радости, поцелуев и объятий!..
А через пятнадцать лет, сидя у постели умирающей матери и внимательно слушая её наставления, Лина еле сдерживала слёзы, понимая, что даже море не в силах будет вновь соединить их.
В то время она была уже замужем за Дмитрием. Детей у них не было. Муж часто разъезжал по командировкам: работа у него такая была. А Лина в его отсутствие подолгу мечтала о том, как родится в скором времени у неё девочка, как назовёт она её Розалией (ей так нравилось это имя). Но Розалия - голубоглазая малышка с золотыми кудряшками - так и не появилась на свет. Когда, получив категоричный отказ на предложение продать дом и вложить деньги в одно дело, обещающее быть прибыльным, Дмитрий сразу же подал на развод, Лина не стала его удерживать, утешая себя тем, что на самом деле никогда его не любила.
Теперь, когда она осталась одна, дом в два этажа казался ей неимоверно огромным. Поэтому летом, в разгар купального сезона, три жилые комнаты на первом этаже она сдавала отдыхающим. По сравнению со многими сварливыми старушками и старичками Лина была такой радушной хозяйкой, что вскоре у неё уже были «постоянные клиенты». Особенно хорошо она помнила одну супружескую пару с двумя маленькими детьми – Ксюшей и Соней. Девочки настолько привязались к ней, что когда пришло время уезжать, обе плакали и умоляли остаться еще на пару недель. А под Новый год Лина получила поздравительную открытку с подписью «Соня & Ксюша».
Сейчас ей было уже двадцать шесть. В таком возрасте многие девушки, так и не нашедшие мужа, считают себя ни на что не годными старухами, и либо впадают в депрессию, либо с головой уходят в работу, пытаясь, таким образом, скоротать «остатки дней». Лина мнение по поводу «старух» не разделяла, но работе действительно отдавалась полностью.
Постепенно Чайка успокоилась и сейчас чувствовала себя немного неловко из-за того, что устроила Лине такой «спектакль». «Теперь в лучшем случае она будет называть меня неблагодарной, а в худшем вообще не пустит на порог». Но когда среди деревьев показался небольшой беленький коттедж, буквально тонущий в цветах, Чайка вмиг забыла то, чем в последние несколько минут были заняты её мысли.
- Какой красивый! – она не могла скрыть своего восторга.
- Можно сказать, фамильный, - не без гордости заявила Лина. Склонив голову набок и, сощурившись, она стала смотреть на домик с такой нежностью и любовью, как только мать может смотреть на своё родное дитя.
Проходя мимо клумб, Чайка то и дело склонялась над пышными кустами с пёстрыми шапками и с шумом втягивала тонкий аромат. Благодаря огромному количеству цветов воздух здесь был до такой степени приторный, что с непривычки дурманил голову.
- Помню ещё баба Нюра, царство ей небесное, клумбы здесь разбивала. И сколько ни сажала цветов, всё ей мало казалось. Любила без памяти это занятие. – И улыбнувшись, Лина окинула взглядом разноцветные клумбы.
Они взошли на широкое крыльцо-веранду, одновременно служившее летней кухней. Справа Чайка заметила небольшой круглый столик, в центре которого на плетёной салфетке стояла пухленькая ваза. На тоненьких стебельках, окружённые зеленью листьев, из неё выглядывали белоснежные головки ромашек. Здесь было на столько уютно, что Чайкой овладело чувство умиротворённости и невероятного спокойствия. На миг она представила себя измождённым в скитаниях путником, наконец-то возвратившимся домой. И эти пёстрые клумбы, и эти ромашки в голубой, как само небо, вазе, - всё казалось таким родным, знакомым, когда-то потерянным и вот теперь вновь обретённым. И при этих мыслях счастье переполняло её.
- На первом этаже места все заняты, поселю тебя чуть выше. Рядом с библиотекой есть небольшая комнатка. Устраивает? – ставя корзину на стол, она обернулась и вопросительно посмотрела на Чайку.
- Да, конечно. Без вопросов. Ты ещё спрашиваешь!
Войдя в дом, Чайка сразу же очутилась в просторной светлой зале, несколько дверей в конце которой, по всей видимости, вели в другие комнаты. Слева до блеска отполированное пианино. Пара кресел, журнальный столик. Справа винтовая лестница, диван, большая пальма в плетёном горшке.
- А… сколько ты берёшь? – Чайка вдруг подумала, что проживание здесь влетит ей в копеечку. «И как это я сразу не спросила о цене?».
Лина прищурила один глаз, а другим взглянула на потолок, будто что-то подсчитывала.
- Хм… А как долго ты планируешь здесь остаться?
О возвращении домой Чайка предпочитала не думать, но в таком случае рано или поздно надо было подыскивать постоянное место жительства. А для начала надо бы стать на ноги.
- Да как сказать…
- Короче… Даю тебе испытательный срок три дня. При хорошем поведении можешь жить здесь пока не надоест. Если ты мне понравишься, возьму к себе горничной. Дел много, а одна я не справляюсь. Ведь тебе, я думаю, всё равно работу искать надо будет.
Чайка готова была расцеловать её. «Вот это да! Не уж то такое бывает?! Офигеть!».
Заметя восторг в глазах, Лина потрепала Чайку по голове и сказала, улыбаясь:
- Вижу, что ты согласна. Пошли, покажу твою комнату. Она хоть и не очень большая, но зато светлая. Думаю, тебе понравиться.
С первого же дня загадочная натура Чайки глубоко запала Лине в душу. Девушка эта, как магнит, притягивала к себе: Лине порой казалось, что есть в ней какая-то тайна, которую, как ни старайся, разгадать всё равно не удастся. Слишком живая мимика, временами искажающая лицо до неузнаваемости, смех не в тему, депресняки, когда Лина готова была рвать волосы на голове, лишь бы хоть чем-то помочь, - несмотря на это, ей нравилось абсолютно всё. Ей нравилось всё! «Материнский инстинкт» - говорила она сама себе. В конце концов Лина так привязалась к девушке, что даже мысль о неминуемой разлуке казалась чем-то кощунственным. Чайка тоже благодарила судьбу за то, что та привела её в этот дом. Случайное знакомство с Линой она воспринимала как дар свыше. После всего, что случилось, она уже не взялась бы, как раньше, с пеной у рта доказывать, что чудес не бывает. Теперь они были приняты в мир реальности. Лина была для неё одновременно и матерью, и отцом, и лучшей подругой; после нескольких бокалов вина она выслушивала её жалобы, тайные желания, в которых на трезвую голову Чайка сама себе боялась признаться, безумные подробности своих сексуальных фантазий, и всю эту ересь Лина терпеливо могла слушать часами.
- Мир не отдаётся нам прямо… Между нами и ним находится описание мира… Чёрт возьми, а ведь он прав! Кому понравиться, если начнут копаться в его душе, выведают все плюсы и минусы и, ведь вот сволочи, не преминут воспользоваться этим при первом же удобном случае. Нет, братцы – кролики, скажу я вам, нет таких дураков…
- Чайка, держи.
- А? А да, спасибо, Лин… Вот так вот, товарищи! Бросайте строить из себя всезнаек – недоросликов и утверждать, что растения молчат, лишь на том основании, что сами вы не слышали их речь. С таким же успехом можно было бы заявить, что у луны и обратной стороны то нет, или, что…
- Чайка, слушай, кончай уже свою тягомотину! Сил нет, честное слово. Железная ты что ли? Неужто совсем спать не хочешь?
- Эх, Линка, Линка… Ничего то для тебя сила слова не значит. Это ж духовная пища!
- Ужинать тебя никто и не заставляет… Между прочим, уже второй час. Ты как знаешь, а я иду спать, в конце концов, я тебе не нянька, чтобы уговаривать.
- Да – да, конечно, ты, Лин, как всегда права. Ты мне не нянька. Иди, ложись, дитя моё. Утро вечера мудренее.
- Убила бы, не поленилась бы ради такого дела.
- Да ладно тебе! Иди, ложись. Мне совсем немного осталось. Дочитаю – приду… Да, Лин, там пиво ещё осталось или это последняя была?
- Кажись, ещё одна… Не сиди до утра, хорошо?
- Бэз бо-за-ру…
Перед тем как лечь, Лина даже не удостоила зеркало своим отражением. После знакомства с Чайкой кое-что в ней изменилось. И что самое интересное: ни каким-нибудь насильственным путём, а по её же собственному желанию. То, чем дышала её новая знакомая, то, как она смотрела на мир, было настолько ново и необычно, что просто не могло быть не замечено и не оценено. И Лина оценила это. Иногда они подолгу беседовали о разных вещах. Лина – для того, что бы узнать что-то новое, Чайка – что бы окончательно утвердиться в своих догадках и услышать о них чьё-либо мнение. Подумать только, они даже стали подругами, несмотря на то, что были такими разными, истинно подмечено – «стихи и проза, лёд и пламень». Вот уже две недели прошло с тех пор, когда Чайка в первый раз вступила на этот песчаный пляж, две недели она жила у Лины. И та всё не переставала удивляться необычной натуре своей сожительницы.
Включать свет не было необходимости: Лина знала здесь каждый угол. «Ещё пара шагов и я окажусь в постели… подушка… о, какой кайф! Вообще… раздеться не помешало бы». Вместо этого, с великим трудом она вытащила из-под себя одеяло, закопалась в нём и «о, кайф, - одеяло» думала уже во сне.
Часов в шесть в окно вяло постучались первые лучи солнца. Стоящие на страже тёмные шторы оказались неподкупны, но пучки света всё же отыскивали щёлочки и лазейки, упорно желая проникнуть вовнутрь. Нет, ещё было слишком рано, чтобы Чайка согласилась идти на компромисс. Казалось, даже если б за окном сейчас происходил запуск ракеты, она всё так же продолжала бы посапывать в своём уютном кресле. Голова устало лежала на скрещенных руках. Завербованные силой притяжения волосы тщательно скрывали её лицо, являясь ещё одной преградой для ещё не до конца проснувшегося света. На полу, на расстоянии вытянутой руки, стояли пустые бутылки из-под пива. Образуя аккуратный чёткий круг, они служили опорой нешуточно толстой книге, которую накануне читала Чайка.
Когда солнце поднялось уже достаточно высоко и никакие шторы не могли спасти от подступавшей жары, Лина начала ворочаться и сладко потягиваться, бормоча что-то себе под нос. Вдохнула воздух, на сколько позволяли ей лёгкие, задержала на пару секунд, и резко выдохнула. Затем перевернулась набок, заключила в объятья подушку и с размаху плюхнулась в неё. Заметив этот жест, пролетавшая мимо муха почему-то резко переменила направление и приземлилась аккурат на торчащий из-под подушки локоть. Выждала некоторое время, чтобы убедиться в том, что осталась незамеченной, а затем медленно поползла наверх. Линка с детства боялась щекотки, а когда причиной её являлись мухи или другие летающе-ползающие, это вообще приводило её в бешенство: поймав обидчика с поличным, её извращенная фантазия судорожно начинала работать в области ритуального мучительства. Хотя чаще всего это была быстрая и лёгкая смерть – превращение кого бы то ни было в мокрое пятнышко. Но на этот раз мухе повезло (удар пришёлся мимо), и, видимо, радуясь тому, что осталась жива, она полетела в другую комнату.
Увидев сладко спящую в кресле Чайку, и тут не поленилась она спуститься и обследовать местность. Не открыв для себя практически ничего нового, за исключением того, что бывают люди с довольно-таки скрюченным телосложением, муха вдруг вспомнила о цели своего пребывания здесь. Нужно было чем-нибудь поживиться, и она отправилась дальше на поиски.
Часа через два в дверях спальни появилось нечто, отдалённо напоминающее Линку. А впрочем,… да, она и есть. Линка собственной персоной, только заспанная. Не переставая зевать и тереть глаза, она, пошатываясь, отправилась в ванную. Из-за двери донёсся плеск воды.
- Ставь чайник, соня, - бормотала она с набитым зубной пастой ртом, - хорош дрыхнуть. Обед уже!
Через несколько минут в дверях ванны появилось нечто… Ну да, Линка, только мокрая.
- Чайка, полотенце брала?
Ответа не последовало. Лина направилась к креслу, где в последний раз оставляла свою подругу. Чуть не споткнулась по дороге о забавное сооружение из бутылок.
- Шедевр архитектуры… по-любому… Кто-то, помню, обещал не засиживаться, - Чайку и впрямь никто не спёр: лежала там, где и оставили, - эй, вставай… Чай-ка…, - она качнула пару раз свисавшую с кресла руку. Та поддалась инерции.
Начиная от плеч, всё тело вдруг зашевелилось, пытаясь выпрямиться.
- М-м-м… добро…, - последовал долгий зевок, - …е утро… А, чёрт, моя шея… Как же беспонтово в кресле спать! - Она стала пальцами растирать шею, пытаясь, видимо, производить что-то типа массажа, при всём при этом, упорно не желая открывать глаза. Затем встала с какими-то вздохами и кряхтениями, зевая, завела руки за голову и вновь упала в кресло.
Из кухни, где уже что-то шипело, вместе с аппетитными запахами доносился голос Линки:
- Я на работу смотаюсь сегодня. Кое-какие бумаги забрать надо. У тебя планов никаких?... Чел один может позвонить. Ты просто не поверишь, насколько глубоко он у меня в печёнках обосновался. Назойливый, как августовская муха… Скажи, как обычно, какую-нибудь хрень… Представься интернатом для умалишенных или там… обществом любителей анального секса… А можешь и новенькое что-то придумать. Короче,… смотри сама. Я верю в твою неиссякаемую фантазию. Сделаешь, ладно?
К этому времени Чайка уже окончательно проснулась, и слышно было, как она по всей комнате гоняется за мухой-сволочью, так доставшей её за последние пять минут. После смачного хлопка наступила тишина. Чайка вошла в кухню и, немного оглядевшись, забросила мёртвое тельце на сковородку, где мирно румянились гренки.
- Поджарь её для меня, – лениво протянула она.
Заметив это, Линка, пытаясь держать себя в руках, аккуратно достала из масла уже успевшую скрючиться жертву.
- Нет, детка… По утрам мясо очень вредно…
- Как скажешь, - не без радости в голосе ответила Чайка, - значит, буду давиться гренками… Пойду умоюсь.
- Давай…
Завтрак, приготовленный, как всегда, Линкой, и, как всегда, на скорую руку, был очень даже не плох. Болтали много, по большей части Чайка, с увлечением рассказывая сегодняшний сон. Как ни пыталась Линка в своё время отучить её разговаривать с набитым ртом, ничего путного из этого не вышло, так что оставалось только смириться и изредка кивать головой в знак внимания…
- Всё, я пошла… Чем раньше там появлюсь – тем лучше. Уберёшь всё здесь, ладно. Да, не забудь про чела…
- Чё за чел?
Пришлось заново обрисовывать ситуацию. Как оказалось, Чайка спала и хоть убей, не может вспомнить того, что говорила ей Линка.
- Буду вечером. Оставляю тебя за главного.
А когда Линка ушла, Чайка вымыла наспех посуду и, зевнув пару раз, заводя при этом руки за голову, прошла в спальню и бухнулась на широкую кровать.
- Теперь можно и поспать…
Лина вернулась через два часа и, заглянув в спальню, застала там Чайку, развалившуюся поперёк кровати и сладко посапывающую.
- И почему меня это не удивляет?
Она хотела было подойти и поправить одеяло, но тут же одёрнула себя, развернулась и, выходя, тихонько прикрыла за собой дверь. Спустилась вниз, вышла в сад за домом и там опустилась на скамейку, скрытую средь густых плетей винограда. Вот уже несколько дней подряд её посещали странные пугающие мысли, она тщетно пыталась оградить себя от них, то бежала, то сражалась, выстраивая высокие баррикады, затыкала уши, чтобы не слышать их шёпота, но, несмотря на все усилия, они всё же умудрялись представать перед ней незваными гостями. А в последнее время всё настойчивее заявляли о себе, желая, чтобы их признали и приняли как факт. «Факт! Факт! Прими это как факт!» - твердили мысли. Лина обхватила голову руками и закрыла глаза. «Факт!» - прокричала в небе чайка. «Факт!» - донесся шум моря. «Прими это как факт!» - шепнул ветер.
- Хорошо. – Лина выпрямилась и стеклянными глазами посмотрела на небо. – Хорошо, пусть будет так. Но только она об этом знать не должна.
И с этими словами Лина закусила нижнюю губу и со всей силы сжала кулаки. Обычно так делают, когда хотят подавить в себе собирающийся вырваться наружу крик.
- Молчи… - прошипела она сквозь зубы. – Молчи…
Вопреки всем ожиданиям и надеждам, то, что открыла для себя Лина, стало известно Чайке в тот же вечер. Вначале она, конечно, немного смутилась, но в целом отнеслась к этому довольно спокойно (во многом, если ни во всём, благодаря крепкому красному вину). Будто так и должно было быть, будто это именно то, что она искала, то, к чему шла извилистыми тропками, спотыкаясь о сухие коряги и то и дело вытаскивая репей из волос. Нет, она искала вовсе не это. Отнюдь не это…
- Так вот, - увлечённо пересказывала Чайка свой очередной больной сон, - какой-то актовый зал, скоро, видимо, должно начаться представление. Вокруг никого нет. Я сижу в первом ряду и тупо смотрю на пустую сцену. Тут заходит Пит и садится рядом со мной. – Чайка поднесла к губам бокал.
- Подожди, другой диск поставлю. Поспокойнее что-нибудь. – И, пошатываясь, Линка направилась в противоположный конец комнаты, откуда вырывался голос Хетфилда.
Музыка смолкла. Со стороны берега доносилось чьё-то неумелое бренчание на гитаре. Неугомонные чайки-паникёры, стаями толпились неподалёку, то и дело выкрикивая ругательства в адрес собрата. Разыскивая утопленников, шнырял за окнами ветер.
- Как ты на Tiamat смотришь? – послышалось из тёмного угла комнаты.
- Нормально, - лениво протянула Чайка, - и, зевнув пару раз, запрокинула голову назад, чтобы взглянуть на часы, висящие за спиной.
Зловеще заиграла музыка, из тёмного угла показалась фигура Лины с бокалом в руке.
- Сколько уже?
- Время детское.
- Хочешь сказать, что тебе спать пора? – ехидно спросила Лина, усаживаясь рядом с ней на пол.
- Ха, - отрезала Чайка и вытянула вперёд шею.
Кончик её носа слегка коснулся носа Лины.
- Нет, мамочка, рановато ещё.
Лина смотрела сквозь широкие зрачки Чайки. Видела её дребезжащие ресницы, ощущала запах её волос, смешанный с тонким ароматом вина. Чайка уже облокотилась на кровать и принялась что-то рассказывать, но как ни старалась Лина заставить себя слушать, всё же не могла понять ни слова. В голове, словно в пустой коробочке, что-то позвякивало, прыгало, постукивало, пред глазами всё плыло. Она до сих пор не могла забыть широкие зрачки секунду назад глядевшие ей прямо в душу.
- Я свет выключу, ты не против? Жарко как-то. – Голос Лины дрожал. Она не знала было это заметно или нет, но всё же изо всех сил пыталась придать ему непринуждённость.
- Да выключай, конечно, о чём речь, - прервала свой рассказ Чайка и снова отхлебнула вина, но на этот раз уже из бутылки: наливать жидкость в бокал было лень.
Ночник погас, но на небе висела большая ясная луна, и уродливые обрывки света, проникавшие сквозь окно, были небрежно приклеены к стенам и полу. Аккуратно перешагнув через вытянутые ноги Чайки, Лина села рядом. Если бы не громко орущая музыка, то глухой стук её сердца, которое казалось готово было вырваться наружу, наполнил бы собой всю комнату. «Я хочу её. Я хочу её».
- Прикинь, потом он, видимо догадавшись, чего мне хочется, расстегнул ширинку. Именно в этот момент я поняла, что это сон. Помню, подумала: так это сон? Ну, сейчас я покажу всё, на что способна…
- Может, и мы сейчас во сне? – в темноте Лина пыталась найти зрачки Чайки, которые никак не давали ей покоя.
Музыка, казалось, стала играть ещё громче. Чайка вдруг замолкла. Мысли её путались, может, она что-то не так поняла, может, ей показалось? Да нет, лицо Лины совсем рядом. Она что, хочет именно этого?! Чайка хотела было спросить, но, такая красноречивая пару минут назад, сейчас она не могла произнести ни слова. У Лины кружилась голова, руки дрожали, она закрыла глаза и, подавшись ещё ближе, встретилась с влажными от вина губами Чайки. Та в свою очередь не оказывала никакого сопротивления: «Да ладно, чем чёрт не шутит? К тому же этого я ещё не пробовала…». И они медленно заползли на кровать, опрокинув при этом стоящий на полу бокал. Лина чувствовала настоящее желание, но хотя и была пьяна, всё же пыталась держать себя в «рамках приличия», и не срывала одежду зубами. Чайка со своей стороны решила полностью отдаться новой игре. Лина так и не открывала глаза, напряжённым кончиком языка она ласкала шею, выводя на ней невидимые узоры, поднималась выше, посасывала мочку уха, нежно покусывала её, тёрлась щекой о щёку Чайки, испытывая при этом непередаваемый кайф. Чайка извивалась, чувствуя лёгкое пощипывание чуть ниже пупка, начала расстёгивать сбившуюся рубашку. Одна пуговица, вторая… Пальцы коснулась горячей кожи Лины и змейкой проскользнули под одежду…
- М-м-м, заяц… - прошептала Лина и принялась стаскивать с Чайки футболку. И хотя пальцы отказывались слушаться, но общими усилиями девушки всё же добились того, что вскоре остались в одних джинсах…
- Как всё это странно. Такие незнакомые формы. Ведь это не совсем нормально. Так ведь? Это не правильно.
- Но кто может говорить о том, что правильно, а что нет? Кому и кем позволено принимать столь серьёзные решения и выносить приговоры? Разве тебе не нравится? Это ново, это неизведанно. Взгляни на жизнь с другой стороны, быть может, с этой позиции она покажется тебе интересней?
- В том-то и дело, что только покажется. Это будет самообман, уход от реальности в объятья иллюзорности.
- Не говори чушь. Мы всю жизнь только и занимаемся тем, что обманываем себя, так пора бы уже и научиться делать это с пользой.
- Хорошо, я попытаюсь взглянуть на вещи иначе.
- Только не надо насиловать себя, пытаясь полюбить что-то доселе не изведанное, просто расслабься. Удовольствие придёт само.
И Чайка расслабилась. На самом деле это было не так уж и трудно. Совсем не трудно.
Время, казалось, стрелой летит куда-то: всё вертелось, кружилось перед глазами. Усталость во всем теле сменялась внезапным подъёмом сил; то, что Чайка отчётливо слышала пару минут назад, теперь было лишь отдалённым ничего не значащим эхом; веки так потяжелели, что самым лучшим решением было просто опустить их…
Становилось жарко. Волосы бесились сами по себе и нахально лезли в лицо. Ноги путались в одеяле, она пыталась сбросить его, но после нескольких неудачных попыток сдалась. В воздухе расплылся невероятно лёгкий аромат цветов. Чайка слышала частое дыхание Лины, та что-то говорила ей, но что именно разобрать было невозможно. Кожа была горячей и скользкой, по всему телу растекалось что-то липкое и приятное…
Она открыла глаза. Рядом никого не было. Уродливо смятая постель являла по истине жуткое зрелище. Среди избитых подушек и залитых маслом простыней она почему-то видела себя последней шлюхой дешёвого захолустного кабака. Казалось, за эту ночь она всосала в себя грязь всех притонов, когда-либо существовавших на этой земле… Чайка стиснула зубы и, зажала нос, будто и впрямь донеслась до неё вонь чьих-то давно протухших судеб, располосованных, залапанных… Она начала нервно ворочаться, всё больше и больше путаясь в простыне. Липкие от масла ладони безжалостно лупили по матрасу – самому главному виновнику. Устав, Чайка перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку, но та, казалось, ещё хранила запах сладких стонов, в памяти сразу стали возникать картины прошедшего вечера. Жалобно что-то проскулив, она сорвалась с места. Бежать, бежать… бежать из этого Ада. Несмотря на то что особого беспорядка в комнате не было, всё же каждая деталь назойливо напоминала о прошедшей попойке. Пара пустых бутылок «Чёрного лекаря», закатившийся под ножку стула бокал, кучка смятой одежды на стуле… Бежать, бежать… в ванную.
Торопливо сгребая в охапку свои вещи, она вдруг остановилась и, обернувшись, застыла в немом вопросе. Каким же всё было уродливым! Этот запах масла, вина, это пошлое утро! Шторы на окне, по-хамски изучающие её нагое тело, не скрывали своего пренебрежения и, глухо усмехаясь, отводили глаза.
- Суки! – выпалила Чайка. – Вы всё знали заранее… и молчали! – и с этими словами она вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью.
Она мешала отчаянье и ожесточение, воду и мыло; она до покраснения тёрла плечи, грудь, живот… Но прохладный душ имеет свойство снимать напряжение и вытягивать из организма негативную энергию – и вот, через каких-то десять минут, Чайка уже стояла неподвижно с закрытыми глазами под струёй холодной воды и дышала тихо, спокойно, медленно…
Спустя ещё некоторое время, она сидела за кухонным столом и ковырялась палочками в холодном рагу.
- Сама не знаешь, чего хочешь, - повторял обвинитель. – Вот сейчас, сразу, экстерном можешь назвать пару-другую своих принципов, мудрых правил, извлечённых из жизненных ошибок? Можешь сказать, к чему идёшь, что хочешь найти в конце концов? Нет, не в силах ты произвести столь тяжёлые умственные операции. О какой избранности, силе, свободе может идти речь, если ты не в состоянии разобраться в самой себе? О каких высших материях, о какой Истине ты смеешь помышлять? Скажи, что ты видишь вокруг себя кроме себя?
- Общество, мир? – немного подумав, робко отвечала Чайка.
- Мир, общество, как же… исходя из твоего мировоззрения, в котором, кстати, потрудись как-нибудь сама разобраться на досуге, ибо все твои мысли о том, что оно какое-то особенное, всеобъемлющее и высокое – всего лишь самопотакание, на которое и смотреть-то жалко… так вот, исходя из твоего мировоззрения, мира как такового, не существует вообще, есть Природа, какая-то туманная Истина, но людей ты не включаешь в своё волшебное колесо жизни. Где же все? А нет их. Да и зачем они нужны, эти недостойные ползать по сей земле черви, эти тупые скоты, неотёсанная деревенщина…
- Хватит, я устала. Перестань давить. И без твоих поучений знаю, что не права. Да и вообще, может, мне нравится быть наростом на чьём-то теле, нравится ощущать себя эгоисткой и дрянью… Прошу, оставь меня в покое. Ты, как всегда, не помочь пришёл, а унизить, раздавить и любоваться после бледно-голубым пятном. Уйди…
Чайка оставила завтрак и какая-то совершенно потерянная вышла из кухни.
В библиотеке было светло и тихо. Она открыла окна: морской воздух радостно влетел в комнату, скользнул по стенам, нежно коснулся корешков книг, оставил пару солёных нитей в каштановых волосах… Он смеялся. Но отчего ему было так весело? Кто возьмётся разгадать его тайну? Жизнь. Каждый его взмах, толчок, робкий пульс – во всём этом чувствовались семена жизни, а он, щедрый пахарь, одаривал землю этими семенами, пел ей песни, поощрял её победы, утешал во время поражений, целовал перед сном в лобик… И это называлось любовью. Он любил, от этого был счастлив и хотелось обнять весь мир, на столько широкой и щедрой становилась душа.
Почувствовав тяжесть в ногах, Чайка опустилась в кресло. Ветер, казалось, и её готов был полюбить, ни за что, просто так, ведь она была живым существом, а это, если хотите, уже являлось для него причиной. Ощутив на себе чьё-то внимание, чью-то заботу и любовь, она на минуту забыла обо всём, что произошло в её жизни за последние месяцы. На коленях вновь оказалась книга в нежно-зелёном переплёте.
- Ведь так было не всегда, - утешала она сама себя.
Книга раскрылась где-то на середине, по пальцам мгновенно пробежался тоненький электрический заряд. Зрачки нервно бегали по строчкам, словно ища что-то. Она искала ответ.
« - Когда человек решает что-либо делать, он должен идти до конца, - сказал он. – Он должен принимать ответственность за свои действия. Вне зависимости оттого, что именно он делает, он должен прежде всего знать, почему он это делает. И затем он должен действовать, не имея никаких сомнений или сожалений по поводу своих поступков».
Вновь в дикой пляске стали проноситься пред её глазами картины прошлой жизни. Вот она в школе, стоит у доски и отрешённо смотрит в окно, за которым ветер терзает по-осеннему голую ветку. Учительница спрашивает о чём-то, но Чайка никак не может понять, чего от неё хотят. Весь класс смеётся, она слышит какой-то нарастающий гул, бьющий в виски. Она выходит из кабинета и идёт домой, никто не пытается её остановить. Почти ничего не видно, лишь голая ветка маячит перед глазами. Вот скрип тормозов, водитель грузовика ругается матом, Чайка поднимает на него полуприкрытые глаза и, простояв так с минуту, идёт дальше. Вот уже четвёртый этаж, соседка каким-то образом узнала, что это Чайка напугала её плюшевой собачкой и теперь хочет видеть родителей. Чайка поднимается ещё на этаж выше. Ключ в замке. Вдруг опять накрывает её какой-то панический страх, ей кажется, будто по лестницам, перепрыгивая через ступени, кто-то с криком поднимается к ней. Руки начинают трястись, дверь никак не хочет открываться. Топот всё нарастает, ещё мгновение и человек с топором появится на её площадке, ей страшно оборачиваться. Замок всё-таки поддался, задыхаясь от страха, она вламывается в квартиру и закрывает за собой дверь. Шаги на лестнице мгновенно замолкают. Спустя некоторое время она приходит в себя. Как и всегда, никого, включает колонку, идёт в ванную, рисует мылом на зеркале.
Чайка вспоминает, как била соседскую девчонку веником и обещала похоронить её заживо, чувствуя издевательства и грубые насмешки над собой. А та с рёвом убегала домой и там рассказывала всё родителям, которые в тот же день «серьёзно беседовали с маленьким зверёнышем». Чайка не понимала тогда, за что можно любить мир… Признаться, она и сейчас этого не понимала. Всё было на столько чужим, что она не находила для себя места.
А вот в её памяти всплывает то, как девчонки во дворе воровали у неё игрушки, а Чайке приходилось говорить дома, что она их теряет, а потом – подолгу стоять в тёмном пыльном углу. Она вспоминала, как закидывали её зелёными орехами, а на Вербное воскресенье лупили свежими лозинами, ссылаясь на древнюю традицию.
- Ведь так было не всегда… всегда… да… - отскакивало эхо от стен.
- Нет, - отвечала Чайка. – Именно так оно всегда и было. Порой мне кажется, что с прошествием стольких лет ничего не изменилось, что я осталась всё той же забитой серой мышью. Грязной серой мышью, которую все не любят до такой степени, что с радостью презирают. И в такие минуты я сама готова презирать себя… за то, что вижу в зеркале серую забитую мышь.
Внезапно она почувствовала, как кто-то копается в её волосах, тщательно перебирая каждую прядь. Это был ветер, ему давно уж надоело слышать чайкин бред, и он решил ненавязчиво напомнить о себе. Чайка откинулась назад, предоставив ветру полную свободу действий.
- Кого ты пытаешься обмануть?! – раздосадовано выпалила она. – Такие книги не для тебя написаны! Ты не почерпнула из них ровным счётом ничего!
- Ничего… чего… - отозвалось эхо.
- Кстати, а ты что здесь делаешь? – Чайка сощурилась и подозрительно окинула взглядом полки с книгами. – Не от куда тебе тут взяться.
- Ни от куда… куда…
Чайка усмехнулась, захлопнула книгу и встала с кресла. Ветерок всё так же трепал её волосы, вливая в тело заряд жизненных сил.
- Хочу заметить, что повторять следовало слово «взяться», - поправила она эхо и вышла из комнаты.
Всё время до обеда Чайка бродила среди клумб, принюхиваясь, прислушиваясь. Что-то было не так: то ли аромат цветов стал менее насыщенным, то ли шум моря терялся в слишком уж встревоженном гомоне чаек, что-то было явно не так… Это пугало.
Обычно Лина возвращалась вечером часов в семь, было время, когда Чайка с нетерпением ждала её прихода, успевала приготовить ужин, иногда даже прибраться в доме, но сейчас… Что ей делать сейчас? Что говорить, как смотреть в глаза? Сделать вид, будто ничего и не было? Но ведь тогда Лина может подумать, что она, Чайка, вовсе не против таких отношений. Что же делать?
- Ну, и где же твои хвалёные советы? Что молчишь?
- Пора бы уже самой научиться анализировать ситуации и принимать решения. Как-никак, взрослая девочка.
- Иного ответа и не ожидала. Только и умеешь, что критиковать да пальцем на ошибки тыкать. Знакомы мне людишки твоего типа – жалкий народец. Всю жизнь они ходят с высоко задранным подбородком, считая, что знают ответы на все вопросы, но зато когда действительно доходит дело до решения какой-то проблемы, технично умывают руки, говоря при этом: «Ты справишься, помни, чему я учил тебя!». На самом-то деле они сами в своей ахинее запутались. Такие только и умеют, что советовать. Прямо, как ты.
Чайка была раздражена, она не знала, кого и в чём обвинить, ведь по логике линейного ума должна была быть какая-то причина, трещина, разлом, после которого всё пошло наперекосяк. А она, чем дольше анализировала прошлые поступки, тем сильнее путалась в них.
- Ну как, выпустила пар? – отвечал ей внутренний голос. – Сам не знаю, чего это я до сих пор нянчусь с тобой. Давно пора было уже кинуть, неспособная ты ученица: то ли притворяешься, что не понимаешь ничего, то ли действительно обделила тебя природа. Тяжело с тобой. Почему ты не хочешь запомнить простые истины? Сама усложняешь себе жизнь, сгущаешь краски, лезешь в какие-то густые дебри вместо того, чтоб пойти по проторенной дорожке. Нравится насиловать себя?
- А то ты не знаешь, что да. Я по природе такая: мне трудности нужны, понимаешь, трудности… боль, страдания…
- Ты обманываешься. Не нужно тебе всё это, ни один нормальный человек не станет желать страданий.
- А кто сказал тебе, что я нормальна? Кто?! Неужели не видно, что я больна и при том очень серьёзно? Неужели нельзя понять, что мне помощь нужна, а не дурацкие твои упрёки?
- Опять ты нервничаешь, давай поговорим спокойно… Я, конечно, удивлю тебя, но ты – вполне здоровый человек. Перестань заниматься саморазрушением и тогда всё опять вернётся на свои места: жизнь будет любить тебя, а ты будешь любить её. Это будет Великая Гармония. Вот к чему нужно стремиться, понимаешь?
- Я очень устала, после продолжим этот разговор. Возможно, ты и прав, не хочу сейчас разбираться в этом.
- А зря… Ты снова бежишь от решения проблемы. Ты всегда бежишь от того, что слишком уж реально и потому не красиво, пора бы уже научиться принимать жизнь.
- На досуге я подумаю об этом, а сейчас можешь пойти прогуляться.
Весь день Лина была сама не своя. В голове не укладывалось, как она – такая добропорядочная женщина, предупредительная хозяйка и милая соседка, – как она посмела… Ведь Чайка – совсем ещё ребёнок, ей мать нужна, а не любовница. У неё и так жизнь не цветами усыпана, а тут ещё такое… «Страшно даже представить, что у неё в голове сейчас творится, - размышляла Лина, - не надо было всё же одну её оставлять, она ведь больная, не дай бог выкинет чего. Как я ненавижу себя! Грязная, грязная, похотливая сучка!». Лина была в отчаянии, не зная, как ей поступить, она ходила по кабинету из угла в угол и заламывала белые пальцы.
- Алина Викторовна, вам нездоровится? Может, домой пойдёте? Работы не много, я и сама справлюсь. А?
- Нет, спасибо, Ирочка, всё нормально. Право, не стоит беспокоиться, это скоро пройдёт.
С улыбочкой и непринуждённо, как и положено по этикету. А внутри дребезжали нервы и кто-то разъярённо барабанил в висках. «Боже, как же дорога она мне! Неужели ночь эта была очередной роковой ошибкой в моей жизни? Господь покарал меня в своё время и был абсолютно прав, я тогда смирилась со всем и поклялась никогда больше не совершать необдуманных поступков… И как мне теперь замаливать свой грех? Возможно ли это? Нет, невозможно…».
Во всём доме было темно и тихо, точно в полуразрушенном замке где-то на краю Трансильвании. Постояльцы, будто сговорившись, уехали все вместе ещё вчера, и теперь с первого этажа не доносилось ни звука. Говорили, какой-то циклон надвигается с северо-запада, погода и впрямь менялась на глазах: солнцу всё реже удавалось пробиться сквозь баррикады дымчатых туч, ветер был уже не таким ласковым, да и море, казалось, к войне готовится. «Ничего, пара деньков и вновь туристы толпами повалят, - говорили старожилы, - такое каждый год случается». Но, тем не менее, все понимали, что это осень таким образом напоминает о себе, и недалёк тот день, когда она, получив эстафету, вступит в свои законные права.
Окна комнаты выходили на запад, и почти каждый вечер кровавые пальцы умирающего солнца тщетно цеплялись за стены, потолок, пол, пытаясь одолеть затягивающую их воронку. Они оставляли за собой бледные пятна, оранжевые полосы, алые росчерки длинных ногтей. И до того страшно было смотреть на эту предсмертную агонию… казалось, что не суждено больше увидеть солнечный диск и этот вечер – последний. Но, проснувшись утром, ты замечал, что солнце вновь поднялось и, полное сил, готово радовать и дарить жизнь.
Вот и сейчас Чайка сидела на полу, облокотившись на кровать, и пристально смотрела сквозь открытую дверь балкона. Край солнца касался лезвия мрачно-серых гор. Почти незаметные порезы и еле уловимые стоны. Тоненькие струйки крови медленно растекались по небу, пачкая облака, отдельные капли падали в воду, и та становилась от этого красновато-жёлтой.
Чайка была лишь посторонним наблюдателем – она не имела права вмешиваться – и поэтому ничего не оставалось, как просто сидеть и, не отрывая глаз, следить за очередной смертью во имя…
Впервые в жизни ей удалось ни о чём не думать. Мыслей почти не было, голова была так пуста, что всё вокруг казалось девственно чистым и белым, не было теней, резкого пугающего перехода красок – один лишь белый свет внутри, успокаивающий белый свет…
Мерно отсчитывали минуты настенные часы. Но в этой мёртвой тишине тиканье их не было чем-то чуждым и кощунственным, наоборот, чёткий ритм был настолько необходим, что, казалось, если б не он, то всё мироздание давно разлетелось бы в пух и прах. Пульс бился в такт, а иначе нельзя: во всём должна быть гармония. Когда солнце всё же исчезло, стали постепенно возвращаться мысли.
Почему-то вспомнились первым делом Иисус с Кипишь. «Интересно, как они сейчас? – подумала Чайка. – Наверняка всё отлично: у них по определению не может быть иначе. Они ведь панки». На секунду это заставило её улыбнуться. Она начала вспоминать всё, что произошло с ней с момента приезда в Анапу. Всё представлялось настолько глупым и нелепым. Сам уход из дома уже являл собой наивысшую ступень глупости. Нелепые скитания… случайное знакомство с Линой… Нет, теперь она уже не держала ни на кого зла: у неё был целый день, чтобы всё как следует обдумать и успокоиться. Впрочем, она так и не пришла к однозначному выводу и решила остановиться на том, что «видимо, так надо, так должно быть, иначе никак».
Она уже не боялась встретить Лину с работы и даже начала беспокоиться, вглядываясь в темноту. «Так поздно она ещё не возвращалась, не дай бог, случилось чего...». Стоило только подумать об этом, как внизу послышался знакомый звук открывающейся двери, позвякивание ключей и чьи-то шаги. Чайка поднялась с пола, включила свет в комнате, чтоб хоть немного осветить ступени лестницы, и стала спускаться вниз.
- Как день прошёл? – она решила заговорить первой, чтоб сразу прояснить обстановку и дать понять, что не таит на Лину обиды.
- Нормально, - послышалось в ответ, - а ты как?
Последнюю фразу Чайка проигнорировала, решив, что нет смысла отвечать на вопросы, ответы на которые заведомо известны.
- Извини, ужин не приготовила.
- Ничего, сейчас что-нибудь состряпаем.
У Лины словно камень с плеч свалился, о таком исходе она могла только мечтать. «Она простила, - твердила Лина сама себе, - она простила!».
Вмиг во всём доме зажёгся свет, заиграла музыка, послышался смех. На кухне что-то уже шипело на сковороде и кипело в кастрюльке, позвякивали вилки и ножи, по кафелю шаркали тапочки… И вечер обещал быть точно таким же, как и всё предыдущие вечера.
4
Внутри что-то, казалось, достигает своего апогея. Она ещё толком не понимала, что, но одно знала точно: если ничего не предпринять, то организм её начнёт медленно разрушаться: крошиться, трескаться, лопаться… Либо, что ещё страшнее, исчезнет в мгновение ока: лопнет, как переспевшая слива, взорвётся…
- Что же делать?!
Она обхватила голову руками, позволив пальцам нервно путаться в волосах. Подтянула как можно ближе колени и с тихим стоном упала набок, корчась так, словно у неё начинались схватки.
- Что же делать?!
Она ясно слышала, как что-то клокотало и бурлило, навряд ли то был шум моря, его бы она отличила с легкостью. Звук то нарастал, туго сдавливая грудную клетку, то, будто давая время для передышки, ослаблял хватку, и тогда Чайке хотелось бежать со всех ног, спрятаться, скрыться от стальных щупалец… Но чьи-то глаза неустанно следили за ней, контролируя каждый шаг, и не было такого места, которое смогло бы её укрыть.
- Неужели слишком поздно? Неужели… Нет, не хочу. НЕ-ХО-ЧУ!!! – Губы дрожали, как в лихорадке. Она не заметила, как голос перешёл в крик, затем в стон, затем в какое-то рычание…
- Тихо, тихо… Расслабь пальцы и заставь себя дышать ровнее. Ровно дыши, я сказала! Или хочешь послушать, как ангелы поют?! Вот так, спокойно… Тихо, тихо…
Чайка уже сидела и, словно больная астмой, жадно глотала воздух.
- Тихо, тихо…
- Да, верно… тихо… главное ни о чём не думать… главное сейчас – ни о чём не думать…
Внезапно она вспомнила о методе подъёма сил, которым пользовалась когда-то, приводя себя в чувства после очередного такого приступа. Она вычитала его в какой-то книге, посвященной медитации, там это называлось «брать энергию из космоса», дурацкое название, но, тем не менее, способ был действенный. Она чуть приподняла руки, обращенные ладонями к небу, прося чего-то, а, может, просто ожидая, что будет падать нечто, что придётся ловить. Закрытые глаза тоже были устремлены вверх. Казалось, она тщательно во что-то вглядывается.
На смену серому с цветными крапинками и разного рода пятнами начало приходить чёрное. Удерживая его, Чайка принялась рисовать маленькую светящуюся точку, из которой исходил не только свет, но и тепло. Точка медленно увеличивалась в размерах и очень походила на круги от брошенного в воду камня. Не отрывая глаз, Чайка пристально следила за ней. Вскоре на месте точки появилась какая-то спиралевидная воронка, которая так же излучала свет и тепло. И когда Чайка почувствовала, что больше воронка расширяться не будет, то напрягла пальцы, пытаясь всё тепло обратить именно на их кончики, притянуть, поглотить… Одну за другой она рисовала тонкие золотистые линии, соединяющие воронку с подушечками её пальцев. С каждым вдохом (дыхание было уже абсолютно ровным) она будто втягивала в себя тепло через десять тоненьких трубочек, а с каждым выдохом равномерно распределяла его по всему телу. И вот, когда она почувствовала, что и сама излучает свет и тепло, воронка снова приняла вид точки, а потом и вовсе исчезла. На смену чёрному вновь пришло серое в крапинку. Ещё чуть-чуть и можно будет открыть глаза… Как хорошо...
Иногда она вспоминала о нём. Видела тонкие белые пальцы, слышала спокойный голос, изредка прерываемый грудным кашлем. Она помнила времена, когда голос этот успокаивал, и действие его было подобно бальзаму, залечивавшему даже самые глубокие и, казалось, безнадёжные раны. Она любила спать, уткнувшись в его волосы. Её собственные были почти такого же цвета, и единство это порадовало бы глаз любого эстета. А что случилось потом, не составит труда догадаться. Однажды она проснулась и поняла, что как бы ни был прекрасен сон, всё же вечно спать не возможно. Она встала, перешагнула через эти белые пальцы, через своего же цвета волосы и ушла. Бросила всё, что теперь было в тягость, что связывало, что запрещало искать иные дороги к счастью. Но, удаляясь всё дальше от того места, где осталось пылиться всё то, что было ей когда-то так дорого, она стала оборачиваться чаще и чаще. И тогда она решила научиться плакать, наполняя глаза солью, чтобы не видеть того, что осталось позади, она кричала и стонала, чтобы до слуха её не доносился до боли знакомый грудной кашель… Потом вновь забывалась и брела одиноким лунатиком, не разбирая пути. И эта белая простыня, в которой она перешагивала через знакомые каштановые волосы, так роднила её с привидениями, но те всегда вовремя понимали, что обознались, стоило им только коснуться её едва тёплой руки. А в спину ей смотрела пара одиноких глаз. Смотрела, не зная ни отдыха, ни сна и всё не решалась убить, хотя и понимала, что та, ради которой стоило жить, сама рано или поздно к этому придёт, но путь этот будет гораздо мучительнее и труднее внезапного и безболезненного выстрела. Она истоптала уже слишком много травы, ею пройдена уже большая часть пути, она, оказывается, стала на эту дорогу ещё в те времена, когда сон был для неё высшим источником радости, ведь она истинно верила, что он не может принести с собой ничего, кроме счастья. И вот теперь где-то в подсознании зародышем ворочается мысль о том, что дома её могут ждать, что, возможно, именно дома живут те, кого стоит любить. Поначалу она гонит прочь эту мысль, но постепенно привыкает к ней и даже начинает задумываться о том, ни переменить ли ей направление, ведь она столько пережила… она теперь способна на это. Но вот выплывают из тумана когда-то прочитанные ею строки:
« …маг отправляется в дорогу домой, зная, что он никогда не достигнет дома, зная, что ни одна сила на земле, даже смерть, не вернёт его к тому месту, к тем вещам и к тем людям, которых он любил… ».
- Очнись, Чайка, - говорит она тогда сама себе, - ведь ты уже не та. Ты – другая. А другая не может даже чисто теоретически занять твоё место, потому что оно – твоё. Ты теперь навсегда останешься неприкаянной. У тебя нет дома, впрочем, даже зная об этом, ты будешь продолжать его поиски. Не обманывай себя… хотя бы себя…
И, оглянувшись с тоской назад, она вновь продолжает свой путь. Бессмысленный путь…
После того злополучного вечера прошло ровно два дня. Лина продолжала в мыслях благодарить Господа за то, что всё так разрешилось; с Чайкой же стала разговаривать очень аккуратно, как никогда и ни с кем ранее. Но как ни старалась она сохранить прежние неформальные отношения, всё же не получалось ослабить натянутость в речи и излишнюю учтивость. Чайка всё глубже и глубже уходила в себя, в комнате Лины появляться совсем перестала, и всё своё свободное время проводила в своей «каморке» с видом на запад. Куда-то пропала и её словоохотливость: за завтраком и ужином она почти всегда молчала, с каким-то больным равнодушием пережёвывая пищу. Когда Лина возвращалась рано с работы и звала прогуляться с ней по берегу, Чайка обычно ссылалась на головную боль и уходила к себе наверх. Лину это начинало очень сильно беспокоить, пару раз она пыталась поговорить на чистоту, но Чайка лишь улыбалась в ответ и говорила, что всё хорошо, мол, это пройдёт, просто очередная депрессия.
Как-то вечером за ужином, сидя, как обычно, напротив Лины и гоняя по тарелке кусочки картошки, Чайка, казалось, была чем-то очень обеспокоена: то нервно покусывала нижнюю губу, то хмурила брови, то просто подолгу смотрела в одну точку, что производило ещё более странное впечатление. Лина периодически поглядывала на неё, но спросить ни о чём не решалась, поэтому тоже молча ковырялась в своей тарелке.
- Лин, давай поговорим, - начала, наконец, Чайка.
Лину эти слова насторожили, точнее не сами слова, а то, с какой интонацией они были сказаны. Эта была просьба уставшего от суеты сгорбленного старца, это была мольба... Лина положила на стол вилку, отодвинула тарелку и пристально взглянула Чайке в глаза. Вряд ли она умела читать мысли, ей просто хотелось угадать, почувствовать настроение. Чайка сидела неподвижно, уставившись на противоположный край стола. Сейчас она была спокойна, как никогда, и казалась самым чистым и непорочным существом на свете.
- Давай, - Лина попыталась улыбнуться как можно непринуждённей, - ты хочешь о чём-то конкретно поговорить или так, просто?
- Иногда мне кажется, что я не правильно отношусь к жизни... Всё усложняю, сама придумываю себе проблемы... Может, давно уже пора забить на всё? И почему мне не суждено было стать похуисткой?
Лина слушала очень внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Она прекрасно поняла, что Чайке необходимо высказаться и что каким бы нудным ни был её монолог, дослушать его необходимо до конца. Но по истечении пятнадцати минут Лина всё же потеряла нить повествования, но, тем не менее, продолжала делать вид внимательного и всепонимающего слушателя.
- … вот если б можно было увидеть, что там за чертой. Мрак, или же наоборот, наполненная ослепительным светом комната без стен… Без пола… Без потолка... А сквозь окна льётся свет… Разве тебе не хочется узнать? Мне вот безумно интересно. А ведь наверняка никто не видел этой солнечной комнаты. Знаешь, если б я только могла...
- … если б я только могла рисовать, то в первую очередь написала бы картину лучезарной комнаты.
Она забралась на кровать и закрыла глаза, пытаясь представить, что вот перед ней краски, вот она берёт кисть и водит ей по бумаге. Вот она улыбается, – видимо, получается очень даже не плохо.
В дверцу балкона тихо постучали. Она открыла. Закат.
- Да, точно! Не хватает красного цвета. Ты как раз вовремя. Посмотри. Нравится?
- Нравится. Только не хватает красного цвета.
- Ты прав. Не хватает красного цвета. Я сейчас подправлю... А теперь как?
- Теперь уже лучше. А что это за чёрное пятно в углу?
- Это солнце, - был ответ, - это солнце.
Ей многое снилось в эту ночь.
Во всём доме стояла мёртвая тишина. Несмотря на распахнутые настежь окна, воздух был очень тяжёлый. Мрачным стражем, он блуждал с закрытыми глазами по пустым коридорам и, находя кого-нибудь, душил… Душил хладнокровно, ни один мускул не дрожал на его лице.
Было темно. Темнота жадно пожирала всё вокруг: предметы большие и маленькие, стены, потолки, шторы, лестницу… Испуганно хватаясь за дверные косяки, путаясь в комнатах, Чайка мечтала сейчас только об одном: найти эту чёртову дверь, ведущую в сад. Несколько раз, спотыкаясь обо что-нибудь, ей казалось, что она уже проходила здесь, и тогда к горлу подкатывал горький комок, ей начинала овладевать паника. Но вот, кажется, и оно. Да, ступеньки! Слава Богу! С каким-то испугом она поспешила захлопнуть за собой дверь и с облегчением вдохнула прохладный ночной воздух.
Укутанная в простыню, она легко ступала босыми ногами по песку. Страх пропал мгновенно, тёплая волна радости заняла его место, она тёрлась о ноги, словно котёнок, тыкалась мордочкой в лицо, ожидая ответного поцелуя. Чайка не могла устоять перед такой нежностью и с радостью распахнула навстречу ей свою окоченевшую душу.
Вокруг все было мутно-серым из-за ночного тумана. Чайка пыталась вглядеться в эту пелену, но абсолютно ничего не видела. Будто очутилась на самом краю света. Так вот он какой… Лишь тёмно-зелёной полосой впереди расползалось море. «И это я напишу» - мелькнуло у неё в голове. Такого рода психодел всегда привлекал своей таинственностью. Она взглянула на свои руки: казалось, и они стали бледно-зелёными… Нет, это никак не мог быть тот самый пляж: никакого сходства.
Она осторожно приблизилась к воде и с благоговейным трепетом заглянула ей в глаза. Впереди глубоко дышало море, каждый плеск волны был настолько величественен, но в то же время тих, что Чайка даже испугалась было, не потревожит, не помешает ли. Но вскоре что-то уж очень близкое и по-домашнему родное заменило это чувство… Она села на край и закрыла глаза. Теперь голос моря был не просто шумом. Какие-то слова. Что-то очень важное. Чайка никак не могла уловить их смысла. Вдруг вспомнилась потрёпанная синяя книжка: зачитанные страницы, подчёркнутые карандашом слова и фразы, множество закладок…
Мой старый друг, мой верный Дьявол
Пропел мне песенку одну.
– Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошёл ко дну.
Кругом вставали волны-стены,
Спадали, вспенивались вновь,
Пред ним неслась белее пены
Его великая любовь.
Он слышал зов, когда он плавал:
«О, верь мне, я не обману…»
Но помни, – молвил умный дьявол, –
Он на заре пошёл ко дну.
И всё же было хорошо, ей нравилось сидеть на самом краю. Впереди было что-то таинственное, вечное и истинное. Истина. Но каким тяжёлым был к ней путь! Чайка сидела довольно долго, и никто не мог помешать её созерцанию…
Ей многое снилось в эту ночь…
Теперь в её распоряжении была целая вечность. Не надо было никуда спешить, оправдываться, волноваться, Чайка была спокойна, как никогда. Мир вокруг медленно наполнялся серым, всё, что было когда-то живым, безвозвратно теряло свои краски, блекло, замедляло дыхание и, в конце концов, оседало на дно. Но это не было похоже на смерть. Нет, смерть не такая, Чайка знает об этом. Смерть всегда по левую сторону, она всегда рядом, она может коснуться твоего плеча в любой момент, она ласково отвечает на обращенный к ней испуганный взгляд: «Ещё рано». И ты успокаиваешься и живёшь дальше. Но почему ты так боишься её? Ведь она такая же заботливая и предупредительная, как и жизнь…
- По левую сторону? – голос звучал задумчиво. – А сам человек может её коснуться? Что будет, если он сам захочет приблизиться к ней, если сам, словно заблудший сын, бросится ей на шею со словами: «Я вернулся… я так долго тебя искал, я столько всего прошёл… В дороге было так сыро и холодно… Кроме тебя, у меня нет никого. После стольких лет странствий я всё же понял, что глупо было искать замену твоей теплоте. Кроме тебя нет ничего… Абсолютно ничего… Ты вечна!». И он упадёт к её ногам, сожмёт в отчаянии колени и горько заплачет, и никто не будет знать, что могут значить эти слёзы: радость возвращения или же понимание собственной обречённости, обречённости на вечное пребывание у ног Смерти.
Она стёрла ладонью пыль с подоконника, открыла дверь на балконе. По пальцам ног пробежался ветерок. Машинально взяла с полки верхнюю кассету. Буквы по капле размывала вода и ни единой строчки прочесть не представлялось возможным, но для неё не было в этом необходимости. Она и так знала. Bauhaus. Год '83. Уселась на кровать и окунула взгляд в тощую крону деревьев за окном. Солнце садилось и торопливо одевало листья в траур. Музыка, наполнившая к этому времени всю комнату и уже рвущаяся за её пределы, дорисовывала на холсте своими мрачными красками каменный Замок с высокими стройными башнями, с острыми шпилями. А над Тоскливым замком кружились вороны и изредка бросали вниз свои ледяные взгляды, Чайка ловила их своими зрачками и скатывала подушечками пальцев в маленькие серые комочки, а после глотала. И больше она не нуждалась ни в чём: всё, за что, сама того не зная, боролась, было сейчас перед ней. И ничего лишнего. Эти плавящиеся в закате солнца деревья, этот замок с вечно кружащимися над ним чёрными птицами, эти серые комочки, застревающие у неё в горле – всё было лишь её и лишь для неё. И никого вокруг, и ничего лишнего, ничего, что бы могло помешать её светлой меланхолии. Да, пусть всем кажется, что она одна. Но Чайка знает, что ни эта музыка, ни этот вечный закат не предадут её ни при каких обстоятельствах и поэтому она остаётся с ними. И, возможно, она уже их любит, ибо некого и нечего больше любить. И она распахивает навстречу им окна и двери, разводит в сторону руки, закрывает глаза и тихо шепчет: «Войди, теперь я принимаю тебя…». И слышится ей в ответ: «Как же долго ты блуждала… подойди ближе… какая холодная… Но ничего – теперь всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо…».