Лица ангелов

               
Так говорит Господь:
разве, упав, не встают
и, совратившись с дороги, не возвращаются?

Иер.8:4

               
Гл.1. Старик.


Старик очнулся от холода. Он ненавидел его сильнее боли, которая словно костер, пылающий внутри него, то стихала, то разгоралась вновь, но никогда не покидала его. Боль стала для него «своей». А холод был чужаком, который хотел отнять у него остатки искалеченной жизни. 
Старик со стоном поднялся, неуклюже кутаясь в рваный плащ. Пальцы правой руки, обмотанные грязной тряпкой, почти его не слушались.  Иногда из-под тряпки сочилась кровь. Старая рана никак не заживала и любое движение доставляло ему страдания.
Ему снова не хватило места в ночлежке и пришлось заночевать в сыром подвале. Этот крысиный приют на окраине города он облюбовал неделю назад, а может быть месяц…
Время потеряло для него значение, превратившись в нервное движение маятника:  день – ночь,  день – ночь... Времени, которого в прежней его жизни всегда не хватало, теперь было в избытке, но это не приносило ни радости, ни облегчения.
В его подернутом болью сознании жила лишь одна мысль – найти Марию. Он чувствовал, что жизнь капля за каплей покидает его, и боялся не успеть. Иногда он забывался и бесцельно бродил по улицам ставшего чужим города, словно безумец, ничего не помня и не понимая. Но сегодня он точно знал, что должен найти Марию, во что бы то ни стало. Сегодня он ясно почувствовал, что смерть подошла слишком близко.            
Собрав остатки сил, он заковылял к центральной площади, вглядываясь в лица прохожих воспаленными глазами. Его собственное лицо, сухое и безжизненное как пустынная земля, скрывал темный капюшон.
Боль пожирала его изнутри, и каждый шаг давался ему с огромным трудом. Когда Старик больше не мог с ней бороться, то просто ложился на землю и ждал, когда она утихнет. В такие минуты он не хотел больше подниматься, но мысль о Марии заставляла его вставать и идти дальше.
Проходя мимо зеркальной витрины, Старик остановился и поднял взгляд. На него смотрел грязный оборванный безумец с изуродованным до неузнаваемости болезнью лицом.  Он стоял, тяжело опираясь на изогнутую палку. Ужаснувшись собственного вида, он вздрогнул и отвернулся.
«Кто я?»,  -  подумал Старик и не нашел что ответить. Совсем недавно у него было имя и другая жизнь. Обрывки воспоминаний  нахлынули на него и слезы потекли по морщинистому лицу, оставляя темные дорожки на покрытых грязью щеках. Он сильнее надвинул капюшон и побрел прочь.               
Моросил мелкий холодный дождь вперемешку со снегом. Мокрая дорога незаметно привела его к старому храму. Он понял, что не был здесь много лет. Может быть целую жизнь.
Сквозь пелену гаснущего сознания стали проступать тревожные образы и мысли. Все что он видел: старая покосившаяся ограда, темные высокие деревья, но,  более всего, чернеющая земля могильным холмом возвышающаяся на месте цветочной клумбы, почему-то пугали его, вызывая ощущение безысходности.               
Его охватил страх, словно перед неминуемой гибелью. Внезапно почувствовав резкую боль в израненной руке, он с ужасом увидел, что держит окровавленными пальцами острый увесистый камень. Не понимая, где и когда он мог его взять, Старик попытался, было, его выбросить, но пальцы, словно в кошмарном сне, наоборот, сжались еще сильнее.
Кровь тонкими ручейками струилась из-под тряпки и, смешиваясь с дождем, образовывала на земле отвратительные бурые разводы. Старик, теряя ощущение реальности, безучастно смотрел на больше не принадлежащую ему руку, которая медленно поднимала окровавленный камень.
В это мгновение небо разорвал раскат грома, а потом сверкнула молния, озарив все вокруг неестественно белым светом, лишенным жизни.
Перед тем как потерять сознание, Старик увидел печальные лица ангелов в мечущемся пламене…
               


Гл.2. Марк.         


Марк проснулся со странным чувством тревоги. Обычно такое ощущение предвещало приближение неприятных событий,  но у Марка не было абсолютно никакого повода для волнений. Напротив, дела шли в гору.  Его корпорация за последние несколько лет превратилась в огромного исполина, пожирающего конкурентов одного за другим. Он получил признание в высших кругах общества и, как следствие,  диплом за особый вклад в развитие сферы транспортных услуг, вручение которого состоялось вчера на грандиозной церемонии, что сулило получение очень выгодных государственных контрактов.
Это был его звездный час. Он закрыл глаза, и в голове завертелась неопределенная мелодия, замелькали вспышки фотоаппаратов, сверкающий хрусталь. Он вспомнил рубиновые губы изящно одетых женщин и охватившее его чувство собственной значимости.
«Это и есть слава», - подумал Марк, и губы его расплылись в улыбке. И чем сильнее он окунался в приятные воспоминания, тем дальше уходило чувство тревоги. Он вновь слышал восторженные слова в свой адрес, понимая, что все это чистой воды подхалимаж, но, не смотря ни на что, ему было приятно. Он и сам не гнушался этого по отношению к сильным мира сего. 
«Такова жизнь», – он мысленно развел руками. Марк не отличался высокими моральными принципами. Он всегда шел на красный свет и наверное поэтому, находился на вершине созданной им самим империи. Основой его философии всегда была система материальных ценностей, которые можно было купить, продать или пустить в дело.
Женщины занимали в жизни Марка особое место. Он всегда окружал себя красавицами, но никогда не подпускал их близко к сердцу. Лишенный в детстве материнской любви, Марк неосознанно пытался найти ее в любви женщин. Он долго выбирал. И вот судьба преподнесла ему долгожданный подарок, который мирно спал рядом на кровати. 
Марк повернул голову и с восторгом окинул взглядом Лизу. Она была прекрасна как ангел и также божественно расточительна. Но Марк мог себе это позволить. Его юная подруга с такой детской непосредственностью принимала от него бриллиантовые безделушки, что ему это доставляло неподдельную радость.
Лиза была ведущей моделью элитного агентства. Злые языки поговаривали, что свою работу она получила не столько за прекрасную фигуру и ангельское личико, а скорее за сверхурочные выступления, но Марк полагал, что этими языками двигала обыкновенная людская зависть.
Лиза покорила его своей ежеминутной заботой о его здоровье, имидже и репутации. Она обладала абсолютным вкусом в выборе одежды и друзей. Она советовала Марку что одевать и с кем заводить знакомства, а также заботилась о его рационе и режиме дня. Она всегда точно знала: в каком продукте сколько калорий и что можно было употреблять в определенное время суток. Этим она выгодно отличалась от многочисленных подруг Марка, которых интересовала лишь глубина его кошелька. И хотя он иногда ловил себя на мысли, что Лиза, на самом деле, могла оказаться не такой уж и безупречной, но всякий раз отгонял эту мысль, как назойливую муху, списывая недоверие на свойство своего подозрительного характера. Поэтому вчера Марк и Лиза объявили о предстоящей помолвке. Пресса тут же окрестила их пару «звездной», а последующая свадьба должна была стать событием года. 
Марк глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он был на вершине мира. И еще, он был свободен. Свободен делать что хочет и когда хочет.
Марк погружался в сон с чувством определенного счастья. И сон его был радужно-золотистый, в тон его настроения. Он видел мальчика, который брел по чудному саду. Теплый свет, пробиваясь сквозь пышные кроны раскидистых деревьев, рисовал в призрачном воздухе замысловатые фигуры. Они были похожи на сказочные персонажи, такие же смешные и добрые.
Мальчик с интересом и удивлением рассматривал изящные скульптуры и отполированные временем каменные плиты извилистой дорожки, ведущей его к старинной часовне. Но чем ближе к ней он подходил, тем тревожней ему становилось.
Внезапно небо заволокли тяжелые низкие тучи, вокруг потемнело и сад стал выглядеть уже не так дружелюбно, как прежде. Стало холодно и тоскливо. Мальчик хотел было повернуть назад, но, обернувшись, увидел, что дороги, по которой он пришел сюда, уже не было. Вместо нее стояли огромные деревья, до земли опустившие скрюченные ветви. Их вековые стволы были оплетены толстыми лианами, которые, переплетаясь между собой, образовывали непроходимую чащу. Пронизывающий ветер шевелил раскидистыми ветвями, и они, словно мохнатыми руками подталкивали его к часовне.
Сжавшись в беззащитный комочек, он двинулся вперед. Подойдя к древнему зданию, сложенному из грубых камней мальчик был почти в панике.
Он стоял на пороге. Перед ним высилась зловещая дверь, обитая кованым железом. Он понимал, что должен войти. Но одновременно он чувствовал, что за дверью его ждет что-то ужасное, то, что всегда было там. 
Мальчик стоял, обуреваемый инстинктивным желанием скрыться, убежать, затаиться в укромном уголке, спрятаться в самой глубокой норе далеко-далеко отсюда, подальше от этой двери, от этой часовни и этих пугающих деревьев. Но еще сильнее страха было желание открыть дверь и узнать.
Он медленно поднял руку. Сердце, сделав удар, остановилось. Затаив дыхание, он нажал на рукоятку. Дверь со скрипом приоткрылась. Тьма и ужас бесшумным  потоком хлынули на него…
Закричав, Марк подскочил так резко, что Лиза проснулась и, сонно хлопая длинными ресницами, перевернулась на другой бок.
Сердце его бешено колотилось, холодный пот выступил на лбу. Марк думал, что никогда больше не увидит этот сон, но после многих лет безмолвия он вернулся. 
Вместе с тревогой пришел страх и чувство одиночества. Он попытался обнять Лизу, но она, оттолкнув его руку, отодвинулась еще дальше, на край огромной кровати викторианского стиля.
Марку стало холодно. Несмотря на то, что он укрылся с головой, его трясло словно в лихорадке. Старые обиды и страхи нахлынули на него с новой силой.
Он снова почувствовал себя маленьким одиноким мальчиком, отданным в приют. Ненависть захлестнула его сердце. Он ненавидел своих родителей за то, что они бросили его. Он ненавидел своих сверстников, которые жили в теплых домах, окруженные родительской заботой. Он ненавидел весь мир за то, что тот был жесток и несправедлив с ним. Он ненавидел Бога за то, что тот остался глух к его молитвам и просьбам сделать такую малость, как вернуть его домой. Каждую ночь, засыпая, он думал о том, почему его бросили. И эти мысли, а не само одиночество, превратили его детство в настоящую пытку. А виною всему были его родители. Но больше других он ненавидел Бога, который отнял у него тепло материнских рук.
Тогда, в приюте, он поклялся, что никогда не простит их. И еще он поклялся, что станет самым богатым и могущественным человеком в мире, чтобы его родители увидели, от кого они отказались. И еще он хотел стать свободнее того, кто жил высоко за облаками и не обращал на него никакого внимания. 
С той поры Марк перестал молиться бездушному Богу и решил, что только он сам сможет помочь себе.
Он лежал под одеялом, сжимая кулаки. Слезы текли у него по щекам. Несмотря на то, что мир теперь лежал у его ног, Марк так же ненавидел его, как и прежде за те страдания, которые он испытывал из-за постоянного одиночества. И хотя это чувство закалило его волю и выковало золото его побед, оно имело обратную темную сторону. Он не мог оставаться наедине с собой. Он должен был всегда находиться в центре внимания, и каждый день доказывать миру свою силу. 
Переговоры, встречи, бесконечные совещания и заседания, перелеты и приемы занимали все рабочее и нерабочее время. Его жизнь была подчинена железному ритму города и походила на непрерывный бой с незримым противником, который постоянно убыстрял течение времени, бросая Марка в водоворот событий. Он был слишком рационален, чтобы задумываться над тем, правильно ли он живет.
На все вопросы был только один ответ – деньги. Они давали свободу и возможность зарабатывать более крупные деньги. И этому занятию Марк посвящал все свое время. Даже когда все дела были сделаны, он находил себе работу. Он допоздна сидел в своем кабинете и редко ночевал один. У него не было отпусков. А в те редкие минуты, когда он оставался наедине с собой, на него наваливалась давящая пустота и чувство безысходности.
Марк никогда не задавал себе глупых вопросов, вроде таких как: есть ли жизнь на Марсе? или: зачем он вообще живет? Он был слишком занят, чтобы думать о такой ерунде. Но, несмотря на это, иногда приходили странные мысли о том, что жизнь слишком коротка,  что на свете где-то есть любовь,  что сердце может чувствовать то, что недоступно разуму.  Словно во сне, он видел далекие берега, где живут счастливые люди, где высокое звездное небо, морской прибой и целые поля цветов.
Эти видения приводили в смятение его душу и вносили беспорядок в его безукоризненно отлаженный образ жизни. Поэтому Марк старался всегда быть занятым,  чтобы оградить себя от этих мыслей и видений, которые отвлекали его от работы. Ему было проще работать, чем искать ответы на странные вопросы. Он был реалистом и понимал, что за его спиной все только и ждут, когда он споткнется, чтобы воспользоваться этим и растоптать его. Поэтому он должен был всегда идти на полшага впереди и никогда не щадил тех, кто попадался ему на пути.
На карту была поставлена его жизнь и репутация, и Марк не мог допустить ошибки. Он точно знал, что настоящие сокровища могут лежать только на его счету, надежно застрахованные от всех жизненных неурядиц. Все остальное не имело значения.
Его всегда окружала толпа приятелей и подруг, готовых развлечься за его счет. Но они не могли заменить ему семью.  Марку нужна была основа, и он построил свою империю.  Это было его мироздание, его религия. Он взошел на пьедестал. Он выполнил свою клятву и доказал, что он сам может распоряжаться своей жизнью. А Бог… Бог наверное слишком занят своим величием и не обращает на людей никакого внимания. Он великодушно позволяет им ковыряться в собственном дерьме, пожирая друг друга, и периодически прихлопывает тех, кто особенно настойчиво доказывает, что нашли ответы на вечные вопросы, словно надоедливых букашек.
 Марк был выше всего этого. Он уже нашел для себя ответы на все вопросы. И если раньше у него было желание отыскать родителей, предстать перед ними во всем своем могуществе, то теперь оно потеряло смысл. Он решил забыть их, вычеркнуть из своей жизни, как они вычеркнули его.
Теперь у него было все – деньги, власть, женщины и свобода. Свобода выбирать самое лучшее.
Марк тихо поднялся и вышел в ванную комнату.  Начинался новый день,  и он  торопился.



Гл.3. Небо.


Лимузин плавно покачивался, словно крейсер, рассекая поток машин. Марк нервно курил сигару. Он так и не смог прийти в себя. Сначала этот сон, потом воспоминания, родители…
Марк сплюнул от злости. Его раздражало даже легкое поскрипывание кожаного сидения. Утренняя тревога усилилась. Чтобы хоть как-то отвлечься, он включил встроенный в салоне телевизор. Передавали новости из Иерусалима. Там было как всегда неспокойно. Произошел очередной теракт, снова погибли люди.
«Земля Обетованная», - криво усмехнулся Марк. Это еще раз доказывало, что Бог - всего лишь сказка, придуманная священниками, чтобы править миром. Если бы Бог существовал на самом деле, разве он допустил бы такое в городе своем? Кроме людей пострадало здание храма, обрушилась кровля. Марк неожиданно вспомнил как они мальчишками частенько бегали играть в сад старой церкви, но тут у него кольнуло в голове, он поморщился, закрыв глаза.
Марк покрутил головой, шея неприятно похрустывала. Боль холодной иглой засела где-то в районе  затылка.
«Надо будет вызвать доктора», – подумал Марк. Воспоминания детства улетучились, он снова был важной персоной  в дорогом авто. И хотя с той далекой поры он  больше ни разу не был ни в одном храме, он не мог себе объяснить гнетущее чувство вины, которое возникало даже при упоминании о церкви. Марк всегда считал, что это было вызвано его атеистическим мировоззрением, но не был до конца в этом уверен.
Вот и сейчас, глядя на искалеченные стены иерусалимского храма, Марк испытал приступ неясной вины, словно он сам был причастен к его разрушению. Но это чувство не было похоже на ту тревогу, которая посетила его дома, и от этого стало еще тяжелее на сердце.
Марк умел анализировать свои ощущения и определять их причины. Во всяком случае, ему так казалось. Но теперь причина ускользала от его понимания. Он должен был разобраться в своих чувствах. Но не мог. Что-то мешало ему, приводя  в беспорядок его мысли и не давая сконцентрироваться. А тут еще, вдобавок, эта головная боль.
Он нервничал и злился, постоянно подгоняя водителя. Но чем ближе к центру они подъезжали, тем больше препятствий им встречалось на пути. Пешеходы то и дело норовили перебежать перед ними дорогу. Машины, образовывая пробки, натужно гудели и фыркали выхлопными трубами. Светофоры, словно сговорившись, встречали его красным светом и подолгу не отпускали от себя.
Марку показалось, что они целую вечность стоят в очередной пробке.  Не выдержав, он опустил затемненное стекло и…  к своему удивлению увидел, что все вокруг застыло в нелепом стоп – кадре. Время остановилось, превратив мир в объемную фотографию. Марк с детским изумлением разглядывал пожилого мужчину, который с непринужденной легкостью замер на вытянутом носке левой ноги; весело парящую над землей, словно воздушный шар, перекормленную болонку; криво улыбающегося во весь рот разносчика пиццы, многочисленные коробки на ладони которого, застыли в воздухе пизанской башней; молодую даму с лихо зажатой в зубах сигаретой, дым от которой повис замерзшим облаком. Но больше всего Марка поразила тишина.
Полнейшая тишина. Все привычные звуки, каждую секунду сплетающие многоголосый фон города, исчезли: не гудели машины, не шумел ветер, стихли шаги и голоса. Было настолько тихо, что Марк ясно услышал биение свого сердца. От этого ему стало не по себе.
Неожиданно в этой оглушающей тишине Марку показалось, что кто-то позвал его. Это был очень знакомый голос. Но было совершенно невозможно определить откуда он раздавался. Голос словно звучал в голове Марка. Повертев головой, он взглянул вверх, туда, где между серых крыш, пробивалось утреннее небо.
Тут он понял, что уже давно не видел неба. Оно  постоянно было чем-то закрыто: потолками, стенами, шторами, тентами, темными стеклами очков. Город настойчиво пытался отгородить своих жителей от неба, закрывая его всем, чем только было можно, сбрасывая на них горы проблем, чтобы даже вздохнуть некогда было, а не то, что бесцельно пялиться вверх,  словно небо таило для города  какую-то опасность. 
Город заботился о своих детях, давая им работу и телевидение, которое должно было заменить все, включая небо. Он оберегал их покой от лишних рассуждений о смысле жизни, укладывая этот смысл в страшную по своей простоте формулу:  жить - чтобы работать.  Ни больше, ни меньше. А небо, лазурно-ясное, иногда темно-синее, иногда звездно-черное, никак не вписывалось в эту догму. Оно наводило на мысли, заставляло рассуждать – поэтому и было опасно.
Вот и сейчас Марк с удивлением смотрел на небо, поражаясь его обыденно-забытой красотой. На этот раз там вверху не было ничего, кроме белого облака, удивительно  похожего на легкий женский образ, которое на глазах сгущалось и темнело.
Марка поразило то, что остановилось все,  все кроме этого облака,  которое постепенно меняло свои очертания.  Через мгновение облако приняло форму рвущейся вверх почти черной птицы, а затем так же неожиданно растворилось в бескрайней синеве утреннего неба.
Тут в голове Марка так кольнуло, что у него потемнело в глазах. Прийдя в себя, он тут же взглянул в окно: его снова окружал привычный движущийся, исторгающий клубы дыма, громыхающий мир, звуки которого моментально наполнили салон автомобиля. Люди спешили по ужасно важным делам, не замечая лазурного неба над своей головой. Машины яростно гудели, пытаясь обогнать друг друга.
Марк в растерянности потер затылок, не соображая, что происходит. Для одного утра это было уже чересчур. Закрыв окно, он собрался, было спросить водителя: не заметил ли тот ничего странного, вроде зависшей над землей болонки, но, подумав, не стал. Не хватало, что бы его сотрудники сочли, что он спятил.
И он поступил так, как поступал всегда в подобных случаях – сказав себе, что этого просто не было, он  закрыл окно и, повинуясь многолетней привычке, взглянул на часы…, после чего он снова сказал себе, что этого не может быть. Его золотой хронометр, стоивший баснословных денег, который мог работать даже в условиях открытого космоса, стоял, просто стоял, словно дешевая китайская подделка, издевательски поблескивая бриллиантовым циферблатом, еще раз доказывая…
Марк, как раз и не мог понять, что же это все доказывало. Он тупо смотрел на самый совершенный механизм в мире, который в одно мгновение превратился в бесполезный кусок драгоценного металла.
Это вызвало в его напряженном мозгу какие-то новые для него ассоциации. Внезапно он вспомнил призрачный сад, и из глубины сознания всплыли непонятные слова:   «золото – ничто, ищи среди пепла».
Тут машина дернулась и Марк пришел в себя. Видение пропало, слова исчезли, унося с собой их странный смысл. Он взглянул на часы – те аккуратно отсчитывали секунды.  Марк подумал, что думать сейчас ни о чем не может, кроме того, что ему срочно надо попасть в офис.
Его снова страшно раздражало то, что лимузин с черепашьей скоростью пробирался сквозь городские пробки. Словно какая-то могущественная сила пыталась остановить его или задержать, что бы дать время на раздумье. Но Марк упорно прорывался к центру города, и времени у него как раз и не было. Впрочем, как и всегда. Ему во что бы то ни стало надо попасть в офис, и никакая сила не смогла бы изменить установленный им самим ход событий.
У него в голове вертелось: «золото и пепел», но он никак не мог решить это уравнение и снова подумал,  что поиски смысла жизни - это для тех, кто не может распорядиться собственной жизнью, и что это пустая трата времени.
«Время», – эта мысль снова сбила его с толку, но не  надолго. Ведь  Марк был из тех, кто точно знал, что будет происходить с ним через день, через месяц и через год. Он, и только он, был хозяином своей жизни и времени.
Это была его философия. Все разговоры о судьбе и о Боге - для слабаков, которые боятся взять на себя ответственность за свои поступки и действия, постоянно пеняя на вмешательство высших сил. Все, чего Марк добился в жизни, это была лишь его, Марка, заслуга.
«Если Бог есть, то почему он не дает всем поровну, а одаривает только избранных? Почему он поднимает одних на вершину мира, а другие должны всю жизнь прозябать в нищете и болезнях? Потому, что его нет!», – Марк поставил жирную точку в конце предложения. Все зависит только от человека, его способностей  и  его желаний. Сильным людям, вроде него, Марка, религия не нужна.
«Я сам себе религия», - подумал Марк, который раз бросая вызов небесам. Но небо оставалось таким же ясным, непроницаемым и молчаливым. Марк удовлетворенно усмехнулся, но тут на него снова нахлынула необъяснимая тревога.
Он прокрутил в уме все события этого странного утра и к своему неудовольствию вспомнил слова Лизы, сказанные перед его уходом, что она с Алексом сегодня едет на открытие Галереи. Алекс был давним приятелем Марка, но это не давало ему права постоянно ошиваться рядом с Лизой. Она, конечно, говорила, что ей ужасно скучно сидеть целыми днями дома и что его, Марка, никогда нет рядом, но все-таки надо будет серьезно поговорить с Алексом. Марк нахмурился, предвидя неприятный разговор.
Обычно дорога от дома до офиса доставляла ему удовольствие. Он выкуривал сигару и планировал встречи, но сегодня он был так измотан, что готов был выскочить из машины и идти пешком.
В этот критический момент автомобиль наконец-таки остановился у входа в здание. Марк редко бывал так взведен. Он попытался было еще раз взять себя в руки и успокоиться, но когда, выходя из машины, его плащ за что-то зацепился, он окончательно потерял терпение. Марк рванул всем корпусом,  раздался треск и он освободился, но не надолго. Кто-то схватил его с другой стороны. Марк обернулся и увидел сгорбленную нищенку, которая, держа рукав его тончайшего шерстяного плаща своими скрюченными грязными пальцами, просила подать на хлеб. 
Это была последняя капля. Марк, который и в добром расположении духа не отличался щедростью на подаяния, сейчас совсем озверел. Он с яростью так дернул рукавом, что старуха не удержалась и словно мешок, неуклюже грохнулась на мостовую. Марк выругался, но тут с досадой увидел, что она, вдобавок ко всему, еще и калека. У нее по локоть не было одной руки. Поколебавшись, Марк сделал шаг в ее сторону, но старуха, лицо которой было прикрыто драным платком, испуганно вскрикнула, закрываясь рукой. Ее шепот перешел в хищное шипение, которым она словно пыталась защититься от него. В этот момент платок съехал назад, и Марк в замешательстве остановился, увидев ее безобразное, высохшее лицо и уродливый безгубый рот.
Он одновременно испытывал чувство омерзения и неудобства, граничащего с состраданием, но не настолько сильным, чтобы даже прикоснуться к ней. Марк отвернулся и зашагал к зданию.
Подоспевшие на помощь прохожие помогли старухе подняться. Марк, подходя к двери офиса, почувствовал на себе тяжелый взгляд. Он замедлил шаг и обернулся, но старухи уже не было. Улица неестественно быстро опустела. По его спине пробежал холодок, он взглянул вверх, туда, где недавно видел изменяющееся облако, но тут в его голове кольнуло в третий и последний  раз за это злосчастное утро. Он  остановился,  на мгновение отключившись.
«Надо будет срочно вызвать врача», - Марк усилием воли вернул себя на землю. Он  с трудом дышал. Возникло такое ощущение, словно воздух стал более плотным, почти вязким и легкие с трудом справлялись с непривычной тягучей субстанцией.
Гигантская тень упала на город. Линии домов стали более резкими и враждебными. Заметно похолодало. Раздался раскат грома и сверкнула молния.
Марк еще несколько секунд постоял под начинающимся осенним дождем, и вместо того, чтобы подняться в офис, ссутулившись, словно на него свалилась невыносимая ноша, побрел по улице.
Он шел в никуда. В его растеряном сознании крутились лишь два слова: золото и пепел.
Улица была абсолютно пустой, не считая водителя, недоуменно смотрящего вслед одинокой фигуре Марка, исчезающей за серой пеленой дождя.



Гл.4. Незнакомец.


Старик медленно открыл глаза. Яркий свет, словно вспышка молнии, ослепил его. Немного прийдя в себя, он понял, что лежит на больничной койке. Одновременно с сознанием вернулась боль. Рядом никого не было, только невнятные голоса доносились из-за закрытой двери.
Он попытался восстановить в памяти события последнего дня, но ничего не смог вспомнить, кроме бесконечных мокрых улиц и ограды церковного сада, на которую он повалился, теряя сознание. 
Старик провел дрожащей рукой по одеялу. Оно было мягкое, сухое и теплое. Давно забытое ощущение домашнего уюта с такой силой нахлынуло на него, что он еле сдержал слезы. Он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Но тут он  вздрогнул от мысли, что находится здесь по ошибке, и что его снова вышвырнут на улицу. Он попытался подняться, но даже не смог пошевелиться.
По прошествии нескольких дней его перевели в общую палату. Он находился в больнице при доме милосердия. Точнее в лазарете. Здесь почти не было лекарств, но была крыша над головой, и самое главное, – два раза в день горячая похлебка.
 Когда он немного окреп, его перевели в ночлежку. Это было темное и  душное помещение казарменного типа с рядами двухъярусных коек, которые скрипели при каждом движении. Сквозь закопченное окошко с трудом пробивались редкие лучи зимнего солнца, стоял тяжелый запах грязного белья и сырости.
Старик, в отличие от других обитателей дома милосердия, никогда не рассказывал о себе, но все знали, что он был смертельно болен. Это не вызывало ни у кого ни сожаления, ни сочувствия. Свои собственные беды ожесточили сердца и выработали иммунитет к чужим страданиям.
Здесь, на дне цивилизации, это было в порядке вещей. Общепринятые законы и нормы поведения в этом мире отверженных  уже не действовали.  Здесь жили обманутые люди, выброшенные на обочину жизни. У них были разные истории, приведшие их сюда, но было и то, что их всех объединяло – у них не осталось ничего, даже надежды, и единственное, что ими всеми двигало, это был инстинкт самосохранения. Отсюда уже не было дороги. Только смерть могла освободить их.
 Старик ждал смерти. Она уже не пугала его, как раньше, когда он жил в другой жизни. Тогда он был богат, и ему было что терять. Только сейчас он понял, как незаметно он стал рабом своего же имущества. Вместо того, что бы наслаждаться жизнью, он был вынужден оберегать и защищать его от всего мира в лице проверяющих органов, конкурентов и финансовых кризисов. Чем больше он имел, тем больше был страх все это потерять. Теперь, когда у него не было ничего, кроме непрекращающейся боли, он ждал смерти, чтобы обрести покой. Его беспокоило лишь то, что он  не смог найти Марию. Эта мысль мучила его сильнее боли, заставляя с каждым восходом солнца идти на поиски.
Но в последнюю неделю боль усилилась и уже не отпускала его из своих объятий. Он лежал, терзаемый желанием встать, но не мог. Эта беспомощность приводила его в состояние исступления.            
Ему перестали сниться сны. По ночам он проваливался в глубокую черную яму,  в которую не проникали ни воспоминания, ни образы, ни мысли. Там было темно и холодно. Вот и сейчас он лежал на самом дне пропасти, где царил вечный мрак и тишина, задыхаясь от нехватки кислорода.
Вскрикнув, Старик проснулся, жадно глотая драгоценный воздух, не понимая, где очутился. Многоголосый храп и запах сырости вернул его на землю, точнее в ночлежку. Боль клещами сдавила грудь, не давая вздохнуть. Старик лежал на деревянной лавке, окруженный непроглядной темнотой. Он был очень слаб и не мог пошевелиться. Его мучила жажда. Горло пересохло, словно внутри пылал огонь.
            - Вот выпейте, – неожиданно из темноты появилась рука, протягивающая ему кружку с водой. Старик пару раз отхлебнул. Ему стало немного легче дышать. Он с трудом поблагодарил Незнакомца и сказал:
                – Меня зовут… 
Но тот перебил его:
                – Я знаю.
 

Гл.5. Зеркало.


События последних дней самым непостижимым образом изменили тот железный режим жизни, которого Марк придерживался последние годы. Он не мог даже представить, что  такие мелочи, как воспоминания о родителях, приюте, обидах детства и непонятные тревоги могут вызвать у него настоящую депрессию. Во всяком случае, так говорили врачи. Конечно, масла в огонь подлила Лиза, точнее она с Алексом.
В тот злополучный день, когда Марк повстречал нищенку, он так и не дошел до офиса. Он еще долго бродил по осеннему городу,  прислушиваясь к шуму ветра. Он совсем вымок под проливным дождем, не замечая холода. Он словно погрузился в сон или, наоборот, проснулся. Не ощущая течения времени, он совсем не заметил, как оказался рядом со своим домом.
Лизу и Алекса он застал в спальне, на своей кровати викторианского стиля. Вымокший до костей Марк вел себя на удивление исключительно корректно и сдержанно, словно все, что происходило, его не касалось. Дав им одеться, он просто попросил их больше никогда не напоминать о своем присутствии и даже позволил Лизе забрать с собой все вещи и драгоценности, которые он ей подарил. Пока она наспех собиралась, Марк спустился в гостиную и налил себе виски в широкий стакан. Поэтому он не мог видеть, что уходя, она прихватила все его наличные из сейфа, код от которого, он сообщил ей совсем недавно.
Отключив телефоны, он просто сидел за огромным пустым столом, опорожняя стакан за стаканом. Первый раз в жизни он позволил себе не пойти на работу и напиться до чертиков.
Марк очнулся на следующий день. Он долго не мог прийти в себя. Лишь опрокинув еще один стакан виски, он почувствовал, что реальность стала медленно возвращаться, принося с собой обрывки вчерашних событий.
Марк сидел, оперевшись на крышку унитаза. Голова раскалывалась, его тошнило и буквально выворачивало наизнанку. Он еле сдерживался, чтобы не вырвать, но вспомнив о Лизе с Алексом, он не выдержал, и едва не захлебнулся в процессе опорожнения желудка.
Но даже это было не самым неприятным. К вечеру, когда он, наконец, решился включить телефон, он узнал, что его ищут уже 11 часов по всему свету, потому что минувшей ночью на его терминале произошел сильнейший пожар. Молния угодила прямиком в здание центрального склада и, несмотря на все усилия пожарных, имущество было полностью уничтожено. Но и это было еще не все. Как оказалось, в связи с банальной задержкой очередного платежа, страховая компания признала договор недействительным и отказалась выплачивать страховку. 
Мир рушился на глазах. Та империя, которую Марк выстраивал день за днем, рассыпалась, словно карточный домик, построенный на песке.
На следующий день Марк угодил в больницу. Его состояние было настолько тяжелым, что он провел два дня в реанимации. После того, как он пришел в себя, его перевели в отдельную палату. Первое время он не узнавал окружающих. Под действием транквилизаторов он находился в состоянии беспокойного забытья.
Но так было только днем. По ночам он бродил по лабиринтам каменных дорог, которые неизменно приводили его в самую середину заброшенного сада к роковой двери. Он пытался убежать, но за каждым поворотом его ждала все та же дверь. И чем ближе он подходил к ней, тем сильнее он чувствовал жар пламени, бушевавший за дверью. Несмотря на страх, непреодолимая сила заставила его открыть дверь. Внутри часовни бесновался пожар. Пламя металось, словно огненная змея, пожирая все на своем пути. Среди языков пламени Марк с ужасом увидел горящие лица ангелов, устремленные вверх и звавшие его за собой. Зачарованный, он сделал шаг, и пламя накинулось на него, заключив его в смертельные объятия. Он попытался закричать, но пламя, словно выжидая этого момента, раскаленною лавой влилось  в его раскрытый рот, сжигая все внутри…
Марк кричал на мокрых от пота простынях. Он чувствовал пламя внутри себя. Разрывая руками грудь, он пытался выпустить пламя наружу, избавиться от нечеловеческой боли и …  просыпался.
Наутро медсестра докладывала доктору, что пациента снова мучили кошмары. И это повторялось каждую ночь.
Только после того, как Марку прописали более сильные лекарства, ему стало немного легче. Но он теперь стал жаловаться на боль внутри. Его глаза безумно сверкали, когда он уверял врачей, что это остатки пламени, тлеющие у него в груди.
Сначала боль была незаметной, слегка пульсирующей, но со временем стала набирать силу и уже через несколько дней превратилась в  невыносимую.  Несмотря на все старания, врачи так и не смогли установить диагноз.
Однажды Марк услышал, как они шептались в коридоре. До него доносились лишь обрывки фраз, но он услышал то, что не хотел слышать:   
…возможно рак, какая то новая разновидность…
Он закрыл глаза, так страшно ему еще не было никогда в жизни. 
В последний месяц осени Марка выписали из больницы, но не потому, что он поправился, а потому что он был не в состоянии оплачивать лечение.
Осунувшийся и какой-то невероятно постаревший, он вернулся в пустой холодный дом, из которого кредиторы успели вывезти всю мебель. Кроме того, они пригрозили забрать и сам дом, если он, Марк, в месячный срок не рассчитается по долгам.
Он лежал на кушетке. Маленькая комнатка для прислуги оказалась самой теплой во всем огромном продрогшем доме. После того как он перестал принимать лекарства, ему стало намного хуже. Вернулись ночные кошмары, а днем его грудь разрывала огненная боль.
Марк сильно сдал. Он потерял надежду. В глубине души он понимал, что надо что-то делать, но необъяснимая апатия убивала зачатки любых желаний. Он  потерял желание жить.
Он просто лежал и смотрел в потолок. Кроме боли физической, он испытывал боль душевную, которая терзала его не меньше. Никто не приходил и не звонил ему, хотя, наверное, телефон отключили за неуплату. У него не было ни сил, ни желания поднять трубку и удостовериться в этом. Все бросили его. Он опять был одинок, как тогда, в детстве.
Он, который еще недавно был нужен всем, который был важной персоной и мог одним звонком решить любую проблему, лежал на старой кушетке, завернувшись в рваное одеяло без денег и надежды. И опять одиночество. Оно, словно хроническая болезнь, преследующая всю его жизнь, медленно, но неуклонно обволакивало его пугающей пустотой, вакуумом, заставляя чувствовать себя беззащитным мальчиком, брошенным в темной комнате.
В бессильной ярости Марк сжимал кулаки. Слезы разочарования и бессилия текли по его щекам. Он не вставал с кровати уже несколько дней и почти ничего не ел, только пил воду, черпая ее железной кружкой из стоявшего на полу ведра.
Иногда он забывался, погружаясь в прежнюю, привычную и богатую жизнь. Он вновь был на вершине мира, отдавал приказания, ездил в лимузине, курил дорогие сигары и обнимал прекрасных женщин. В эти минуты он улыбался. Он был снова счастлив. И очнувшись, он еще долго не мог понять, где сон, а где реальность. Может быть, ему только снится, что он лежит на ржавой кушетке и пьет воду из грязного ведра? Он хотел очнуться и оказаться в своем привычном мире, но боль безжалостно возвращала его в пустой и холодный дом. И Марк с ужасом снова и снова переживал этот переход. Он каждый раз словно рождался в райском саду и умирал в аду холода, боли и одиночества. Это было невыносимо.
Марк медленно поднялся. Подойдя к стене, на которой весело потемневшее от времени зеркало, он поднял глаза и не узнал того, кто стоял по другую сторону тонкой серебристой пластины. Из глубины темной комнаты на него смотрел изможденный, осунувшийся незнакомец, почти старик, с почерневшим от болезни и голода лицом. Кожа высохла и сморщилась, волосы висели грязными клочками, и только глаза выдавали в нем человека, а не выброшенного на помойку манекена.
Марк закричал и с ненавистью ударил рукой по зеркалу. Раздался звон, и оно разлетелось на десятки окровавленных кусков. Марк покачнулся, но устоял, судорожно дыша и сжимая пораненную руку. Его жизнь оказалась такой же хрупкой, как и это зеркало.
«Как же это произошло?», -  спросил себя Марк.
Ведь его деньги и положение должны были обеспечить стопроцентный иммунитет ко всем невзгодам судьбы. Он же был застрахован от любых неприятностей толстыми стопками ценных бумаг и банковскими вкладами.
Как получилось, что одного удара стало достаточно, что бы его жизнь превратилась в несколько окровавленных осколков.
«Почему?!», – он закричал, подняв голову, обращаясь к кому-то наверху.
«Почему я?!», – и эхо, многократно усилившись, разнеслось по всему дому и вернулось, произнося на все лады его вопрос.
Но ответа не последовало. Марк в отчаянии закрыл глаза и увидел себя со стороны: он стоял в эпицентре мира, как песчинка под микроскопом вселенной. Он почувствовал себя ничтожно малым и бесконечно слабым, что бы выдержать этот пристальный взгляд. Совершенно обессилев, он повалился на кровать.         
«Вот и все», – промелькнуло у него в голове.


Гл.6. Отец.


Марк лежал на полу посреди холодной комнаты. Ни мыслей, ни желаний… Только боль.
Он попытался подняться… сильная боль… переливающиеся круги перед глазами… холод, заставивший свернуться клубком… чувства на уровне инстинктов… темнота.… и  вдруг, яркое, как рассвет, непреодолимое желание увидеть родителей.
Оно пришло издалека, оттуда, где зеленел чудесный сад и звучала до боли родная мелодия.
Отец, мама, - Марк не знал, где они живут, как выглядят, как они его встретят, да и живы ли они вообще, но сама эта мысль придавала ему силы и возвращала к жизни. Удивительно, но былые обиды и ненависть улетучились, как осенний туман. Он всем сердцем захотел ощутить тепло их рук и услышать их голоса. Марк раньше боялся признаться себе, что у него не осталось никого на этом свете, кроме них. Но та жизнь, в которой он ненавидел их, и в которой для них не было места, разбилась вместе со старым зеркалом. А в этой новой жизни, где была только пустота и боль, они были последней нитью, связывающей его с миром. Он страстно желал, чтобы они были еще живы, и надеялся, что они ждут его.
Марк впервые за последние дни почувствовал себя немного лучше. Среди мусора и старых газет он нашел потрепанный телефонный справочник. Нужных ему фамилий с инициалами отца было семь. Он вырвал страницу из справочника и вышел из дома.
Марк потратил два дня, чтобы обойти шесть адресов. Это оказалось гораздо труднее, чем он мог себе представить. Он был так слаб,  что двигался очень медленно. Тяжелее всего ему давались лестницы. Он останавливался через каждые две ступени, чтобы отдышаться. Ноги плохо слушались, рука распухла и покраснела. Люди пугались и шарахались от него, словно от прокаженного.
К вечеру второго дня в нем уже не было той уверенности, что прежде, в необходимости этих поисков. Боль разгоралась, словно костер на ветру. Он смертельно устал и хотел спать.
Город, который раньше был таким приветливым и родным, превратился вдруг в коварного врага. Машины норовили сбить его, когда он пытался перейти улицу, прохожие смотрели на него с неприязнью, дети смеялись над ним. Он теперь отличался от них и поэтому был опасен для общества. Городу не нужны лишние проблемы. Кто знает, что на уме у безработного больного бродяги?
Марк постоянно ощущал на себе грозный взгляд темных окон, словно город следил за ним, и ждал, когда он совсем обессилит, чтобы добить его. А ведь совсем недавно Марк был желанным гостем на любом приеме. Но теперь у него было чувство, что он попал в другой мир, где он стал отверженным. Даже собаки, чувствуя его слабость и свою безнаказанность, кидались на него, пытаясь укусить, и долго лаяли ему вслед.
На одной из темных улиц двое молодых обкуренных малолеток избили его и отобрали последнюю ценную вещь, которую Марк носил во внутреннем кармане своего пиджака – золотые часы с бриллиантовым циферблатом.
Марк лежал в канаве на окраине города. Он лежал и смотрел в небо не в силах подняться. Он лишился последней ценной вещи. Но это уже не волновало его. Он смотрел на звездное небо и думал о том, что оно так же далеко и прекрасно, как и его прежняя жизнь, которая ушла безвозвратно.
 Последнее, что он хотел сделать в своей новой, и, наверное, очень короткой жизни – это увидеть родителей и проститься с ними.  Он с трудом поднялся, вытирая кровь с разбитого лица, и, хромая, зашагал к старому одноэтажному домику с заросшим травою садом. Он понимал, что если и на этот раз ошибется, то у него не останется ни сил, ни желания возвращаться в пустой дом.
Марк толкнул приоткрытую дверь и вошел внутрь. Там царил такой же беспорядок и запустение, как и снаружи. Всюду валялись пустые бутылки и разный хлам. Марк хотел было позвать хозяев, но тут увидел старика, сидящего в широком  кресле посреди неубранной комнаты.
Он понял, что это был его отец, хотя и не видел его почти сорок лет. Тот был очень стар, неопрятен и так же пьян. В душном воздухе стоял стойкий запах дешевого бренди, а рука отца сжимала недопитую бутылку.
 Марк ожидал чего угодно, только не этого. Он подошел ближе и дотронулся до плеча старика. Тот вздрогнул, открыл подернутые пеленой глаза, и что-то бессвязно замычал, испуганно поглядывая на Марка. Когда его речь стала более связной, Марк разобрал что-то вроде:
 -  У меня ничего нет...  нет денег…  нет... ничего нет…
Видимо старик принял его за грабителя, и не удивительно. Марк выглядел как настоящий уголовник с небритым, разбитым в кровь лицом и оборванной грязной одеждой.
 -  Это я,  Марк, – сказал он, опускаясь на колени и глядя отцу в глаза. Тот замолчал, опасливо щурясь, медленно и беззвучно двигая губами.
 -   Это я, Марк, твой сын, – повторил он. Отец наклонился, близоруко вглядываясь в лицо Марка, потом плюхнулся в кресло и захохотал пьяным, брызжущим слюною смехом.
 -  Зачем ты пришел, за деньгами? Так у меня ничего нет, – захлебываясь от смеха, выдавил старик. И злобно добавил:
-   Убирайся ко всем чертям. У меня нет сына.
Марк вскочил так резко, что у него потемнело в глазах, все закружилось, и он еле устоял на ногах.
-  Где мама? – спросил он бесцветным голосом, и пожалел, что вообще пришел сюда.
-  Там, где ей и положено быть, на кладбище, – заикаясь спьяну, выдал отец.   Марк схватил его за отворот потертой куртки и, тряся что есть силы, заорал:
-   Почему ты меня бросил?!  Ведь я твой сын!
Старик съежился и в одно мгновение превратился в такое жалкое и испуганное существо, что Марк невольно разжал руки и, шатаясь от напряжения, отошел назад. Отец, заикаясь, заговорил, глотая слова:
-  Это не я, не я, это все она,  она заставила отдать тебя в приют, я не мог, прости меня, прости…
Он вздрагивал и закрывался руками, то ли от страха, то ли от стыда. Но Марк уже не слушал отца. Его тошнило, в груди бушевало пламя, горло судорожно сжималось, он едва не вырвал. 
Плохо соображая, Марк повернулся, чтобы убраться прочь, подальше от этого дома, от этого безумного старика, который стал ему абсолютно чужим и ненавистным, но в этот момент он увидел старую фотографию в деревянной рамке. На ней были запечатлены его родители во время какого-то знаменательного события. Фото потемнело и выцвело, но все равно можно было разобрать торжественное выражение лиц и чопорность одеяния. Поддавшись внезапному порыву, Марк схватил снимок и замахнулся, чтобы запустить его напоследок в пьяного старика, но, почему-то передумав, сунул в карман и выбежал вон из дома, не обращая внимание на пьяные причитания отца.
Дорога домой заняла всю ночь. Марк шел словно пьяный. Его качало и трясло, он несколько раз спотыкался и падал на пыльную дорогу и подолгу не мог подняться. Тяжесть, свалившаяся на него, была невыносимой. Ему казалось, что он был одним из трех китов, на которых держится земля. Причем двое других уплыли порезвиться в безбрежном океане, оставив его в гордом одиночестве нести бремя мира.
Под утро, добравшись домой, он рухнул на кушетку и провалился в тревожно-свинцовый сон. Во мраке сновидений он видел своих прежних друзей, смеющихся ему в лицо, Лизу, танцующую с его отцом, тяжелое грозовое небо, на котором играли отблески гигантских молний. Внезапно все исчезло.
Марк снова лежал в уютной колыбели посреди неземной красоты сада. Сквозь нежную листву мягко разливался ровный золотистый свет. Нежный голос пел о любви. Марку было хорошо и спокойно. Белокурая женщина с глазами цвета небесной лазури гладила его по голове. Марк улыбался, протягивая свои ручонки ей навстречу. Их пальцы коснулись и вдруг, она стала отдаляться от него все дальше и дальше, пока не исчезла за неизвестно откуда появившейся дверью, которая захлопнулась со звуком пушечного выстрела. После чего наступила мертвая тишина. Ужас одиночества сковал его так, что он не мог пошевелиться. Он задыхался…
Марк закричал и проснулся. Судорожно хрипя, он вглядывался в темноту в поисках белокурой женщины. Поняв, что это было всего лишь видение, Марк ощутил горечь разочарования и безграничное одиночество.               
Последняя надежда вернуться домой растаяла, словно воск свечи. Слабый, дрожащий на ветру огонек надежды угас. Марк погрузился во тьму безысходности и отчаяния.



Гл.7. Золото и пепел.


Старик удивленно посмотрел в темноту, но не смог разглядеть говорившего.
 -  Здесь все друг друга знают, – добавил Незнакомец, -  расскажите, что привело вас сюда? 
 То ли голос обладал чудодейственной силой, то ли вода, но боль впервые за последнее время стихла и притаилась, свернувшись огненным клубком немного выше желудка. Старик попытался вздохнуть полной грудью, и у него получилось. Он почувствовал слабый приток сил.  Задумавшись, он с трудом произнес:
- Это длинная история и я боюсь, что у меня не хватит времени рассказать ее. Я  умираю. 
-  Этого никто не может знать. Мы  часто ошибаемся, принимая свои чувства и желания за реальность, – возразил голос.
Старик еще с большим удивлением посмотрел в сторону Незнакомца, но не увидел ничего, кроме темного силуэта на фоне закопченного окошка.
«Откуда он знает, что я хочу умереть?», – промелькнуло у него в голове.      
- А реальность такова, что мы должны жить, несмотря ни на что, как трудно бы не было,  – закончил голос.
- Зачем? - спросил Старик.  -  Ведь я смертельно болен. Моя боль причиняет мне невыносимые страдания. Я совершенно одинок. У меня нет ни денег, ни семьи, ни дома. Я потерял все что имел. Мне больше не на что надеяться.
-  Все наше - с нами и останется. Навсегда. Все что не наше - обязательно уйдет.  У вас есть то, что не в силах никому отнять, – голос Незнакомца звучал настолько убедительно, что Старику не хотелось спорить. Он почувствовал умиротворение и давно забытый покой. Ему хотелось просто лежать молча и слушать этот тихий и уверенный голос, который чудесным образом успокаивал его неукротимую боль. Но все же он спросил, скорее из вежливости:
-  Что же это?
-  Это то, что скрыто внутри вас.  Хотя бы ваши воспоминания.
- Воспоминания? – Старик задумчиво протянул это слово. – Да, пожалуй, это единственное, что у меня осталось.
-  Не единственное, – возразил Незнакомец, - но пока не будем об этом. Вы помните свое детство?
Старик поморщился. Как раз об этом он не хотел говорить. Воспоминания детства всегда вызывали неприятный страх и чувство вины. Но тут он подумал, что, разговаривая с совсем незнакомым ему человеком, он чувствует к нему внутреннюю симпатию и расположение. Старику страшно захотелось узнать, кто же все-таки был его собеседник. Спрашивать напрямую, кто он такой, было уже как-то неудобно, и он решил узнать о собеседнике как бы невзначай. Сосредоточившись на этих мыслях, Старик, собрался было задать наводящий вопрос, вроде:
«Мне кажется, что мы уже раньше где-то встречались», или: «Ваш голос мне почему-то ужасно знаком», но Незнакомец, словно предвидя это, прервал его стратегические размышления:
- Я ведь не случайно спросил о вашем детстве. Мы уже с вами встречались, только очень давно. Вы меня, наверное, не помните, но вас я знаю  и очень рад нашей встрече.
- Кто же вы? – нетерпеливо спросил Старик, изо всех сил пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, связанное с этим человеком и его чудесным голосом.
- Наш разум, – продолжал Незнакомец, проигнорировав вопрос, проделывает удивительные фокусы с памятью. Обычно, мы благополучно забываем все то, что происходило в прошлом. Это происходит специально, чтобы не засорять память ненужными событиями и мыслями, оставляя лишь яркие воспоминания, по которым мы, словно по вехам, можем восстановить основные моменты нашей жизни. Иногда из памяти начисто стираются слишком эмоциональные переживания, чтобы не травмировать наше сознание каждый раз, когда мы вспоминаем о том или ином событии. Но бывают случаи еще интереснее, …
Тут Старик подумал, что Незнакомец, скорее всего один из студентов – медиков психиатрического факультета, добровольно оказывающих психологическую помощь бездомным и пишущих очередную практическую работу по теме: «Как выжить на помойке», но то, что предполагаемый студент сказал дальше, заставило Старика изменить свое мнение.
 …  например, как в вашем случае, когда вы намеренно вычеркнули из памяти целую главу вашей жизни, чтобы уйти от неприятных бесед со своей совестью. Вы ведь не верите в существование Бога. Не так ли? – слова Незнакомца кольнули его в самое сердце.
-  Но при чем здесь это?  – Старика стали немного раздражать рассуждения Незнакомца из-за того, что не было понятно, к чему тот клонит, и более всего из-за того, что тот упорно не желал  представиться.
-  А притом, что каждый раз заглушая в себе голос совести, мы заглушаем голос Бога. И с каждым разом все дальше и дальше отдаляемся от него. День за днем мы придумываем десятки веских причин, чтобы не сделать то единственно важное в нашей жизни, ради чего мы вообще живем. Внутренний голос настойчиво пытается повернуть нас лицом к самому себе, к настоящему пути, но наши желания, на первый взгляд такие безобидные и объективные, каждый раз все дальше отдаляют нас от него.
Вам не приходило на ум, что вся наша жизнь – борьба с  желаниями? Самое интересное, что не бывает плохих или хороших желаний, как нет добра или зла, все дело лишь в нашем отношении к происходящему и в том, что именно надо каждому из нас, -  Незнакомец специально сделал ударение на «что именно».
-  А это, самое трудное, понять, что же  именно нам надо, когда вокруг нас так много всего яркого, вкусного, престижного, всего, чем хочется обладать, во что бы то ни стало.
Тут Старик, наконец, уловил нить рассуждений собеседника и, ему показалось, что в словах Незнакомца было доля истины.
            Он вспомнил, что всегда, каждую минуту своей жизни, он хотел чего-то и всеми силами добивался этого. И, получая, ему всегда казалось, что это и есть то самое необходимое. Он всегда хотел иметь много денег, настолько много, чтобы почувствовать себя свободным, как птица. Чтобы стать недосягаемым любым законам и проблемам. Чтобы стать самому себе законом и религией. Ему часто во снах виделись сокровища, золото, драгоценные камни, которые он перебирал, рассматривал и которые внезапно исчезали, распадаясь в пепел. Он просыпался с испугом и одновременно с облегчением, что это был всего лишь сон. Его сокровища  надежно лежали спрятанные за толстыми дверями в солидных банках.
Но теперь пришло время, когда сны стали сбываться, принося с собой боль и страдания. Птица улетела в небо, но ирония заключалась в том, что сейчас он был свободнее, чем когда-либо в своей жизни. Его ничего уже не держало, он уже все потерял, все, что было ему дорого.
Он уже был готов отправиться туда, куда заходит солнце. Если бы только не этот, внезапно появившийся собеседник. Его слова открыли в душе Старика такие дверцы, о существовании которых он даже не подозревал. Единственное, о чем сейчас Старик жалел, что не встретил его раньше. Тогда все могло быть совсем по-другому.
- И жизнь начинает идти совсем по другому, если только  понять, что же тебе действительно надо, - не унимался Незнакомец, словно почувствовав, что задел собеседника за живое.
-  Если вы не против, я хотел бы рассказать вам одну старую историю, – продолжил он.
«Очень давно, в одном маленьком городке на берегу моря, жили два мальчика. Они были друзьями с самого детства. Они часто приходили на песчаный берег моря и мечтали о будущем, слушая шум прибоя.
         Их мечты были разными, но спустя много лет все вышло так, как они и задумывали. Один из них остался жить в своем маленьком городке и стал рыбаком. Другой уехал в столицу, правдами и неправдами пробился на самый верх, став богатым и важным человеком, обремененным властью и имуществом. Все свое время он был занят тем, что пересчитывал деньги, чтобы никто не мог украсть у него. Но каждый вечер, ложась спать, он думал о том, как он несчастен, потому что ему чего-то не хватало в жизни.
Когда пришла старость, это чувство усилилось и не давало ему покоя. Он сильно заболел. Лекарства и деньги уже не могли помочь ему. Он пригласил мудреца и спросил:    «Что ему теперь делать?», - на что мудрец ответил:
«Золото – ничто, ищи среди пепла и заново родишься».
 Тогда он стал покупать любые лекарства и мази, которые готовились на основе пепла и принимал их. Но ему становилось только хуже. Он умирал.               
И тут он вспомнил о своем друге детства, которого не видел с юношеских лет. И он приказал доставить его на родину.
Когда его, умирающего, принесли на тот самый берег, он увидел одиноко стоящего старика, смотрящего вдаль. Он узнал в нем своего друга и позвал его. Они обнялись со слезами радости. И его друг поведал, что он так и прожил всю жизнь здесь, в маленьком городке. Он был рыбаком и на своей старой лодке выходил в море, чтобы поймать немного рыбы и прокормить семью. И еще он рассказал, что частенько приходил на это место, где они детьми играли на песке у самой воды и так же, как в детстве сидел, слушая шум прибоя и наблюдая за жизнью моря. И постепенно он стал одним целым с берегом, покрытым золотистым песком, с чайками, кружащими над волнами, и самим морем. Он брал у моря немного рыбы, а море давало ему жизнь, полную радости и чувства единения с миром.  И он был счастлив. Это было видно по его искрящимся глазам на покрытом морщинами лице. 
И тут его умирающий друг, вдруг понял слова мудреца, который хотел сказать ему, что, для того, чтобы возродиться, надо искать среди пепла сожженных юношеских мечтаний и чистых устремлений, шума прибоя и криков чаек, радости восхода солнца и красоты звездного неба  -  всего того, от чего он отказался ради золота.
От этого понимания он почувствовал такой прилив сил, что поднялся и, опираясь на руку старого друга, пошел вместе с ним по самому берегу моря. Они долго шли рядом, оставляя на песке глубокие следы: одни от босых ног, другие от дорогих туфлей. Но для моря не было разницы, кто идет по его берегу - богатый или бедный. Прибой с одинаковым старанием смывал их следы,  оставляя песок ровным и гладким, как чистую страницу для тех, кто придет после них».
- И что же с ними случилось дальше? - не удержавшись, спросил Старик, пораженный тем, что Незнакомец говорил о вещах, которые так долго мучили его и были скрыты от его понимания. 
-  А дальше было вот что:
«На следующий день один из них умер. Но перед смертью он обрел покой и давно забытое счастье. Он выздоровел душою, вернувшись домой. Рыбак, похоронив друга, отправился на берег моря. Ему никогда не приходилось искать среди пепла, потому что он никогда не предавал себя, научившись бороться со своими желаниями».
«Золото - ничто, ищи среди пепла», - эти слова снова зазвучали в голове Старика, но уже совсем по другому, открыв свой простой смысл. Он подумал о том, что его жизнь была одним большим кострищем, в котором сгорело все доброе и светлое, что было в нем от рождения. И этот костер постоянно раздувал ураганный ветер его неуемных желаний.             
-  Стоит лишь пожелать … - Незнакомец задумчиво помолчал, а потом с новой ноткой в голосе продолжил:
- Желания имеют огромную силу. Поэтому человек должен иметь силу, соизмеримую с силой желаний, чтобы противостоять им.  Иначе он становится заложником своих несбывшихся желаний, которые либо постепенно убивают его, отравляя жизнь завистью, либо могут раздавить его в миг, как мельничные жернова.         
Неважно, стоим ли мы на распутье дорог, не зная, которую выбрать, или оказываемся в бушующем море страстей, у нас всегда есть надежный компас, указывающий верное направление,  это голос совести. Только он может тихо, ненавязчиво подсказать что истинно, а что ложно.  Только с его помощью можно избежать столкновения с коварными рифами искушений, каждый день встающими на нашем пути, и выйти к свету спасительного маяка.               
Я не зря спросил о детстве. В детстве голос Творца звучит в нас так же ясно, как шум прибоя или щебетание птиц. Но с течением времени мы все реже смотрим в небо и перестаем, как раньше, по-детски вглядываться в морскую даль в поисках белоснежных парусов. Мы уже не протягиваем руки к Солнцу, восхищаясь чудом его существования, а сухо объясняем себе, что это всего лишь огромный огненный шар, в недрах которого протекают термоядерные реакции. А взять хотя бы нашу планету. Мы рождаемся, учимся, работаем, пьем по утрам крепкий кофе, скандалим с соседями, покупаем ненужные вещи,  мечтаем о лучшей жизни, постоянно чего-то желаем и очень огорчаемся, когда это не происходит, и даже не задумываемся, что в это время наша Земля, такая незыблемая и надежная, несется в бескрайнем в космосе с огромной скоростью, да еще и вертится вокруг собственной оси.
-  Это все физика, химия и все такое, – парировал Старик.
-  Неужели?! – воскликнул Незнакомец. -  И какими же формулами можно описать вашу собственную жизнь? Имея все, вы вдруг очутились здесь, на окраине мира. Вы сами твердили, что все, чего вы достигли, это только благодаря вашему труду. Так как в таком случае объяснить, что вы теперь умираете в одиночестве и нищете в приюте для бездомных? Случайность? Да, так говорят многие, но немногие знают, что случайностей не бывает. Любая неудача – это результат самообмана, когда мы, не сверяясь с компасом, уверяем себя в правильности действий и теряем из вида свет маяка.
-  Так вы хотите сказать… - начал было Старик.
-  Да, я именно хочу сказать, что наша жизнь, это диалог с самим собой, со своей совестью, а если сказать иначе - с Богом, и оттого, насколько мы честны и порядочны сами с собой, настолько наша жизнь органичней вписывается в общую картину мира. А в обратном случае она просто отторгается, как чужеродный орган. Ведь человек – всего лишь клеточка единого организма вселенной. 
-  Да, но если это так, то это слишком просто, -  задумчиво произнес Старик.
- Только на первый взгляд. Сложность заключается в том, что понять это просто, но не просто каждый день следовать этому, отказывая себе в вещах и сдерживая себя в поступках, которые тянут нас вниз.
Старик задумался. Перед его внутренним взором пролетела вся его жизнь, но что-то заставило его вернуться назад, в детство, если жизнь в приюте можно было назвать детством. Он поморщился. Эти воспоминания всегда вызывали необъяснимый страх и чувство вины. И вообще, кому это надо…               
- Вам, – прервал его размышления Незнакомец, - Вам станет легче. Трудно идти вперед, не убрав старую грязь, налипшую на подошвы наших башмаков. Просто расскажите. Болезнь сразу проходит, стоит только найти  причину ее возникновения. Состояние тела – это всего лишь отражение состояния души. Приведите душу в согласие с миром и ваше тело обретет здоровье…
Старик поймал себя на мысли, что когда-то он уже слышал эти слова, но ни тогда, ни сейчас не поверил им. И почему он должен раскрывать свою душу перед первым встречным. Это выражение «первый встречный», в данной ситуации было настолько нелепым, что даже рассмешило его. Еще недавно он ни за что не показал бы своих скелетов «первому встречному», но сейчас он решился,  и ему было наплевать, что о нем подумает собеседник.
«У смерти есть свои прелести», – подумал Старик, – «Она дает освобождение от тайн».
-  На свете нет тайн. Во всяком случае, в том виде, в котором мы привыкли об этом думать, – произнес Незнакомец.
- Все тайное станет явным? – Старик с иронией указал бровями наверх.
-  Не совсем так, -  возразил Незнакомец.
-  Все, что произошло,  уже явно, в ту же секунду. Любое событие, поступок, даже мысль моментально вызывают адекватную реакцию вселенной. Если мы совершаем что-то скверное, то оно уже совершено, но нам всегда дается время исправить содеянное, потому что от каждого из нас зависит будущее всего мироздания. Мы все – одно целое и само понятие тайны это очередное заблуждение, – продолжал Незнакомец,  -  так дети, закрыв глаза, думают, что их не видно.
Мы часто питаем иллюзии, считая, что можем скрыть свои дурные поступки в дальних уголках души, надежно запрев их в сейфе сознания, а ключ,  закопав под толстым слоем бытовых мелочей. Со временем все дурное, что мы совершаем, дает чудовищные ростки, которые подпитываясь энергией безнаказанности вырастают в настоящих монстров, разрывающих натянутые добропорядочные маски, обнажая истинную сущность человека, разрушая даже самую надежную, сытую, застрахованную от любых невзгод жизнь. При этом страдают и те, кто нас любит.
Старик изо всех сил пытался сдержать слезы, комок подкатил к горлу. Воспоминания и чувства волной обрушились на него. Боль, дремавшая где-то далеко внутри, словно взбесившись, стала метаться по всему телу.   
Он начал задыхаться тяжело хрипя. Лица, события, слова проносились перед его потухающим взглядом бесконечным веером. Потом наступила полная тишина. Не было слышно ни храпа, ни стонов, ни голосов. Исчез терпкий запах пота и гниения.
Старик лежал совершенно один в чем-то тесном и холодном, мешающем ему пошевелиться. Боли не было. Ему казалось, что он даже не дышит.   
Собрав остаток сил, он приподнял голову. Тусклый свет пробивался сквозь узкую щель под самым потолком, перекрещенным мощными балками. Несмотря на  полумрак, он смог разглядеть, что это было старинное здание, судя по грубым камням, из которых были выложены стены. Рядом возвышался деревянный крест с распятием. Напротив он увидел дверь, обитую кованым железом. Страх, словно лед, сковал его тело.
Старик с ужасом понял, что лежит в гробу в старой часовне. Это осознание стальными клещами сжало и вдавило его еще глубже в траурное ложе. Он видел дверь, она была рядом, и одновременно бесконечно далеко. Также бесконечно далеко позади осталась его жизнь.  Ужас с еще большей силой накатил на него, высасывая остатки сил. Он понял, что ни за что не сможет подняться и открыть дверь. Он останется лежать здесь вечно. Во мраке и холоде. Время остановилось.
Внезапно пришло облегчение. Очертания часовни растаяли, исчезло ощущение тесноты. Очнувшись, он почувствовал теплую ладонь Незнакомца на мокром от пота лбу.
- Еще не время, – сказал тот мягко. Убрав руку, он обтер лицо Старика куском полотенца.


Гл.8. Цыганка.


Марк провалялся в кровати несколько дней подряд. Встреча с отцом окончательно доконала его. Он пытался не думать о нем, но воображение постоянно возвращало его в родительский дом, слова отца колоколом гремели у него в голове, лишая его сна. Марк был обманут еще раз. Он надеялся обрести покой, а нашел только разочарование.
«Даже сейчас, после стольких лет, они снова отвергли меня», – слезы текли по впалым щекам Марка. Он был раздавлен и унижен. Как могла мать настоять на том, чтобы его отдали в приют? И почему отец не смог помешать этому?
«И то, что она умерла, не снимает с нее вины», - волна ненависти захлестнула Марка. Он схватил фотографию, и что было сил, швырнул ее об стену. Раздался звон стекла,  рамка разлетелась на куски.
Марк выпил воды и поднялся. Надо было купить чего-нибудь поесть. У него осталось немного денег, вырученных от продажи разного хлама, который он собирал на чердаке.
Марк вышел из дома. Стоял последний день уходящей осени. Солнце уже не могло согреть землю, и все живое готовилось к долгой холодной зиме. Марк брел по безлюдным улицам серого города, но его мысли были далеко отсюда.
Он снова  носился с мальчишками по старому саду. В его воспоминаниях царило жаркое лето и высокие, развесистые вязы отбрасывали длинные причудливые тени. Вот они рассматривают древние узоры на кованых оградах, вот они играют возле каменной часовни с медной крышей. Но тут внезапно небо заволокло тяжелыми тучами, пошел холодный моросящий дождь. Марк снова увидел себя со стороны, стоящим вместе с остальными мальчиками перед большой цветочной клумбой. В руке он сжимал тяжелый камень с острыми краями. Сердце сжалось как перед неминуемой бедой.
Сильный толчок в плечо вернул Марка в реальность: он стоял посреди цветочного ряда на базарной площади. Он и не заметил, как попал сюда. Хотя воспоминая детства улетучились, сердце все еще бешено колотилось, а в больной руке все еще оставалось ощущение тяжести камня. Рядом кто-то громко ругался.    
Обернувшись на шум, Марк увидел цыганку, наказывающую замусоленного и оборванного пацаненка за то, что тот с утра ничего не заработал. Мальчик плакал и извивался словно уж, пытаясь вырваться из цепких рук строгой мамаши.
-  Не бейте его, – попросил цыганку Марк и протянул остатки мелочи, -  вот, возьмите.
Цыганка подозрительно посмотрела на не менее оборванного, чем ее сын незнакомца, потом взяла монеты, которые тут же исчезли в бесчисленных складках ее живописного одеяния. Марк собирался было уйти, но цыганка, проворно схватив его руку, развернула ее ладонью вверх и профессионально затараторила:
- Всю правду скажу, ничего не утаю…, - и все в том же роде. Но чем внимательнее она вглядывалась в его руку, тем мрачнее становилось ее лицо.
- Ой, беда, беда, – запричитала она, качая головой и причмокивая. При этом голос ее изменился, став более низким и проникновенным.
- Жизнь твоя пропала, не жилец ты, не жилец. Сильное проклятие на тебе – материнское, и если не снимешь его…, -  цыганка так посмотрела на Марка своими черными, как ночь глазами, что у того похолодело внутри,
-   …то сгинешь скоро, и не будет тебе покоя ни в земле, ни на небесах.
Марк выдернул руку.
-   Ведьма, что ты несешь! – почти закричал он, -  моя мать давно умерла!
Цыганка, нисколько не обидевшись на «ведьму», прищурилась, словно подсчитывая что-то в уме, и  покачав головой, сказала:
-  Правду говорю тебе, жива она, жива. Найди ее, найди, сними проклятие или сгинешь!
Марк вздрогнул, словно через него пропустили электрический заряд. Он выглядел так, будто в нем что-то сломалось.
-  Как она выглядела, моя мать? – срывающимся голосом спросил он.
-  Красивая она, волосы золотые и глаза цвета неба, - почти пропела цыганка и тут же добавила с горечью в голосе:
-  Но сильно изменилась она, сильно. Трудно будет узнать ее.
Марк отвернулся, чтобы цыганка не увидела его слез. Они душили его, застилая глаза.
«Жива!  Жива!», – билось у него в висках.
Он вытер слезы и обернулся, но цыганки нигде не было. Она исчезла вместе со своим сорванцом. Лишь на том месте, где она стояла, лежал оброненный кем-то цветок белоснежной лилии.
Марк, не помня себя, добрался домой, и словно безумный, бросился в дальний угол комнаты, куда недавно швырнул рамку. Он нашел фотографию и, убрав осколки разбившегося стекла, он увидел, что на снимке рядом с отцом стояла красивая темноволосая женщина.
Марк сунул фотокарточку в карман и вновь отправился в долгий путь на окраину города  в покосившийся домик с заросшим травою садом.



Гл.9. Дом.


На этот раз дорога оказалась намного труднее. Марк бродил по городу почти сутки, но никак не мог найти нужной улицы. Он почти не спал и едва волочил ноги. Сделав несколько шагов, он останавливался, чтобы перевести дыхание. Змея боли, рассвирепевшая от постоянного движения, бесновалась, раскидывая кольца огня по всему телу. Марк иногда отключался и, в очередной раз, очнувшись, ловил себя на мысли, что не понимает, где оказался и куда идти дальше.  Когда на город опустились сумерки, он совсем отчаялся.
Он стоял, в изнеможении прислонившись к холодной стене. Мысли путались у него в голове, как скомканные телеграфные ленты, брошенные в мусорное ведро. Вся его жизнь оказалась выброшенной в мусорной ведро. Она была выброшена одним движением того, кто наводит порядок. Марк чувствовал себя сорняком, вырванным рачительным садовником прямо с корнем и, обреченным на медленную мучительную смерть от высыхания.    
Марк поднял дрожащие ладони к глазам и усмехнулся.
«Именно от высыхания», - подумал он, увидев тонкий пергамент потрескавшейся кожи, обтягивающей его пальцы.
Он понял, что больше никогда не найдет свой дом. У него просто не хватит сил.
«Никогда», – это слово обрушилось на Марка с грохотом захлопнувшейся двери, оставив в прошлом остатки несбывшейся надежды. 
Его разум прояснился и, он с ужасом осознал, что больше никогда не увидит ни отца, ни мать, хотя еще несколько дней назад ненавидел их больше всего на свете.
Странное слово – никогда. Живешь и не задумываешься о том, что когда-нибудь может наступить это самое – никогда. Оно может прийти в любом обличие и форме. Можно угодить под машину и, уже никогда не ходить, или быть слепым и никогда не видеть, а только представлять мир со слов других людей, или просто умереть и никогда…
Марк внезапно осознал всю ужасающую глубину этого слова. Оно открыло бездонную пропасть, в которую он медленно падал. Свет остался где-то на недосягаемой высоте. Он видел его словно со дна бесконечно-глубокого колодца. Марк ощутил мерзкий запах гниения, что-то вязкое обволакивало его, увлекая еще ниже, туда, откуда никогда не возвращаются. Кроме страха, было чувство скорби, холодной, как прикосновение смерти.
Он сдался, перестав бороться. У него просто не осталось сил. Но когда он почти полностью погрузился в темное липкое вещество, что-то спугнуло тень, и Марк увидел облако света, похожее на очертание женщины. Оно протягивало к нему невесомые руки и звало за собой, наверх.
Марк открыл глаза. Он лежал под той же растрескавшейся стеной в незнакомом месте. Слабый шорох раздался сбоку от него. Марк пошевелился и голубь, ослепительно белый даже в сумраке ночи, плавно взлетел, описал несколько кругов над его свернувшимся ничком телом и полетел к высоким деревьям, росшим в конце улицы. Марк, превознемогая боль поднялся, и что было сил, пустился вслед за чудесной птицей. Пройдя несколько кварталов, он увидел сияющего голубя, медленно парящего над старым домиком, расположенным в глубине заросшего травою сада.
От удивления Марк застыл на месте – это был родительский дом. В окошке слабо горел свет, который едва освещал деревья, придавая им вид зачарованного леса. Марк с облегчением двинулся вперед и, почти подойдя к дому, взглянул вверх, но птицы уже не было. Она растаяла в ночном небе, рассыпавшись на тысячи звезд мерцающих в недосягаемой высоте.
Когда Марк вошел в дом, то увидел отца, сидящего в том же самом кресле. На этот раз он не был пьян, как несколько последних лет подряд. Бутылка – только она могла заглушить голос, который все настойчивее пробуждал невыносимые для него воспоминания. После встречи с сыном он не мог простить себе, что потерял этот единственный шанс искупить то, что сделал много лет назад, и что не давало ему покоя ни днем, ни ночью.  Он уже не надеялся, что когда-нибудь снова увидит его и поэтому при виде Марка, он, не поверив своим глазам, попытался, было вскочить ему навстречу, но больные ноги не выдержали и, он грохнулся на пол.
Марк хотел, было, бросится к нему, поднять и, по-детски прижавшись, расплакаться у него на груди, но неведомая сила удержала его. Так бывает, когда ты понимаешь, что не прав, но мерзкая гордость нашептывает, что «надо стоять на своем до конца», и ты не можешь сделать даже маленький шажок к примирению.
  Так было и сейчас. То волшебное чувство, охватившее его после видения сияющей птицы, вдруг исчезло. Вернулась старая обида и неведомо откуда взявшаяся ненависть к этому немощному старику. Марк просто стоял и смотрел, как отец неуклюже пытался подняться, упираясь дрожащими руками.
И тут Марк ощутил неприятное чувство дежавю. Это было странное ощущение, такое, словно он уже был здесь, в этой комнате и точно знал все, что произойдет, но только за сотую долю секунды до события. Неприятным это чувство было потому, что Марк  понимал, что снова совершит непоправимую ошибку, и что все еще можно исправить, но он не мог ничего с собою поделать. Он не мог даже пошевелиться. Он словно со стороны наблюдал за происходящим. Он видел двух оборванных стариков, один из которых с трудом поднялся и, стоя на коленях о чем-то умолял другого.
Марк глухо спросил:
–  Где моя мама? 
Ему казалось, что он знает ответ, но то, что он услышал, грянуло как гром с небес и тотчас вывело его из оцепенения.
-  Не знаю, – сказал старик, безвольно опустив руки. Я не смог найти ее.
-  Как?! Что значит – не смог?! Ты ведь сам сказал мне, что она умерла!
Марк достал из кармана помятый снимок и ткнул его в лицо отца:               
-  Кто эта женщина?!
Отец сжался, закрывшись руками.
- Отвечай! – закричал Марк. Он почти потерял над собой контроль. Время и пространство, искривившись, воронкой свернулись вокруг одной точки – фотографии в протянутой руке Марка.
Отец медленно взял снимок и, судорожно шевеля губами, произнес:
-  Я во всем виноват. Это Роза, твоя мачеха. Это она заставила отдать тебя в приют.
Он посмотрел на сына глазами, полными слез:
- Я ничего не мог поделать… не мог…, - добавил он срывающимся голосом. Я все понял только после ее смерти.
Марк видел, с каким трудом давалось ему каждое слово. Отец сейчас впервые говорил  о том, о чем боялся даже думать все эти годы, о том, что не давало ему спать по ночам и отравляло каждую минуту его жизни.
- Я позволил ей…, – отец схватился за голову руками, - я не должен был позволять ей…   
-  Роза, она сущий дьявол, – добавил он полушепотом, словно она могла услышать его слова.  А твоя мама,  она была святой…
-  Как ее звали? – перебил его Марк.       
Отец что-то невнятно забормотал, закатывая глаза, словно перед обмороком.                Марк схватил его за руку.
-  Как ее звали?! – закричал он, не в силах более сдерживаться, – скажи мне, как ее звали?!
В его крике было все: боль одиночества, слезы брошенного ребенка, ненависть и любовь, надежда и страх перед будущим.               
            

Гл.10. Птица.

               
- Еще не время, – произнес Незнакомец мягко. Убрав руку, он обтер лицо Старика куском полотенца.
Старик медленно приходил в себя.  Так плохо ему не было даже в самые тяжелые минуты болезни. Стальные клещи, сдавившие грудь исчезли, оставив полосы боли.
«Я вернулся», - растерянно подумал Старик. Он был уверен, что побывал за пределом. «Гроб, часовня, крест…»
- Еще не время, – повторил Незнакомец, - мы не закончили разговор. Вы обещали рассказать о своем детстве.
«Да», - подумал Старик, -  «детство». И добавил вслух:
- А было ли оно вообще, детство? И вообще, жил ли я? Все как сон. Страшный сон. Только боль и одиночество. И страдания. Зачем? Зачем это все? Зачем жить, чтобы так умереть?
- Вопросы, вопросы, – повторил Незнакомец, - это уже хорошо. Вопрос – это единственный путь найти ответ.
- Что касается Вашей жизни, могу сказать лишь одно: новая жизнь, всегда лучше старой, чтобы ни случилось. Иногда то, что мы считаем потерей, на самом деле оказывается самым ценным приобретением. Только надо время, чтобы понять это.
-  У меня уже нет времени, я умираю, - с трудом произнес Старик.
- Время есть всегда. Надо лишь задать себе вопрос, и ответ придет, обязательно придет, – Незнакомец говорил не совсем понятные Старику вещи, но они удивительным образом складывались у него в голове в единую картину, словно недостающие пазлы, оставляя все меньше белых мест.
-  Вы задали вопрос - зачем такая жизнь? - но вспомните, ведь в вашей жизни было много хорошего, вы были богаты и счастливы. Разве это не в счет?
-  Да, но это было так давно, что я уже не верю, было ли все это на самом деле, – Старик говорил с неподдельной болью в голосе,  - если бы я ничего не имел и всю жизнь был нищим, как большинство из тех, кто здесь находится, то мне, наверное, было бы  легче. Но я приобрел все и потом все потерял! – он кричал, хотя его крик походил скорее на каркающий хрип.
-  Нет, - Незнакомец строго оборвал его. - Для всех, кто здесь находится, нет разницы, что они потеряли. Зачастую бедняку потерять одну монетку – гораздо горше, чем  богачу – миллион.  Здесь все страдают. И эти страдания отличаются лишь глубиной их осознания.
- Но зачем Он посылает нам боль и страдания вместо любви,  - спросил Старик отрешенно и тут же удивился своему вопросу. Такой вопрос он задал впервые в жизни.  И подумал, что многое происходит с ним впервые в жизни именно в конце этой самой жизни.
-  Без боли невозможно разбить скорлупу самообмана и выползти на белый свет.  Страдания…, - относитесь к ним, как к очищению. А любовь - она всегда вокруг нас, внутри нас, в каждом вздохе…
-  Очищение? – переспросил Старик.
- Да, именно очищение. Представьте, что у вас забился мусоропровод, или засорилась канализация. Что вы делаете? Вызываете мастера, который прочищает засорившийся участок. Это утомительная и неприятная работа.               
Так же и наша душа. Если вы каждый день не работаете над ее очищением, то скапливается много мусора из обмана, злости, мерзости, зависти, предательства, которые липкой грязью обволакивают душу,  мешая ее движение к свету. Если эта пробка накапливается годами, то можно представить последствия ее действия на нашу жизнь. Она разрастается, словно раковая опухоль и человек черствеет, покрывается броней равнодушия, перестает понимать и творить добро, прячется от жизни в улитку комфорта и начинает все покупать и продавать. И от этого он сам становится раковой клеткой, паразитом, в совершенном организме вселенной.
Опасность заключается в том, что человек перестает быть творцом, созидателем – а это главное предназначение человека. Не забывайте, что Он создал нас по образу и подобию своему.
Творить – то зачем мы здесь.  Если мы престаем творить – это значит, что мы начинаем разрушать. Тут-то и включаются вечные законы вселенной, которые защищают гармонию жизни и восстанавливают равновесие.
Незнакомец, сделав паузу, словно дав собеседнику время поразмыслить, продолжил:
- Вселенная сначала мягко намекает, что надо остановиться, пересмотреть отношение к миру, к самому себе. В это время мы чувствуем, что живем как-то не так, у нас что-то неладится или мы болеем. Нам дается время обдумать свое поведение. Нас учат словно ребенка. Если после этого мы сами не очищаем душу, не возвращаемся к свету, то жизнь, через неудачи и страдания заставляет нас сделать это. Приходится с кровью вырывать проросшие сквозь душу сорняки. Это больно, но эту работу за нас никто не выполнит.
Вы не замечали, когда человек болеет, то даже самый безжалостный или несносный из нас становится намного человечнее, добрее. В это время он нуждается в заботе, помощи и сам готов проявить такие же чувства в ответ. Так почему же когда все хорошо, когда мы сыты и богаты, то забываем об этом?
«Да, он прав, тысячу раз прав», - подумал Старик.
- Многие вещи пока скрыты от нас, но не потому, что нам нельзя этого знать, просто мы еще не готовы. Вспомните, когда в детстве нам говорили, что играть с огнем нельзя, опасно, не объясняя почему. Опасно и все тут. И только став взрослее, мы понимали почему. И понимали, что ребенок с огнем может уничтожить не только себя, но и все вокруг.
Поэтому, иногда надо прожить целую жизнь, полную невзгод и страданий, чтобы понять самые простые вещи.
Старик слушал тихий голос, и его жизнь предстала перед ним в другом свете. Он вдруг почувствовал себя ребенком на уроке, когда надо лишь слушать и запоминать. Только учителем была сама жизнь, которая беспристрастно ставит оценки. И свой экзамен он с треском провалил.
За разговором он не заметил, как боль совсем прошла. Он чувствовал себя гораздо лучше. У него получилось даже приподняться, но все равно он не смог разглядеть лица говорившего. Несмотря на это, Старику казалось, что он беседует со старым другом, которого не видел долгое время.
-  Расскажите мне о птице, - внезапно сказал Незнакомец.
Старик вздрогнул от неожиданности и изменившегося тона собеседника.
– О птице? - в голосе Старика звучала растерянность, он вдруг почувствовал себя виноватым,  что не мог понять, о чем идет речь.
- Мы возвращаемся в ваше детство. Вспомните. Закройте глаза и попробуйте, – прозвучало более властно
Старик прикрыл глаза и попытался вспомнить. Из глубины времени появились давно забытые тени: птица… неясный сумрак… белая птица… непроглядная тьма… лица ангелов... тесное пространство… ослепительная птица… темнота…, - обрывки воспоминаний стробоскопическими вспышками возникали перед его глазами.
Внезапно он увидел огонь, жаркое пламя, которое почти физически обожгло его и, почувствовав острую боль, он резко вскочил. В глазах потемнело, он повалился на кушетку. 
Открыв глаза, он почувствовал, что дрожит от холода и страха.
- Не надо так волноваться, я помогу вам.
 Незнакомец взял Старика за трясущуюся руку и тот, постепенно успокаиваясь, стал впадать то ли в сон, то ли в транс. Голос Незнакомца уплывал все дальше, а воображение рисовало ему до боли знакомые картины.
Он видел как трое сорванцов пробирались к старой церковной ограде. Один из них, тот, что покрепче остальных, показался ему знакомым. Старик словно по волшебству приблизился к нему и понял, что это он сам, только давно, очень давно. И тут воображение сыграло с ним последнюю шутку: Старик исчез, а вместо него стоял коренастый пацан в потертой ветровке. Старик оказался в самом себе, только молодом и крепком. Он смотрел на мир глазами двенадцатилетнего мальчишки по кличке Флинт, как безвольный наблюдатель, словно он сидел не перед телевизором, а внутри него. 
В руках Флинт держал птицу.
Птица притихла и уже не пыталась вырываться. Она чувствовала приближение смерти, но была слишком устававшей и напуганной, чтобы продолжать борьбу.               
Она лишь молча раскрывала клюв и закидывала голову, пытаясь клюнуть в цепки пальцы, сжимающие ее растрепанное тело.                - Держи крепче, – приказал Флинт Гусю, просовывая голубя сквозь церковную ограду, – упустишь, – и я расскажу всем, что ты пукаешь под одеялом.            
Гусь осторожно, чтобы  птица не поцарапала его, взял голубя и пригнувшись, побежал, по-гусиному переваливаясь (за что его и прозвали Гусем)  к спасительным кустам, росшим на краю кладбища. Там, возле норы их уже поджидал Пончик. Он держал банку с жидкостью для зажигалок и моток веревки. Норой они называли старый склеп, наполовину ушедший в землю. Вход его надежно закрывали толстенные двери, увенчанные могущественными гербами. Давным-давно это было величественное здание – последний приют знаменитой династии. Со временем склеп осел, двери оказались засыпанными землей и, уже не было потомков, которые бы навещали родовитых предков.
- Ты первый, – сказал Флинт подоспевшему Гусю, показывая на узкую дыру в боковой стене склепа. Они по очереди забрались внутрь. Последним был Пончик. Он с трудом, впрочем, как и всегда, протиснулся сквозь дыру. Это была постоянная тема для шуток в их компании. Внутри было довольно просторно. В полумраке вырисовывались очертания  четырех колонн, поддерживающих массивный свод. Лица ангелов, вырезанных на колонах, с печальной безучастностью взирали на непрошеных гостей. Свет пыльными столбами струился через крошечные верхние отверстия и дыру в стене. Посреди комнаты возвышалась каменная плита, на которой они и расположились.
Первым это место нашел Флинт. Он был самым старшим из них. Прошлой осенью он поспорил с Гусем и Пончиком, что просидит на церковном кладбище целый час. Один. Ночью. Тогда все трое, перебравшись через церковную ограду, прошмыгнули мимо старой часовни.      
Там жил садовник – придурковатый немой калека. Он подметал двор и ухаживал за садом. Ростом он не превышал самого высокого из их компании.
Уродливый горб не давал ему расти вверх и сгибал его почти пополам.  Общаясь, он лишь мычал, пытаясь жестами передать свои мысли. Поговаривали, что он жил здесь с самой постройки храма. Конечно, никто в это не верил,  но выглядел он всегда одинаково, как будто время остановилось для него примерно в тридцать лет.
Садовник был готов помочь каждому и сделать все, о чем его попросят. Он жил в одном, доступном только ему пространстве, наполненном безграничной любовью и пытался, как мог, поделиться ею с окружающим миром. Он видел вещи такими, какими они были на самом деле, без прикрас и обмана.
Облака, солнце, звезды и луна были для него небом, а садовые дорожки, трава, цветы, старые могилы, деревья, изгороди были для него землей.  Небо было высоко и недоступно, поэтому он заботился и ухаживал за землей. В этом был смысл его непонятной никому жизни.
Он высаживал цветы, подметал дорожки, поливал клумбы и деревья, убирал опавшую листву и никогда не выходил за ограду, окружающую сад. Он словно определил границы своей маленькой вселенной, и каждый день отдавал ей все силы и старания. Садовник трудился с раннего утра  до позднего вечера, делая перерыв только для молитвы. На общении с людьми почти не оставалось времени. Все люди были для него похожи, как братья. Он любил их особой, возвышенной любовью, ведь они жили между небом и землей. Люди научили его молиться небу, что бы на земле был порядок, и Садовник с одинаковым рвением относился и к молитве в храме и к подметанию дорожек. 
Мир был для него простым и понятным. Он не задумывался о причинах и следствиях, он видел только то, что происходило сейчас. Убирая опавшую листву, он просто исправлял общую картину мира, не думая о том, что лист упал с дерева. Лист уже был на земле и его надо убрать. Просьбы людей он воспринимал как желание мира, и поэтому выполнение их было так же естественно, как день или ночь.
Мальчишки при каждом удобном случае издевались над ним, доставляя ему массу неудобств. Они вытаптывали цветы, сорили, ломали ветки, но Садовник никогда не сердился на них и каждый раз, с идиотской улыбкой восстанавливал порядок. Сорванцы, видя это, частенько забавлялись, заставляя его делать разные глупости, как, например, есть землю или стоять на одной ноге. Он очень любил детей и безропотно терпел их шалости.
Но тогда, пробегая мимо часовни, они всячески хотели избежать встречи с Садовником, что бы осуществить свой план.
Спрятавшись в густых зарослях у края кладбища, они могли наблюдать за Флинтом, чтобы тот не жульничал, а сидел точно на разрушенной могиле с покосившимся каменным крестом.
Сердце у Флинта бешено колотилось когда он пробирался мимо древних надгробий. И сейчас Старик вновь переживал все это вместе с самим собой. Воспоминания стали явью, облеклись плотью и кровью. 
Он видел, как они, лежа под одеялом в приюте,  рассказывали друг другу страшные истории про черный лес, черную могилу и черного человека. Тогда Флинт и сказал (о чем сейчас страшно жалел), что запросто сможет один просидеть на кладбище, хоть до утра.
-  Дернул же черт, – подумал он, остановившись возле треклятой могилы. Он огляделся вокруг: луна слабо освещала каменные плиты и старинные кресты.
Рядом находился тот самый склеп, с запечатанными землею дверьми. Было тихо и жутко. Флинту казалось, что мертвецы вот-вот полезут изо всех могил и накинутся на него. Где-то в темноте ухнула сова, сердце замерло и спина похолодела. Флинт старался изо всех сил, чтобы не закричать и не расплакаться, но слезы сами наворачивались и катились по щекам. И тут, он, к своему ужасу, увидел два темных силуэта, стремительно приближающихся к нему. Он хотел, было кинуться прочь, но его ноги словно приросли к могильной плите. Спустя мгновение, он с облегчением, граничащим с потерей сознания, узнал в них Гуся и Пончика. Они неслись к нему, не разбирая дороги, и когда он увидел их лица, то его сердце снова наполнилось страхом. Их лица были перекошены  от ужаса:
- Там кто-то есть! – прокричал шепотом Пончик, показывая в черную глубину сада. Забыв о споре, они  спрятались за склепом. В эту минуту они не думали о наказании, ждавшем их по возвращению в приют. Вглядываясь в темноту, они ждали появления монстра. Где-то зашуршала листва. Пончик уже собирался расплакаться, когда Флинт ткнул его в  бок и показал на  дыру в стене. Они стали бешено расчищать проход, выбрасывая мусор и ветки. Первым, как всегда полез Флинт. Вторым был Пончик. Он застрял на середине, и Флинту пришлось тянуть его за ноги. Когда Гусь проскользнул вовнутрь, они, затаив дыхание, замерли в тишине, превратившись в каменные изваяния. Послышались шаги и невнятное мычание, эхом раздавшееся в каменном мешке. Все трое съежились, с ужасом уставившись на дыру. Но шаги стихли, воцарилась абсолютная тишина. Боясь пошевелиться, они просидели там до утра и только с первыми лучами солнца выбрались наружу.
После этого случая Флинт, собственно, и стал «Капитаном Флинтом» – настоящим флибустьером. При первой же возможности они убегали сюда, в их тайное убежище. Только называть его Капитаном Флинтом было слишком долго и неудобно, поэтому осталось короткое - Флинт.
Гусь привязал веревку к ногам голубя. Другой конец он передал Флинту. Несмотря на то, что Гусь был на голову выше Флинта и физически сильнее его, он всегда беспрекословно ему подчинялся, чувствуя его внутреннюю силу.
-  Обливай, – скомандовал он Пончику. Тот нерешительно посмотрел на Флинта и опустив глаза, промямлил:
-  Может не надо, Флинт, а?
Раньше они часто забавлялись тем, что поджигали мышей в изобилии водившихся в приюте. Флинт придумал это развлечение. Он вообще всегда все придумывал. Он позаимствовал мышеловку из общей кладовой и они, ослабив пружину, начали охоту за хвостатыми. Они обливали очередную жертву керосином, привязывали шпагатом за лапу к дереву и поджигали. Мышь пищала и шипела, катаясь в клубке пламени, пока не оставался обгоревший, трепещущий комочек. Однажды Пончик заявил, что это нехорошо, за что получил от Флинта по уху и больше ни когда не ничего такого не говорил.
Флинт схватил банку и, направив носик на Пончика, прошипел:
-  Или она или ты.
Причем он сказал это таким голосом, что даже у Гуся пробежали мурашки. Стало понятно, что Флинт не шутит. Сейчас он был настоящим Капитаном Флинтом – жестоким и властным.   
Пончик попятился было назад, но потом дрожащей рукой взял банку и с горошинами слез, облил голубя керосином.
Птица затрепетала, расправила крылья и попыталась в последний раз освободиться. Голубь был чистого белого цвета. Когда пламя охватило его, он, обезумев от боли, рванулся вверх и взлетел почти до потолка, на сколько позволила веревка. В полумраке он был словно яркая звезда, бешено мечущаяся под сводами склепа. Он кричал так, как, наверное, не кричал никогда за свою короткую жизнь.               
Пончик стоял, закрыв уши руками и зажмурив глаза. Гусь видел, как Флинт с трудом удерживает горящую веревку, рвущуюся из его рук. Старик молча рыдал внутри своей души.
Древние стены и барельефы ожили в мерцающем ореоле умирающей птицы. Ангелы со скорбным укором взирали с высоты колонн на происходящее внизу.  Веревка, перегорев, лопнула и голубь, почувствовав свободу, устремился вверх, к спасительной дыре, к небу, но обгоревшие крылья уже не могли унести его в недосягаемую высь. Перевернувшись, он упал к ногам своих палачей. Белые перья, обуглившись, превратили птицу  в  слипшийся черный комок.  Она еще некоторое время билась в судорогах, потом затихла.
В воздухе стоял омерзительный запах: смесь аромата паленых перьев и жареного мяса. Не выдержав этого, Пончик бросился наверх, к выходу и застрял. Флинт с Гусем кинулись за ним, пытаясь втянуть его обратно, вниз.
Пончик ревел от страха и боли, когда его, упирающегося, кинули на пол и стали бить, чем попало. При каждом ударе Флинт приговаривал:
- Получай предатель!
В это время из дыры показалась чья-то голова, и раздалось знакомое мычание.
               

Гл.11. Мария.


-  Мария, ее звали Мария, – с трудом произнес  отец.
У Марка потемнело в глазах. Почувствовав непреодолимую слабость, он опустился в кресло напротив.
- Расскажи мне все, - тихо сказал он отцу.
Марк сидел в потертом кресле, напряженно вслушиваясь в каждое слово. Перед ним проносились тени прошлого, невидимой кистью рисуя давно ушедшие картины.
Когда родился Марк, его родители были женаты около двух лет. Отец работал на кожевенной фабрике. И хотя к тому времени он был уже мастером, это была тяжелая работа. Он уходил с рассветом и возвращался домой только поздно вечером, усталый и злой, весь пропахший терпким запахом свежей кожи. На семью, практически, не оставалось времени, но это не мешало ему иногда встречаться с Розой – лучшей подругой Марии. 
Он любил Марию, но это была тихая, домашняя любовь, а с Розой он испытывал совсем другие чувства. Их связь началась сразу после свадьбы. Они и познакомились на свадьбе, где Роза была подружкой невесты. Одного взгляда этих бесконечно карих глаз стало достаточно, чтобы он раз и навсегда попался в ее сети. 
Он не раз задавал себе вопрос: почему? Почему он не может спокойно жить с любимой женщиной, которая в нем души не чает, почему он бросается в омут страстей, которые разрывают его на части?  Иногда укоры совести становились настолько убедительными, что он решался сказать себе, что с этой минуты больше никогда не станет встречаться с Розой. Но стоило ей только повернуть голову и великолепные, вороньего крыла локоны, перекатываясь мягкими волнами по белоснежным плечам, источали такой магический аромат, что он забывал обо всем на свете, и одинокий голос совести умолкал, уступая место мощному гулу неодолимых желаний.
Мария не о чем не догадывалась. Она слишком сильно любила своего мужа, что бы подозревать его в неверности. До рождения сына у нее было две страсти в жизни – ее любимый и цветы.
Заросший сорняками двор она превратила в райский сад, где все было так естественно красиво, что практически не было заметно, что это творение человеческих рук. Она могла часами возиться с каким-нибудь новым растением. Ее белоснежные локоны походили на лепестки дивного тропического цветка, а воздушный силуэт дополнял чудесную картину созданную нежными руками на скромном клочке земли.
Когда Марку исполнилось четыре месяца, случился тот самый пожар в маленьком сарае, где Мария хранила семена и садовый инвентарь. Роза была у них дома, она и вызвала пожарных. Потом выяснилось, что загорелась масляная лампа, с которой Мария вошла в сарай. Дверь, как назло, захлопнулась, и она попала в огненную ловушку. Когда отец прибежал домой, ее уже увезли в больницу. Она чудом осталась жить, если это можно было назвать жизнью.
Лицо Марии было настолько обезображено, что даже родные с трудом узнавали ее. Большую часть времени она была без памяти. Операции шли одна за другой, а она не приходила  в себя. Когда Мария вышла из комы, она была уже совсем другим человеком.
Ее прекрасные черты исчезли под уродливой маской, которую наложило на нее безжалостное пламя. От белоснежных волос остались лишь редкие клочки. Все тело ее было покрыто кроваво-красным узором, доставляющим ей невыносимые страдания. Кроме всего она обезумела. Она потеряла память и с трудом узнавала даже своего мужа.  Доктор пояснил, что это следствие перенесенного болевого шока.
- Почти все время она лежала с открытыми глазами и напевала одну и ту же колыбельную,  – слезы текли по щекам отца, - эти слова до сих пор звучат у меня в голове, и когда я закрываю глаза, то снова слышу ее…
- Это было выше моих сил. Пойми меня, сынок. Иногда она словно очнувшись, вскакивала, повторяя твое имя, но потом забывалась вновь. Так продолжалось около года.
-  Что было потом? – спросил Марк.
- Я престал приходить к ней. Я просто не мог…, – отец продолжал, не глядя на Марка и не видя его перекошенного страданием лица.
-  Ее навещала только Роза, – сказал отец не совсем уверенно, - понимаешь, мне надо было работать, что бы оплачивать лечение Марии, и Роза согласилась помогать мне по дому и смотреть за тобою. В общем, мы тогда жили вместе, и она была против того, чтобы я навещал Марию, потому что мне было тяжело, очень тяжело даже смотреть не нее.
А потом Мария исчезла. В больнице считали, будто кто-то из родственников забрал ее. Я попытался разыскать ее, но Роза… -  она сказала, что это к лучшему, и что не о чем беспокоится. А через месяц она решила, что будет правильно, если мы отдадим тебя в приют. Она не выносила твоего крика.
Я не смог ее отговорить. Если она что-то решила, спорить с ней было бесполезно,  -   отец еще ниже опустил голову.
– Понимаешь, я никогда не спрашивал Розу, как случился пожар, и почему Мария взяла с собой эту чертову лампу днем. Я боялся признаться самому себе, что все могло быть совсем не так. Я боялся, что если я узнаю правду, то потеряю и Розу – то единственное, что у меня осталось.      
Теперь я понимаю, что совершил страшную ошибку, или преступление, потому что потерял не только Марию и тебя, но и уважение к самому себе.  Но я понял это слишком поздно, только после смерти Розы. У меня словно открылись глаза. Я смог признаться себе, что все время скрывал от самого себя то, что Роза могла устроить пожар, что она ненавидела тебя, потому что ты каждый день напоминал ей о Марии и о том, что она совершила. Она запрещала мне даже упоминать о тебе. Она уничтожила все фотографии и вещи, которые были связаны с тобой и Марией.
Роза умерла два года назад. И я попытался заставить себя забыть все, что произошло. Я надеялся, что сумею вместе с ней похоронить все воспоминания, но не смог. Каждую ночь ко мне приходила Мария, снова и снова  я слышал ее колыбельную. Я чуть было не сошел с ума, и только выпивка давала мне возможность хотя бы на время заставить ее замолчать.
В последнее время я уже не мог с собой бороться. Я все чаще вспоминал тебя, и больше всего на свете мне хотелось найти тебя и попросить прощения, но старость и больные ноги не позволяли мне этого сделать. Поэтому мне оставалось лишь сидеть в этом доме и ждать смерти или чуда, что ты сам меня найдешь. И когда это, наконец, случилось, я был пьян и прогнал тебя. Наутро, я чуть было не умер от отчаяния и стыда.
Отец говорил полушепотом, срывающимся на хрип. И хотя его голос и весь его вид выражали страдание, Марку не было жаль его. Теперь он еще больше ненавидел отца, узнав, что он стал виновником гибели матери и так легко отказался от своего сына.
Марк сидел напротив и в упор смотрел на отца, и с каждой минутой тот все дальше отдалялся от него, словно кто-то поворачивал незримый объектив. Он испытывал лишь чувство презрения к этому человеку, который когда-то был его отцом, который, пойдя на поводу своих необузданных страстей стал виновником гибели Марии, который бросил собственного сына, который … 
Марк подумал о том, какие последствия может иметь одно единственное желание, и не важно – это желание обладания женщиной или материальными благами.
Сколько исковерканных жизней. А ведь все могло быть совсем иначе, тогда Мария была бы... 
Мария – это имя вернуло его в старый дом.  Сквозь пелену слез, застилающих глаза, он вновь увидел своего отца, который о чем-то говорил, не смотря на Марка.
- Что стало с моей мамой, – резко перебил его Марк, - она жива?
Отец в замешательстве умолк.
- Я не знаю, но как-то раз, мне соседка сказала, что видела на рынке женщину очень похожую на Марию, то же без руки. Это было,  -  отец задумался,  –  около года назад, или раньше…
- Без руки? – Марк напрягся, что-то мучительно вспоминая.
Но отец, словно не слыша его, продолжал, глядя в пустоту воспаленными глазами:
- После того как ты ушел прошлый раз, мне приснилась Мария. Она была вся в огне, это было ужасно, она о чем-то просила меня. Я проснулся, оттого что почувствовал жар пламени. Это адский огонь, – шепотом произнес отец, – я точно знаю, что она…
- Ты сказал, без руки? – снова перебил его Марк.
- Да, ей ампутировали руку, наверное, она закрывала лицо от огня.
Марк оцепенел. Он вспомнил нищенку, лимузин… нет, этого не может быть… совпадение?.. или это была она, мама...  проклятье... цыганка сказала, что надо снять проклятие… материнское.… Нет, этого просто не может быть…
Марку стало жутко. Он вдруг представил тесный сарай, безжалостное пламя, охватившее белокурую женщину. Он словно присутствовал там. Он почувствовал жар пламени и увидел, что женщина превращается в белую, почти светящуюся птицу, пытающуюся вырваться из смертельных объятий огня.
Марк провел рукой по лицу, и видение исчезло, но он, почему-то ощутил свою причастность к тому, что произошло с Марией и его захлестнуло чувство вины и горя. Откуда-то издалека, из самого потаенного уголка памяти стали приходить воспоминания: он увидел себя ребенком в саду… идет дождь…  он стоит рядом с цветочной клумбой…  он держит..,  - в эту секунду боль пронзила его руку.
Марк вскочил. Из-под грязной тряпки, намотанной на ладонь, сочилась кровь, оставляя на пыльном полу темные пятна.
«Наверное, слишком сильно сжал пальцы», – подумал Марк.    
-  Ты ранен?  - отец приподнялся из кресла.
- Не твое дело, – грубо оборвал его Марк. Чувство вины уступило раскату ненависти:
– Ты сейчас переживаешь о моей руке, а ты не думал, как нужен был мне отец все эти годы, которые я прожил в одиночестве, а мама, которая любила тебя и сгорела по твоей вине? Посмотри, во что я превратился благодаря тебе, а ведь я, несмотря ни на что,  сумел подняться и стать богатым, очень богатым и счастливым человеком, и все меня любили, все...  кроме тебя!  –  каждое его слово будто тяжелый камень летело в отца.
Тот, упав на колени, протянул  к Марку свои руки. Он не мог вымолвить не слова, только глаза умоляли о прощении, но Марка охватила безудержная ярость. Он уже не мог простить. Хотя где-то далеко, в самой глубине души слабый голос шептал ему, что все уже произошло и что пришло время прощения и покаяния, но его гнев был сильнее всех слов в мире. Марк неистовал, чувствуя, что в случившемся есть и его вина.                Он вдруг понял, что Мария – жива. Его мама – жива! И он сам оттолкнул ее! Но он уже не мог остановиться:
-  Ты позволил этой потаскухе Розе сломать нашу жизнь! По твоей вине я вырос в приюте и умираю в ночлежке! Будь ты проклят! – кричал Марк – Будь ты проклят!
Он выскочил из дома, задыхаясь от ярости и боли. Марк не видел, что отец упав навзничь, остался лежать не полу, забрызганным его кровью. Он бежал, не разбирая дороги. В эту минуту он готов был убить. Но страшнее всего было чувство, что он уже когда-то сделал это.               


Гл.12. Садовник.


Садовник, услышав странный шум, доносившийся со стороны кладбища, поспешил туда как можно быстрее. Тяжело передвигаясь, он подоспел в тот момент, когда Флинт с Гусем наказывали предателя Пончика за малодушие. Идя на звук криков, Садовник обнаружил дыру в стене и, просунув голову, с трудом разглядел  детей, которые, наверное, заблудилась, и не могли выбраться из старого склепа.
Когда испуг от неожиданного появления прошел, Флинт сообразил, что Садовник, хоть и придурок, но мог каким-то образом передать о том, что здесь происходило или привести еще кого-нибудь.
Первое, что попалось ему под руку, была банка из-под керосина. Ею Флинт и запустил в голову Садовника. Но тот только улыбнулся, своей идиотской улыбкой и протянул руку, чтобы помочь им выбраться оттуда. Он как всегда пытался восстановить порядок и гармонию в окружающем его прекрасном мире.
Гусь, найдя камень потяжелее, что было сил, запустил в придурка и попал ему прямо в лоб. От такого удара тот упал рядом со стеной склепа, не понимая, что происходит, но, точно зная, что должен немедленно позвать кого-нибудь на помощь чтобы спасти детей. Стерев кровь с лица, Садовник поспешил за помощью.
В это время Флинт с Гусем вытолкали плачущего, измазанного грязью Пончика и, подгоняя его пинками, погнались за хромающим калекой.
Они догнали его возле цветочной клумбы, на окраине сада. Эта клумба была гордостью всего прихода. Садовник каждый день тщательно следил за тем, чтобы на ней не появился какой-нибудь зловредный сорняк и аккуратно убирал приносимый ветром мусор. Он высаживал цветы и растения так, что они образовывали чудесные узоры. На это чудо приезжали посмотреть даже с окрестных поселков, а на городском конкурсе цветов эта клумба, по праву, заняла первое место.
Но сам Садовник об этом не знал. Он просто делал свою работу, день за днем совершенствуя мир вокруг себя.
Даже в эту минуту, когда он спешил за помощью несчастным детям, он не удержался от того, чтобы не бросить взгляд на свою клумбу.
Услышав шорох приближающихся шагов, он обернулся и воссиял своей безобразной улыбкой – дети были спасены, они выбрались из смертельной ловушки и спешили домой.
Несмотря на холодный октябрьский вечер, Садовник был облачен в перештопанное рванье, которое служило ему одеждой круглый год. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, теребя железный крестик на грубой веревке. Кровь тонкой струйкой бежала  по его лицу, но он не замечал этого - главное, что дети были вне опасности.
Возле ограды была свалена куча булыжников для выкладывания узоров на дорожках сада. Флинт поднял несколько камней, один из которых сжал в руке, а остальные и протянул Гусю и Пончику.
Старик кричал. Он кричал, как та птица, охваченная огнем. Если бы только его голос мог услышать он сам. Он кричал в своей душе, бессильный, что-либо изменить.
Флинт был непреклонен. Его охотничий азарт и желание разделаться с этим недоумком заглушали все остальные чувства.
Пончик всем видом показывал, что не возьмет камень, но Флинт, посмотрел на него как там, внизу, и сквозь зубы прошипел:
–  Бери или станешь рядом с придурком.
-  Он же никому не сможет рассказать, – попробовал убедить его Пончик, но Флинт немного поколебавшись, схватил  его за шиворот и насильно вложил ему в руку булыжник.


Гл.13. Лица ангелов.


Марк очнулся от холода. После того, как он выбежал из дома отца, прошло несколько недель. Его собственный дом забрали кредиторы, и Марку приходилось ночевать где попало.
Он со стоном поднялся, неуклюже кутаясь в рваный плащ. Из-под тряпки, намотанной на руку, сочилась кровь. Старая рана никак не заживала, и любое движение доставляло ему страдания.
Время потеряло значение, превратившись в нервное движение маятника:  день – ночь,  день – ночь... Времени, которого в прежней его жизни всегда не хватало, теперь было в избытке, но это не приносило ни радости, ни облегчения.
В его подернутом болью сознании, жила лишь одна мысль – найти Марию. Он чувствовал, что жизнь капля за каплей покидает его, и боялся не успеть. Иногда он забывался и бесцельно бродил по улицам ставшего чужим города, словно безумец, ничего не помня и не понимая. Но сегодня он точно знал, что должен найти Марию, во что бы то ни стало. Сегодня он ясно почувствовал, что смерть подошла слишком близко.             
Собрав остатки сил, Марк заковылял к центральной площади, вглядываясь в лица прохожих воспаленными глазами. Его собственное лицо, сухое и безжизненное как пустынная земля, скрывал темный капюшон.
Боль пожирала его изнутри, и каждый шаг давался ему с огромным трудом. Когда Марк больше не мог с ней бороться, то просто ложился на землю и ждал, когда она утихнет. В такие минуты он не хотел больше подниматься, но мысль о Марии заставляла его вставать и идти дальше.
Проходя мимо зеркальной витрины, Марк остановился и поднял взгляд. На него смотрел грязный оборванный старик с изуродованным до неузнаваемости болезнью лицом.  Он стоял, тяжело опираясь на изогнутую палку. Ужаснувшись собственного вида, он вздрогнул и отвернулся.
«Кто я?»  -  подумал Марк и не нашел что ответить. Совсем недавно у него была другая жизнь. Обрывки воспоминаний нахлынули на него, и слезы потекли по морщинистому лицу, оставляя темные дорожки на покрытых пылью щеках. Он сильнее надвинул капюшон и побрел прочь.               
Моросил мелкий холодный дождь вперемешку со снегом. Мокрая дорога незаметно привела его к старому храму.  Сердце бешено заколотилось. Он понял, что не был здесь много лет, может быть, целую жизнь.
Сквозь пелену гаснущего сознания стали проступать тревожные образы и мысли. Все что он видел: старая покосившаяся ограда, темные высокие деревья, но  более всего, чернеющая земля, могильным холмом возвышающаяся на месте цветочной клумбы в глубине древнего сада, почему-то пугали его, вызывая ощущение безысходности.               
Марка охватил безотчетный страх, как перед неминуемой гибелью. Внезапно почувствовав резкую боль в израненной руке, он с ужасом увидел, что держит окровавленными пальцами острый увесистый камень. Не понимая, где и когда он мог его взять, Марк попытался, было, его выбросить, но пальцы, словно в кошмарном сне, наоборот, сжались еще сильнее.
Кровь тонкими ручейками струилась по руке и, смешиваясь с дождем, образовывала на земле отвратительные бурые разводы. Теряя ощущение реальности, Марк безучастно смотрел на больше не принадлежащую ему руку, которая медленно поднимала окровавленный камень.
В это мгновение рванул раскат грома, а потом сверкнула молния, озарив все вокруг неестественно белым светом, лишенным жизни.
Перед тем как потерять сознание, Марк увидел печальные лица ангелов в мечущемся пламене горящей птицы.
Падая, он кричал Флинту:
 – Нет! Не надо! - но рука уже занесла безжалостный камень.
Марк лежал возле ограды, раскинув руки. Со стороны было не разобрать, то ли слезы текли по его щекам, то ли это вода, падающая с небес, омывала его иссохшееся лицо.


Гл.14. Камень.


Рванул раскат грома, а потом сверкнула молния, озарив все вокруг неестественно белым светом, лишенным жизни, когда первый камень угодил Садовнику в голень. Он скорчился от боли и что-то жалобно замычал, потом поднял камень, попавший в него, и попытался положить его обратно в кучу. Порядок был превыше всего. То, что он не пытался защищаться, а только жалобно улыбался, вызвало у его палачей безотчетную ярость, и они стали швырять в него камни с воплями и улюлюканьем. 
Садовник не закрывал голову. Он по-животному взвизгивал, когда в него попадал очередной камень. Он пытался понять, что от него хотят, вглядываясь в лица спасенных мальчиков, но ничего не мог разобрать из-за криков и крови, заливающей ему глаза.  Он знал только одно, что дети спасены, и был счастлив.
Марк внутри Флинта упал на колени и обреченно замолчал, только невидимые слезы текли из его глаз. Когда Флинт бросил тот самый, роковой камень и попал Садовнику в висок, Марк испытал страшную боль.
Садовник упал на колени, а затем повалился на бок. Камни продолжали лететь в него, лежащего ничком на цветочной клумбе. Марк лежал рядом.  Он  физически чувствовал всю боль, что испытал несчастный калека от каждого удара.
Только когда Садовник затих, раскинув руки, как будто хотел в последний раз обнять этот мир, обезумевшие от ужаса и осознания содеянного мальчишки бросились бежать прочь из сада.
Но Марк остался рядом с безжизненным телом. Паря в сумраке над окровавленной землей, он видел убегающих подростков,  понимая, что больше никогда их не увидит, как не увидит и свою маму. Ярость, страх, ужас оставили его. С легкой грустью он вглядывался в изуродованное лицо калеки, которое медленно изменялось. Уродливые черты смягчились, шутовская гримаса превратился в мягкую, скорбную улыбку – одними краешками губ. Марк уже видел эту улыбку, но не мог вспомнить где. Так улыбаются когда понимают и прощают.
Шел дождь, смывая кровь с изувеченного тела.  Она стекала тонкими струйками, возвращаясь в землю, ту, что дарила миру прекрасные цветы.
Круг замкнулся.


   
Гл.15. Марк и Мария.

            
Марк попытался открыть глаза. Яркий свет, словно удар молнии, ослепил его. Когда к нему вернулось зрение, он понял, что лежит на той же  больничной койке, на которой он лежал, когда его впервые принесли сюда.  Тела он не чувствовал, словно еще парил где-то далеко отсюда, над цветочной клумбой.
Если бы он мог видеть себя со стороны, то увидел бы изможденного болезнью, оборванного старика, с впалыми, бесцветными глазами. Он лежал там, куда обычно кладут безнадежно больных бродяг, которым уже не нужна помощь.
Сознание стало возвращаться рывками, заставляя его биться в конвульсиях. Он словно смотрел киноленту, разрезанную и затем склеенную в произвольном порядке. Это был жуткий фильм. Перед ним пролетали целые куски разбитого зеркала его жизни. Но хотя они пролетали вперемешку, каким-то странным образом он стал замечать, что это был не совсем случайный порядок. Некоторые недавние события следовали за событиями раннего детства и наоборот. Постепенно, он стал понимать ту причинно - следственную цепочку, которую не мог уловить всю свою жизнь. Он видел, как они, мальчишками, сжигают голубя и затем – горящий сарай его матери, а потом – удар молнии и пылающие склады в доках. Все, что было ему не ясно, скрыто, вдруг получило свое объяснение. Это знание принесло одновременно и облегчение и боль, но не физическую, а душевную. Он увидел и осознал все свои ошибки, которые совершил, бросая все силы на исполнение своих желаний.
Теперь он знал все, что произошло до и после, того холодного осеннего вечера. Тело более не слушалось его. Он понял, что умирает.
Умирает в одиночестве.  Впрочем, как и жил – в одиночестве. Но ведь так было не всегда.
Он вспомнил тепло материнских рук, ауру ее тела, которая радужным коконом окутывала его тельце в первые дни жизни. Марк увидел маму, бережно подносящую его к груди, отдающую ему частичку своей жизни, чтобы потом, когда придет время, он мог отдать частичку своей жизни, помогая нуждающимся.
Но его жизнь заканчивалась, а он даже не мог вспомнить ни одного человека, кому бы он помог. Тут вспомнились слова Незнакомца:
- Если мы престаем творить – значит, мы начинаем разрушать.
«Так и есть», – подумал Марк, - на протяжении своей жизни я все время что-то разрушал, в себе, в мире.
«Если бы можно было все вернуть, я бы…»…
Но тут боль так сдавила его сердце, что он почти задохнулся, не в силах даже закричать. Свет померк и он стал проваливаться в пустоту. Он падал все ниже и ниже, как вдруг падение прекратилось, и он увидел, что стоит перед цветочной клумбой.
На том месте, где когда-то расстилался прекрасный цветочный ковер, царил хаос и тление. Марк почувствовал удушливый запах гниения в плотном, словно густом тумане, воздухе. Не было даже слабого дуновения ветерка, что бы разогнать этот отвратительный  смрад.
От самого края клумбы начиналась дорожка, которая, петляя между скрюченными деревьями, упиралась в темное здание часовни.
«Вот и все»,  - подумал Марк. – «Это последний путь». 
Но на этот раз его суждено было пройти  не мальчику, а сгорбленному старику, на которого давила тяжесть содеянного.
Он стоял, не решаясь сделать первый шаг, хотя понимал, что ему придется пройти этот путь до конца и открыть дверь. К его удивлению страха больше не было. Этот сон или видение, так долго преследовали его на протяжении жизни, что он устал бояться. Темные заросли искалеченных, как и его жизнь деревьев, окружали его, не пропуская ни одного луча света. Это приносило давящую тоску. Но еще тоскливее было оттого, что он понял, насколько никчемной была его жизнь. Ему не за что было гордится собой. Чего хорошего, доброго он совершил за то время, что было отпущено ему в этом мире? На этот вопрос не было ответа. Он с ужасом понял, насколько скучно и однообразно он жил, теряя драгоценное время на войну с самим собой. Все богатства, что он накопил, оказались глиняными черепками, не принесшими никому ни радости, ни пользы.
Жизнь окончилась так внезапно, что он даже не успел понять, зачем он жил.
Марк еще раз взглянул туда, где много лет назад он оставил умирать ни в чем не повинного калеку.
«Неужели я родился, чтобы умереть убийцей?  Но ведь должен же быть смысл даже в моей, бесполезной жизни?», - он мрачно опустил голову.
- Смысл есть во всем, – услышал Марк знакомый голос.
Он обернулся и увидел Незнакомца. Точнее он догадался, что это был Незнакомец. Догадался по голосу, по только ему свойственной манере говорить мягко и уверенно. Лица его, как всегда, не было видно. Оно скрывалось за плотным туманом, обволакивающим все вокруг.
Незнакомец сделал шаг навстречу и Марк обомлев, упал на колени, ни в силах вымолвить ни слова.
Перед ним стоял Садовник. Только теперь это был не горбатый калека, а высокий мужчина с утонченными чертами лица. Он был прекрасен в своих светлых одеждах, свободно наброшенных на стройное тело. Он улыбался одними краешками губ. От него исходила слава. Он источал животворящий свет. В тех местах, где этот свет падал на мертвую землю, вырастала трава и распускались цветы.
Исполненный великолепием он походил на высшее создание, пришедшее из глубин вселенной. Садовник улыбнулся, почитав мысли Марка, и протянув ему руку, чтобы тот смог подняться, произнес:
- Я такой же человек, как вы и все на этой земле. И пусть вас не смущает мой вид. Тело – всего лишь временная оболочка души. Зря вы думаете о смерти. Никто не умирает, но все изменяются. И вы то же изменитесь. Когда придет время. Всему есть время. А сейчас вам надо закончить то, что вы начали много лет назад.
Он кивнул в сторону часовни. Марк, опираясь на руку Садовника, двинулся вперед. Впервые в жизни он был исполнен благодати. Его чувства невозможно было описать. Радость, покой, счастье – все слилось воедино.
Под властью этих чувств, он не сразу понял, что Садовник, произнося слова, даже не раскрывал рта. Его слова просто звучали в голове Марка. В другое время это показалось бы удивительным, но сейчас Марк воспринимал это как должное.  Тьма в испуге расступалась перед ними, когда они двигались по дорожке. На середине пути Марк остановился и,  посмотрев в сияющие глаза Садовника, хотел было спросить его, но тот, подняв руку в упреждающем жесте произнес:
-  Тебе не дает покоя один вопрос,  - зазвучало в голове Марка. - Ты хочешь знать, почему все так получилось, и почему ты поднял тот самый камень?
Садовник печально улыбнулся краешками губ: 
- Люди часто убивают в себе ростки самого прекрасного, сжигая их в костре желаний. Находясь в плену страстей, они готовы на все, сокрушая в себе человека, созданного по образу и подобию. Они видят лишь призрачные цели и идут к ним прямой дорогой, но в результате она оказывается ошибочной и самой длинной.
Твои друзья, те, кто был рядом с тобой тем осенним вечером, прошли свои испытания и изменились. Вы встретитесь. Не сейчас, но встретитесь.
К сожалению, в мире все меньше становится любви – великого дара, посланного каждому в момент рождения. Без любви невозможно Творение.
В течении жизни нам постоянно посылают испытания, которые одни воспринимают как страдания, и от этого еще больше страдают, сетуя на несчастную судьбу, а другие понимают, что их проверяют на прочность, и становятся сильнее, не теряя веры даже в самые трудные минуты.
Надо всегда помнить, что испытания не по силам не даются. Если испытания, посланные человеку, достаточно серьезные, значит и сил у него много. Надо только выдержать, опираясь на веру и надежду. И несмотря на то, хорошее или плохое случается в нашей жизни, надо благодарить. Хорошее, дается как награда, а плохое – как урок. И урок порой гораздо более ценен, чем награда. Преданные ученики верят и благодарят своего учителя за те знания, что он передает им, и не обижаются на низкую оценку, поставленную за неусвоенный урок.
Все богатства мира не стоят одного восхода солнца. Жизнь устроена так, что самое ценное лежит у наших ног, а мы, порой, проходим мимо с закрытыми глазами.
За разговором, Марк не заметил, как они оказались подле часовни. Они стояли прямо перед дверью. Марк с надеждой взглянул в глаза Садовника, но тот промолчал, и Марк понял, что это - его путь и что за него никто его не пройдет.
Он решился. И чтобы там ни ждало его за роковой дверью, ни пугало своей неизвестностью - он решил войти. Как только он принял решение, рука сама легла на тяжелую рукоять.
Марк прикрыл глаза, мысленно попросил прощения и открыл дверь.
В темноте, царившей внутри часовни, Марк увидел слабое движение. Сердце сжалось. Он собрался шагнуть вперед, но Садовник, неожиданно, удержал его.               
- Еще не время, наш разговор еще не окончен, – сказал он улыбнувшись.
Из темноты приоткрытой двери выпорхнула удивительная птица, перья которой играли всеми цветами радуги. Марк узнал ее. Это был голубь, только теперь он излучал свет, подобно Садовнику. Деревья расступились, освободив дорогу и, голубь взмыл в небо, оставив после себя мерцающий след, который еще долго был виден на фоне проплывающих облаков.
Проводив взглядом чудесную птицу, Марк обернулся и увидел, что находится в одиночестве. Садовника рядом не было, но в это мгновение, откуда-то сверху, с самых небес, зазвучала сначала тихо, потом все громче и громче та песня, которую он не спутал бы ни с одной другою в мире.
Марк открыл глаза. Он лежал на той же больничной койке, и в его голове все еще звучала небесная мелодия.  Но тут Марк понял, что кто-то напевает ее совсем рядом. Совсем рядом с ним. Он с трудом повернулся и увидел, что на соседней койке лежит,… нет, он  не мог ошибиться… лежит та самая нищенка. Ее безгубый рот, двигаясь с трудом, искажал мелодию, но это была именно она.
Марк осторожно взял ее за руку. Пение прекратилось. Она медленно повернула к нему обезображенное лицо. Помутневшие глаза, которые много лет уже никого не узнавали, стали наливаться той небесной лазурью, которая всегда так притягивала к себе взгляды. Рассудок вернулся к ней. В последний раз.
-  Мальчик, мой мальчик, -  произнесла она настолько нежно, насколько могла,  -  слава богу, я нашла тебя.
-   Это я нашел тебя.
Два старика рыдали, обняв друг друга. Только светящиеся счастьем глаза, жили в иссохшихся, измученных телах.
-   Прости меня, мама, я не узнал тебя…
Но она, покачав головой, сказала:   
-  Это ты прости меня, прости за все, мой мальчик, прости ради бога, прости за то, что я оставила вас, не в силах перенести то, что случилось со мной. Я думала, что не могла больше быть матерью и женой. Я не могла больше мучить вас и себя и решила уйти, исчезнуть, чтобы все забыли обо мне. Но я не смогла забыть тебя, мой родной. Долгими ночами я мечтала обнять тебя, прижать к груди, почувствовать запах твоих волос, посмотреть в твои глаза. Я простила и Розу и отца, но не могла вернуться. Сначала не хотела, а потом уже не могла. Это я виновата, что ты оказался здесь, прости, тысячу раз прости меня… 
Забыв о боли и страданиях, через которые им пришлось пройти, они просто лежали и смотрели. Они видели друг друга не морщинистыми обезображенными болезнями стариками, а такими, какими их рисовали память и воображение. Она снова была прекрасной белокурой женщиной с нежной кожей и огромными глубокими глазами, а он был снова любимым малышом с веселым взглядом и ямочками на розовых щечках.
Они были счастливы. И слова были лишними, хотя им хотелось так много сказать друг другу.
В какое то мгновение Марк почувствовал, что рука Марии слабеет, и ее взгляд снова стал мутнеть. Она уходила. Уходила туда, где не было больше ни боли, ни страданий, туда, где рос ее чудесный сад, туда, где она, покачивая кружевную колыбель, напевала бы свою нежную песню.
Марк сильнее сжал ее руку, закрыл глаза и впервые поблагодарил. Поблагодарил того, кто подарил им несколько минут счастья, которые были дороже целой жизни.  Жизни, которая была похожа на пылающий костер, в котором сгорело так много дорогого его сердцу. И все, что было ему надо, он нашел среди пепла.
 
            

Гл.16. Прощание.


Марк впервые поднялся через три недели после смерти Марии. Он выжил, вопреки всем прогнозам и мнениям врачей. Кое-кто считал, что это чудо, но остальные говорили, что ему просто повезло. К нему вернулся аппетит и сон.
Он поправлялся прямо на глазах. Единственное, чего не могли объяснить даже самые отпетые скептики, было то, что он становился моложе с каждым днем. Морщины разгладились, кожа обрела здоровый цвет, даже рана на руке почти затянулась.  За минувший месяц, он помолодел на несколько десятков лет, при всем том, что он не принимал никаких лекарств.
Как только Марк сумел сделать несколько шагов без посторонней помощи, он засобирался в дорогу. Он спешил. Попрощавшись с обитателями ночлежки, он в последний раз присел на скрипучую кушетку.
Внезапно о чем-то вспомнив, он спросил старожила ночлежки, который из-за тяжелой болезни вот уже полгода не выходил из душной комнатушки:
- Помнишь месяц назад, когда я был при смерти, кто лежал на соседней койке со мной? Я проговорил с ним почти целую ночь, но так и не узнал, кто он такой.
Старожил потер грязной пятерней то место на голове, которое он считал своим лбом:
- Ага, помню, был тут один придурок, из новеньких. Но он был совсем плох, и кажись, помер на следующее утро. Да только не мог ты с ним трепаться, – усмехнулся старожил беззубой улыбкой,  – немой он был, только все время мычал чего-то. Ни хрена не разобрать.
Марк, повернувшись, решительно двинулся к двери. Здесь его больше ничего не держало. Он только улыбнулся, услышав, как старожил орал ему  вдогонку:
- И еще горбатым был твой немой дружок, – настоящая компания для таких идиотов, как ты!
Марк распахнул дверь и в глаза ему ударил яркий свет утреннего солнца. Сегодня он точно знал, куда ему надо идти.
Он спешил на окраину города, в покосившийся домик с заросшим травою садом.  Там его ждал человек, которому он нужен был сейчас больше всего на свете.
Марк спешил к отцу, чтобы успеть ему все рассказать, чтобы простить его и самому попросить прощения.



Гл.17. Заключение.


Заброшенная некогда клумба в старом церковном саду вновь благоухала сотнями распустившихся цветов. Легкий ветерок мягко играл цветочным ковром и, казалось, что это не клумба, а озеро, в воды которого, рассеянный художник уронил свою палитру.
Каменные дорожки сада были тщательно выметены, а зеленные островки постриженной травы под вековыми деревьями аккуратно избавлены от падающей листвы.
Церковный сад, с недавних пор, стал любимым местом прогулок не только окрестных ребятишек, но и всех жителей города. Что-то необъяснимое притягивало сюда людей. Даже случайные прохожие надолго останавливались, любуясь красотой ухоженного пейзажа. 
Новый Садовник трудился над своим детищем каждый день, не покладая рук. Он не требовал благодарности за свой тяжелый труд. Он просто возвращал миру утраченное совершенство. Любовь окружающих была для него главной наградой, а цветочные ковры – его богатством. Он прерывался лишь на время молитвы, к которой относился с таким же почтением, как и к своей работе.    
Его так и звали – Садовник. Он сам попросил его так называть, потому что считал, что это и есть его настоящее имя.
Жил он в старинной часовне, что стояла в глубине сада. Обстановка в его комнате было поистине спартанской. Здесь почти ничего не изменилось с тех про, как эту обитель данным давно покинул немой калека. Лишь одна деталь появилась в маленькой комнате Садовника. Это была старинная фотография в обгоревшей рамке, висевшая на стене рядом с распятием.  Эту фотографию дал ему перед смертью отец. Она чудом сохранилась в почти сгоревшем сарае.
Вечерами, присев на жесткую кровать, Садовник с нежностью и грустью вглядывался в потемневшее изображение. Несмотря на то, что время и огонь изрядно потрудились над снимком, можно было разобрать статного мужчину, обнимающего красивую, белокурую женщину с огромными глазами неземной красоты.
А по ночам Садовник часто видел сон, в котором он бродил по берегу моря с высоким мужчиной в светлых одеждах. Они беседовали о жизни и цветах. Прибой аккуратно смывал их следы, оставляя песок чистым и гладким, как новую страницу для тех, кто придет после них.
___________________________________________________________