Как только плату за проезд на маршрутке и автобусе практически уровняли, а на боках автобуса появились наклейки с безобразным зайцем-дебилом, перечеркнутым жирной красной линией, очереди на маршрутное такси стали выстраиваться длиною в электричку. Стоишь, бывает, в подобной очереди минут сорок, а потом залезаешь в маршрутку и неизменно дивишься вниманию и старанию водителей – вертлявых армян, норовящих погладить твою руку, передающую деньги, или крепких парней из российской глубинки, душевно матерящих столичные пробки, - украшать внутреннее помещение своего транспорта. Тут тебе и разноцветные «елочки»-пахучки, и приклеенная машинка с большими ушами (метафорическое «хлопать ушами» здесь используется для создания императива «не хлопай дверью»), и развеселые таблички, вроде «выйти из положения можно только в родительном доме», «взялся за грудь – говори что-нибудь», «о женщине – либо хорошо, либо женись», и суровые предупреждения «остановок там, тут и здесь не существует!», и, самое главное, совет: «хочешь выйти – кричи». Казалось бы, что здесь такого. В машине довольно шумно, часто играет радио «Шансон» или «Русское», пассажиры переговариваются. Надо кричать, и ничего страшного в этом нет. Но приглядитесь к лицам сограждан, собирающихся выкрикнуть свою остановку. Они собираются, сжимают кулаки, делают сконцентрированные лица, поспешно оглядываются (не проехали ли?) и, наконец, сжавшись в один энергетический комок, выстреливают:
- На следующей, будьте любезны!
А если в названии есть звуки «ф», «в», «с» или «з»? Например, фразы «У светофора, пожалуйста» и «Будьте добры, у бензозаправки!», по моим наблюдениям, не удаются половине пассажиров. Комкают, жуют, проглатывают и губят фразу. А водитель не останавливает. Бывает, не понял торопливого жамкания. Бывает, вредничает.
Когда я была подростком, название моей остановки виделось мне в самых страшных снах. Вы только послушайте: «Мосфильмовская, тринадцать, пожалуйста!» Мос-филь-мов-ская…Ужасно. Я краснела, бледнела, плачущим голосом выдавливала «Мофи-фильмск-мск…трина-надцыть пжлста…» и получала по заслугам. Иногда, не в силах побороть собственную стеснительность, ехала, стиснув зубы дальше, до первой остановки по просьбе других пассажиров и плелась обратно. Но потом, с возрастом, это прошло. Я осознала свое положение, привлекательность и уверенность в своем голосе (профессия преподавателя позволяла) и выговаривала свою остановку спокойно, громко и даже вальяжно.
Эту девицу я приметила давно. Мы частенько стояли вместе в километровой очереди у Киевского вокзала и слушали истеричные вопли «Лимоны-три-на-десять!», «Ананасы-по-тридцать» и, осенью, уже что-то почти оперное, «Горяаааачая кукуруууза!». Потом я заметила, что мы с ней сходим на одной остановке (злосчастной Мосфильмовской) и пригляделась к ней повнимательнее. Худенькая, лет восемнадцать, востроносая. По лбу – мелкая россыпь тех прыщиков, что предательски выдают отсутствие личной жизни. Жидкие волосы мышиного цвета, всегда убранные в конский хвост, сколотый огромной, видно, еще бабушкиной, заколкой. Базарные кофты (триста рублей и не сотней больше) неприятных пастельных оттенков: землисто-коричневый, грязно-розовый, ярко-белый. Брюки, редко джинсы – в тон кофте. Обязательно – шейный платок небесно-голубого цвета, повязанный, как пионерский галстук. Ногти – длинные, всегда аккуратно подпиленные, но никогда не накрашенные. Золотые кольца, цепочка, иногда брошка. Она принадлежала к тому типу девиц, наводняющих библиотеки, филологические факультеты, театры и выставки, прочитавшие множество классических книг, претендующие на наличие художественного вкуса и фантазии, которая, на самом деле, ограничивается поисками волшебного принца. Они хранят невинность своей души для него, а потом, не столкнувшись с желанным кавалером на жизненном пути, либо бросаются в объятия первого встречного, либо идут работать музейными смотрителями и преподавателями кафедры и безжалостно вымещать обиду за неисполненные мечтания на посетителях или студентах. Но у этой девицы всё было еще впереди, и она просто сидела в маршрутке, сжавшись в комок и тихонько листая томик «Ярмарки тщеславия». По моему предположению, она отчаянно завидовала цвету волос и поведению разбитной Бекки Шарп. Поскольку читала она только классическую литературу, я ее прозвала про себя «Девятнадцатый век».
Затем я заметила еще кое-что. Девица тоже знала меня. В смысле знала, что я – это та, кто выходит вместе с ней на ее остановке. Более того, я почувствовала, что «Девятнадцатый век» пристально смотрит на меня. Не все время, а только когда мы подъезжаем к остановке. Мы приближаемся к «Мосфильмовской», она напряженно глядит на меня, я громко прошу остановить маршрутку, она чуть вздыхает, опускает глаза и убирает книжку в сумку.
- Все ясно, - подумала я, ухмыльнувшись, - еще одна маршрутная истеричка.
Мне стало ее жаль, потому что я сама прошла через подобные мучения, поэтому, подогреваемая своим к ней сочувствием, объявляла остановки заранее и без задержек. А сама глядела на ее сухие губы, не знающие помады, тонкие пальцы, сжимающие клеенчатую сумку, и думала снисходительно: «И кто только на ней женится?».
В тот день случилось несколько странных совпадений. Ко мне заглянула бывшая одноклассница, попросила научить варить борщ и еще долго варила его на моей кухне под моим суровым руководством. Потом я решила перевоспитать младшую сестру и отучить ее оставлять чашки с недопитым чаем на компьютерном столике. А затем в Университете студенты отчаянно отказывались анализировать текст на метасемиотическом уровне, поэтому мне пришлось начать с азов и битый час объяснять им основы лингвопоэтики.
Короче говоря, всех в тот день пришлось учить. Поэтому, как только я села в маршрутку и остановила свой взгляд на «Девятнадцатом веке», которая, кротко поджав губы, листала Диккенса, меня озарила гениальная идея: а что, если обучить эту девушку самой справляться с ситуацией и называть остановку? Тем более, у меня в руках все козыри. Предвкушая очередную педагогическую победу, я нетерпеливо поглядывала по сторонам. Вот столб: обычно, как только маршрутка миновала его, я тут же выкрикивала своё «Мосфильмовская, тринадцать, пожалуйста!». Теперь я молчу. Пусть кричит она. Пусть смущается, пусть переживает, но учится. Это школа жизни, детка! А она, ничего не подозревая, все читала и читала. Вот, подъезжаем. Сейчас она поднимет глаза…
- Эй, эй, эй! – удивленно пробормотала я.
Девица от книжки не оторвалась, и мы со свистом проехали остановку.
- Остановите! – не своим голосом завопила я.
- Где? – не оборачиваясь, спросил водитель.
- Тут!
- Нет такой остановка! – злорадно ответил армянин.
- Мофси..Мосфиль…Тьфу, чёрт, на следующей!
Девица удивленно оглянулась, а потом бросила на меня укоряющий взгляд. Мол, ну, ты даешь… Задумалась, ты, мать, что ли? Я сердито отвернулась.
Отступать я не привыкла, особенно перед трудностями, связанными с образованием. В следующий раз залезла в маршрутку, полная решимости молчать до тех пор, пока она сама не назовет остановку. Я Козерог, меня не переупрямишь.
Мы миновали столб, я напряглась. Девица действительно зачиталась книгой. Проехали остановку. Терпение. Проехали еще одну. Спокойно…Проезжаем третью…Может, ей сегодня не на Мосфильмовскую?! А я тут жду как дура!
- Остановите, пожалуйста! – крикнула я. Девица захлопнула книгу, снова удивленно оглянулась и неодобрительно покачала головой. Потом поправила шейный платок и вылезла вслед за мной.
- Идиотка! – сказала я ей мысленно и помчалась домой: у моих дверей уже топтались частные ученики.
«Как же ее научить?» - с недоумением размышляла я, пока старательный ученик аккуратно заполнял пропуски в упражнениями разными глагольными формами. Я преподавала всего четыре года, поэтому пока была уверена, что нет плохих учеников, есть плохие учителя. Примечательно, что пожилые педагоги не сомневаются в обратном.
Поэтому я обратила внимание на свою собственную линию поведения и принялась выискивать в ней ошибки. Очевидно, что я так боялась проехать, что сдержаться и путешествовать до конечной у меня не хватало ни сил, ни времени. Отлично, следовательно, надо придумать себе такой маршрут, по которому следует пропустить «Мосфильмовскую». Это будет справедливо и честно не только для нее, но и для меня.
Долго выдумывать не пришлось, еще на прошлой неделе я заляпала новые брюки весенней грязью и со дня на день откладывала визит в химчистку. Химчистка как раз находилась почти на конечной.
Целый день я протаскала брюки с собой, а когда уже лезла в маршрутку, настроение было самое боевое. Водитель только что подъехал и читал газету. Девицы еще не было. Я удобно устроилась на сидении, вцепилась в свои брюки. Страшно интересно было, все-таки над живым человеком эксперимент ставила, прямо как у Фаулза. Народ постепенно прибывал. Вошла полная женщина с грудным ребенком, два коротконогих мужичка, возбужденно посмеивающихся и перемигивающихся. Один сжимал в руках бутылку коньяка.
- Закрывайте двэрь, поехали! – скомандовал водитель, откладывая газету.
- Как? – ахнула я. – Еще ведь…
- Закрывай, дэвушка, закрывай! Врэмэни нэт!
- Но подождите, - в растерянности протестовала я, - еще ведь не пришла…
- Подруга? Подруга вылэзай на улица ждать! – велел водитель и завел мотор.
«Опомнись! – сказала я себе, грустно глядя в окно, за которым проплывал Кивеский вокзал. – Зачем она тебе? Над кем ты ставишь свой эксперимент? Над собой, что ли!».
- Подождите! – забарабанили в окно, дверь отъехала в сторону, и в маршрутку влетел, запыхавшись, «Девятнадцатый век».
Я улыбнулась. Мне везет.
Набережная. Магазин «Злата». Столб. Ну-с, мадам? Я еду в химчистку, дорогая! Откладывайте Бальзака, он вам не поможет. Называйте остановку! Не стесняйтесь, здесь все свои.
Поглядите-ка…. Все читает и читает.
«Может, ей тоже в химчистку? – пришла в голову абсурдная мысль. Как в том рассказе Виктории Токаревой, где девушка едет в магазин за бюстгальтером и ей кажется, что все в автобусе, и старики, и дети, едут с той же целью. Ан, нет! Оторвалась от книги, оглядывается. Ну же! Еще секунда….Но что это? – удивляюсь я. Она смотрит на меня в упор. И смотрит у-мо-ля-юще. Сухие губы лепечут: «Прошу вас». Руки сложены молитвенно. Да ну тебя в баню!
- Остановите, пожалуйста, на Мосфильмовской, - гремлю я на всю маршрутку. В гневе отшвыриваю дверь, выпрыгиваю и быстро иду домой. Борюсь с желанием зашвырнуть брюки в ближайшую канаву.
Дома, когда я немного успокоилась, выпив мятного чаю и проверив несколько ученических тетрадок, мне захотелось еще раз проанализировать ситуацию. Где-то крылась ошибка. Как ее обнаружить?
Я немного поразмыслила и неожиданно нашла верное решение. 100 процентное попадание. Как же я раньше не догадалась!
На следующий день я сидела в маршрутке и ждала ее. Она не опоздала. Залезла в салон, уселась. «Достаточно разглядывать» - скомандовала я себе и отвернулась от зеркала. Сесть на переднее сидение было гениальным поступком. Золотое правило хорошего учителя: если ученик не может, а точнее не хочет справиться с ситуацией сам, покажи ему, что кроме него, эту задачу никто выполнить не в состоянии. Он почувствует ответственность и сделает все на пять баллов. Так и здесь: пересев, я сделала вид, что меня нет. Никто не поможет. Решай сама свою проблему, девочка. Это ради твоего же блага.
Мы подъезжали. Нервы у меня не выдержали, и я уставилась в зеркало, готовая отвернуться стоит только ей заметить меня. Она уже все поняла. Книги в руках не было. Вместо нее она теребила шейный платок, страшно нервничая. Оглянулась. Облизала губы. Подалась вперед. В глазах сверкают слезы от напряжения. И…
- Эй, дэвушка! – вдруг говорит водитель, и его слова звенят у меня в ушах, - Ты, что забыл? Тебе на этой остановка выходить, да? Выходи, выходи.
Он плавно затормозил. Я еще не могу прийти в себя от удивления, когда он перегибается через меня, распахивает дверь своей машины и кричит вслед «Девятнадцатому веку»:
- Красавица! Тэлэфон оставь, да?
К моему великому удивлению она возвращается и подходит к водителю. Рядом замечает меня и краснеет. Водитель протягивает свою руку, нервным женским почерком она карябает что-то на его ладони, а потом быстро-быстро уходит.
- Занавес! – объявляю я сама себе вполголоса.
- Елена, - поправляет меня водитель, прочитав имя на ладони, - Елена зовут. А ты двэрь закрывай, да!
…Больше я на той маршрутке не ездила. Просто наступили летние каникулы, учить было некого, и я сидела дома, рисовала и слушала самую разную музыку, какую только могла найти в фонотеке своей бывшей одноклассницы. Взамен учила ее варить щи из кислой капусты и готовить «чахогбили».
Осенью я села на ту маршрутку на переднее сидение и по привычке оглянулась. Девушки не было. Водитель был другой. Он убрал из салона все «елочки» предшественника и заклеил все фотографиями звезд из журнала «Семь дней». Народ все не собирался – стояли теплые сентябрьские деньки, в которые грешно было прекращать дачный сезон.
– Едэм! – решил водитель, выбросил окурок в окно и завел машину.
- Извините! – неожиданно для самой себя спросила я. – А вы давно здесь работаете?
- Второй недэля, - обворожительно улыбнулся мне водитель.
- А что с предыдущим водителем стало?
- Вот, гад! – заорал он кому-то, кто посмел его обогнать, - Проститэ…А! Ваграм! Ваграм на родина поэхал. В Ереван. Папа-мама совсем плохо стала..стали..Говорят, приэзжай Ваграм…Он тепэрь грузовик водит. Любит водить. Хороший водитель.
- Мда, - пробормотала я и снова неожиданно брякнула: А жена?
- О, и жэна с ним! – оживился водитель, - Хороший жена. Белий-белий. Худой. Елена. Учительниц. Будет учительниц там в Ереване.
- Учительниц, - повторила я, - забавно…
- Что говоришь «забавно»? Она красивый, да. Ты еще красивей. Ты очень красивый. Ты не учительниц, а?
- Ага! – кивнула я, потом выглянула из окошка и попросила: На Мосфильмовской, тринадцать, пожалуйста!
Больше я никого жизни не учила.