Майский жук
Руся плакала. Слёзки, катившиеся по детскому округлому лицу, казались маленькими блестящими скарабеями, медленно ползущими по влажным дорожкам на щеках.
- Маффкий фук, - нервно всхлипывал охрипший от плача голосок, - Маффкий фук!
Даша вздохнула. В соседней комнате гудел компьютер, и приятно грел холодную руку кофе. Впрочем, кофе стоял на столе у компьютера. А рука гладила влажно-красный лоб ребёнка.
Градусник метнулся к глазам. Не сразу поймав блик на ледяном столбике ртути, Даша задержала тёплое кофейное дыхание. "Сорок? Господи, господи – только не это, гос…” Блеснуло на отметке "37,7”. Руська снова заснула, часто и сипло всхлипывая.
Даша, перехватив градусник, как меч, на цыпочках переместилась на кухню.
Огонёк на трубке телефона призывно мерцал, прорезая темноту вспышками неживого света. Трубка лежала на столе, освещённом косыми лучами света из дверного проёма. Дашина тень, мечась по гладкой поверхности стола, первой добралась до трубки, начала куда-то звонить по своим теневым делам. Даша же, опасливо вглядываясь в тёмное никуда, окутывающее кухню, стала нащупывать на стене выключатель. Рука ползала по стене, шурша по обоям. Корпус выключателя ткнулся мягко, словно холодный собачий нос. "Щёлк!” – отчётливо треснула кнопка. Свет согласился с ней, зашумев лампой, словно стараясь испугать темноту. Темнота, однако, не стала в панике бросаться из окна, просто съёжилась по углам, словно прикрываясь рукой от света.
Бежевые стены кухни нависали над Дашей, как скалы, и грозно смотрели светлыми дверцами шкафы. Картина на стене, изображавшая дождь в Париже, зло фыркала каплями масла. Тьма пряталась в картине, в расплывчатых лицах прохожих, в тёмном парижском небе.
Даша метнулась к трубке. Рука с дрожащим градусником стукнулась обо что-то твёрдое, нервно отдёрнулась в сторону, и застыла в воздухе. Даша перевела дыхание, и, словно под взглядами зрителей, плавно склонилась к столу. Зелёный огонёк мерцал, нарушая гудками тишину зимнего вечера. Запищали кнопки, резко рассекая воздух. Чёрный пластик изверг пластиковый голос.
- Да, да, и вам тоже… – Даша натянуто улыбнулась. – Здравствуйте, Наталья Степановна. У меня дочка заболела… Какие? Плачет, температура тридцать семь семьдесят, то есть нет – тридцать семь и семь. Давно? Нет, сегодня… Нет, нет, - продолжала отнёкиваться Даша, отчаянно жестикулируя градусником. Шкафы, словно судьи, сурово взирали на неё. – Да нет же! Только сегодня, часа два назад… Хорошо, хорошо. Спасибо. И вам доброго.
Телефон пискнул напоследок и замолк. Даша, дрожа губами, уронила трубку на стол. Чуть погодя на столе оказался и градусник. Тень нависла над кофеваркой. Гудела вода, шипел пар. В блестящей зеркальной поверхности отражалось уставшее лицо. Лет двадцати пяти на вид, с красными белками глаз и серой кожей. Длинное, растянутое по всей длине выпуклого зеркала. По бокам лица то появлялись, то исчезали рыжие облака волос.
- Ну и страшная же ты, Дашка! – грустно засмеялся негромкий голос. Губы кофеварочного лица пошевелились, уродливо разбегаясь в разные стороны.
Кофе густой волной хлынул в синюю чашку. Даша, приятно греясь ладонями о тёплые синие бока, медленно зашагала из кухни.
Погас свет. Скромная тень его, окрашивающая пол и часть стола в нездоровый светлый цвет, словно испугавшись, спряталась за дверью. Тьма же вышла из углов, огромная, тяжёлая, зашевелила хвостом – погасли фонари за окном. Довольная тьма уселась на стол и стала капать водой из плохо закрытого крана. Но в час Волка она посерела, и, кое-как переждав его, ушла, оставив неопределённость.
Серое зимнее утро застлало окна. Запаренные, прикрытые пухом занавесок, они казались мёртвыми глазами убитой лисы. Смотрели зло и ясно. Даша бегала по квартире, спешно собираясь выходить, но всё так же оставаясь на месте. Руська, больше не плачущая и не горячая, тоненько хихикала над мамой, за что получала возмущённые взгляды.
Смутилась, стала молча и сосредоточенно есть кашу. Даша всё бегала, сомневалась, стоит ли вести дочку в садик, если только утром спала температура, стоит ли идти на работу, а не сидеть с дочкой дома, – автоматически делала нужные движения, подумав - разливала кофе на пол.
Улица встретила мать и дочь холодно, словно чиновница. Сереющее небо, поддерживаемое высокими столбами домов, презрительно плевало в прохожих мокрым снегом. Прохожие, обиженные таким отношением, отвернулись от неба и угрюмо рассматривали асфальт. Руська, перепрыгивая через лужи, была печально-весела. Глядя на постные лица людей, ей хотелось смеяться. И всё было бы хорошо, если бы не майский жук. И если бы мама не шла с таким же стеклянным лицом.
Призрачно-жёлтые стены детского садика поглотили Руську. Даша, тоскливо озираясь назад, побрела к остановке автобуса. Мокрые дома сипло стонали вокруг.
Вдруг Даша услышала гудение. Оно раздавалось сзади, гудящий упругий звук. Почему-то ей представилось, что это кто-то долбится в стену детского садика. Ноги развернули Дашу, и поскакали через лужи, сбивая каблуки. Забор садика вырос, как из-под земли. Можно было войти в калитку, можно – но мучительно нельзя. Мокро-талые ветки кустов устремлялись в небо, словно свысока грозя пальцем, запрещая идти дальше. Затаив дыхание, Даша осторожно прислонилась к дыре между прутьями забора.
Чёрное пятнышко мелькнуло на тусклой желтизне. Потом ещё раз, и ещё. Гудение издавало оно, ударяясь о стену. Минуты капали за минутами, впитываясь с дождём в землю. И пропало – Даша шла прочь, прочь, далеко-далеко – к остановке, к работе. Долго, долго она шла по печальной осенней улице.
Железная гусеница не заставила себя ждать. Приехала, нещадно скрипя дверьми и голосами людей, съела порцию новых жертв – уехала. Остановка осталась – этакий памятник человеческому терпению, жёлтые доски и чёрные столбы под официально-скучным небом, облепленные мокрой бумагой слов. Пролетела серая тень вороны, каркнула угрюмо вслед автобусу – затихла в луже.
Даша приехала на работу вовремя. Просочилась через ручеёк сотрудников к рабочему месту, нашла компьютер, послушно загудевший от прикосновения руки. Села.
На экране цвело: "Майский жук”. Красные буквы на фоне облачков спокойно плыли по майскому небу. Погасли, превратившись в зелёный монитор, запищали программы, запускаясь одна за другой.
Оцепенение скинуло Дашу со своей гладкой спины. Прокатившись до мира реального, она, удручённая непониманием, простучала на клавиатуре: "майский жук”. Компьютер с урчанием проглотил слова, заскрипел, и выключился.
Даша возмущённо ткнула в кнопку. Компьютер молча включился, укоризненно глядя чёрным монитором.
- Давай, давай… - бледно прошептала Даша. Комок слов застрял в горле, колюче шевелясь. Даша встала, и, зло вбивая каблуки в пол, подошла к технику Лёше.
- Компьютер сломался! – с вызовом заявила она. Техник, посмеиваясь, вразвалочку прошёл к Дашиному рабочему месту.
Мёртвый свет лился на техника из лампы на потолке. Лился жёстко, сильно – так, что лицо у техника желтело без причины. Хотя, скорее всего, причина заключалась в компьютере.
- М-да.. – Промямлил он, вытащив из переплетённого проводами компьютерного чрева какую-то железку с дырой посередине. Края дыры были резко-чётким. – Часа через три приходите, раньше не закончу, – бросил он через плечо.
Даша встрепенулась, оторвав взгляд от света. Техник смиренно стоял на коленях перед компьютером. Железка, лежавшая спокойно в его руке, была покрыта кровью.
Даша развернулась и побежала. Она знала, куда бежать. Не сомневалась не секунды.
Мимо летело что-то серое, что-то белое, красные лучи лились из дыр в застывшем небе. Чёрная птица кубарем пролетела над головой, распластав крылья, разбилась о серые края туннеля, по которому бежала Даша. Кровь и перья поднялись столбом пыли – а тень птицы полетела перед Дашей. Воздух врывался в лёгкие, застывая там и превращаясь в лёд. Дышать было не нужно, да и излишне. Лёд прорвал голубоватую от тонкости кожу на ладонях, стал крыльями. Крылья улетели далеко вперёд, впились в огромную серую массу, а Даша полетела на них, как пушинка. Её тень слилась с тенью птицы.
Тень заострилась множеством линий, линии впились в Дашины крылья. Затрещал воздух, словно кто-то рвал его на части, медленно-медленно порвались Дашины веки.
Она стояла перед забором детского садика. Забор отбрасывал бордово-красную тень, волнующейся каймой стремящуюся в небо. Кустов не было, зато их тени извивались на земле. Земля же жгла их, в момент возненавидев. Жгла она и ноги Даши.
Даша метнулась к калитке. Прутья отталкивали её омерзением, заставляя чувствовать страх и отвращение, жгущие тело. Глаза остались неподвластны этому чувству, и заставили Дашу вбежать за забор.
Здание детского садика было разломано пополам. Жёлтое здание детского садика горело. Трепетала в огне каждая пылинка, каждый блик на стекле. Воспитатели с детьми стояли на коленях перед огнём, кланяясь ему в такт со всполохами красного света. Даша искала глазами Руську.
Её нигде не было. Стройные ряды волнующихся теней синхронно раздражали глаз. Даша перепрыгнула через волну, и забежала в огненную стену дверей.
Внутри здания огонь не полыхал. Было странно-сине светло, но не жарко. На стенах висели мёртвые бабочки, под ногами чуть шевелились серые мумии муравьёв. Даша шла по ним, упруго отталкиваясь к потолку, не видя ничего, кроме отсутствия Руськи.
Стены держали бабочек своими руками крепко. Они-то и убили бабочек, а муравьи были убиты потолком. Кое-где они даже сыпались с потолка серыми ручейками, словно песок в часах. "Тик-так” – шумели крылья бабочек под ветром.
Руська стояла у разлома, держа в кулачке градусник. Разлом тихо шипел под натиском ссыпающихся в него муравьёв. Все вещи, пересекающие разлом, были честно и ровно поделены надвое: две ножки стула стояли на одной стороне, две висели на другой; окно на стене, в котором было видно зелёные листья, и солнце, безбожно разрезанное и притухшее от этого. Руська стояла, разлом напряжённо гудел из-за этого.
Рука Даши перехватила тело девочки. Ноги вполне самостоятельно побежали по стене, как раз под бабочками. Это стало глупо в высшей мере. Разум, негодуя, велел ногам спуститься на пол.
Дашу выплюнуло наружу. Не муравьи были тому причиной и не странно-упругий пол, а разлом. Разлом возненавидел Дашу за тупость и Руську за градусник. И от них отреклись.
Люди, молящиеся на разлом, вошли в здание, по одному просачиваясь в двери – как муравьи или вода. Рухнул забор, и стали подходить другие люди – становились на колени, и кланялись, кланялись.
- Мама, ты только не бойся – это всё Майский Жук, - убеждённо сказали из-под руки. Даша, вспомнив о ноше, выпустила Руську. Та упала на жгучую землю, и на коленях поползла к огню.
- Нет, нет! – Даша вновь взяла Руську на руки.
- Мама, это всё он. – Руська уверенно посмотрела в глаза матери. – Он хочет, чтобы я была с ним. Он всех хочет,. – Тоскующий взгляд Руськи остановился на тенях кустов.
- Мама, он мне приснился. Сначала я его испугалась и хотела убить, - слёзы замерцали под отсветами огня, - а потом он мне всё рассказал, и я всё поняла, - голос девочки завибрировал, как от ветра. – Он хочет всех-всех взять обратно, кроме тех, кто живёт в компьютере. Он их боится, почему-то.
- Кто - он? – тихо спросила Даша.
Огненный столб взвился ярко в небо. Даша, Прижавшись к Руська, плакала.
- Кто – он! – загремел воздух железной пылью.
- Мамочка, мама… - дочь растерянно посмотрела на мать и на столб. Потом, приняв ясное решение, заюлила возле оцепеневшей матери. – Я передумала, он злой, мама! Он хочет всех убить. Я спрашивала, почему – он говорил, что не любит нас, он таких плохих людей показывал, мама! – Руська истерически засмеялась. – Ведь люди не все плохие, мама. А он – он сделал только плохих, раз их показал.
- Кто он, Маруся? – нежно спросила Даша.
Около здания собралась безвольная толпа. Люди входили в здание, а оно вздувалось, покрылось зелёной мягкой слизью, лопающейся пузырями. Огонь теперь горел только в середине здания, над разломом. Перед толпой поползли люди в зелёной форме. Некоторые из них вставали на кривые ноги, и входили внутрь. Другие же ползли, почти невидимые в слизи.
Маруся, взяв маму под руку, повела её прочь, в серое никуда. И шептала мерно, тихо:
- Майский жук, это майский жук…