Глава 14: Буратаев и фантазии лишённых выбора
– … Ве-есь ми-ир насилья мы разру-ушим до основа-анья, а-а за-а те-ем, мы на-аш, мы новый мир постро-оим, – кто был никем, тот ста-анет всем!..
Песня, гремящая священным псалмом, разносилась по гулким коридорам. В курилке под лестницей десятки уверенных, пышущих энтузиазмом голосов чётко выводили каждый звук под аккомпанемент двух нестройных гитар и гармошки. Внутренняя мощь и напор разрывали оболочки слов и, подобно освобождённой из силков птице, песня летела по пространству Смольного. В своём отчаянном полёте она, как и подобает смелому, гордому существу, не замечала преград и, натыкаясь на углы, стены, потолки, отколупывала куски побелки, а кое-где даже целые пласты штукатурки.
Любому самому распоследнему идиоту становилось понятно, – здесь рушится старый мир, и на его руинах предстоит вознестись миру новому.
Кроме необузданной мощи слова обладали всевозможными передовыми запахами. Они пахли током высокого напряжения и цементом, тракторами и радиостанциями, угольной пылью и новыми, пока что не изобретёнными, но уже вложенными в смету Великого Плана сортами пшеницы, помидоров, картофеля и винограда.
Люди, обладающие более тонким чутьём, могли различить ароматы расщеплённого атома, лунного грунта, интернета и даже соевого мяса. Не приведи господь, если вдруг в коридоре окажется некий умник, который, поморщив нос, заявит, что воняет пылью, дымом, порохом и потом, – в последние секунды жизни он успеет ощутить ещё и запах собственной крови. Безрассудно… Нет, абсурдно, находясь в объятиях гигантского круговорота, сетовать, что глаза запорошило песком. Самый простой и доступный способ устранить помеху – вовсе избавиться от зрения. Ну, действительно, зачем оно нужно? Глаза – пережиток старого мира, атавизм на теле мира нового, основополагающим органом чувств которого будет обоняние мысли. Вот оно – уже родилось в этом здании института благородных девиц, словно в черепной коробке сверхсущества, и, несомое ноздрями полутёмных коридоров, обнюхивало пока еще зыбкие новаторские идеи…
Из стенных часов выскочила красная кукушка и, отбивая время, просвистела:
– Вера в светлое будущее – вот наша вера!.. Наша цель – свобода, равенство и братство!.. От каждого по способностям, каждому по труду!..
Стоящий на посту под часами юный стражник очнулся от дрёмы и, вытянув трехлинейку с ржавым немецким штыком, преградил путь группе поравнявшихся с ним людей. Судя по наружности, все они представляли собой депутатов от различных комитетов. Один – здоровяк матрос с помятым лицом, в бушлате и бескозырке с неразборчивым названием судна – олицетворял бесшабашную когорту революционных моряков. Другой – в офицерской шинели без погон и в фуражке без кокарды, с тонким аристократичным лицом и аккуратными черными усиками над губой – походил на «тех, что из бывших». Третий, вернее – третья… Или всё-таки третий?.. Ну, да ладно: симпатичное молодое существо в звенящей кожаной куртке и перекинутой через плечо портупее, с решительно сжатыми губами и играющими на скулах желваками – олицетворяло собой образ смелого, справедливого и одержимого идеей Всемирной Революции Красного комиссара. Четвёртый – то ли плотно замотанный бинтами, то ли очень бледный – полу шёл, полу летел, полу плыл, развевая полями долгополой хламиды и отворотами надвинутой на глаза будёновки, – мог являться представителем любого угнетённого сословия.
Предводительствовал всей командой, периодически на него оборачивающейся, человек пожилых лет и, судя по виду, – штатский, в коричневом драповом пальто с каракулевым воротником и каракулевой же шапке-пирожке. На носу у него висело изящное пенсне с толстыми линзами; увеличенный ими проницательный взгляд золотистых глаз говорил об их обладателе как о выдающемся деятеле науки, культуры и искусства.
– Ваши мандаты, – потребовал строгим баском часовой, обращаясь к человеку в пенсне.
– Чего, чего? – нагло переспросил матрос и сдвинул на затылок бескозырку.
– Ваши… мандаты… – повторил, запнувшись, часовой, с опаской поглядывая на здоровенную лапищу, всегда, видимо, готовую двинуть по челюсти.
– Манда – ты! – сказал вызывающе матрос и нехорошо усмехнулся, показав крепкие жёлтые зубы. – Наше-ваше давно отменили. Осталось – общее.
Юный стражник был слегка обескуражен.
– Мандаты… – повторил он неуверенно и окончательно смутился. Впрочем, он быстро собрался и взял ружьё наизготовку.
– Ваши документы, – сказал он, обретя свежую силу.
– Послушайте, товарищ, – произнес человек с видом деятеля науки, культуры и искусства. – Мы разыскиваем председателя Совнаркома…
– По чрезвычайно важному делу… – добавил «тот, что из бывших ».
– И оно не терпит отлагательства… – вставило симпатичное существо неопределённого пола.
– А наша задержка в пути может привести к необратимым последствиям, – закончил человек в надвинутой будёновке.
– Ясно? – поставил жирную точку матрос.
Разложенная на голоса фраза была произнесена столь убедительно, что часовой, не сомневаясь, убрал винтовку и показал рукой по коридору.
– Прямо. Потом налево. В конце будет кабинет Предсовнаркома… Но, мандаты… – он не успел закончить.
– Благодарствую, товарищ, – сказал человек в пенсне и проследовал в нужном направлении. Вся компания двинулась следом, а матрос, замыкавший её, окинул напоследок юного стражника задиристым взглядом и опять ухмыльнулся.
– От жидов нигде нет спасу, – пробормотал он себе под нос и сплюнул под ноги. – Верно я говорю, товарищ Буратаев? Разве для того мы делаем мировую революцию, чтобы всякая шелупонь обзывалась погаными словами?.. Твою мать! Может вернуться и дать ему в рыло? В наглое жидовское рыло!
Последняя фраза являлась, как бы, утверждением дальнейших действий, и матрос уже было повернул назад, но человек в беспогонной шинели схватил его за рукав.
– Эрли, не отвлекайся. Молодой человек выполнял свои обязанности, только и всего.
– Ничего себе обязанности! – возмущенно воскликнул матрос, нащупывая в глубоком кармане рукоятку топора. – Матом крыть!.. Да за такое я его знаете что? Я его… я его под трибунал!.. – он потряс топором.
Человек в пенсне обернулся и с укоризной посмотрел на разгневанного матроса.
– Успокойтесь, Эрли. Артём Он прав – часовой делает то, что и должен делать: требовать мандаты.
– Ну-у! Товарищ Буратаев! И вы туда же?..
– Прекратите контрреволюционное безобразие, товарищ Куин! – властно рявкнуло приятным голосом симпатичное молодое существо. – Это называется саботаж! Вы забыли, зачем мы здесь?
Эрли Куин удивленно открыл рот.
– Ну ты даешь, Мэльвин! Не ты ли при малейшем намёке на грубость ставишь наглеца к стенке и спускаешь курок?
– Право, Эрли, – произнес тихо Пьер? О!! поправляя сползающую на глаза будёновку, – не стоит нервничать. Ради великого дела нужно запастись терпением. Мне тоже не понравился тон того юнца, – он как-то не клеится с девизом революции, – но ведь я не собираюсь из-за этого лезть в петлю или стреляться, что сделал бы на моем месте любой достойный поэт. Пойдём, дружище.
Эрли Куин разочаровано покачал головой.
– Да-а, товарищи… Не хорошо это, не по-товарищески. Разрешите, я хотя бы скажу ему, что он… не прав?
Но компания уже двигалась по коридору дальше. Эрли махнул рукой и поплёлся следом.
Странная сценка, подумаете вы, соображая, к чему это она описана. Да, собственно, ни к чему, как и многие подобные, составляющие нашу жизнь. Как и многие жизни, составляющие эпоху. Как и многие эпохи, составляющие цивилизацию. Как цивилизации, составляющие вселенную. Событие и отсутствие его – равноценны по значимости. Они чередуют и дополняют друг друга как день и ночь. Но даже в этой малозначащей перебранке словами можно увидеть и услышать новые черты и интонации в образах и характерах наших героев. Вы заметили? А вы – нет? Впрочем, то, что кто-то заметил, а кто-то нет – неважно. Это и не хорошо, и не плохо. Это так же нейтрально, как событие и его отсутствие. Вот, пожалуй, главная мысль. Но вернёмся к основной теме.
Из-за обшарпанных дверей, на которых чёрным маркёром значилась кривая надпись: «Предсовнаркома тов Ульян-Лен», слышалась отрывистая речь, и тянуло крепким запахом бумаги. Буратаев постучал и, не расслышав ответа, заглянул в кабинет. Остальные примостились за его спиной и тоже заглянули.
Посреди комнаты стоял огромный письменный стол с бронзовым чернильным прибором, настольной лампой, смахивающей на ядерный гриб, и двухметровой, – не менее, – кипой исписанных мелким подчерком листов. Вообще-то, листы были повсюду. Они беспорядочно лежали на паркетном полу, застеленном красной с синей каёмкой ковровой дорожкой, на подоконнике, на венских стульях, расставленных вдоль стен, выглядывали из кокетливо, я бы даже сказал – пижонски приоткрытого книжного шкафа. Они шевелились и шелестели, представляясь существами, ожившими под волшебной палочкой-пером. Повторяя слова великого сказочника, они шептали чернильными голосами его мысли и, навсегда сохраняя их в памяти, впитывали в свои белоснежные тела. Некоторая часть листов была измята, зверски изодрана в клочья и не подавала признаков жизни.
За столом сидел человек в кепке и, подавшись вперед, возбуждённо говорил в телефонный аппарат.
– … Именно, батенька, именно! Двадцать шесть «юпитеров» и восемнадцать «марсов», как минимум!.. Как минимум, говорю, да!.. «Юпитеры» для панорамных съемок! Их должно хватить! А вот для локальных сцен «марсов» всё-таки маловато… Нужен еще десяток… Почему невозможно?!.. Что значит невозможно?!.. Я собственными глазами видел в Арсенале не меньше сотни приборов… Нет ламп?.. Почему нет ламп?!.. Как нет денег?!.. А вклады немецких партнёров? Куда вы их подевали?.. Не надо мне морочить голову, батенька! Я прекрасно знаю, сколько потрачено на транспортные расходы!.. Что, что?.. Алло!.. Алло!.. Барышня, что у вас со связью, чёрт побери!.. Революция?.. Мне ли не знать, что такое революция! Я спрашиваю, почему меня постоянно отключают?.. Что?.. Кто говорит? Говорит Ленин!.. Как, какой Ленин!.. Тот самый, дорогуша, тот самый!.. Быстренько соедините меня с товарищем Дзержинским… Не женским, а жинским… Да, да!..
В ожидании связи он поднял глаза и увидел стоящую в дверях группу.
– Вы ходоки, товарищи? – спросил он, барабаня по столешнице пальцами.
– В каком то смысле – да, – ответил Буратаев. – А вы – тов Ульян-Лен?
– Это моя настоящая фамилия, – быстро сказал Ульян-Лен. – А Ленин – творческий псевдоним.
– Тогда мы к вам.
– Одну минуту, товарищи… Алло!.. Алло!.. Феликс?.. Что происходит, Феликс?.. Почему в Арсенале нет ламп?.. Как это – кончились?!.. Не может быть! В постановочной смете заложен тройной запас!.. Давай-ка, поднимай своих людей и разбирайся с этим делом немедленно!.. Вот еще новости! Это же форменный саботаж!.. Как можно делать революцию без ламп!.. Всё, жду.
Ульян-Лен положил трубку на рычаг и устало вздохнул.
– Как можно делать революцию без ламп? – повторил он, обращаясь к вошедшим. – Ладно – патроны. Ладно – снаряды. Ладно – ружья и штыки. Всё это бутафория. Но революция должна быть хорошо освещена со всех сторон… Мощный нижний контровой!.. Боковые прострелы двадцатикиловатными пушками, не считая внутренних спецэффектов!.. Рампа!.. А как же, батенька! Непременно, рампа с красным целлофаном! Да-с, без неё нельзя! Всё это тот минимум технических средств, без которых не делается ни одна толковая Перестройка. Это я вам говорю как бывший осветитель, три года проработавший в Ленкоме. Слыхали о таком театре?.. А они говорят, – нет ламп!.. Мерзавцы! Саботажники! Мародёры! Наверняка проворовались… Уж Феликс с ними разберётся. Будьте, так сказать, покойны, батенька… А вы, товарищи ходоки, не из массовки?
– Нет, мы привыкли к главным ролям, – сказал с достоинством Артём Он.
– А, так вы за кипяточком? Увы, все главные роли распределены. Но люди ещё нужны. Могу обещать крупные двухсекундные планы. Взгляните на сценарий, – Ульян-Лен взял из кипы несколько листов. – Вот, например, очень хороший пятилетний план ГОЭЛРО. Требуется много людей… Не волнуйтесь, никто не будет забыт и потерян в общей массе. Ваши имена выбьют на ступенях социализма… Правда, это будет в пятой серии, но снимаем мы быстро, с перевыполнением плана. А пока можете, на общих условиях, принять участие в штурме Зимнего. Эту сцену я продумал особенно тщательно. Гарантирую эффектное зрелище… Проходите, присаживайтесь.
Все взяли стулья, и расселись вокруг стола.
– Товарищ Ульян-Лен, я как раз хочу поговорить о сценарии. Вернее, не о самом сценарии, а об оригинале, который послужил основой для инсценировки, – сказал Буратаев, протирая стёкла пенсне.
Ульян-Лен откинулся на спинку стула и, хитро прищурившись, посмотрел на него долгим взглядом.
– Вот как? Что же вас интересует, товарищ?..
– Буратаев.
– …товарищ Буратаев.
– Видите ли, я и мои друзья – товарищ Артём Он, товарищ Мэльвин, товарищ Пьер? О!! и товарищ Куин – состоим в членах творческого сообщества «Светлый Грот».
– Светлый путь? – оживившись, переспросил Ульян-Лен.
– Да, «Светлый Грот». Концепция нашей работы – снятие кавычек с названия…
– И выход в чистый астрал, – вставил Пьер? О!!
– Снятие кавычек? Означает ли это, что в основе вашего направления лежат конкретные символы?
Члены сообщества «Светлый Грот» удивлённо переглянулись.
– Верно, – сказал Артём Он. – Это древние сказания, притчи и пророчества, в коих скрыт смысл существования.
– И-и, батенька, куда вы загнули, – разочарованно протянул Ульян-Лен. – Я думаю, что смысл существования скрыт не в прошлом, а в будущем. Символизм, это, знаете ли, отстойное направление поисков. Анахронизм, так сказать. Сейчас актуален футуризм. Посмотрите вокруг! Кому нужен старый мир с его прогнившими символами, суть которых – не истины хранилище, а её интерпретаций? Продвинутое человечество, о котором я столько много сказал и написал, должно видеть идеал своих стремлений воочию, без рамок и условностей, впереди, прямо по курсу.
– Разумеется, впереди, – подхватила Мэльвин.
Ульян-Лен иронично улыбнулся.
– Но перёд – это и есть будущее, сударыня. Это отказ от всего старого, а вы идёте в будущее, повернувшись к нему спиной, и напрягаете глаза, разглядывая свои следы. Потому вы и находитесь в кавычках, от которых хотите избавиться. Это кавычки заблуждения.
– Мы считаем, товарищ Ульян-Лен, что нет ни будущего, ни прошлого. Ни старого, ни нового, – сказал Пьер? О!!
– Неужели? А что же есть?
– Есть вечное настоящее, которое так огромно, что никто не успевает увидеть его всё целиком.
– Но это же абсурд, товарищи! Чтобы разглядеть хоть что-то, нужно время. А чем больше вы разглядываете, тем больше забываете. А когда потом, вдруг, вспоминаете, то говорите: «О! Меня посетило дежа-вю!», только и всего. Разве не так?
– Именно так. Здесь и заключена главная проблема. Не нужно стремиться разглядеть всё настоящее сразу, – это невозможно. Нужно его понять, осмыслить, ощутить, почувствовать. И вот когда это произойдёт, кавычки рухнут, и Светлый Грот перестанет быть абстрактным понятием. А символы – они и есть объективные кавычки! – горячо проговорил Буратаев.
Ульян-Лен саркастически рассмеялся.
– Знаете, товарищи, ваш светлый грот ассоциируется у меня с хрустальным гробом, в котором спит красавица-царевна. Она прекрасна и желанна, но недосягаема, если стоять на одном месте и не производить никаких действий. Это всё слезливый идеализм. Я же – материалист. Я предлагаю каждому взять по кайлу и разнести в вдребезги хрустальные стены склепа… Всё, что вы говорите, – хорошо для эпистолярного жанра, – я с ним отлично знаком. Необходимы дела. Реальные дела. Идеал стремлений человечества – счастливое, равноправное сосуществование на радость друг другу. А к нему ведёт не какой-то там мистический «светлый грот», а конкретный, открытый всем Светлый Путь.
– Говоря о прошлом и будущем, вы признаёте время, – возразил Буратаев. – Вы говорите о человечестве, но подразумеваете отдельного индивида. Так? Но ведь, находясь во времени, человек смертен. Разве может он быть счастлив, зная эту вашу истину?
– Ради счастья потомков человек должен жертвовать собой и проводить свою жизнь в непримиримой борьбе с пережитками прошлого.
Буратаев развёл руками.
– Какой же смысл от всего этого? Призывая разрушить до основания старый мир, вы наделяете следующие поколения правом разрушить и ваш.
– Разве?
– Конечно, ведь они будут смотреть только вперёд. И их вызов вам станет логичным звеном в вашей идеологии, как шаг твёрдо идущего в будущее человечества. Но время бесконечно, а значит, счастливое будущее недосягаемо. Выходит, ваш Светлый Путь не имеет своего завершения.
– Демагогия, товарищ Буратаев! Чистой воды демагогия! – раздражённо перебил Ульян-Лен. – Я, повторюсь, материалист и убеждён, что идеал достигается конкретными реальными делами, за коими не остаётся времени на думы о смерти. Momento more, – это факт, который нужно принять как должное. И не надо никакой метафизики, ради бога! Мы построим мир, где человек будет всё!..
– И ничего, – пробормотал Эрли Куин. – Он уже тысячи лет, как построен.
Ульян-Лен не расслышал реплики и воодушевлённо продолжал:
– Мы построим города-сады, которые будут плодоносить здоровыми детьми. Для удобрения садов мы воздвигнем на каждой реке десятки гидроэлектростанций. Мы распашем пустыню и тундру. Если понадобится повернуть реки вспять – мы это сможем! Мы сделаем ставку на коллективное сельское хозяйство. У нас будет хлеб! Много хлеба, картошки и репы! Засучив рукава и подвернув штанины, мы займёмся животноводством, пчеловодством и птицеводством. Да! Надо разводить кур! Они разводятся весьма хорошо!
– Это точно, – согласился Эрли Куин. – Куры ведутся как лохи.
– Вот именно, товарищ Куин! – воскликнул в азарте перспектив Ульян-Лен. – Как лохи! А потом, когда победит мировая революция, мы построим ракеты, полетим на них к звёздам и там тоже будем разводить кур! И не только кур, но ещё и крупнорогатый скот! Линии железных дорог протянутся от планеты к планете, превращая их в кристаллическую решетку атомов Счастливого Будущего! Мы выкорчуем все горы, за которыми оно прячется, и смело взглянем в его глаза, любуясь своими счастливыми отражениями!..
Похоже, Ульян-Лен вошёл в то состояние, с которого начинается пророческий экстаз.
Буратаев посмотрел на товарищей, и те кивнули.
– Постоянство и основа. Костяк мироздания… – негромко произнёс он, не отрывая взгляда от зашедшегося в прогнозах великого сказочника.
– Да, батенька! Череп прошлых эпох, который нам предстоит превратить в прекрасную голову Аполлона Коммунистического! – воскликнул Ульян-Лен, закатив глаза.
– …который откроет нам гармонию поэтической силы духа и музыки как искусства высшего проявления творения…
– Аха! Аха! – согласно закивал Ульян-Лен.
– Гармония наполнит нас неиссякаемой, животворящей энергией…
– …и мы вкусим по равной доле из одного праздничного торта!..
– Мы обретём под ногами благодатную почву, и развеем в неё семена будущих жизней…
– …ил, повернувшихся вспять рек, станет плодородным полем!..
– И всё это будет лишь началом, первым звуком первого слова…
– А-а-а!!! – страшно закричал Ульян-Лен и, скорчившись, как от боли, обхватил голову руками.
Друзья вскочили и бросились к дверям.
– Куда теперь? – спросила на бегу Мэльвин.
– Домой, – ответил Буратаев, придерживая рукой шапку-пирожок.
– Домой куда? – не понял Артём Он.
– В каморку к Папе Карло Бесконечному.
– Пешком?
– Нет, на самолёте.
– Ну и дела! – изумлённо прошептал Пьер? О!! путаясь в полях хламиды и отворотах будёновки.
– А-а-а!!! – диким голосом кричал где-то позади великий сказочник и фантазёр всех времён и народов. – А-а-а!!!
Едва друзья захлопнули за собой дверь, как ветер перемен подхватил их и, сложив в форму блестящего снегом аэробуса «Борт 1А», наполнил собой турбины и помчал в каморку под лестницей многоэтажного мироздания.
В то же время раздался орудийный залп. Его раскат вывел Ульян-Лена из транса. Он отнял от головы руки и прислушался. Где-то вдали родился протяжный, многоголосый крик: «Ура-а-а!»
Ульян-Лен подошёл к окну и посмотрел на пасмурное, темнеющее небо, по тучам которого бегали лучи прожекторов.
– Да-с, – произнёс он задумчиво и как-то отчуждённо. – Всё верно, и никаких других путей быть не может. Коммунизм – единственная цель человеческого существования… Коммунизм…
Он поправил кепку, вышел из кабинета и, заложив руки за лацканы пиджака, стремительно двинулся по коридору, на ходу сочиняя торжественную речь…
Говоря об отсутствии альтернатив, Ульян-Лен был абсолютно прав. Лично у него никакого выбора больше не оставалось. Ведь залп корабельной пушки, который привёл его в чувство, не служил сигналом к началу штурма Зимнего дворца, нет. Это был первый удар дезинтеграторов мозговых грызунов Код: БА (ЗИЛ)а, вышедшего на прямой след Бори из Тины.
(продолжение следует)