Портрет не-героя

Лариса Федотова
Лариса Федотова


Портрет не-героя



Где жизнь и смерть схлестнулись –
Там искусство.
                И. Померанцев
 














Где жизнь и смерть схлестнулись –
Там искусство.
                И. Померанцев





















Директор рекламного агентства "Четыре сезона" придирчиво посмот-рел на Глеба и потянулся за сигаретой. Директору было от силы двадцать два, но он сидел с видом господина и повелителя мира и всем своим видом пытался показать, что пришедший искать работу человек для него – тьфу, и даже меньше, чем тьфу.
 - Знаете, Кожевников, - наконец соизволил заговорить он, -если бы вы закончили культпросветучилище или хотя бы машколледж, как я, то мы нашли бы, о чем поговорить. А так…извините.
 - Я закончил факультет дизайна с отличием, - мрачно поведал Глеб.
Директор развел руками.
 - До свидания, Кожевников.
Глеб вышел из офиса и побрел по коридору, безразличным взглядом скользя по вывескам на дверях. Потом он неожиданно остановился и резко ударил  ладонью по стене.
 - Курятник, - пробормотал Глеб и толкнул дверь книжного магазина.
За прилавком белела девушка в круглых очках, с виду настоящая выпускница гуманитарного высшего заведения.
 - Простите, пожалуйста, у вас есть Гандлевский? – спросил Глеб, заподозрив в ней родственную душу.
Продавщица посмотрела на него, как на скорбного разумом. Глеб ощутил себя форменным дураком. Круглым, как бублик. Или даже два бублика.
 - Нет, но у нас есть Олег Хафизов.
В итоге Глеб купил Толкиена.
Покинув, наконец, бизнес-центр, он прошел по улице, думая, что делать дальше, и решительно свернул в сторону парка. Сегодня там был официальный выходной – а значит почти нет народу, и можно спокойно посидеть на лавочке и подумать.
Да и жара достала.
Парк был старый, с огромными деревьями, и в детстве Глеб был уверен, что тут живет настоящий леший, только не показывается. Однажды, когда мама заболталась с подругой, Глеб улизнул от них втихаря и в поисках хозяина деревьев забрел в самую глубину парка. Искали его потом с милицией.
…Он сел на лавку и закурил, но дым показался слишком горьким, и Глеб выбросил сигарету. Где-то над ним щебетала птичка, но он ее не видел.
Тогда, в детстве, насмерть перепуганная, заплаканная мама в сердцах вкатила ему здорового шлепка, а он подумал, что однажды вырастит большой и сможет ходить везде, где захочет – будет счастлив.
"Я - счастлив?"
Ветер разворошил страницы его книги, и краем глаза Глеб прочел:
"великие секреты гор обернулись темной, беспросветной ночью"
" Замечательно, - грустно подумал Глеб. – Все просто замечательно. И где теперь этот мальчик, который разговаривал с животными и так искренне верил, что деревья живые. Неужели он – это я, я, вынужденный каждый божий день кланяться перед ничтожествами и терпеть пощечины от бездарей?"
За поворотом аллеи мелькнуло что-то голубое, заставив вспомнить прошлогоднюю поездку с друзьями на зеленя и застрявшую с тех пор в голове строчку "синяя искра бабочки" – яркий, мимолетный образ, который Глеб так и не изобразил. Появилась девушка на роликах – стройная, светловолосая, загорелая, в голубом платье и с янтарными бусами на шее – и неторопливо направилась к киоску.
" Солнце и море, - решил Глеб и процитировал: - Какая в синем радость золотого."
Девушка купила банку газировки и устроилась на одной из лавочек неподалеку от Глеба. Он вспомнил, что когда-то пытался научиться кататься на роликах, но не смог – и пожалел. Можно было бы сейчас вот так же рассекать по асфальту, чувствовать себя абсолютно свободным и не думать о том, где искать работу – вообще ни о чем не думать: раскинуть руки и плыть. Почти лететь.
" И с разбегу в столб –р-раз!" – закончил Глеб. Хватит лирики, скоро кушать будет нечего, тем более, пожалуйста, на горизонте нарисовался его почетный эскорт.
Как всякий король, Глеб имел свою свиту и терпеть ее не мог. Свита состояла из двух человек: Лизаньки, бочкоподобной девахи с кривыми зубами и жутким косоглазием, которая с чего-то возомнила, что ей с Глебом светит роман, и Миши, вечного студента матфака. За глаза его звали Мешок, он красил волосы в алый цвет и всеми фибрами организма обожал живопись, особенно там, где изображали пьянку и любовь. Свита всегда ходила вместе, породив среди знакомых шутку про скованных одной цепью, и обладала уникальной способностью находить Глеба, где бы он ни был.
Вот и сейчас они увидели предмет обожания, замахали руками и прибавили шагу.
"Почему я должен делать вид, что мне нужно их общество? – печально размышлял Глеб. – Почему я не могу прямо сказать: оставьте вы меня ради бога? Почему…"
Тут Глеб встал и, следуя неожиданному порыву, направился к соседней скамье.
 - Девушка, здравствуйте, я вас люблю.
Янтарь на красивой смуглой шее мягко ему подмигнул. Незнакомка пристально посмотрела на Глеба и спросила:
 - Вот так сразу?
 - Да, - кивнул Глеб. Свита неумолимо приближалась, и он поспешил пояснить: - Я подумал: хватит ли мне наглости сказать симпатичной девушке, что я ее люблю, и как она на это посмотрит.
Незнакомка улыбнулась.
 - Нормально посмотрю. Хотя если честно…
В это время подошла свита, и девушка не закончила фразы. Миша окинул ее взглядом профессионального оценщика, словно думал о том, может ли она вступить в их клуб, а Лизанька мигом почувствовала конкурентку и надулась, как мышь на крупу.
 - Привет, Глеб.
 - Привет, - сурово кивнул Глеб. Девушка поднялась с лавки и с той же улыбкой произнесла:
 - Мне пора.
 -Подождите… - попытался Глеб ее задержать, но она легко проскользнула между ним и свитой и в следующий миг уже катила в сторону аттракционов. Миша глупо ухмыльнулся и хлопнул Глеба по плечу:
 - Новая пассия?
Кирилл Каширин, журналист, - единственный, кого Глеб считал своим другом, как-то выразился по поводу Лизаньки и Миши: они хотят общаться с несомненно умным человеком, хотят считаться его друзьями, хотят верить, что нужны ему, и нельзя их за  это винить. Конечно, Каширин был прав, но…почему им до всего есть дело?
 - Ты же знаешь, Миш, у талантов всегда есть поклонники. И поклонницы, - заметила Лизанька и потрясла пачкой "Парламента" у Глеба под носом. – Хочешь?
 - Нет. Я бросил.
Миша совсем расползся в улыбке.
 - Хочешь спортом заняться? – и подмигнул Лизаньке. – Ролики там всякие…
"Много бы ты понимал", подумал Глеб. Лизанька закурила и взяла его под руку.
 - Ты лучше вот что скажи: вещи новые есть?
"Сэр, ваше оружие – юмор", - подумал Глеб. Странное дело, но он, похоже, устал сердиться.
 - Тьма.
 - И об чем? – осведомился Миша, особо выделив букву "б". Глеб возвел очи к небу и ответил:
 -Если б я знал…
Лизанька расхохоталась и хлопнула его по плечу. Глеб уже знал, что будет дальше: они еще немного постоят здесь, а потом пойдут пить пиво и беседовать на тему: "Русский художник К. и его место в мировой живописи".
"На-до-ело! –мысленно произнес вразбивку Глеб и аккуратно отцепил от себя Лизаньку.
 - Ну все, дети мои. Труба зовет.
 - Нашел работу? – воскликнула Лизанька, и Глеб не мог не отметить что ее радость действительно искренна. Он кивнул и улыбнулся. Так широко и весело, как только умел.
 - Мне пора.



Каширин жил неподалеку от парка, и Глеб добрался до его дома буквально за пару минут. У подъезда он увидел троих разновозрастных мальчишек, которые были заняты ужасно важным делом –учились по особому лупить битой по кэпсам.
 -Эй, чада, - окликнул их Глеб. –Папа ваш дома?
Самый старший кивнул и вдруг заорал на весь двор на младшенького:
 - Ты че, злыдень, мои фишки тыришь?!
Глеб понимающе качнул головой и стал подниматься по лестнице.
Хозяин квартиры номер девятнадцать на третьем этаже встретил его во всей красе: в шортах, с ложкой в одной руке и куском хлеба в другой.
 - Как раз под обед, Глебец. Это мои там голосят?
 - Твои – ответил Глеб, проходя вслед за другом на кухню. Здесь, по каширинскому обыкновению, царил полный хаос, красноречиво свидетельствующий о том, что особ женского пола в доме нет и отец семейства куховарит сам.
 - Ну, что жизнь молодая? – спросил Каширин, налив гостю тарелку щей. Глеб проглотил пару ложек и признал, что еда просто замечательная.
 - Идет потихоньку. Сегодня снова с работой пролетел.
          Каширин вопросительно вскинул брови.
 - Сидит один такой…директор мира и плохо реагирует на тех, кто умнее, - пояснил Глеб. Каширин отрезал себе колбасы и соорудил бутерброд.
 - А ты, Глебец, ум-то в кармашек спрячь и никому не показывай, -весело посоветовал он. – Особенно начальнику. Кроме того, помимо дизайна есть множество других занятий, приносящих некую наличность.
 - К примеру?
 - Если по специальности, то малярство. Или роспись помещений типа кафе. Или в парке портреты рисовать – сотка с лица.
Опять двадцать пять. Глеб презрительно фыркнул.
 - Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать, да? Формат, видишь ли, не тот. Что же я, зря в институте парился?
Каширин с философским видом развел руками. Его, поэта с тончайшей душевной организацией, закончившего питерский филфак, жизнь в лице трех невероятно сварливых жен приучила к тому, что плохой работы на свете нет – и до того, как пристроиться в газете, он успел побывать водителем такси, продавцом на рынке, строителем и помощником наборщика в типографии. Так что когда Глеб принимался рассуждать по поводу таланта и желания применить диплом по назначению, Каширин с мудрым выражением лица кивал и думал: призвание вещь хорошая, но кушать хочется весьма.
 - Собственно, можно картины писать и продавать, -ласково посоветовал он. – Холст, масло, колбаса. Бутерброд будешь?
 -Буду.
 – Как творчество? – поинтересовался Каширин, дорезая остатки колбасы. Глеб потер виски.
 - Хочу написать картину…девушка на роликах с крыльями за спиной, – он откусил от бутерброда и сказал: - пошло, правда?
На кухню забежал старшенький, молниеносно ухватил со стола краюху хлеба и так же быстро скрылся, успев прокричать:
 - Па, Витька мои кэпсы тырит!
 - Ну, вселенская проблема, - отмахнулся Каширин. – Ты, Глебец, девушку нашел? Надеюсь, это не Лизанька?
Перед мысленным взором Глеба предстала картина: Лизанька едет на роликах, всем своим видом напоминая танк, а прохожие спешат спастись бегством. Он улыбнулся.
 - Никого не нашел. Просто увидел девушку, и она меня впечатлила.
В коридоре раздался топот, потом послышался звук щедрой плюхи и детский голос пропищал:
 -Папа, меня Саска бьет!
 - Ну, я вас! – прикрикнул Каширин. Глеб доел бутерброд и сказал:
 - И я признался ей в любви…
 -Орел, - прокомментировал Каширин. – Дети, тихо! А то позову Витину бабушку.
Возня мигом стихла. В коридоре зашипели и обозвали кого-то злыднем.
 - Бабушка уже едет! – с неумолимостью самой судьбы произнес Каширин. Дети стали немы, как рыбы. Глеб стряхнул с пальцев крошки и сказал, глядя куда-то в пустоту:
 - Знаешь…она была такая настоящая.
         
Прошла неделя. Так и не найдя работы, Глеб поручил предприимчивому Каширину продажу трех своих картин, а сам укатил на дачу – собирать вишню и рисовать.
Дни стояли теплые и солнечные, никуда не надо было спешить, и впервые за несколько месяцев Глеб почувствовал себя спокойным и вполне отдохнувшим. Однажды, возвращаясь с озера, он вдруг остановился и глядя вдаль, туда, где на горизонте белел город, подумал, что вот-вот поймет или вспомнит самое главное, то, для чего он есть на свете, то, для чего есть весь мир. Глеб стоял и смотрел: над ним с пронзительным криком пролетали стрижи, кто-то тоненько стрекотал на лугу и теплый ветер ласково перебирал стебли растений.
Тогда Глеб оставил свой велосипед и упал в траву.
Он долго лежал, раскинув руки, и ни о чем не думал, просто наслаждался тем, что рядом никого нет; в небе важно и неторопливо проплывали облака, и букашка, замерев на самом кончике высокого колоса, с изумлением смотрела на него. Потом в стороне ему мигнуло голубое пятнышко – что-то дрогнуло в груди, и Глеб подумал: да, вот оно. Но, повернув голову, он узнал в хрупкой фигурке, одетой в голубой сарафан с алыми цветами Анжелику Фоменко и устало вздохнул.
Анжелика училась на курс младше, любила писать пейзажи и хотела всю себя без остатка посвятить высокому искусству. Ходили слухи, что эта вечно восторженная девушка, во всем видевшая прекрасное, была влюблена в Глеба по уши.
 -Глебчик, здравствуй! – ее высокий звонкий голосок напомнил Глебу резной китайский колокольчик – талисман сокурсницы Галины, который всегда был привязан к ее сумке и бренчал при ходьбе. – С тобой все в порядке?
 - Да, - ответил Глеб, приподнявшись на локтях. – Вот, лежу в траве, соединяюсь с природой.
- Ой, как здорово, можно я с тобой посижу/ - Анжелика опустила велосипед на землю и устроилась рядом с Глебом. – А я немножко испугалась: еду, смотрю, ты лежишь, мало ли что.
Глеб сел, обхватил руками колени и пристально поглядел на Анжелику. В эту минуту она показалась ему очень похожей на Лизаньку.
Его странное, почти блаженное состояние растаяло.
 - Что ты тут делаешь? – спросил он. – спросил он. Анжелика неопределенно махнула рукой.
 -Каталась. Там потрясающий вид на озеро и лес. Буду рисовать. А ты как тут очутился?
Глеб энергично потер ладонью нос.
 - У меня здесь дача.
Анжелика окинула его изучающим взглядом и потянулась к своей безмерной сумке.
 - Можно, я тебя нарисую? Вот, как ты сейчас сидишь.
Глеб кивнул. Анжелика достала альбом, карандаши и принялась за работу. Глеб молчал, слушал, как скребется по бумаге грифель и думал, что бы такое у нее спросить.
 - Как ты думаешь, зачем мы?
Анжелика пожала плечами.
 - Наверно, у каждого свое предназначение. Вот мы с тобой художники ..смотри на меня, пожалуйста…мы и рисуем. Хотя я часто жалею, что не занялась литературой…чуть-чуть голову налево, да, так.
Глеб улыбнулся краем рта. Как все получилось просто. Просто, хорошо и кругло.
Над ним пролетела ласточка, едва не задев его крылом. Тревожно вскрикнула, метнулась в сторону.
 - Мой друг Каширин когда-то давно был очень даже неплохим поэтом. А потом – все кончилось.
Анжелика изумленно захлопала ресницами.
 - И как же он теперь?
Ее голос дрогнул. Глеб подумал, что для нее нет ничего страшнее, чем измена собственной миссии.
 - Теперь у него двое детей, и когда они шалят, он пугает их бабушкой. Та еще, знаешь ли, дама. Может быть мы затем, чтобы делать детей, вкалывать за гроши и ни разу в жизни не задуматься, что существуют совсем другие точки приложения деятельности. А искусство – он грустно усмехнулся, - так, мыльные пузыри.
Анжелика смотрела на него со смесью понимания и страха. Тема беседы ей явно была не по душе.
 - Ты уже нашел работу? – поспешила она сменить тему.
 - Нет.
 - И я ума не приложу, что делать после института, - Анжелика печально покачала головой, но тут ее лицо просветлело. – Слушай, совсем забыла! У меня через неделю персональная выставка в "Арт-хаус"! Непременно приходи!
Выражение лица Глеба не изменилось, но он ощутил, как что-то внутри предательски дрогнуло и надломилось.
Он глубоко вздохнул, пытаясь сбросить напряжение.
 - Спасибо, Анжелика. Я приду.
 - Ты прелесть, - сказала она и протянула ему альбом. Смотри.
Да, это несомненно было его лицо, нарисованное быстрыми мелкими штрихами. Конечно, славно, талантливо, но передачи мыслей, показа того сокровенного, что невидимо простому глазу – нет. И при всем этом - выставка на предпоследнем курсе в двадцать лет.
Глеб улыбнулся.
 - Здорово, - и спросил нарочито веселым голосом: - Как же это ты добилась выставки?
Анжелика зажмурилась и помотала головой.
 - Признавайся, признавайся.
 - Глебчик, тут нет ничего такого. Если подумать. Просто папа поговорил с директором, они вместе учились. Борис Антонович посмотрел мои работы и сказал, что все устроит. Здорово, правда?
- Еще бы, - кивнул Глеб важно, - Я обязательно приду.
А сам только и подумал: ловкая малышка.
 - Мне пора, - сказал он и встал. Анжелика развернула альбом на чистом листе и взяла новый карандаш.
 - А я еще посижу. Здесь так красиво.
 - Пока.
Глеб поднял из травы велосипед и поехал к дачному поселку. Если бы он оглянулся, то увидел бы, что Анжелика внимательно, неотрывно смотрит ему вслед, словно хочет что-то сказать.
Но Глеб не обернулся.


День открытия выставки Анжелики выдался на удивление душным. Большую часть жизни Глеб провел одетым в футболку и джинсы и теперь чувствовал, что буквально плавится в выходном костюме. Собираясь, он думал о том, что сегодня посетит весьма печальное и поучительное зрелище, и эта выставка могла бы стать его…
"Но в конце-то концов, что я делаю плохого? – размышлял Глеб, стоя в автобусе. – Разве я менее талантлив? Разве мои работы хуже – да что вы! Вся проблема в том, что Анжеличке больше повезло, судьба улыбнулась. Как там в песне поется: Господи, пошли хоть раз мне, а не меня. Эх!"
Он вспомнил бывшую сокурсницу Галину, ту самую, с вечным колокольчиком на сумке. Рисовала она из рук вон плохо, зато в гадании ей не было равных. Однажды Глеб спросил у нее: но разве наша судьба не в наших руках, разве мы не можем менять ее, как захотим?, на что Галина ответила: чтобы изменить предписанное, надо быть очень сильным человеком. Вот так, сударь, если вы слабак и не можете развернуть волшебное колесо в свою сторону, то сидите и завидуйте, изводите себя этим вечным вопросом "почему не я?"
Глеб так задумался, что чуть не пропустил свою остановку.
Если не считать двух официантов, накрывавших фуршетный стол, Бориса Антоновича и Анжелики с родителями, то галерея еще была пуста. " На кой черт я так рано?" – уныло подумал Глеб.
 - Глебчик!
Анжелика кинулась к нему, жалобно улыбаясь. Ее протянутая ручка была холодной и влажной, а желтое платье с голубыми разводами придавало ее бледному личику какое-то болезненное выражение.
 - Привет, - сказал Глеб и поцеловал ее в щеку. Анжелика обернулась
 - Мама, папа, это Глеб Кожевников.
Деловой отец посмотрел на него, как на пустое место, зато матушка, весьма упитанная дама в зеленом, взглянула с интересом.
 - Как хорошо, что ты пришел пораньше, - вздохнула Анжелика. – Я волнуюсь ужасно. Представляешь, тут будет телевидение. И из газет тоже придут…
Глеб покровительственно положил руку ей на плечо и заметил с какой-то каширинской интонацией:
 - Ну, Анжелика, это приятное волнение.
Она нахмурилась.
 - Да, а вдруг я сделаю что-то не то? Прямо как на экзамене.
Глеб не смог удержать улыбки. Боже, неужели она настолько глупа, что считает, будто бы выставка принесет ей общегородскую славу? На открытие соберутся друзья, родня и те, кто мнит себя знатоками искусства – и все. От силы три посетителя-бездельника в остальные дни.
Тогда зачем это тебе, не преминул воспользоваться ситуацией внутренний голос.
Появилась щебечущая компания девушек, и Анжелика, подарив Глебу извиняющийся взгляд, отправилась к ним. Глеб же пошел смотреть картины.
В основном, это были пейзажи – реки, луга, пруды; на одном из холстов он опознал улочку в районе стадиона, всю в цветущей сирени. "Конечно, славно, - говорил себе Глеб, проходя вдоль картин, - рисовать она умеет. Именно рисовать – не больше… Да, вот что мне нужно: сам факт того, что у меня была персональная выставка."
Ему вдруг показалось, что часть его души занял кто-то другой: жесткий, завистливый и циничный. В какой-то момент Глеб даже испугался; потом ему просто стало грустно.
Кто-то тронул его за плечо; Глеб оглянулся и увидел Каширина, наряженного в эпатажную красную рубаху с желтыми звездами и белые штаны и выглядевшего совершенно по богемному.
 - Нравится? – спросил он, сделав широкий жест рукой.
 - Не имей сто рублей, а имей крутого папу, - сказал Глеб и пожал широкую каширинскую ладонь. – Нет, ну мило, конечно … А ты-то чего здесь делаешь?
Каширин достал из кармана блокнот с логотипом родной газеты.
 - Пишу статью о высоком, - и в подтверждение продемонстрировал несколько исписанных листов. – Вот, дома набросал кое-что.
 - Даже не видя выставки? – изумился Глеб. Каширин поглядел на него с тем выражением, какое иногда называют "учись, пока папа не померю"
 - С моими-то талантливыми, набитыми на таких делах рученьками…жестом фокусника Каширин предъявил орудия труда и покосился на Анжелику, стоявшую перед камерой. – Тем более, что нового мне может сказать это жовто-блакитное создание?
Глеб выразительно посмотрел на него.
 - Да ты, выходит, шутник.
 - Выходит, шутник, - согласился Каширин. – А входит, юморист.
Слушай, пойдем отсюда. Незачем ковырять твое самолюбие.
- Что? – не понял Глеб.
- В попке долото, - передразнил Каширин и, взяв Глеба под локоток, повел его к выходу. – Я что, сударь, слеп и не вижу болезненной бледности вашей аристократической рожи? И не догадываюсь о причинах?
Спустя десять минут они сидели в летнем кафе и беседовали о превратностях судьбы.
Умница Каширин как всегда был на высоте. Из его монолога к приятелю следовало, что время лучше всего лечит зависть, ибо выявляет истинные ценности. Наглядно показывая, что тебе на самом деле надо. В основном, Каширин упирал на то, что гениальности ни к чему подтверждения типа книг и выставок и приводил в пример Вивальди, чьи труды оценили по достоинству спустя чертову уйму лет после встречи их создателя с Создателем.
Глеб уныло соглашался: прирожденный гуманитарий и гениальное трепло, Каширин, пожалуй, сумел бы убедить Академию наук в том, что Земля плоская и лежит в свое удовольствие на трех китах – не то что утешить приятеля.
 - Все хорошо, - сказал Глеб, когда Каширин притомился молоть языком. –Вот только как мне пережить этот неприятный момент биографии?
 - Ты все преувеличиваешь, Гертруда. И откуда в тебе столько пафоса?
 - От верблюда, - мрачно отшутился Глеб.
 - Не обижай скромное животное, - посоветовал Каширин. – Лучше подумай, какой способ вполне хорош, чтобы забыть о своих проблемах?
 - Напиться, что ли, - предположил Глеб.
Каширин широко улыбнулся.
 - Истинно так, детка.


На следующее утро Глеба разбудил телефонный звонок. Охая от головной боли, он оторвал лицо от подушки, нашарил трубку, и, дважды уронив на кровать, сумел-таки приложить ее к уху.
 - Глебец, жив?
Каширин был свеж и весел аки майское солнышко. На всех гуляньях он выпивал в два раза больше Глеба, но на следующий день, когда его приятель едва стоял на ногах и говорил с трудом, умудрялся сохранять разум, хороший цвет лица и отличное настроение.
Глеб застонал.
 - Неужели так плохо? – озадаченно спросил Каширин.
 - Это я еще бодрюсь. Тебе никогда не говорили, что ты дрянь?
Каширин усмехнулся.
 - Веришь ли, буквально вчера мне это сказал молодой одаренный художник, страдающий синдромом Моцарта и Сальери. После четвертой рюмки он выложил все, что обо мне думает, и я узнал про свою скромную персону много нового и интересного, - он сделал паузу и резко свернул на другую дорогу: - И кто сказал, что я еврей? Я русский.
Глеб нахмурился, силясь понять, к чему бы это.
 - Чего?
 - Только русский может испытывать эмоции-плюс при виде страдающего таланта. Какой простор для философской мысли! Я так красиво давно не говорил.
 - Иди ты, ритор… - Глеб болезненно поморщился и продолжал: - Поделись лучше, чего ты сам писать перестал.
Воцарилось долгое молчание. Глебу показалось, что Каширин грустно улыбается.
 - Как тебе сказать, Глебец … - вздохнул он. – Есть в характере некий стержень, который поддерживает натуру. И если его сломать, то изменится мировосприятие и писать ты уже не будешь. Изменится характер, фигурально выражаясь.
 - Больно было?
Теперь уже Каширин изумленно хмыкнул:
 - В каком смысле?
 - Когда стержень сломался.
На том конце провода снова хохотнули.
 - Нет, ну конечно не так, как тебе вчера на выставке.


Еще через день вышла статья Каширина с восхвалением юной талантливой художницы. Глеб прочитал и выбросил газету в окно.
Когда Анжелика звонила ему, он не брал трубку.

Пару дней спустя, отправившись погулять, Глеб встретил Галину. Она сидела у фонтана искусств и читала книжку под мудреным заглавием "Гадание И-Цзин."
 - Повышаешь квалификацию? – спросил Глеб, усаживаясь рядом на прогретый солнцем бордюр. Галина оторвалась от книги и улыбнулась. С ней единственной Глеб чувствовал себя спокойно. Не было необходимости отражать шуточки, как с Кашириным.
 - Очень интересно, Глебушка, - ответила она. – Если монетки есть, я погадаю.
Из монеток у Глеба обнаружился единственный исщербленный рубль, и гадание не состоялось.
 - Нашел работу?
 - Нет, а ты?
 - А я теперь парапсихолог-консультант. Центр "Айши."
 - Ловко, - одобрил Глеб и взял в ладони резной колокольчик на сумке.
 - Анжелика выставляется в "Арт-хаус". Слышала?
Галина кивнула.
 - И даже была на открытии. Лика все переживала, что ты так быстро ушел.
Глеб сел поудобнее и стал смотреть в воду. Там неторопливо передвигались маленькие юркие существа, похожие на головастиков. Он бросил камень, и обитатели фонтана шустро разбежались в разные стороны.
Галина снова вернулась к чтению. Краем глаза Глеб рассматривал ее худенькую фигурку, почти сиявшую в лучах вечернего солнца и вспоминал, как однажды, на втором курсе, они едва не стали встречаться. Если бы тогда у них все получилось, то какими бы они были теперь?
 - Как по-твоему, выйдет у нас с Анжеликой что-нибудь толковое?
Галина пожала плечами.
 - Понятия не имею. Но если ты собрался с ней спать ради того, чтобы ее папик помог тебе с выставкой, то это просто подло. Не советую.
Каширин сказал бы не "подло", а "расчетливо". Стараясь развеять неприятное ощущение, Глеб поднял еще один камушек и швырнул его в воду.
 - Видишь ли, даже мысли такой не было.
 - Верю, - откликнулась Галина. – Знаешь, Глебушка, это все ерунда. Лика, к сожалению, не пролезет дальше своего города. А у тебя впереди выставки в столицах, слава, гонорары, любовь… Ты не переживай.
Он хотел сказать ей, что уже давно никого не любил и почти забыл, как это делается – и не верит в любовь и чудесное будущее.
Тоскливо взвизгнул стриж, пролетев над водой.
 - Я и не переживаю.
 -- Вот и молодец.
Солнце почти касалось верхушек деревьев. В детстве, прочитав "Маленького принца", Глеб был уверен, что если долго-долго идти на запад, то солнце никогда не сядет, и день будет длиться и длиться. Особенно приятно было так думать в день рождения.
- Тебе в этой жизни чего-нибудь хочется?
Галина вздохнула и поболтала рукой в теплой воде.
 - На самом деле у человека столько всего есть, что ему незачем хотеть еще чего-то.


Вскоре Глеб работал художником-оформителем центра "Айши" - рисовал на стенах офиса сюрреалистические пейзажи с участием НЛО, а может и елочных шаров. Анжелика по-прежнему звонила ему, он по-прежнему не брал трубку. Так будет лучше, уверял себя Глеб, вырисовывая очередную малопонятную эзотерически-праздничную загогулину – нечего голову морочить. За окном плавился июль и шумел базар; слушая обрывки песен в кондиционированном раю "Айши", Глеб думал о том, как заработает денег и уедет на дачу до конца лета. О том, где пристраивать свои таланты осенью, он пока не размышлял.
 - Вы пишите, как очевидец.
Глеб посмотрел со стремянки вниз и увидел плешивого человечка в шортиках и футболке, трещавшей под напором пивной пузени. "Я видел истинный свет", - прочел Глеб на черной ткани.
 - Чего?
 - Я говорю, тоже НЛО видели? – человечек расплылся в улыбке, обнажив золотую фиксу. – Форма корабля, расположение окон – все, как на самом деле.
" Ну, блин, псих", - устало подумал Глеб.
 - Тебе чего надо, дядя?
 - А я тут работаю, - радостно осклабился человечек. – Никита Бадхен, народный целитель. К вашим услугам.
 - Кожевников, - буркнул Глеб, принимаясь за очередной шар. Ну конечно: давным-давно, в далекой-далекой галактике…   силы добра сражаются за спасение энергоинформационного поля Земли…мы рыцари-джедаи, мы борцы со злом, кто не с нами, тем в табло…тра-ля-ля…
- ….согласны?
 - Чего? – встрепенулся Глеб. Никита Бадхен посмотрел на него с удивлением.
 - В буддизм перейти.
Глеб едва не выронил кисть.
 - Это с какого же перепоя?
 - А как же, ведь…
Глеб не слушал. За окном шумел базар, и голос полоумного Бадхена гармонично сплетался с общим гулом. Последний сочный мазок лег на круглый бок новогодней игрушки. Вот и все. Еще три стены – и зарплата в кармане.
 - Колоссально, - выдохнул внизу Бадхен и захлопал в ладоши.
 - Бред, - проворчал Глеб и стал спускаться со стремянки. Стена звала.
Пришла директор – дородная дама в обтягивающем желтом платье и массивными перстнями на каждом пальце (Глеб невольно вспомнил свинью из "Ну, погоди!")  завела с Бадхеном разговор о магической ерунде. Их голоса переплетались с музыкой, отличный саунд-трек к "Запискам сумасшедшего", думал Глеб.
 - …Остромир и Ратмир. Остромира комиссовали, а Ратмир ему и говорит: сходи за меня, раздеваться лень. Тот выходит и говорит: тебя взяли.
 - …неужели?
 - …самая истинная правда, Клара Сергеевна, сам видел.
"Бред", думал Глеб.
 - …тайские таблетки?
 - …сама такая худая. Представьте, он ведь бьет ее.
 -   бедняжка. Что же она его не бросит?
 -…деваться. Ни семьи, ни жилья. Да, по поводу того диетолога: он берет просто дикие деньги. Но результат – буквально через три дня.
"Бред", - думал Глеб.
В ту же ночь ему приснился сон: Галина стоит на пороге низенькой полуразвалившейся избушки, а из бездверного провала за спиной на нее наваливается тьма.

В конце концов он все-таки уехал. Набрал консервных банок, книг и кассет и устроился на даче, словно добропорядочный бюргер. Лизанька и Мешок отчалили в Закукуйск (так они именовали свою историческую родину в глуши), и Глеба никто не провожал. От Анжелики вестей не было: ходили слухи, что она отдыхает в Турции. Глеб вздохнул с облегчением и сел в электричку с искренним желанием забыть первую половину лета.
Жизнь была славной: утром – работа на участке, днем – живопись, вечером – в зависимости от настроения, либо опять же рисование, либо прогулки в одиночестве. Соседка Катя, девица рубенсовских форм, и ее более изящные подруги пытались познакомиться с ним поближе, но Глеб ни с кем не сходился. Спустя неделю все решили, что он сумасшедший и оставили его в покое.
Полная отстраненность от людей изменила его отношение к миру, сделав сознание Глеба ясным и …он долго не мог подобрать нужного слова, пока не нашел – "открытым" – и сам удивился тому, насколько точным было это определение. В светлые лунные ночи Глеб выходил во двор и сидел под яблонями, слушая шорохе во мраке и поражаясь тому, как он становится другим и мир преображается вместе с ним, обращаясь во что-то не совсем понятное, но несомненно грандиозное, величественное и доброе.
А тридцать первого августа к нему приехал неутомимый Каширин, привез с собой Анжелику, пахнувшую солнцем и теплым морем, и их беспечная болтовня вернула Глеба обратно в июль, где осталась тень его усталости и тоски, тень робкая, забившаяся в угол, но все еще живая.
Втроем они пили чай с вареньем, и из их рассказов Глеб узнал, что его свита вернулась в город и мечется в непонятках по поводу исчезновения предмета обожания. Галина стала ведущим консультантом в "Айши", а Бадхен окончательно и бесповоротно перевелся в якутские шаманы. Рассказывал, в основном, Каширин. Анжелика изредка вставляла пару фраз и смотрела на Глеба большими влажными глазами.
 - Но это все фигня, - важно сказал Каширин, наливая себе пятую кружку чая. – Герр Борис Антонович смотрел твои картины, какие у меня стоят.
"Выставка", - мелькнуло у Глеба в голове, но мысль оказалась какой-то выцветшей, поблекшей. Ненастоящей.
 - И?
Анжелика смущенно опустила ресницы, и сквозь, загар на ее щеках пробился румянец. Тогда Каширин хитро улыбнулся и произнес:
 - Десятое сентября сего года. Открытие персональной выставки Глеба Кожевникова в "Арт-хаус".
Немая сцена продлилась около пяти минут. Анжелика ерзала на табуретке ожидая возгласов восторга, Каширин взирал оценивающе, будто на сцену или экран телевизора, а Глеб думал, почему известие, которое раньше представлялось ему таким желанным, теперь вовсе его не трогает, словно новость касается чужого, незнакомого, неинтересного человека.
Глеб не знал, что сказать.
Наконец, молчание нарушил Каширин, решивший, видимо, что его приятель рехнулся умишком.
 - Поеду я, пожалуй. Завтра чадам в школу с утреца.
Глеб пошел проводить его до калитки. Взваливая на плечо рюкзак с яблоками, Каширин ему подмигнул.
- Дрянь. Сволочь. Сводник, - вразбивку проговорил Глеб, скорее для порядка, а не потому, что действительно сердился.
Каширин это понял и не обиделся.
Глеб закрыл за ним дверцу калитки и, глядя, как Каширин идет в сторону станции, вдруг ощутил физически, что все то хорошее, выросшее в нем за дни уединения, вянет… Он оглянулся: Анжелика стояла на пороге его дома и, прислонившись плечом к косяку, глядела на него. В этот миг давний сон о Галине, внезапно ставший таким реальным, мелькнул в памяти; Глеб мотнул головой, прогоняя неприятное воспоминание.
 - Как ты? – спокойно спросила Анжелика. Ее глаза смотрели одновременно на Глеба и куда-то сквозь него.
 - Я сыт и доволен, - так же спокойно ответил Глеб.
Помолчали. Вероятно, Анжелика искала в его словах некий подтекст. Соседи включили радио, и бодренький попсовый мотивчик окончательно убедил Глеба в том, что он не стал другим.
"Я ведь так этого хотел", - подумал он и добавил, прислушиваясь, не шевельнется ли в нем радость.
 - А еще я счастлив. Спасибо тебе.
Она подошла к нему и под привычной восторженностью Глеб увидел уверенную улыбку собственника.
И он вспомнил день зарплаты в "Айше", когда Галина, убирая деньги в сумку, на забытую уже реплику Бадхена заметила: человек в жизни получает все; другое дело, как он себя после этого чувствует.
"Погано, Галя, - подумал Глеб, словно бы она могла его услышать. – Ой, погано."


Неделя пролетела быстро и бестолково. Глеб свозил картины в галерею, критиковал рекламные проспекты и вел с Анжеликой долгие беседы ни о чем. Дел было очень много, но падая вечером в кровать, Глеб не мог их вспомнить: это лишний раз убеждало его в том, что занимается он ерундой.
Утром десятого сентября, прохладным и пронзительно ярким, ему позвонил Каширин.
 -Галя умерла, - сказал он без предисловий.
Глеб не понял.
 - Насонова Галя, - повторил Каширин. Его голос был бесцветным и глухим. – Поругалась со своим парнем. Он ее ударил, и она упала. Виском об угол стола. Крепись, Глеб.
Глеб смотрел в окно, и на его глазах все еще зеленая листва медленно наливалась черным.
 Потом не стало неба и земли.
Телефонная трубка, прижатая к щеке, нудно скулила. Звук пробивался через тьму, постепенно рассеивая ее – Галины не было, и на Земле ничего не изменилось.
   А ее рука лежит на обложке книги и пальцы – золотисто-розовые в вечернем свете. Если бы я тогда сказал, что люблю ее, а теперь это уже не имеет значения…
Он не помнил, как оказался возле "Арт-хаус". Стоя у телефона на другой стороне улицы, Глеб видел, как за огромными окнами темнеют на стенах картины – его картины! – как суетится Анжелика в желто-синем платье, как беседует с кем-то по мобильному Борис Антонович.
Все уже неважно, Галя.
Глеб снял трубку, вынул из заднего кармана джинсов телефонную карточку и вставил ее в щель аппарата. Три единицы; впрочем, чтобы сказать то, что он хочет, ему хватит и одной.
Он помедлил, потом набрал номер галереи. За неделю Глеб заучил его наизусть.
 - Анжелика …
 - Ой, Глебчик, где ты, мы … - затараторила она, но Глеб перебил ее:
 - Анжелика, я тебя никогда не любил и не люблю. Прощай.
В эту минуту она увидела его и опустила руку. Закусив губу, Глеб кивнул и пошел прочь.
Брошенная трубка у него за спиной исходила слезливыми гудками.


Выставка Глеба стала скандальной, еще не начавшись.
Картины занимали галерею всего один день, потом Анжелика с батюшкой собственноручно их сняли. Каширин написал огромную статью о блестящем молодом таланте и о том, почему его "кинули" спонсоры, а особенно спонсорша. Изгнанную выставку приютил "Айши" и весь интеллигентный люд города, разогретый шумихой, счел своим долгом ее посетить. Под руку Каширину подвернулся культуролог Браннер, директор Мюнхенского музея альтернативного искусства, и ему были проданы четыре особенно эпатажные работы.
Правда, сам Глеб ничего не знал об этой возне. Десятого сентября он все бросил и уехал в деревню с семью рублями в кармане.


Осень наступила резко: еще вчера припекало солнышко и в прозрачной синеве парили змейки паутинок – и вдруг зарядили холодные дожди, зачавкали в грязи под ногами опавшие листья и над самой головой нависли бесконечные клокастые тучи.
Глеб сидел дома, топил печку и под монотонное бормотание телевизора, показывавшего только один канал – первый – рисовал на полях газет прекрасные женские профили и рожи фантастических существ. Рыжий кот, его ленивый товарищ, целый день дрых на подушке, просыпаясь, ел и снова заваливался спать; Глеб смотрел на него через плечо и думал, что это единственно счастливое существо, которое он когда-либо встречал.
Время остановило свой ход, и иногда, просыпаясь, Глеб не мог сказать, наступило ли уже "сегодня" или все еще длится "вчера".
… Когда заскрипела дверь и вошел Каширин, он даже не обернулся. С самого утра Глеб что-то калякал на чистой странице справочника по цветоводству и среди нагромождения линий наконец стало пробиваться нечто осмысленное.
 - Я привез тебе поесть, - сказал Каширин.
Глеб не шевельнулся. Сильные частые штрихи быстро ложились на пожелтевшую бумагу.
 - Консервы и макароны. Чай, соль …сахар еще. Мыло с порошком, чтобы ты облик человечий не потерял. И альбом.
Глеб оглянулся. Каширин стоял посреди комнаты и был … Глеб не сразу понял, что впервые видит своего друга усталым и растерянным.
 - Спасибо, Кир, - тепло сказал Глеб. – Все очень кстати.
Каширин вздохнул и потер кончик носа.
 - Слушай, Глебец, мне второй труп за месяц не нужен.
 - Я не собираюсь, - произнес Глеб. Ему стало неловко, когда он подумал о том, сколько же людей там, в городе, переживает за него.
 - Как там наши?
Каширин снова вздохнул, на этот раз с видимым облегчением, и осторожно присел на кровать. Потревоженный кот приоткрыл один глаз, посмотрел на нарушителя спокойствия и снова уснул.
 - Миша на последнем курсе. Даже учится. Лизанька в "белом доме" помощником депутата засела. Передают тебе огромный привет. Я пока в газете, чада мои в школе…
 - А я ее все-таки любил,- промолвил Глеб.
Каширин нахмурился.
 - Ты только не зацикливайся на этом, ради бога, - посоветовал он. – Ничего не исправишь, а жить надо дальше, - он опустил глаза и тихо сказал: - Прости, из меня плохой утешитель.
Глеб отложил карандаш и перевел взгляд на окно, туда, где сыпал дождь и багровела обливными плодами яблоня. "Окровавленная", - подумал Глеб и негромко, будто бы самому себе, сказал:
 - Ты знаешь … она была такая настоящая.


"Наверно, так выглядит ад", - подумал Глеб.
Дом, возле которого он стоял, давно уже был заколочен. Его хозяева умерли или уехали, и никто теперь не ухаживал за одичавшим садом и не собирал яблок, устилавших землю. Скрюченная яблонька у забора уже растеряла листву, но крошечные темно-красные глянцевые плоды стойко цеплялись за ветки; Глеб смотрел, и ему было страшно. Он помнил это место. На пороге этого дома замерла Галина в его сне.
Послышалось дребезжание, и из-за поворота на улицу въехала девушка на стареньком велосипеде, вихлявшем то вправо, то влево.
Что-то вдруг ощутимо толкнуло Глеба под ребро.
"Смотри! – позвал голос Галины откуда-то из глубины памяти. – Вот же оно, то, что ты так хотел понять. Смотри!"
Я не помню, Галя, признался Глеб, после того, как ты ушла, я забыл обо всем, что было раньше, и я уже не тот я, который верил в лешего, не тот, который был художником, мое лицо стерлось о взгляды, и я…
Девушка озорно, по-мальчишески присвистнув, затормозила у калитки и спрыгнула на землю, покачнувшись под тяжестью набитого рюкзака.
 - Здравствуйте! – весело сказала она и принялась возиться с проржавевшим замком на покосившейся калитке.
"Глеб, - мягко позвала Галина. – Посмотри…это солнце."
 - Здравствуйте, - кивнул Глеб. Девушка выпрямилась и протянула Глебу ключ.
 - Не поможете?
 - Помогу – согласился Глеб. – Вы не знаете, где бы мы могли встречаться?
Девушка пристально взглянула на него и мягко улыбнулась.
Тогда Глеб вспомнил.


Ветер шевелился в опавшей листве и ее волосах, и Глеб видел, что они не желтые, а ореховые. И бус из янтаря на ее шее теперь не было.
Она потерла ладони и протянула руки к огню.
 - Скоро зима.
Глеб кивнул и подбросил в костер несколько веток.
 - Да, - ответил он. – Скоро зима.