Стоп! Палец со спуска плавно ушел вперед, дыхание и пульс приходили в норму. Он чувствовал себя каким-то неполноценным, техника все больше забирает на себя то, что считалось мастерством. Может когда-нибудь появятся роботы, которые будут воевать между собой, бездушные машины, но это будет уже не то, а лучше, чтобы вообще не было войн, нет в войне победителей, есть только стороны несущие потери, есть люди, убивающие друг друга из за надуманных или навязанных причин и поводов. Заложники чъей-то жестокой воли.
В окуляре прицела оформились три контура. Один большой и три маленьких, они один за другим, на расстоянии меньше метра, двигались по склону. Не люди, факт не люди! Я переключил систему на ночное видение и увидел в зеленом «снегу» легких помех, среди камней, волчицу и трех волчат. В увеличенном изображении было видно, что звери остановились, и волчица смотрит прямо на меня.
Странно, как она могла меня почуять? Ветер в сторону дует, восемнадцать метров в секунду, не меньше, расстояние тысяча с хвостиком метров, дождь. Нет, точно смотрит на меня! Насторожилась, уши прижаты голова и спина прямая линия. Волчата залегли в траву между камней. В нормальном диапазоне их и не видно. Странно, очень странно! Так не может быть, но она стоит и смотрит, смотрит прямо на меня. Я читал у Шопенгауэра;
-«Чью волю к власти представляет собой мораль? Общее в истории Европы со времен Сократа - попытка малой группы иноверцев обеспечить, прикрываясь моральными ценностями, господство над всеми другими видами ценностей, так, чтобы они были руководителями, судьями не только жизни, но также и познания, искусств, государственных и общественных стремлений. Стать лучше — есть единственная задача; все остальное — средство к этому (или помеха, стеснение, опасность: следовательно — бороться с этими последними до уничтожения...)».
Нет, не на меня она смотрит! Не может волчица меня чуять! Что-то здесь не так. Может это просто, местный Верврльф, которого так не любят гнусы и про которого рассказывают легенды, одна жутче другой. Хотя откуда тут оборотни, да еще в такую погоду. –«Мы с тобой одной крови, ты и я», промелькнула в голове фраза Маугли. Чертовщина какая –то- успокаивал я себя, нечистой силы не бывает, а дэвы живут в Севане и армяне они, православные значит, а вервольф он наверно католик?
Противный холодок пробежал по спине и затерялся в пятках, и сразу стало неудобно лежать, появилось ощущение третьего. Я был явно не один, отдыхающий на склоне горы.
«Где он? - метнулась в голове мысль, - и кто это?»
Волчица, постояв немного, затрусила дальше со своим выводком и исчезла за камнями, в пелене дождя, а я принялся изучать местность, пытаясь обнаружить изменения. Ну, хоть что-нибудь, что может прояснить ситуацию. Ни-че-го.. Мертво .
-Плохо дело, если кто-то здесь появился раньше нас. «Если так, то зачем мы еще живы?» - как говорят в Одессе. Если позже, то почему никто из группы натасканной не хуже своры борзых не обнаружил движения в секторе и не сообщил? Интуиция и опыт подсказывали мне, что здесь не всё в порядке. Впрочем, как и всегда. Там, где мы появлялись, всегда, как правило, или что-то уже было не в порядке, или обязательно будет в очень сильном непорядке, когда мы также тихонечко свалим, как и пришли, прямо Гоголевские крысы - пришли, понюхали, ушли.
Волчица с выводком в такую сучью погоду настойчиво прется куда-то, вместо того, чтобы лежать где-нибудь в пещере какой. В сухости и тепле, да еще с выводком. Это несвойственно волкам, а уж оборотням и подавно, все-таки люди какие никакие.
То-то и странно, волчица то могла уходить только от людей. Нет у нее других врагов в этих горах. Душары волков не любят, преданий у них про них всяких нехороших полно. Фольклор местный, однако. Но в такую погоду люди спят или уж просто дома сидят, кофе пьют дурь курят. Д-а-а уж, кофе бы сейчас глоток! Вот такусенький. Маленький. Времени - три часа ночи, и какого хрена я тут делаю?
Хрена вам по всей морде лица, а не кофею с какавой. Проглотив слюну я отправил в рот кусочек сахара, чтобы подсластить эту гадскую жизнь.
- Я, колокольчик, как меня слышите, прием?
В ответ с интервалом он услышал три коротких двойных щелчка в наушнике. Все на месте.
- Всем, готовность двоечка, подсветку не включать! Как поняли? Приём.
щелчки доложили о готовности, и снова тишина в эфире.
- Колокольчик – мудозвончик! И кто только придумывает эти карты и таблицы позывных? То гербарий какой-то, то такие слова, что не выговоришь: «пилигрима, сарквастохрома, а?!».
-«Что обозначает эта обнаруживающаяся в моральных ценностях воля к власти, которая проявлялась до сих пор на земле в самых необыкновенных формах развития?»
-«Наверное, там скрыты три основных силы — инстинкт стада против сильных и независимых; инстинкт страждущих и неудачников против счастливых; инстинкт посредственности против исключений. Колоссальны выгоды этого движения, несмотря на деятельное участие в нем жестокости, коварства и ограниченности.
(вечно, это история борьбы морали с основными инстинктами жизни оказывается сама величайшей безнравственностью, какая до сих пор существовала на земле и по сути и по проявлениям)»
Я начал просматривать сектор буквально сантиметр за сантиметром. Ливень прекратился внезапно, как и начался. Только этого сейчас и не хватало! С одной стороны - лучше слышно, с другой - лучше видно. Досадно, что не только нам. Луна всегда двуликая, сучка, она и помогает, она и предаёт. В мертвенном, серебристом свете луны все вокруг выглядело как космический пейзаж. Красотища! Ручей внизу стал похож на еле журчащую реку ртути. Оказывается, оттенков серого великое множество, и под лунным светом, если вглядеться, открывается красота и гармония серого камня. Гармония всего вокруг. Ручья, ночи, камня, кустарника, которым порос склон с другой стороны долины. Дальше Горная гряда на горизонте. Умереть и унести с собой в вечность всю эту красотищу!
Ага…. особенно убийственна будет гармония и эстетичность пули, которая может прилететь ниоткуда. Красота! Пройдут поколения, а здесь всё будет неизменно. Камни, природа, течение времени и жизни, непонятное разуму европейца. «И косточкам его!» Киплинг и шакал Табаки со своими шуточками вспомнился.
«Если самурай идет в битву, совершает отважные и величественные поступки и телодвижения всякие геройские, покрывает славой свое имя, то это только потому, что он настроил свое сердце на смерть. Если случается худшее, и ему суждено расстаться с жизнью, то, когда его противник спрашивает его имя, он должен громко и четко ответить и проститься с жизнью с улыбкой на губах, не выказывая ни малейшего признака страха. Если же он тяжело ранен, да так, что ни один лекарь уже не может помочь ему, то, как и положено самураю, он должен, будучи еще в сознании, ответить на вопросы командиров и товарищей и сообщить им, как он получил ранение, после чего спокойно, без всяких церемоний, встретить смерть, да хлопотное дело помирать по-самурайски, а по скотски совсем плохо».
«Точно так же и в мирное время стойкий самурай, старый он или молодой, но пораженный болезнью, должен показывать свою твердость и решимость и спокойно расставаться с жизнью. Занимает он высокий пост, или низкий, он обязан, пока еще может говорить, попросить прибыть к нему его старшего начальника, поблагодарить его за оказанные внимание и милость, сообщить ему, что он всегда делал все, что в его силах для выполнения обязанностей, но сейчас поражен тяжелой болезнью, от которой нелегко избавиться, и потому не может продолжать исполнять свой долг. Он также должен сказать, что перед тем, как покинуть сей мир, желает поблагодарить его за доброту и надеется на то, что старейшины его клана будут помнить о нем. Затем он должен попрощаться со своей семьей и друзьями и объяснить им, что умирать от болезни после стольких лет получаемых от господина милостей недостойно самурая, но, увы, это неизбежно. Но молодые должны оставаться преданными господину и стойко исполнять свой долг, отдавая этому все силы. Если же они уронят честь самурая и отступят от верности и долга, то душа его даже из царства теней отречется от них. Так должен по идее расставаться с жизнью настоящий самурай».
-Об этом же говорит и мудрец Конфуций: -«перед смертью слова человека должны быть правильными.» Таковы должны быть последние минуты жизни самурая. Насколько же жалок тот, кто отказывается считать свою болезнь неизлечимой и беспокоится о смерти; кто радуется, когда люди говорят, что он выглядит лучше, и печалится, когда они говорят, что ему стало хуже, при этом приставая к врачам и взывая к бесполезным мольбам и услугам, пребывая в волнении и смущении. Когда силы покидают его, он никому ничего не говорит и встречает смерть, подобно собаке или кошке.
Это происходит потому, что он отказывается все время помнить о смерти, но, наоборот, бежит от нее и думает, что он будет жить вечно, жадно цепляясь за свое существование.
Что-то прервало ход мыслей. Какой-то звук вытащил меня в реальность. Скрип арбы! Вот оно. Началось!