Сердце моргает вместе с ресницами. Каждый день отличается от предыдущего лишь числом, неаккуратно записанным на полях зеленой тетради. Все та же паста, все тот же мелкий и острый почерк.
Сердце моргает вместе с ресницами. Подоконник. Сижу. Смотрю на сигареты. Думаю. Дергаю ресницы. Одна остается на пальце. Загадать желание. Одно желание. УВИДЕТЬСЯ.
_____________________
Ты безумно красива. Ты безумно любима мною. До дрожи во всем теле при одной только мысли о тебе. До крыльев, которые расправляются сразу, как только слышу твой голос. Ты… ты моя девушка. Я люблю это слово – «моя»… люблю, потому что очень долго, слишком долго любимые мною люди были НЕ моими… Но больше этого слова, во сто крат больше этого слова я люблю произносить твое имя… Я люблю шептать его, я люблю четко выговаривать его, я люблю выкрикивать его и я люблю его петь. Только ты этого не слышишь. Не видишь. Не чуешь.
А я не слышу, не вижу тебя. Только чую: у тебя плохое настроение сегодня. И ты можешь сколько угодно спрашивать, как я это поняла. Я все равно не отвечу, потому что мне нечего отвечать. Я только знаю: плохо сегодня тебе. А меня нет рядоммм. И не будет еще 2 месяца.
Мы с тобой – это один сплав кофейного цвета. Кофе-молоко. Мы с тобой – это постоянные попытки опровержения того, что разлуку можно пережить без боли.
Мы совершенно по-разному переживаем разлуку. Ты – поешь. Я – пишу. Но и у тебя, и у меня болит сердце. Одно на двоих.
________________________
Мы никогда не виделись. Мы с тобой ни-ког-да не виделись. В глазах у Других читаю: «Ха, увлечение… мимолетное увлечение…» В каждом своем взгляде в зеркало и каждом толчке сердца читаю: «Лю-бовввь». В каждом твоем слове вижу только одно. Все то же: «Лю-бовввь».
Если оторванные ресницы действительно исполняют желания, то мы с тобой довольно скоро устроим совместный полет. Это будет лето. Июль. Серое небо. Четыре крыла, переплетающихся друг с другом, и одно сердце, стремительно летящее вниз, а потом – вверх… а потом – вниз… до того момента, пока не взорвется. Тогда мы умоем друг друга кровью и спустимся на землю. Этой землей будет Питер. Над Питером будет солнце. И ты, мое солнце, будешь обжигать меня своими прикосновениями, дыханием, словами, глазами, лучами….
____________________________
…Я БОЮСЬ, сильно боюсь…. Несмотря ни на что ужасно боюсь нашей встречи. Потому что я не умею. Не умею ничего. Только смотреть. А нужно быть нежной, ласковой, умеющей… Ты говоришь мне: «Научу, всему научу, не бойся… Обо всем расскажу и все покажу…» Я не могу так, малыш, я не могу так!!! Я … я должна, должна уметь. Я должна не учиться летать у тебя, а … а сразу подняться в небо самой и поднять тебя, переплести наши крылья так, чтобы взлететь еще выше, а не начать падать…
Я хочу научиться, чтобы быть для тебя сильным орррлом. Я научусь. Обязательно научусь. Вот только заработаю денег…
___________________
Поздний вечер. Я заработала денег. Я оделась во все самое лучшее. Я даже накрасила ресницы, чтобы из-за них не было видно страха в моих глазах. Я… я … в общем, я готова учиться.
Каштаны на ночь опускают свои листья почти до земли… Я не знала об этом до сегодняшнего вечера… Они наверняка влюблены вот в эти желтые одуванчики, которые растут у их подножий, стремятся к ним изо всех сил… Они жестко цепляют мою голову и сбрасывают на нее свои слезы. Одуванчики не отвечают каштанам взаимностью: их желтые головки склонились к земле и делают вид, что давно уснули… только нет у них туши для ресниц. И блестящие глаза выдают их. Каштаны плачут. Я тоже на грани. Однако убеждаю себя в том, что полна решимости. Я иду прямо. Иду на самую светлую улицу нашего города. Она оранжева от света фонарей. Она не пахнет свежестью, как другие. Она одурманена запахом духов… Сладких, горьких, нежных и грубых… На любой вкус духи. На любой вкус девушки.
У меня не хватает духу пройти целый квартал по этой улице, чтобы выбрать себе проститутку. Я останавливаюсь уже возле третьей. Главное, не толстая. Дурные мысли в голове, а колени подкашиваются. Не упасть бы… позор-то какой будет…
Проститутка смотрит на меня. Как на дуру. Спрашивает:
– Что, не видела никогда?!!
Молчу. Вытаскиваю из солнечного сплетения свой голос. Хрипло, с натугой и ооочень тихо говорю ей:
– Ты нужна мне на ночь… – хорошо, хоть я «на Вы» ее не назвала…
Сначала она явно хочет послать меня. И я даже знаю, КУДА послать… Уже собираюсь отчаяться и быстро убежать домой (конечно, с преогромнейшей долей облегчения), но тут она начинает хохотать на всю улицу, протирает глаза и говорит: «Идем».
Все остальные оглядываются, подмигивают то ей, то мне и перешептываются. Стыдобище-то какое, а…
Сворачиваем с оранжевой улицы в темноту. Слава богу. Меня трусит. Она спрашивает: «Что, с девушкой захотелось попробовать??»
Я невнятно мямлю ей в ответ: «У меня, понимаешь, девушка есть… И это… Я уметь хочу… ну, чтобы…» Она снова ржет и говорит: «Научу». Меня трусит. «Да не бойся, даже приятно будет!» Надо же, такая участливая… Я-то думала, они все равнодушные и утраханные до такой степени, что и эмоций-чувств уже никаких не осталось… «Почему с проституткой-то? Взяла бы другую девку, да и все!» Интересуется еще… Я снова мямлю: «Ну это… так бы измена была, а так…» внезапно понимаю, что так – это ТОЖЕ ИЗМЕНА… Она молчит. Через несколько шагов произносит: «Нет, со мной не измена. Я проститутка».
Я поражена.
___________________
Мы идем долго. Молча. И я уже не я, потому что собой быть сейчас очень страшно. Я изредка поглядываю на нее. Думаю, что она очень даже ничего: глаза цвета ртути, но не мертвой, а очень подвижной, живой и теплой… Только макияжа слишком много. И помада красная… Я не люблю красной помады… Она даже на кровь не похожа…
Приходим к ней. Я знаю эту улицу. Это хорошая, светлая улица, которую я люблю фотографировать. Мелькает мысль про «передумала и убежать»… Тут она говорит цену. Надо же, у меня еще даже останутся деньги… Хриплю «угу».
Пятый этаж. Без лифта запыхиваюсь. На четвертом останавливаюсь, держусь за сердце… Мне плохо, солнышку, выходит, тоже нехорошо…
- Эй, ты что? – в темноте блестит ее красный костюмчик; тонкие ровные ноги на секунду перестают перебирать четки-ступени.
– Нормально, все нормально… – в ее прихожей бессильно опускаюсь на стул. Она снимает туфельки на шпильках… Шпильках, на которых я бы уже давно сломала обе ноги… Подходит ко мне, расшнуровывает мои туфли, берет меня за руку и ведет в спальню… Я убеждаю себя в том, что отступать поздно, нужно расслабиться.
«Руки у тебя ледяные… – шепчет и притрагивается губами к моим пальцам. – Как тебя зовут-то?»
– Мила…
– Мила, милая Мила… – она начинает целовать меня, нежно проводит руками по волосам…
– А тебя как зовут?
– Милочка, Милочка, я Катя…
Катя очень нежна… Мы съедаем ее красную помаду… Я нечаянно прокусываю ее губу, она ойкает, и теперь ее губы натурального красного цвета… Я учусь… И мне нравится … Этот первый взлет в небо с ней… Он… чуть больноватый при отрыве от земли, но безумно приятный… Катя все время в перерывах между поцелуями шепчет: «Милочка, какая ты свежая… какая ты сладкая…» Я заливаюсь краской и тоже шепчу ей о ее нежности, умелости и кайфовости…
… А крови совсем не было. Только на ее губах… Кто бы мог подумать… Когда рассвело, я увидела цвет ее кожи, я увидела ее без макияжа… Так стыдно было давать ей деньги… Ведь она была совсем не чужая теперь, она ведь была первой, чей вкус я узнала… вкус каждой ее клеточки… Я сказала ей «спасибо». А она сказала спасибо мне… за свежесть мою… И взяла у меня мой телефон. Так странно… Не я ее, а она мой…
Я ушла домой одна… На прощание наши губы тыкнулись друг в друга и почему-то долго не могли разъединиться…
____________________________
Я ушла домой одна… Парящая. Я парила минут 15… вспоминала… переживала еще раз… Уже хотела Катиного звонка, чтобы повторить… Внезапно… Солнышко. Мое солнышко. Два месяца до встречи с солнышком. Я хочу летать только с ней. Только с ней… Сделать ей еще нежнее, еще приятнее, еще слаще, чем Катя мне или чем я Кате…
Уже не парила я… Стало стыдно за то, что было приятно не с тобой, а с другой… Это не измена??? Это измена… Катя была со мной не проституткой, она была со мной моей девушкой… Боже, солнышко!!! Лучше бы ты была моей первой… с тобой рвануть в небо… Ничего не умея… приятно постигать это с Любимой…
Я, конечно, сказала тебе все. Ведь не должно быть секретов. Ведь не умею я жить с чем-то, что держу от тебя в тайне… Ты отреагировала очень просто. Так, как я и ожидала: «Милый малыш, какой же ты у меня глупый…» Ты не сдержалась и начала всхлипывать мне в трубку… Чего раньше никогда не бывало: ты хотела казаться сильной и ты была всегда сильнее меня. Я тоже плакала и бормотала что-то невразумительное о небе и крыльях, о рывке ввысь… А сердце мое моргало совсем не в такт ресницам… Я выдергивала одну за другой эти мокрые черные ворсины из своих век и знала, что тебе больно так же, как и мне…
Потом ты поехала покупать билеты на самолет, а я – на поезд. До встречи оставалось все меньше и меньше.
___________________________
Вечером позвонила Катя. Я не ожидала ее слов о том, что она… так неожиданно для себя… меня… полюбила. Она даже пришла ко мне домой с одуванчиками… А я… я ответила, что это глупости… Что одуванчики надо обязательно отдать каштанам, ведь они любят… И еще я заметила, что она просто НЕ МОЖЕТ меня любить…Катькины губы… такие изученные, такие ласковые… выкрикнули: «Потому что я проститутка, да??? Ты так думаешь, да!!!?» Она бросила одуванчики под каштаны и застучала шпильками по асфальту. Я знаю, где она была потом: в красной помаде посреди оранжевой улицы.
Возможно, я могла бы сказать ей все по-другому, объяснить ей, что она не была для меня проституткой… Однако я не стала ее останавливать… Я стояла и шептала, стояла и шептала: «Прости меня… Прости меня… Проститутки… Солнышко… Крылья…»
________________________
Потом подобрала одуванчики, отхлестала каштаны по их жестким листьям и в слезах вернулась домой. Обозвала себя жестокой Милкой. Заснула, глядя на твою фотографию. Во сне было очень больно. Проснувшись, я взяла билеты на поезд, разорвала их и помчалась в аэропорт. Я хотела немедленно лететь к тебе, чтобы летать с тобой. А дома дребезжал старый телефон. Ты тоже собралась лететь ко мне.
И только в Катькиной квартире утром было тихо. Рядом с туфельками на шпильках мирно стояли мужские начищенные до блеска ботинки.