- Рогов, милый, иди, а? - Тонька скорчила мину - надоел, ей богу. Ты зануда, блин, страшный.
Рогов замолчал, не обидевшись ни фига, вышел.
Комарова повернулась к Тоньке, выпустила дым, стряхнула пепел на пол.
- Ну чего ты, Тось, такая скотина грубая. С копытами. Чего тебе мальчик сделал? Ну, стихи пишет, повёрнутый, блин. И что – пинать его теперь?
- Отстань, а? Не хочу ничего. Щас и тебя выгоню, болтать будешь. Кури молча.
- Зараза.
- Ну и что?
- Ничего. Звони Бревну, в кино поедем.
- - - - - - - - - - -
Солнце греет спину, снег скрипит под ногами, а ноги мёрзнут неприятно. Мы идём по улице и болтаем ни о чём. Разговор двух знакомых людей, которые не особо и говорить-то хотят, но, поскольку уж рядом оказались, то и – соответственно...надо говорить. Он мне - что-то про универ и про какой-то экзамен на «отлично». Я ему – про новое место жительства, где нет горячей воды, но зато через знакомых, не дорого. Прошли так уже два моста и одну Стрелку. Я, ну вот, может, пару слов из его рассказа запомнила, он, судя по заинтересованности, тоже плевать хотел на мои проблемы. Ну, и слава богу. Скоро перекрёсток, где ему – направо, а мне – прямо. Так и разойдёмся. Я вернусь в свою холодную комнату, он – не запомнила куда пойдёт. А пока что – идём, говорим. Эх, Рогов, Рогов...
Возвращаюсь домой, пью чай. Холодно. Мерзкие эти февральские морозы. Позвонить – не позвонить? Надо на работу устраиваться, а так неохота. Где бы так денег в долг взять, чтоб не отдавать потом? Нет, надо звонить. Собеседование, мать его.
- Але, добрый день, будьте добры Валерию Петровну. Нет? В котором часу? Угу, спасибо, перезвоню.
Это третий.
Ей нужны вообще торговые или нет?!
А люди маленькие такие. Даже те, которые большие – всё равно маленькие. Суетятся, выбирают между тем и другим, и всё не знают – правильно ли выбрали.
Я вот думала – вырасту, всё смогу. Сама себе хозяйка. Так ничего подобного. Маленькая я, могу мало что, зависима до жути от людей, от вещей, привычки мои – не избавиться. Много говорю, делаю мало что. Вот так. А вижу человека, что делает, а не говорит, да только делает то, что мне не интересно и интересным, убеждена (ха!), быть не может – так не могу понять, откуда это взялось такое уродство. Вот тебе и всё. Поди докажи сам себе, что не прав в корне. Я на тебя посмотрю.
Телефон звонит, собака бешеная.
- Да.
- Привет, носатая.
Понятно – Комарова.
- Сама дура.
- Ага. Где была-то? Я уж седьмой раз звоню.
- На факе – где. А ты что хотела?
- В гости, понятное дело. Пива хочу.
Да иди ты куда-нибудь в другое место пиво пить, вот что. Надоело.
- Не, не. Не хочу я. Чего-то как-то никак. Давай потом.
- Вразумительно.
- Не претендую.
- Ладно, не умничай. Всё равно не получается. Ну – звони, как передумаешь.
- Не передумаю, не надейся.
В троллейбусе маршрутом 10 ездила одно время бабуля, всем докучавшая: «А что за улица?», «А который час, не подскажете?», «Ой, что-то я опаздываю». Она ковыляла к кабине водителя, стучала и просила ехать поскорее. Это повторялось каждое утро, включая субботы, вот не знаю – как по воскресеньям. По воскресеньям не ездила я. Учёба, знаете ли. И вот недавно села в тот же троллейбус, в то же время – бабули не обнаружила. Мне всё казалось – что-то не так. Потом поняла – бабули нет. Ездила спустя три дня – её не было. Спросила у кондуктора. Ну, вы понимаете – умерла конечно, следовало ожидать. Она болела, потом умерла.
Главное, знала почти, что так. Чего-то надеялась – а вдруг нет, переехала в другой район, например.
И вроде – было хорошо, спросила вот зачем-то – стало плохо. Не умеем быть счастливыми, всё бы пострадать, помучиться. И то у нас плохо, и это… носки дырявые, бриллианты маленькие.
Любишь кого-нибудь – не дай бог. Счастье говорите? Да ну? А чего изводим и себя и кого любим. Всё хорошо, всё нормально. Так нет же – и то не так, и это не так. А задаваться вопросом – без него, без этого человека лучше было бы? – не умеем. Вот вам и всё. Поди вынеси такое счастье – я на тебя посмотрю.
Одно время Рогов надеялся, если уж по-честному, что Тонька его увидит. Плечи вот тут у него, вот тут он шутит смешно, вот тут у него стихи, вроде как недурные. Потом понял, что здесь не прижиться ему. Ни к чему всё, она просто не видит. Мускулатура её не занимает, над шутками его смеётся, конечно, но и сама пошутить умеет (этим Рогов объяснял Тонькино непристрастие к его шуткам), к стихам равнодушна – любит, но не его стихи. Короче – не остаться ему. Но и уйти насовсем – никак, поэтому продолжал общение, неожиданно встречал на улице, провожал до дома, таскал книжки почитать редкие или просто те, которые Тоньке было лень искать самой. Старался не пропадать, хотя понимал, что она его пропажи и не заметит… наверное. Вот это «наверное» жизнь ему и портило.
Тонька же не брала в голову. Пила пиво, преимущественно с Комаровой – Роговской одноклассницей (он их и познакомил – хоть бы это помнила), иногда выползали они погулять с каким-нибудь общим университетским знакомым типа Бревнова. Рогова с собой никогда не звали. Он – хватало ума – не навязывался. Вот так и жилось Рогову – не хорошо совсем, но и плохо не очень. Привык.
- - - - - - - - - - -
- Ну, так что ты об этом думаешь? – Комарова выжидательно глядела на Тоньку, щурясь от сигаретного дыма, попадавшего ей в глаза. Она сидела, поставив локти на стол, где в беспорядке валялись Тонькины рисунки.
- Да фиг знает. Если я так буду работать, меня с универа попрут.
Комарова раздражённо фыркнула.
- Ой, да я тебя умоляю. Это всё нелепые отмазки, никто тебя не попрёт. Ты просто сама не хочешь, вот и всё. Тебе бы волю дай, так только бы и малевала эти свои картинки, художница хренова, - она отпихнула один из рисунков.
- Хм, малевала… - Тонька отвернулась. – Отстань, я нормально и так получаю.
- Как-то неубедительно звучит, - Комарова злилась. – Я тебе реальную работу предлагаю, ты хотя бы из этой помойки съедешь.
Она нервно стряхивала пепел мимо пепельницы.
- Да ты сидишь на жопе ровно и тухнешь тут, я уже сама вся этой тухлятиной провоняла. От меня даже народ шарахается. Как что не скажу – всё твои бредни!
Тонька скривилась и встала.
- Да? Ну так и вали отсюда! Какие проблемы? Провоняла она. Иди таскайся со своими мачами по кабакам, шути смешные шутки с ними, - она размахивала руками, как всегда, когда злилась. - Это не я в помойке, это ты в помойке живёшь! Всё – давай, проваливай! – она подскочила к двери и резко распахнула её, показывая жестом куда конкретно проваливать.
- ОК. Бывай, – та вышла и застучала каблуками по коридору, - Дура ты и проблемы твои дурацкие. – кричала она из коридора, - …Как эта хрень открывается?! – это уже про входную дверь.
Тонька молча подошла, открыла ей дверь, потом закрыла. Потом зазвонил телефон. Это был Рогов, с которым Тонька говорить не стала, сказав что очень торопится и почти уже вышла из дома. Потом она сидела и до вечера «малевала» свои «картинки», забив на работу торгового представителя до завтра.
- - - - - - - - - - -
Последняя моя летняя сессия. Мой диплом у меня. Всё – теперь я свободна и могу делать всё, что… ну, об этом было выше. Могу делать то, что я делаю. Работать пока что торговым представителем в фирме не важно какой.
Недавно с Роговым разругалась, Комарова меня за это чуть не матом крыла потом. А он мне опять стихи читал. И что-то как-то не понимаю я этого. Поэтому и разругалась. Зачем это надо – спрашиваю его, зачем ты мне стихи читаешь, я же их ни разу не оценила. Я их даже не слушала. Он обиделся, типа интересно моё мнение ему просто. Ну, я и сказала своё мнение. Ты, Рогов, физику отлично знаешь? Вот физикой и занимайся. Говорила ему, а думала про себя. Вот и всё.
Ведь так будет, обязательно будет. Рогов непременно станет заниматься физикой, потому что это у него лучше получается, чем стихи писать, а я стану работать тем, кем меня научили, по чему мне диплом дали. Забуду, как и кисть-то в руке держать, или, что гораздо хуже, буду навязывать своё творчество друзьям и знакомым, как те многие, которые, имея так себе голос и на гитаре играя так себе тоже, тем не менее, не оставляют это явно не для них занятие, вызывая жалость и, местами, презрение…
- - - - - - - - - - - - -
Как и Тоньке - рисовать, иным нравится стучать по клавишам, а о чём стучать – не имеет значения. Никакого. Собственно, болтовня, дурацкая склонность вести длинные пустые монологи – здесь суть. Просто, понимаете ли, по жизни всякий норовит оспорить, у всякого, видите ли, мнение своё есть. А здесь говоришь себе, говоришь – и никаких иных точек зрения.