Когда, мы выходили из метро, по руку от него оказалась женщина в вязаном колпачке. Он пропустил её вперед.
Женщина навалилась грудью на дверь, створка подалась и темная щель поглотила ее, как турникет монету.
Затем дверь со скрипом пошла назад и косяком въехала ему в лоб.
- НИЧТО НЕ ОБХОДИТСЯ НАМ ТАК ДОРОГО, И НЕ ЦЕНИТСЯ ОКРУЖАЮЩИМИ ТАК ДЕШЕВО, КАК ВЕЖЛИВОСТЬ... - пробормотал он.
Сзади напирали. Нас вмяли в предбанник, развернули на сто восемьдесят градусов и, ударив спинами о вторую дверь, вышвырнули на улицу.
Мы вошли в вокзал.
Я заражён штампами. Я не умею описать вокзала.
Мне приходят на ум слова ветхие и бледные, как промокашки: сутолока, вонь, толпа, а если подымать штиль выше, то: муравейник, водоворот, Вавилон.
Можно было бы ограничиться упоминанием о цвете, но у вокзала нет определенного цвета. Он как мусор - пёстр.
Пестрота эта, впрочем, серая, выцветшая.
Хотя... но это неприлично.
Но скажу чтобы не возвращаться - он цвета рвоты.
Мы преодолели рвотное море, и вышли на перрон,
Волхонскому захотелось закончить сентенцию, родившуюся на выходе из метро:
- ТЕПЕРЬ Я ПОНИМАЮ, ЧТО ИМЕЛ В ВИДУ КОЛЧЕРУКИЙ ОТСТАВНИК! ДЖЕНТЛЬМЕННИЧАТЬ НА КИЕВСКОМ ВОКЗАЛЕ - ВСЁ РАВНО ЧТО ЛОМАТЬ ВЕТРЯКИ. ЗАНЯТИЕ НЕ ТОЛЬКО ГЛУПОЕ, НО И НАНОСЯЩЕЕ ВРЕД ЭКОЛОГИИ! ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖЕ ТАКОВО: ПОСЕТИВ КИЕВСКИЙ ВОКЗАЛ, ПЕЧАЛЬНЫЙ РЫЦАРЬ И ЕГО ОРУЖЕНОСЕЦ ПОТЕРЯЛИ ДРУГ ДРУГА И ПОМЕНЯЛИСЬ РОЛЯМИ. ТО ЕСТЬ: СВИХНУВШИЙСЯ ГИДАЛЬГО ОТ ТАКОГО ПОТРЯСЕНИЯ ПРИШЕЛ В СЕБЯ, ПОМРАЧЕННЫЙ БРЕХНЁЙ О СКРИЖАЛЯХ И ГРААЛЯХ, РАЗУМ ЕГО ПРОЯСНИЛСЯ. АЛОНСО ПРОДАЛ НА ТИШИНКЕ ЛАТЫ, КУПИЛ СЕБЕ МЕСТО В ПОДЗЕМНОМ ПЕРЕХОДЕ И СДЕЛАЛСЯ ОДНИМ ИЗ САМЫХ ПРОЦВЕТАЮЩИХ НИЩИХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ПРЕФЕКТУРЫ.
САНЧО ЖЕ НАПРОТИВ - КАК РАЗ ЛИШИЛСЯ РАССУДКА. ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ ОН БЫЛ ЗАДЕРЖАН ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ МИЛИЦИЕЙ В ПЯТИ ВЕРСТАХ ОТ НАРО-ФОМИНСКА ЗА СВИНЧИВАНИЕМ ГАЕК, КОИМИ РЕЛЬСЫ КРЕПЯТСЯ К ШПАЛАМ. НА ДОПРОСАХ ОРУЖЕНОСЕЦ УПОРНО ОТРИЦАЛ НАЛИЧИЕ В СВОИХ ДЕЙСТВИЯХ ЗЛОГО УМЫСЛА. ГАЙКИ ЧУДАК ИСПОЛЬЗОВАЛ В КАЧЕСТВЕ РЫБОЛОВНЫХ ГРУЗИЛ. "ШИЛИШПЁР! ШИЛИШПЁР!" - БОРМОТАЛ ОН ПО-КАСТИЛЬСКИ. ДАЛИ ЕМУ ТРИ ГОДА ХИМИИ. ТАК, ЗАКОНЧИЛСЯ ВЕЛИКИЙ РОМАН. ПЕРВЫЕ СТАНУТ ПОСЛЕДНИМИ И VICE VERSA! НЕ В ЭТОМ ЛИ СОСТОИТ ИСТОРИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПЕРЕСТРОЙКИ?
Я не ответил.
Я пребывал в раздражении, как случается всегда, когда мне приходится вставать раньше девяти. Болтовня Волхонского порядком утомила меня.
Поезда не было.
Перронные часы показывали время, противоречащее астрономии. Часовая стрелка застыла аккурат посредине меж девятью и десятью. Минутная впилась своим жалам в двенадцать. Она вдруг напомнила мне собой копье Дон Кихота. Я сплюнул - бредни Волхонского заразны.
- ВОТ ОН!
Действительно это был «он» - в колею вползала зелёная колбаса.
- С ХВОСТА! - гаркнул кто-то, обдав меня капустной отрыжкой. Я успел увидеть только драную ушанку с оборванными вязками. Ушанка уносилась вдаль по платформе.
Мимо нас промахнул тепловоз, тендер, почтовый вагон и следом тот, которого мы ожидали - двадцать третий. Мы бросились вслед за ушанкой.
- НЕ ТАК ПРЫТКО! - сипел Волхонский, выбрасывая вперёд румяные кулаки. - У МЕНЯ СЛАБАЯ ДЫХАЛКА. МОГУ И НЕ ДОБЕЖАТЬ!
Но он добежал. Кашне сбилось набок. Плащ, поддуваемый ветром превратился в закрылья. Крахмальный воротник беспощадно резал аристократическую шею, кис-кис висел набекрень. Усы стояли торчком. Он был прекрасен.
Я почувствовал к нему неподдельную ненависть.
Но всё изменилось, как только из вагона налегке выкатился дядя Николай в фетровой шляпе и неизменной зубочисткой в углу рта.
Волхонский сделал шаг назад.
-ПЛАТОН! - сказал дядя Николай и передвинул зубочистку в другой угол рта.
- А ЛЕНА... - вылетело у меня.
Дядя Николай бросил в мою сторону неодобрительный взгляд и еще раз поменял положение зубочистки.
- ЗДРАВСТВУЙ, АРСЕНИЙ! - продолжил он, подав мне свою ромбовидную ладошку и положив её затем на плечо Волхонского,
- ПЛАТОН! ЛЕНА, НЕ ПРИЕХАЛА. ОНА НЕ ПРИЕХАЛА, ПОТОМУ ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НЕПРЕДВИДЕННОЕ. СЛУЧИЛОСЬ НЕПРЕДВИДЕННОЕ - МАМА ЗАБОЛЕЛА,
- ЧЕМ? - недоверчиво перебил Волхонский и хотел было сделать еще полшага назад, но ромбовидная ладошка не пустила его.
- МАМА ПОПАЛА ПОД ТРАМВАЙ! - спокойно поведал дядя Николай.
- ЧТО С НЕЙ? ПЕРЕЛОМ?
- ДА, ПЕРЕЛОМ. И ЛЕНА ОТДАЛА МНЕ СВОЙ БИЛЕТ, ПОТОМУ ЧТО ОНА СИДИТ С МАМОЙ.
Волхонский сгорбился. Глаза его обратились к носкам туфель.
- НАДО СРОЧНО ПОЗВОНИТЬ...
- МАМА СКАЗАЛА, ЧТО ЕЙ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, ЧТО В ТРУДНУЮ МИНУТУ ТЕБЯ НЕТ РЯДОМ С НЕЙ, - продолжал дядя, всё чаще перекидывая зубочистку туда-сюда. - ПОЭТОМУ Я ВЗЯЛ ДВА ОБРАТНЫХ БИЛЕТА НА СЛЕДУЮЩИЙ ЖЕ ПОЕЗД...
Волхонский окончательно размок,
- НО КАК ОНА...
- ПОСКОЛЬЗНУЛАСЬ, - зубочистка перелетела влево.
- ПОЧЕМУ ЖЕ ТЫ НЕ ПОЗВОНИЛ?
- МЫ РЕШИЛИ, ЧТО РАЗ У ЛЕНЫ ЕСТЬ БИЛЕТ, ТО ЛУЧШЕ БУДЕТ МНЕ ПОЕХАТЬ И СКАЗАТЬ ТЕБЕ ЛИЧНО, - зубочистка рванула вправо.
Я постучал ботинком о ботинок.
Волхонский поглядел на меня виновато - куда девалась его многословие?!
- ВИДИШЬ, ЧТО... - пролепетал он. - ЗНАЧИТ, В ДРУГОЙ РАЗ ВЫБЕРЕМСЯ...
Я предложил дяде Николаю заехать ко мне выпить чаю.
Дядя Николай отказался. До поезда осталось всего полтора часа, и они с Платоном прекрасно убьют их, посетив околовокзальные магазины.
Я счёл долгом напомнить дяде Николаю, что на дворе у нас революция и московские магазины пусты.
Дядя Николай со снисходительностью провинциала пояснил мне, что не преследует цели купить что-либо определённое. Он просто хочет взглянуть, так ли уж плохи дела в столице, как пишет о том демократическая пресса.
Я потоптался еще немного, и так как Волхонский продолжал разглядывать носок своего левого туфля (или левой туфли?), заявил дяде Николаю, что Платон вместе со мной завербовался в археологическую экспедицию, и до отъезда остались сутки.
Я нуждаюсь в указаниях: ожидать ли мне возвращения Платона в Москве или мы встретимся уже в Крыму?
Дядя Николай, сломав зубочистку, отчитал меня. О какой экспедиции может идти речь, если мама попала под трамвай?
Я собрался с силами и выдал последнее. Завербовавшись, я и Платон получили подъёмные, которые к настоящему времени нами полностью истрачены.
Дядя Николай осведомился о сумме.
Я назвал её.
Дядя Николай распахнул бумажник и погасил задолженность племянника. Из соседнего отделения он извлек свежую зубочистку и вонзил её в угол рта.
Я понял, что разговор окончен, пожал резиновую ладошку дяди, помял в пальцах увядшую кисть Платона, и удалился.
Как легко на душе! Да здравствует мадам Волхонская, да здравствует её сломанная нога (или рука?), слава пьяному кондуктору!
Стану сидеть в Москве и вести добропорядочный образ жизни. Волхонский арестован? Судьба подставила ему грациозную ножку как раз в тот миг, когда он втянул меня в очередное безумное предприятие!
Да, я слабохарактерный. Я не способен настоять на своем, почему и не посещаю митингов «Демократического Союза». Я не могу сказать вслух "нет", если до того кто-нибудь хоть шепотом успел уже произнести «да». Но внутренне я всегда сопротивлялся безумию Платона. Я сопротивлялся и победил.
Платон мне друг, но истина дороже. Пусть ночные вазы эллинов мирно гниют в благословенной таврической почве. За это надо выпить. Ура!
Я влетел в рюмочную на Никитской и купил стакан коньяка. Следует отметить, что деньги дяди Николая составляли весь мой капитал, а следовало погасить не только долг Платона, но и собственный.
- НИЧЕГО, КАК-НИБУДЬ РАССЧИТАЕМСЯ... - бормотнул я и обжёг гортань карамелью на спирту.
Таковы ли были коньяки, спрошу я вас, во времена застоя?
Нет! В коньяках нашей юности бродила жизнь! Над рюмкой пахло виноградником и орехом. После каждого глотка ностальгически отдавала в нос дубовая бочка. Навинченная на штопор, пробка на неделю сохраняла аромат раздавленного клопа.
Настоящий коньяк должен пахнуть клопом, а не жженым сахаром!
- ТЫ БРАЛ ИНТЕРВЬЮ У ЛИБА НА БАРРИКАДАХ В ГАМБУРГЕ? - пробубнили под ухом.
Первое, что я увидел, повернувшись, была драная ушанка с оборванными вязками.
Сосед мой поглядел на меня ленивым застекленным взглядом.
- ЧТО, ПРОСТИТЕ...?
Стекло поплыло и рассосалось, узкое серое лицо обратилось ко мне, и несмазанный голос протараторил:
- ОНИ ДОРОГУ СТРОИТЬ НАНЯЛИ ПОЛЯКОВ. А ТЕ РАЗВОРОВАЛИ И РАЗБЕЖАЛИСЬ. ТЕПЕРЬ ИЩА ИХ! ТАЙГА!
- КАКУЮ ДОРОГУ? - спросил я.
Но стекло опять заволокло бледные глаза. Ушанка повернулась ко мне откляченным ухом. Сосед шумно сплюнул, растер плевок сапогом, потянул из стакана и буркнул:
- ...БРАЛ ИНТЕРВЬЮ У ЛИБА НА БАРРИКАДАХ В ГАМБУРГЕ?
Он обращался не ко мне. К себе. Москва полна сумасшедших Рюмочные их клубы.
- СВЯТОСЛАВ! ТРОПА ТРОЯНА! ТРОЯНА! БЕЛГОРОД-ДНЕСТРОВСКИЙ. РУССКИЕ' КНЯЗЬЯ ВЛАДЕЛИ! МОЛДАВИЯ! РУССКИЕ! МОЛДАВИЯ! - ухал кто-то за моей спиной.
Последний возглас вывел моего собеседника из стеклянного состояния. Он опять повернулся ко мне и заговорщицки зашептал:
- Я В МОЛДАВИИ ЖИЛ ПОСЛЕ ВОЙНЫ. У НАС СТАРИК БЫЛ, ОН КОТ¬ЛЕТЫ ПРОДАВАЛ ПО ДВАДЦАТЬ КОПЕЕК. ВОТ.
- РАНЬШЕ БЫЛО ЧЕГО ПОЕСТЬ! БЫЛО! - вторглась в разговор перевязанная серым платком крест-накрест, как пулемётной лентой, бабушка. - И КОТЛЕТЫ И СЫР... ЧЕГО ТАМ?!
Но сосед мой не слышал её.
- ... ПО ДВАДЦАТЬ КОПЕЕК, - он отхлебнул бурого пойла. - ТАК ОН ИХ ИЗ РУМЫН ДЕЛАЛ. ВОТ ТАК. ТЫ БРАЛ ИНТЕРВЬЮ У ЛИБА НА БАРРИКАДАХ В ГАМБУРГЕ?
Я не ответил. Никто не ждал от меня никакого ответа. Я встал и вышел вон.
Коньяк не усилил моего восторга. Он лишь породил сомнения и угрызения. Платон невыносим, но истина дороже.
Она состоит вот в чём: если бы я не хотел ехать в Крым, никто бы меня не заставил. Я сам не знаю, чего хочу, пятниц на неделе у меня без числа, но при чём тут Волхонский? Он мой товарищ. Подло радоваться беде товарища.
Я вошел в переговорный пункт, расположенный в обезглавленной церкви. Бывали?
На ступенях, ведущих к экс-алтарю, толпятся мытари жаждущие мелкой монеты, там где быть бы царским вратам прижимает к уху телефонную трубку гипсовая ангелица, зал усеян междугородными исповедальнями.
- ЛЕНА!?! - проорал я, почувствовав, что никелевый кружок ускользнул из щепоти.
- ДА, - ответил мне неспокойный голос.
- ЭТО АРСЕНИЙ.
- А ПЛАТОН? ГДЕ ПЛАТОН?
- ОНИ С ДЯДЕЙ НИКОЛАЕМ ВЫЕЗЖАЮТ СЛЕДУЮЩИМ ПОЕЗДОМ.
- А...?
Она замолчала, но сопения не было. Она прикрыла трубку ладонью. Она говорила с кем-то и не хотела, или этот кто-то не хотел, чтоб я слышал их разговор,
- ДА... А У НАС ТУТ МАМА В БЕДУ ПОПАЛА... - вяло пробубнила наконец Лена. - ТАК ЧТО Я НЕ ПРИЕХАЛА...
- Я В КУРСЕ, - ответил я громко по привычке, хотя слышимость была отличная. - ДЯДЯ НИКОЛАЙ РАССКАЗАЛ.
- А У ВАС СТЕМНЕЛО? - голос её вдруг зазвучал бодро. Я опешил и промолчал.
- А У НАС СТЕМНЕЛО. И ПОЛНОЛУНИЕ. ЛУНА ТАКАЯ БЕЛАЯ, БЕЛАЯ! СКАЖИ ПЛАТОНУ, ЧТО ЛУНА БЕЛАЯ, БЕЛАЯ!
- ДА Я ЕГО УЖЕ...
Щелкнуло. Нас разъединили.
Совершенно расстроенный несуразицей, которую плела Лена, я поплёлся домой.
У самого подъезда кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся и увидел драную ушанку с откляченным ухом.
Вот как! Меня преследуют, за мной следят. Ты вовсе не алкоголик и не сумасшедший! Ты не жил в Молдавии! Я тебя выведу на чистую воду.
Я схватил ушанку за ухо и сорвал с головы преследователя.
- ТИХО, АРСЕНИЙ! - прошипел Платон, дернув меня за борт пальто и вернув шапку на место. - НАМ НАДО УТЕКАТЬ. С МИНУТЫ НА МИНУТУ ДЯДЯ НИКОЛАЙ БУДЕТ ЗДЕСЬ... ЧЁРТ!
Волхонский прижался к стене.
Фетровая шляпа маячила у пешеходного перехода.
- НОГИ! ПЕРЕУЛКАМИ! - Платон подхватил меня под руку, и мы, сделав вид, что не заметили дядю, нырнули в подворотню.
- ГДЕ ТВОЙ ПЛАЩ? - спросил я, оглядев Волхонского. Он был безус, в телогрейке и кирзачах.
- САМОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ РАССПРОСОВ! - огрызнулся Платон. - СЛЕ¬ДИТЕ ЛУЧШЕ ЗА ХВОСТОМ!
Мы выскочили на Никитскую. Я оглянулся. Черное дуло переулка было пусто.
- ОТСТАЛ, - констатировал я, недооценив филёрские таланты дяди Николая.
- БА! ОТ ВАС ПАХНЕТ СПИРТНЫМ, - возмутился Волхонский - ГДЕ ЭТО ВЫ НАДЫБАЛИ?
- ДА ТУТ, В РЮМОЧНОЙ.
- МНЕ НЕОБХОДИМА РАЗРЯДКА.
Мы пошли в рюмочную, и за стаканом карамельного спирта, я рассказал Платону, что звонил Лене:
- ЧТО ОНА? - лениво поинтересовался он, поглаживая несуществующие усы.
- ДА ТАК, ПОРОЛА КАКУЮ-ТО ЧУШЬ... ПОЛНОЛУНИЕ, ГОВОРИТ, СКАЖИ ПЛАТОНУ, ЛУНА ТАКАЯ БЕЛАЯ, БЕЛАЯ...
Волхонский ударил кулаком по столу и расплескал коньяк.
- СЕСТРА МОЯ В ОТЛИЧИЕ ОТ ТЕБЯ, АРСЕНИЙ, ЧЕЛОВЕК ТОНКИЙ И НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ!
Я молча проглотил оскорбление.
- ТЫ НА НЕБО НЕ ДОГАДАЛСЯ ПОСМОТРЕТЬ? - кипятился Платон. - ТАМ - ОПРЕДЕЛЁННАЯ ЧЕТВЕРТЬ, РОГАЛИК, ЯБЛОЧНЫЙ ЛОМТИК.
В ОБЩЕМ ТАК: Я И БЕЗ СЕСТРИНОЙ ПОДСКАЗКИ, МИНУТ ДВАДЦАТЬ СПУСТЯ, (МЫ ПРОВЕЛИ ИХ В ВОКЗАЛЬНОМ БУФЕТЕ) ВЫВЕЛ ДЯДЮ НА ЧИСТУЮ ВОДУ.
НИ ПОД КАКОЙ ТРАМВАЙ МАМА, КОНЕЧНО, НЕ ПОПАДАЛА.
НА СЕМЕЙНОМ СОВЕТЕ РЕШИЛИ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ ВЕРНУТЬ МЕНЯ К ДОМАШНЕМУ ОЧАГУ, АРЕСТОВАЛИ ЛЕНУ И, СОЧИНИВ НЕОСТРОУМНЫЙ СКЕТЧ О ТРАМВАЕ, ПОСЛАЛИ ДЯДЮ НИКОЛАЯ ПО МОЮ ДУШУ. ЕГО ВЫДАЛО ТО, ЧТО ОН АНГЛИЧАНИН.
ТЫ УДИВЛЁН? Я И САМ УЗНАЛ ОБ ЭТОМ ТОЛЬКО СЕГОДНЯ.
ПОДОЗРЕНИЕ ЗАРОДИЛОСЬ СРАЗУ ЖЕ. В БУФЕТЕ Я СТАЛ ОСТОРОЖНО ВЫЯСНЯТЬ ПОДРОБНОСТИ ПРОИСШЕСТВИЯ. ДЯДЯ БЫЛ ГОТОВ К ОТВЕТУ. СЛИШКОМ ГОТОВ.
ДЛЯ ПУЩЕЙ УБЕДИТЕЛЬНОСТИ ОН НАРИСОВАЛ НА САЛФЕТКЕ СХЕМУ ИНЦИДЕНТА И СТРЕЛКАМИ ОТМЕТИЛ НАПРАВЛЕНИЕ ДВИЖЕНИЯ МАМЫ И ДВУХ ТРАМВАЕВ - ОДНОГО ОНА ИСПУГАЛАСЬ, ПОД ВТОРОЙ ПОПАЛА. ТАК Я ПОНЯЛ, ЧТО ВО МНЕ ТЕЧЕТ БРИТАНСКАЯ КРОВЬ.
ДЯДЯ НИКОЛАЙ ТАКОЙ ЖЕ НЕНАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ, КАК И ТЫ, АРСЕНИЙ. А ВЕДЬ ОН КАЖДЫЙ БОЖИЙ ДЕНЬ ПИЛИТ НА ЭТОМ ТРАМВАЕ НА СЛУЖБУ И ОБРАТНО.
АНГЛИЧАНИН ОН ПОТОМУ, ЧТО ПОЛАГАЕТ УЛИЧНОЕ ДВИЖЕНИЕ ЛЕВОСТОРОННИМ, И ТРАМВАЙЧИКИ У НЕГО ОБА ЕХАЛИ НЕ В ТУ СТОРОНУ.
Я ОТПРОСИЛСЯ В ТУАЛЕТ И НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ КУРИЛ НАД ПИССУАРОМ, ПЫТАЯСЬ ПОНЯТЬ, КАК МНЕ УЛИЗНУТЬ.
ДЯДЯ НИКОЛАЙ СТОИТ НА ВЫХОДЕ, КАК ЧАСОВОЙ. ОН ВООРУЖЕН ЗУБОЧИСТКОЙ. НИ ЗВЕРЬ НЕ ПРОБЕЖИТ, НИ ПТИЦА НЕ ПРОЛЕТИТ. ОТВЛЕЧЬ? ИЗМЕНИТЬ ВНЕШНОСТЬ?
У УМЫВАЛЬНИКА Я ВСТРЕТИЛ КРУТОЛОБОГО ДЕМБЕЛЯ. ОН НЕЩАДНО МЕСИЛ ЗАГОРЕЛУЮ ФИЗИОНОМИЮ ЭЛЕКТРОБРИТВОЙ.
ОДОЛЖИВ У НЕГО СЕЙ ПРИБОР, Я УДАЛИЛ УСЫ И ПОСМОТРЕЛСЯ В ЗЕРКАЛО. СХОДСТВО МОЁ С ПЛАТОНОМ СЕРГЕЕВИЧЕМ ВОЛХОНСКИМ ОТ ЭТОГО НЕ УМЕНЬШИЛОСЬ.
ОТКРЫТО ОБВИНИТЬ ДЯДЮ ВО ЛЖИ НИЧЕГО НЕ ДАСТ, ЭТИМ Я ТОЛЬКО ПОСТАВЛЮ В ГЛУПОЕ ПОЛОЖЕНИЕ МАТУШКУ. ЗА ЧТО МНЕ ЖЕ И ДОСТАНЕТСЯ. НАДО СБЕЖАТЬ, И ТОГДА ВСЕ ПОСТАРАЮТСЯ ЗАБЫТЬ О НЕУДАЧНОЙ ПОПЫТКЕ ОБЪЕГОРИТЬ ПЛАТОШУ.
ТУТ В СОРТИР ВВАЛИЛАСЬ ТОЛПА ЗАПУГАННЫХ ПРИЗЫВНИКОВ, ВОЗГЛАВЛЯЕМАЯ ОГНЕННО-РЫЖИМ ПРАПОРЩИКОМ. ОН ГРОМКО ОБЪЯВИЛ ПОДОПЕЧНЫМ, ЧТО НА ВСЕ ДЕЛА ДАЕТ ИМ ПЯТЬ МИНУТ, И ЗАПЕРСЯ В КАБИНКЕ.
Я УХВАТИЛ ЗА ВОРОТ САМОГО ДРАНОГО ИЗ НЕСЧАСТНЫХ И ПРЕДЛОЖИЛ ПО СТАРОМУ ИРЛАНДСКОМУ ОБЫЧАЮ ОБМЕНЯТЬСЯ ОДЕЖДОЙ.
ПОНАЧАЛУ ОН, ВЕРНО, ПРИНЯЛ МЕНЯ ЗА СУМАСШЕДШЕГО, НО ПОТОМ ВДРУГ ЧЕМУ-ТО УЛЫБНУЛСЯ И СОГЛАСИЛСЯ.
Я ОТДАЛ ПЛАЩ И ШЛЯПУ, ОН НАСТАИВАЛ ЕЩЕ И НА БАБОЧКЕ, НО ТУТ ИЗ КАБИНКИ ВЫЛЕЗ «ОГНЕННЫЙ» И Я ДАЛ ДЁРУ.
НАДВИНУВ ШАПКУ НА ГЛАЗА И ССУТУЛИВШИСЬ, Я ПРОМАХНУЛ МИМО ДЯДИ И, БЫЛО, ВЫСКОЧИЛ ПОД ДЕБАРКАДЕР...
...КАК КТО-ТО УХВАТИЛ МЕНЯ ЗА РУКАВ И ПОКРЫЛ БАШЕННЫМ МАТОМ. ЭТО БЫЛ РЫЖИЙ ПРАПОРЩИК. ОН ПОЛАГАЛ МЕНЯ ЗА ДЕЗЕРТИРА.
ПРОВАЛ! ДЯДЯ НИКОЛАЙ СТОЯЛ В ДЕСЯТИ МЕТРАХ, У НЕГО ОТЛИЧНОЕ ЗРЕНИЕ. ОН ПРОСТО ОБЯЗАН БЫЛ УЗНАТЬ МЕНЯ. Я СЕЛ НА ПОЛ И ЗАЖАЛ ГОЛОВУ МЕЖДУ КОЛЕН. ПРАПОРЩИК ЖЕ, НЕ ВИДЯ ЛИЦА, ПРОДОЛЖАЛ СЧИТАТЬ МЕНЯ СВОЕЙ ЗАКОННОЙ ДОБЫЧЕЙ, ВЫКРУЧИВАТЬ МНЕ РУКУ И ПОЛИВАТЬ МЕНЯ МАТЕРЩИНОЙ.
ЧТОБ ПРЕКРАТИТЬ ЭКЗЕКУЦИЮ ТРЕБОВАЛОСЬ ПРЕДЪЯВИТЬ ПРОХВОСТУ ФИЗИОНОМИЮ, ДАБЫ НЕ СТАТЬ ЖЕРТВОЙ ФАМИЛЬНЫХ КОЗНЕЙ СЛЕДОВАЛО ХРАНИТЬ ИНКОГНИТО.
ДИЛЕММА БЫЛА РАЗРЕШЕНА ЮНЫМ РЕКРУТОМ. ВОТ ПОЧЕМУ ХИТРЕЦ БЛУДЛИВО ЛЫБИЛСЯ, ВДЕВАЯ ГРАБЛИ В РУКАВА МОЕГО ПЛАЩА. ОН РАЗУМНО СЧЁЛ, ЧТО В НОВОМ ОДЕЯНИИ БЕЗБОЯЗНЕННО СУМЕЕТ ВЫПОРХНУТЬ ИЗ ОХРАНЯЕМОЙ ГРОЗНЫМ ПРАПОРОМ КЛЕТКИ. МАЛО ТОГО - Я ЕЩЕ И ОТВЛЕК НА СЕБЯ ВНИМАНИЕ САТРАПА.
НО МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК ПРОСЧИТАЛСЯ. ОН СТАЛ ЖЕРТВОЙ НЕ МЕНЕЕ ГРОЗНОГО ХИЩНИКА. СТОИЛО ЮНОШЕ ВЫСКОЧИТЬ ИЗ СОРТИРА И НАПРАВИТЬСЯ К ВЫХОДУ, КАК ДЯДЯ НИКОЛАЙ, С КРИКОМ «ПЛАТОН!», УЦЕПИЛ ЕГО ЗА ФАЛДУ.
ЮНОША ОТДЕЛИЛСЯ ОТ ПЛАЩА, КАК ЯЩЕРИЦА ОТ ХВОСТА И ПРИПУСТИЛ ВО ВСЕ ЛОПАТКИ. ДЯДЯ НИКОЛАЙ ПОКАТИЛСЯ ВСЛЕД.
Я, ОБЛЕГЧЕННО ВЗДОХНУВ, УДАРИЛ БРАВОГО СЛУЖАКУ ЛОКТЕМ В ЖИВОТ И, ПОВЕРНУВШИСЬ К НЕМУ ЛИЦОМ, ОГОРОШИЛ ТРАДИЦИОННОЙ РУССКОЙ ЛЕКСИКОЙ.
ПОТРЯСЕННЫЙ ОШИБКОЙ, УНТЕР ПРОШАМКАЛ ИЗВИНЕНИЯ И РВАНУЛ ОБРАТНО В УБОРНУЮ, ГДЕ НАХОДИЛОСЬ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ЕЩЕ ТРИ ДЕСЯТКА КАНДИДАТОВ В ДЕЗЕРТИРЫ.
ДАЛЬНЕЙШЕЕ ТЫ ВИДЕЛ. ДЯДЯ, КОНЕЧНО, ДОГНАЛ РЕКРУТА, РЕКРУТ РАСКОЛОЛСЯ, ТАК ЧТО ПРИДИ ТЫ К ПОДЪЕЗДУ МИНУТОЙ ПОЗЖЕ, Я БЫЛ БЫ ПОВЯЗАН.
- ТАК ЗНАЧИТ... КРЫМ? - пробормотал я, указательным пальцем превращая овальную лужицу коньяка на столе в фаллический символ.
Глаза Волхонского сверкнули, он ударил меня ладонью по плечу. Не удержавшись на ногах, я рухнул под стол. Платон оказался рядом.
- ТС-С-С! - пропел он, приложив к губам длинный палец с неровно остриженным ногтем.
Я увидел колонноподобные ноги дяди Николая в старомодных капителях сорок пятого размера. Мы оба замерли, но колонны, помявшись, направились не к нам, в глубину перспективы, благодаря чему, дядя стал обозрим целиком.
Он сорвал с головы сидевшего в углу оборванца драную ушанку и скорбно простонал:
- ПЛАТОН!
Оборванец обернулся. Это был мой стеклоглазый собеседник. Дядя Николай сделал полшага назад.
Спокойно отобрав у дяди ушанку и водрузив ее на место, Лже-Платон потянул из стакана и сказал с расстановкой:
- ТЫ БРАЛ ИНТЕРВЬЮ У ЛИБА НА БАРРИКАДАХ В ГАМБУРГЕ?
Не найдя, что ответить, дядя шепотом попросил прощения и поспешно вышел вон.
Платон ухватил меня за шкирку, и мы взошли над столом как созвездие Близнецов.
- ТАК ВЫПЬЕМ ЗА БРИТАНСКУЮ КРОВЬ, АРСЕНИЙ!
- резюмировал Волхонский.
Мне было немного грустно. Я с искренним сочувствием думал о пожилом человеке, который в эту минуту тащится по темному переулку, чтоб спуститься в метро, достичь вокзала, оказаться в купе, где одна из коек так и останется пустой.
Он выйдет в тамбур, воткнет в угол рта зубочистку, и будет долго смотреть в мутное окно на наглый молодой месяц, кривую улыбку небес.
Я ведь его хорошо знаю: он добрейшая душа - аптекарь Николай Павлович Волхонский, несостоявшийся рыцарь Белой Луны.
Москва 1992 г.