...Собираешься встретить Новый год в Париже, почему бы и нет, если статья в праздничный номер уже сдана, и редактор, подписывая разрешение на отпуск, смотрит благосклонно - претензий нет, - и вдруг обнаруживаешь в своей электронной почте коротенькое письмецо из прошлого: "Дорогой братец Лео! Почему бы тебе не встретить Новый год с нами, в Москве? Банька, шашлыки-машлыки, водочка... А? Твои братья". А дальше уж дорогу в Россию выстилает сама матушка судьба. В турагентстве оказывается единственный (он же последний) билет на нужное число, на оформление визы остается ровно семь (требуемых консульством) дней. Разве бывают такие совпадения? Так что Париж подождет. В Москву! В Москву! В Москву!
...Тридцать лет назад наше студенческое братство состояло из шести братьев (точнее, сестер), не считая примкнувших позже любовников, женихов и мужей. Теперь - кто где, одни осели на Урале, другие перебрались в белокаменную, а я вот уже четырнадцатый год в Израиле. В Домодедово братья являются с цветами. "Ой, Лео! А я тебя узнала!" - восклицает Белка, стискивая меня в объятиях. Спустя 27 лет, что мы с ней не виделись, это звучит как комплимент. Белка вызывает по пелефону своего водителя, и через пару минут мы плюхаемся на сиденье иномарки .
- Девочки, а я вчера назначена главным редактором, - тут Белка произносит название одной из самых многотиражных российских газет, - будем обмывать.
- Еще как будем! - радуется Гутя, которую Белка собирается перетащить в свою независимую газету из газеты зависимой, где та вот уж два года работает шеф-редактором, получая приличную по московским меркам зарплату, но вкалывая как лошадь - практически без выходных.
Из дневника 1973-го года: "Я все же опоздала, хотя и неслась из последних сил - братья уже под хмельком. Пока я расстегиваю в прихожей босоножки, Гутя прыгает вокруг меня как заяц и осипшим голосом распевает "Гаудеамус игитур, ювенес дум су-умус!", Лика ловит ее за ногу пластмассовой чесалкой для спины, сделанной в форме руки, Лелька танцует у зеркала со своим отражением, а Белка, улыбаясь, чертит пальцем фигуры на залитом пивом столе. Веселье в самом разгаре. Да...братству все реже и реже удается последнее время собраться в своем первоначальном составе, и не удивительно, что братья умеют ценить эти редкие и дивные минуты".
...Дача, где мы собираемся встретить новый год, расположена под Москвой. Мы прибываем туда с наступлением темноты. Тихо падает снег. Массивные ворота открываются, пропуская машину. Свет фар выхыватывает из темноты деревянное строение с высоким крыльцом, напоминающее русский терем. Это, судя по всему банька, которая, как рассказывала Белка, выстроена местным умельцем с помощью пилы, топора и рубанка, но - строго по финским канонам. Банька к нашему приезду уже раскочегарена, в предбаннике - аккуратная стопка из простыней, полотенец и войлочных шляп, в комнате отдыха - мягкие кресла, чайная посуда и пачка травяного сбора под названием "с легким паром".
Вернувшись из бани, братья готовятся к встрече нового года, наряжаясь и водружая на головы смешные блестящие шапочки с рожками. При проводах старого года предпочтение отдается, разумеется, израильской водке, которую мне удалось довезти, не разбив по дороге. Братья требуют тоста на иврите - приходится подчиниться, после чего Белка произносит: "Лео, я тобой горжусь! Ты овладела таким древним языком!"
На экране телевизора - сцены из мюзикла "Женитьба Фигаро" с участием российской попсы. Смотреть на это невозможно, но появление Киркорова неожиданно вызывает у меня воспоминание почти семилетней давности, о чем я тут же рассказываю братьям, тем более, что история эта имеет к ним косвенное отношение - главный герой происходящего, наш однокурсник Н., является бывшим мужем одного из членов нашего братства, то есть так называемым примкнувшим, о которых я упоминала чуть выше. Мы всегда любили Н. - интеллектуала, циника и при этом необыкновенно душевного и даже сентиментального человека (о последнем его качестве знали только самые близкие).
Итак, Н. неожиданно возник в Израиле в 1997-м году в свите Филиппа Киркорова, сопровождавшей его в турне по разным странам (в свите этой, кроме моего сокурсника по журфаку, были личный фотограф, повар и другие нужные люди). Я не видела Н. много лет, но была наслышана о его дальнейшей судьбе: музыкальный критик, известный в мире эстрады, автор трех книг о звездах российского шоу-бизнеса, имеет авторскую программу на российском ТВ.
Услышав в трубке его голос (Н. разыскал меня через редакцию "Вестей"), я едва не потеряла дар речи: "Ты? Откуда? Какими судьбами?". Услышав, что он прибыл в составе команды Киркорова и Пугачевой, живет со звездным семейством на одной вилле в Кейсарии, не смогла удержаться от вопроса: "Так ты что, теперь придворный, в смысле - ангажированный журналист?", на что Н. со свойственным ему лаконизмом ответил: "А ты спроси об этом у самого Киркорова". Что я и сделала. Первая часть интервью с Киркоровым была про Н. и начиналась с вопроса: "Что этот человек делает рядом с вами? Почему вы возите его с собой на гастроли?".
Обо всем этом я и сообщаю сейчас братьям, и мой рассказ их явно веселит. Особенно в том месте, где Киркоров вспоминает, как он не любил вначале нашего сокурсника за то, что тот обозвал его в одной статье любимчиком Пугачевой , и когда "этот нахал" пришел брать у него интервью, он все пытался разозлить его, а тот сидел спокойный и никак не реагировал.
- Как это на него (Н.) похоже! - восклицают братья, - однако сколько за этой его внешней невозмутимостью скрывалось страстей!
- Зато потом они подружились и Н. даже... , - продолжаю я. Мой рассказ вдруг прерывается чьим-то до дрожи знакомым голосом. На экране телевизора - Брежнев. Причмокивая губами и делая частые паузы, он поздравляет "дорогих товарищей" с наступающим новым годом.
- Чур меня! Чур меня! - говорит Гутя. - Ничего себе, приветик с того света...
Брежнева сменяет второй покойник, потом третий. Затем наступает черед ныне здравствующего Ельцина. Ретро-подборка завершается музыкальной заставкой. До наступления Нового года остается десять минут. Мы выскакиваем во двор к наряженой елочке с бокалами и бутылкой шампанского в руках. Дверь дачи распахнута, из нее доносится уже голос Путина, а затем бой курантов. Братья скачут вокруг елки, потряхивая своими серебристыми рожками и распевая первую пришедшую на ум песню "Мама, я летчика люблю...". Затем мы начинаем запускать петарды (в Москве их накануне нового года продавали на каждом углу и даже в пригородных электричках). И тут безмолвный до сей минуты тихий дачный поселок вдруг оглашается дикой пальбой - народ высыпает из теплых дач, все запускают петарды, стреляют из ракетниц, грохот стоит, как на передовой. Затем все - и мы в том числе - начинают орать благим матом: "С Новым годом!!!!"
Ближе к часу ночи появляется еще один из вышеупомянутых примкнувших к братству людей - так же бывший муж одного из членов братства, и, кстати, тоже наш однокурсник. Встретил новый год со своей второй женой у себя на даче, уложил ее спать и пришел догуливать к нам.
- Братья! Дружите со своими бывшими мужьями! - восклицает Гутя, протягивая своему бывшему мужу бокал с шампанским. Все дружно чокаются за встречу нового года по-израильски: временная разница между Москвой и Израилем составляет один час. А у меня в памяти всплывает картина шестилетней давности - встреча нового года по-израильски - с сабрами, в месте, где, кроме меня, выходцев из стран СНГ, не было. Действие происходило в одном из иерусалимских кафе. Все сидели компаниями, сдвинув столы. Гремела восточная музыка. Пили, ели, болтали. Вдруг кто-то посмотрел на часы и спохватился: "Новый год настал!" Все вскочили на ноги, начали орать, свистеть, протягивать друг другу бокалы, чокаться. Самые раскованные забрались на стулья и принялись раскачиваться в танце "мизрахи", рискуя свалиться, но зато возвышаясь над колышущейся внизу толпой. Спустя пару часов принесли огромный счет, однако, никто не возмущался: уроженцы страны уже начали привыкать, что только ленивый не зарабатывает в новогоднюю ночь на желающих отметить "гойский" праздник, который прежде был в Израиле презираем. Как мне рассказывал уроженец страны, когда-то владельцев ресторанов, отважившихся устроить в своем заведении новогодний вечер, тут же лишали удостоверения о кошерности пищи. Ну что ж, времена, слава богу, меняются: нынче в Израиле под новый год уроженцы страны наравне с репатриантами устремляются в "русские" магазины за раскормленными тушками гусей и шампанским.
...Следующие два дня Москва притихшая: кто отсыпается, кто "догоняет" свое в компаниях. Как говорят мне братья, новый год россияне начали встречать задолго до его начала, и, похоже, что эта гульба еще продолжится - вслед за новым годом последует православное рождество, затем - старый новый год. Мне несказано повезло: можно не отмечать своего прибытия в Россию в отделе регистрации виз, так как из восьми дней, что я нахожусь в Москве, только три считаются рабочими. Чиновники тоже люди - празднуют как и все.
Братья собираются повозить меня по столице, где я не была уже десять лет, предупреждая, чтобы захватила с собой паспорт и билет: милиция может остановить в любой момент, и если документа при себе не окажется, отвезут в "обезъянник" (КПЗ) для установления личности.
Мы прибываем в тихий, заснеженный скверик, где сквозь ограду виднеется знаменитая шемякинская композиция из скульптур, олицетворяющих пороки. У ограды прогуливается постовой, потирая перчаткой замерхший нос.
- Нельзя ли пройти за ограду, чтобы снять на видео? - спрашиваю я его.
- Нельзя, - отвечает милиционер, - из-за случаев вандализма доступ запрещен. Вон у скульптуры "Наркомания" отбито крыло - теперь его будут восстанавливать...
Потом мы едем в другой парк, куда ныне свезены памятники советской эпохи, и в том числе тот, что украшал прежде Лубянку. Железный Феликс , снятый со своего внушительного постамента, выглядит каким-то миниатюрным. А вот целая аллея ильичей - Ленин во всех позах. Я решаю запечатлеть на память одного из них, очень похожего на лагерного урку. Тот, кто ваял этого ильича, либо полный бездарь, либо, напротив, выразил в скульптуре именно то, что хотел выразить. Во всяком случае сходство Ленина с уркой столь явно и бросается в глаза, что я невольно думаю, где же стоял прежде этот урод, и не было ли у автора скульптуры осложнений с вездесущими органами? А вот еще один Ильич - только Брежнев. На выдающихся во всех отношениях бровях снегом намело два небольших сугробика, а вот геройских звезд у Леонида Ильича всего три, так что примерный возраст бюстика при желании можно вычислить. Как мы помним, хоронили его уже пятизвездочным. При виде полузасыпанной снегом скульптуры этого "неутомимого борца за мир" из недр памяти всплывают еще две полузабытые истории.
Художник одного из театров, где я была завсегдатаем, в эпоху Брежнева коллекционировал вождя во всех видах - книги, открытки, картины. А поскольку друзей у него в театральной среде было очень много, ему слали "брежневых" со всей страны. Пятую звезду героя коллекционер написал на одном из портретов своего любимца задолго до того, как тому ее вручили. В день траура, когда по всей стране были организованы поминальные митинги, представители местных органов, наслышанные о коллекции художника, явились в театр, чтобы проверить автора коллекции на лояльность к усопшему. Художник сидел у самого большого портрета Брежнева в горестной позе и с черной повязкой на рукаве. "Гости", увидев такую картину, тихо удалились, а актеры заподозрили, что их коллега повредился рассудком. Едва они приблизились к художнику, чтобы заговорить с ним, он подмигнул им и дернул за веревочку, скрытую за портретом: глаза Брежнева вдруг открылись, как веки у немецкой куклы, и на актеров глянули совсем другие глаза, в очках - андроповские, аккуратно вклеенные на заднике холста. Впечатление было жутковатое.
Одна из моих знакомых - простая советская женщина, в день смерти Брежнева купила бутылку водки и жутко напилась. Случайно я оказалась свидетельницей душераздирающей сцены, как она рыдала, уронив голову на стол и причитая: "Такой борец за мир умер! Кто же теперь за мир бороться будет? Что будет со страной?". И все это после Чехословакии, Афганистана...
Восемь дней в Москве пролетают с космической скоростью. Вернувшись в Израиль, я извлекаю с антресолей старый студенческий альбом и начинаю перелистывать его страницы. Две из них жутко изуродованы: фотографии соскоблены острым предметом. Это память о советских таможенниках, на досмотр которым мне пришлось в 1990-м году сдать все альбомы - таковы были правила, установленные для отъезжающих.
Что же не понравилось пограничникам в моем студенческом альбоме? - Фотографии ребят-сокурсников, снятых во время занятий военным делом. На тех снимках наши мальчики, одетые в солдатскую форму, дурачились, изображая победу над врагом, корча зверские лица и размахивая автоматами.
Так что у меня с военной кафедры сохранилась единственная фотография, где я снята в обнимку с учебным скелетом на занятии военной медициной, да перлы нашего преподавателя по гражданской обороне смешного жизнерадостного толстяка в майорском кителе, которые я записала в студенческий дневник: "взялся рукой за волосочки: сколько взял, столько в ручке и осталось. Ха!" (о третьей степени лучевой болезни); "я воздух беру, а грудь ни туды ни сюды. Ха!" (об отравлении нервно-паралитическими газами); "и вот он - розовый, красивый, а придется хоронить. Ха!" (об отравлении синильной кислотой); "понюхал - запел песню. Ха!" (об отравлении газами, разрушающими психику); "какая разница: я уже умер, а меня потом облучило. Ха!" (об очаге радиационного поражения); "простая бдительность: увидел его - хлоп по голове, и все!" (о диверсантах, отравляющих колодцы); "рассредоточение - это вам не просто разбежаться в кусты и все. Ха!" (об эвакуации населения). Ну и так далее.
Я продолжаю листать альбом, вглядываясь в лица ребят, многие из которых уж, верно, стали бабушками и дедушками. И тут наступает момент, подобный тому, что описан Лермонтовым в "Бородино": "...тогда считать мы стали раны, товарищей считать...". Нашу однокурсницу Инну - девушку с ангельским лицом и низким мужским голосом - какой-то маньяк задушил во Владивостоке, куда она распределилась после окончания журфака. Саша умер через пару лет после окончания университета от почечной недостаточности после того, как на него напали на улице и отбили почки. Вика (мы никогда не звали его полным именем Викентий) выпал из окна: сидя на подоконнике в собственной квартиры и раскачиваясь в своей излюбленной манере, он неожиданно сорвался вниз. Володя умер от инфаркта в 40 лет. Бывший десантник Витя, пришедший на наш курс с рабфака, скончался в мучениях от неизлечимой болезни пару лет назад, а его сын, журналист, работает в том же агентстве новостей, что и отец.
Подавляющее большинство сокурсников своей профессии не изменили и даже достигли в ней определенных высот, став редакторами столичных и периферийных газет и журналов. Что же касается остальных... Один из однокашников ныне владеет собственным книжным издательством в Нижнем Новгороде, второй - частным радио, третий восседает в Думе, занимаясь законотворческой деятельностью, третий сторожит банк, а по ночам пишет романы, повести и рассказы (часть из них опубликована в литературных журналах).
Судьба девочек нашего курса сложилась по-разному. Надюша вышла замуж еще в конце пятого курса за военного, на выпускной явилась "на сносях". Уехала с мужем куда-то в дальний гарнизон, и пропала. Леля стала женой парня с исторического факультета, их брак - единственный из наших студенческих браков - выдержал испытание временем. Муж Лели ныне - ректор одного из частных гуманитарных вузов, сама же она в последние годы больше занята домашним хозяйством. Муж Лики - владелец фабрик, заводов и пароходов, но она, тем не менее, продолжает активную журналистскую деятельность в одной из периферийных газет.
Университетские преподаватели утверждали, что наш курс был самым дружным на журфаке. Во всяком случае мы единственными из всех курсов - предыдущих и последующих - встречались после окончания университета и помогали друг другу, если в том была нужда.
Первый сбор был объявлен спустя десять лет после выпуска: на встречу приехало больше половины курса. Вера прилетела аж из самого Магадана, куда распределилась, получив диплом. Кто-то привез с собой фотографии детей, кто-то собственные снимки - на фоне разных проинтервьюрованных знаменитостей, или в обнимку с последними, а кто-то - изданные сборники своих статей.
Вторая встреча, приуроченная у юбилею университета, состоялась еще через десять лет: на ней уже едва насчитывалась четверть нашего курса. Ну а третью встречу, самую малочисленную, состоявшуюся спустя еще десять лет, я описала выше. Будет ли встреча четвертая, доживем ли? На все воля божья.