Хранительнице личностных матриц посвящаю
Поначалу мне казалось, что я совершил непростительную глупость, согласившись поработать шеф-поваром в студенческом отряде. Видимо, меня подкупили условия нашей «базы». Несмотря на то, что она располагалась в летнем пионерском лагере, из которого детвора съехала в конце августа, столовая и кухня были оснащены по последнему слову техники. Имелась даже электрическая картофелечистка, чем-то напоминающая бетономешалку, не говоря уже о действующих холодильных установках, паровых котлах и огромной плите с жарочными шкафами.
Сезон, что и говорить, мы отбарабанили на славу. Под конец я умудрился приготовить шашлык на все 200 человек, загнав обслуживающий персонал кухни в лес – заготавливать шампуры. А осенью следующего года меня неожиданно вызвал к себе наш факультетский декан.
- У нас сложная обстановка с питанием в нынешнем отряде, - сообщил он, - прошу вас оставить занятия и съездить к ребятам на неделю.
Чуть помолчав, декан добавил:
- Наделяю вас всеми необходимыми полномочиями по решению этого вопроса. Начальник отряда в курсе дела.
Конечно же, я был не против поболтаться недельку среди младшекурсников, занятых, в основном, на сельхозработах. В их глазах, учитывая, что за моими плечами была уже армейская служба, я выглядел «папой». Особо не вникая в причины, почему кормежка студентов была неважной, я по приезду на базу тут же разогнал прежнюю поварскую команду и отобрал из отряда более, на мой взгляд, адекватных ребят.
В этот же день случился конфликт с колхозным начальством, когда было обнаружено, что коровья туша, доставляемая с деревенской скотобойни, явно не дотягивает до договорного стандарта. Проще говоря, кто-то по дороге таинственным образом лишал ее не только особо лакомых, но и весомых частей филе и вырезки.
Злобно брызжа слюной, колхозный председатель на этот счет принял собственное решение:
- Не нравятся наши туши – забирай корову живьем!
К ужасу моих поварят, я распорядился привести отобранное мною животное на базу и собственноручно, поскольку никакие приказы не срабатывали, сначала ударом кувалды, а затем с помощью длинного ножа отправил, как говорится, корову на небеса. А когда со скотобойни прибыл тамошний «специалист», чтобы забрать полагающиеся колхозу шкуру, голову и ноги животного, все это было объявлено своеобразной компенсацией за прежний недовес и мою работу в качестве забойщика.
Таким вот оказался мой первый рабочий день, если, конечно, не считать уже чисто поварской возни и грандиозного ужина для отощавших студентов. Вечером, заперев на ключ подсобку, занятую мною под «кабинет», я еще раз вышел на кухню, чтобы проверить, как отмыты котлы и столы. И вдруг услышал шорох, донесшийся из помещения с картофелечисткой.
Склонившись над огромной кастрюлей, какая-то студентка уныло вычищала из картошки глазкИ.
- Ты что здесь делаешь? – задал я глупый вопрос.
Она вздрогнула и повернулась ко мне лицом. В тот момент у меня буквально ухнуло сердце.
- А я в наряде, - ответила студентка.
- В чем, в чем? – переспросил я, стараясь справиться с нарастающей внутри меня бурей.
Она рассмеялась, обозначив глубокие ямочки на щеках, и встала, наконец, со своей приземистой табуретки.
- Я думала, вам, как человеку, служившему в армии, известно это слово.
Тут я обратил внимание на ее желтые резиновые перчатки, явно на три размера превышающие размер ладоней.
- А ну-ка, сними.
Сельхозработы, конечно, оставили отпечаток на ее тонких, почти прозрачных руках.
- С завтрашнего дня, - сказал я ей, направляясь к выходу, - будешь работать здесь постоянно.
- Начальник отряда не позволит.
- Я сказал, значит, - точка. А сейчас отправляйся-ка спать.
***
«Как человеку, служившему в армии…». Надо же, оперативно разлетелась информация о моей персоне, думал я, засыпая.
В армии со мной приключилась одна странная история, которую, опасаясь быть осмеянным, я практически никому не рассказывал.
Дело было в Германии, когда там еще стояли советские войска. А именно - на полигоне Швепнитц, считавшемся советской территорией.
Наш комбат, прознав от батальонного писаря, что я умею кашеварить, отправил меня в приполигонный лес «собрать грибков».
Взяв вещмешок и, стараясь держаться края изрытой танками дороги, я довольно быстро набрал «второсортных» свинушек и маслят. Но вскоре тут и там стали попадаться крепкие боровички. Как водится, я углубился в лес и потерял ориентиры. Небо же выглядело в тот день застиранной наволочкой.
Должно быть, психологически любому заблудившемуся человеку даже самый приветливый лес начинает казаться зловещей чащобой. В этом плане я не стал исключением, плутая то в темных ельниках, то в чахлых осинниках, стоящих на болотах. Какие-либо просветы в чаще казались мне спасительными, но и это чувство быстро улетучивалось, поскольку просветы оборачивались всего лишь мелкими опушками и вырубками времен войны.
Через несколько часов, совершенно измученный, я свалился в траву на небольшой поляне и, вроде как, уснул, хотя отчетливо продолжал слышать таинственный шепот леса и редкое щебетание птах.
Проснулся же оттого, что что-то щекотало мне ухо. Почувствовав присутствие живого существа, я буквально взлетел на ноги и услышал заливистый девичий смех. Оказывается, пока я спал, какая-то явно деревенская девчонка подкралась ко мне и, забавляясь, водила стеблем травинки по моему лицу.
- Ты кто? – спросил я ее, еще не совсем отдавая себе отчета, что вокруг – чужая страна и дремучий лес, в котором девчонки не водятся.
- Я? Vera, - смеясь, ответила она.
Все еще стряхивая с себя остатки тревожного сна, я нахлобучил на голову пилотку и потянулся за вещмешком.
- До деревни доведешь?
- Здесь нет поблизости ни деревень, ни хуторов.
- Да? Тогда что же ты здесь делаешь?
- Я здесь живу, - вновь рассмеялась Vera, - Ведь я – Vera.
Совершенно не понимая, почему именно Vera должна жить в лесу, я, наконец сообразил, что мы говорим по-русски и что я не сплю. «Неужели ведьма?» - пронеслась в голове веселая мысль (уж как-то не вязался облик молоденькой девчушки, обладающей простым и насмешливым лицом, с представительницей темных сил).
- А ты догадливый, - улыбнулась Vera. – Я действительно та, о которой ты подумал. Не веришь?
Она протянула руку в сторону мощной сосны на краю поляны, и вековое дерево резко качнулось, как от ураганного порыва ветра. Взлет второй руки довершил дело. Отчаянно скрипя и разрывая корнями дерн, сосна рухнула на соседние деревья.
Я был оглушен, но испуга не чувствовал. Скорее – глупый интерес.
- Что ты хочешь?
Vera внезапно перестала смеяться и зарделась, совсем как школьница.
- Поцелуй меня.
Едва коснувшись губами ее щеки с легким пушком, зазолотившимся от внезапно вынырнувшего закатного солнца, я поспешно сделал шаг назад.
- Не так, - прошептала Vera, закрыв газа. - По-другому…
Я поцеловал «по-другому», обрушившись, как та сосна, в совершенно невероятные ощущения, собранные из обрывков звуков, невнятных запахов и картин, вызывающих предполетное (или предсмертное?) головокружение.
- Достаточно, - еще раз прошептала Vera, упершись ладошками в мою грудь. Потом привстала и, покачиваясь, медленно пошла вглубь леса.
- Эй, - донеслось оттуда через несколько минут. - Иди по моим следам и все у тебя будет в порядке.
И действительно: примятая ее ногами тропинка в траве к ночи вывела меня на дорогу танкодрома.
***
…Два следующих дня, провозгласив для своих помощников принцип: «Больше мяса – сытнее блюдо», я, главным образом, сидел в «кабинете», разбираясь с накладными, журналами «прихода и расхода», чтобы понять причины из рук вон плохо организованного питания студентов. Мысль, что ребят могли обворовывать свои же завхоз и шеф-повар, которых накануне я выгнал из кухни в поле, просто не желала укладываться в голове. Но элементарная сверка бумаг с фактическим количеством продуктов на складе и холодильниках упрямо говорила об утечках на сторону. При этом была задействована чистой воды общепитовская «технология» усушки-утруски и недовложений, поражающая тем, что ею каким-то образом овладели почти что мальчишки, хоть и принадлежавшие к так называемой золотой молодежи.
Ближе к вечеру в дверь моего «кабинета» осторожно постучали.
- Войдите, - пригласил я, не отрываясь от бумаг.
На пороге стояла та самая студентка, которую я назначил старшей по картофелечистке. На этот раз она была без своего невразумительного балахона и перчаток, и выглядела, как хорошо умытая девочка-подросток.
- Я хотела бы вас поблагодарить, - потупившись, сообщила она. – Спасибо, что вы меня здесь оставили.
- Тебя как зовут?
- Вера.
Вновь повернувшись к своим бумагам, я буркнул:
- Рано радуешься, три шкуры буду драть.
- Спасибо.
- И вот еще что, - добавил я. - Завтра часиков в десять пойдем за грибами. Так что будь в соответствующей экипировке и постарайся обеспечить для кухни запас овощей.
Чистый с моей стороны экспромт насчет грибов явно требовал как осмысленных действий, так и объяснений, когда в 10 утра следующего дня я обнаружил Веру в полной боевой готовности идти в лес. Наверное, подумал я тогда, это и есть то, что называют безумием. Однако мое намерение отправиться за грибами ни у поваров, ни у Веры не вызвали даже намека на вопросы.
Мы вышли из лагеря, за дальней оградой которого вилась небольшая речушка, и довольно быстро оказались в лесу. Там я ненадолго остановил Веру, развернув ее за плечи в свою сторону:
- Ты знаешь, как меня зовут?
- Знаю.
- Давай договоримся так, - предложил я, - ты перестаешь называть меня на «вы», потому что это смешно, и мы идем по лесу строго параллельно, не упуская друг друга из виду. А главное – все время говорим. Согласна?
Она молча кивнула головой, заглядывая в мои глаза снизу вверх. И я только утвердился в мысли, что действительно безумен или, во всяком случае, - нездоров. Ибо ТАК желать женщину, всячески при этом отдаляя ее от себя, мог только ненормальный человек.
***
…С грибами нам, можно сказать, не повезло. То ли осенний лес, в котором зеленая еще трава густо была засыпана листвой, оказался не столь щедрым. То ли мы слишком отвлеклись, громко переговариваясь о том, о сем. То ли меня, как обычно, после Германии, лес вверг в состояние дежавю и легкой рассеянности. Словом, после двух часов блужданий мы повернули обратно.
На подходе к дальней лагерной ограде меня окликнули:
- Постой, мужик!
Из-за кустарников вышли четверо: изгнанные мною «бывший» завхоз, шеф-повар и пара незнакомых парней, видимо, из местных. Я сделал Вере жест, чтобы она шла дальше, а сам остановился, ожидая, когда парни подойдут ко мне. Добрых намерений они явно не испытывали, если учесть, что в руках завхоза и шеф-повара были металлические прутья.
- Слушай, - сказал завхоз, подойдя ко мне почти вплотную, - оставил бы ты свои расследования.
- Это ты о чем?
- Не прикидывайся дурачком.
- Понял, - рассмеялся я, и мысль, что студенты таки обворовывали своих, наконец, улеглась на «место». – Только, дружок, это не расследование. Это констатация факта, что, по-хорошему, вам следовало бы набить морду. Но я добрый: живите пока…
Тут я совершил ошибку, повернувшись к замершей от испуга Вере, чтобы идти дальше в лагерь.
Сильнейший удар металлического прута, нацеленного, видимо, в голову, пришелся мне где-то между основанием шеи и правой ключицей. Не успев даже почувствовать боли, я развернулся на удар, выбросив вперед кулак и в какую-то долю секунды, понимая, что могу сильно травмировать завхоза, перенаправил кулак с челюсти в центр грудной клетки.
- Помогите ему, - бросил я опешившим парням, поскольку скорчившийся на траве завхоз почти не подавал признаков жизни. У меня же, кажется, была выбита ключица, поднялась нестерпимая боль, а из уха хлестала кровь.
- Пойдем отсюда, - сказал я Вере, взяв ее за руку. Мы «огородами» дошли до лагерной столовой, и там, никем не замеченные, через черный ход просочились в мой «кабинет», который я тут же запер на ключ. Пока Вера приводила в порядок мое ухо, пытаясь унять кровь сдернутым с головы платком, я достал категорически запрещенную в студотрядах бутылку водки и немного плеснул в стакан.
- Вот это правильно, - сказала Вера и окунула в водку окровавленный платок.
Я прижал к уху ее ладонь, мокрую от водки и не менее горячую, чем мое ухо, и просидел так несколько минут, чувствуя, как утихает боль.
- Давай выпьем… вечером, - прошептала Вера, - чтоб никто не видел.
- Давай, - согласился я.
***
Сто граммов водки, которые я опрометчиво налил Вере вечерком в «кабинете», оказались для нее убойными. Правда, из-за того, что мы сидели в полной темноте, чтобы не быть обнаруженными, и постоянно шептались, я не сразу сообразил, что переборщил с дозой.
Это была первая в жизни, выпитая Верой, водка. Она отхлебывала из стакана мелкими глоточками, совершенно не прикасаясь к нарезанной мною колбасе. И я с улыбкой наблюдал, как она становилась все говорливей и как увлажнялись ее поблескивающие в темноте глаза.
Ближе к полуночи, когда лагерь уже спал, я все же решил вывести ее на воздух.
Мы, честно говоря, были оба хороши, хоть и старались друг друга поддерживать. Впрочем, холодная сентябрьская ночь (а я вышел в одной рубашке) довольно быстро проветрила мою голову. Что касается Веры, у нее были все признаки отравления. Я едва успел довести ее до реки за лагерной оградой: Веру долго и изнурительно рвало.
Чтобы ее не смущать, я отошел в сторону и присел на поваленное бревно, с улыбкой прислушиваясь к тому, как Вера уже довольно твердым шагом спустилась к воде. Прошло, наверное, еще с полчаса, когда она, наконец, вернулась и присела рядом со мной.
- Мне холодно.
На ней был лишь трикотажный свитерок, который спереди оказался к тому же мокрым. Я молча снял с себя рубашку, оставшись в одной майке, и набросил рубашку на Верины плечи, игнорируя ее полный изумления взгляд.
- Ты же замерзнешь...
- Главное, чтобы ты не заболела, - махнул я рукой, ощущая под кожей топот мурашков.
Вера натянула верх рубашки на голову, как покрывало и распахнула ближнюю ко мне полу:
- Иди сюда. Используем рубашку, как эскимосское иглу. Будет теплее.
Я нырнул с головой под откинутую Верой полу, но, поскольку для двоих рубашка была все же маловата, мы практически уперлись друг в друга носами. Минута горячего шепота, когда уголком своих губ я чувствовал движение ее рта, показалась мне столь нестерпимой и провокационной, что в следующую минуту я сдался. Верины губы пахли рекой и чуть-чуть алкоголем, который почему-то захотелось распробовать.
Слегка ошарашенная, Вера, наконец, раскрыла губы, и я вновь ощутил то предсмертное головокружение, как в лесу под Швепнитцем. С той только разницей, что вокруг ничего не рушилось, а напротив – стремительно нарастало: из воды, холодного сентябрьского воздуха, в котором смешались запахи пота от моей рубашки и легкая горечь рябины.
Мы едва добежали до моего «кабинета», который я даже не закрыл на ключ, чтобы вновь, но уже в тепле, пуститься в исступленное головокружение, без слов, лишних движений, за исключением моих, когда я осторожно снял с Веры свитерок.
До конца раздеть она себя не дала.
- Пожалуйста, миленький, - шепнула Вера, превозмогая дрожь, когда мои ладони поднырнули за поясок ее джинсов. – Только не сегодня, прошу тебя, очень прошу…
***
…Через четыре дня за мной приехали из районной прокуратуры. Сделано все было достаточно деликатно, за что я до сих пор благодарен сопровождавшим меня ментам.
Мне дали возможность сделать необходимые распоряжения по кухне, спокойно собраться и даже обставить мой отъезд так, будто бы в районе возникла необходимость выдать мне полагающуюся шеф-повару медицинскую книжку.
Следователь прокуратуры положил передо мной заявление побитого мною завхоза и заключение местного травмопункта, из которого следовало, что у завхоза сломано ребро и зафиксирован «ушиб сердечной мышцы».
- Тебе не повезло, - почему-то с сожалением вздохнул следователь. – В присутствии трех свидетелей ты немотивированно нанес гражданину М. телесные повреждения средней тяжести. А это - от трех до пяти лет.
- Меня отправят в СИЗО?
- Да бог с тобой, - рассмеялся следователь. – Езжай в Москву под подписку. Пределы области рекомендую пока не покидать.
- У меня еще здесь остались дела.
Следователь вздохнул, и устало прошелся по кабинету.
- Ты что, не понял? Тебе срок светит. Езжай в Москву.
Еще через несколько дней, благодаря вмешательству нашего декана, дело было закрыто. Завхоза и шеф-повара отчислили с факультета за нарушение «университетского Устава». Авторитета нашего декана хватило, чтобы противостоять давлению "сверху", устроенному родителями отчисленных.
Веру после той памятной ночи я увидел только в декабре. Она пришла в комнату в моем общежитии, но поскольку там вился народ, предложила поехать к ней. Мы вышли на улицу, где я поймал такси, посадил Веру на заднее сиденье и, дав водителю денег, попросил отвезти ее по указанному адресу.
Очень хорошо запомнил ее взгляд, полный недоумения, хотя вопросов к самому себе у меня было, наверное, гораздо больше. Это сейчас я поумнел (или заматерел, если угодно). Хотя вряд ли скажу с полной определенностью, почему мне запомнились подобные Вере девчонки. То ли слишком глубоким был омут, накрывавший меня с ними с головой. То ли так она и проявляется - до конца не реализованная любовь.