ЛИЛИЯ ЮМАЕВА
ЭВТАНАЗИЯ
Он был похож на бобра – большая, тяжелая и густо поросшая короткими торчащими волосами голова ввиду отсутствия шеи незаметно перетекала в туловище, грузное и малоподвижное. Сходство усиливали редкие усы над толстыми губами и несколько выпуклые холодные глаза без всякого выражения. Окружающие считали его интеллектуалом, но прежде всего так полагал он сам и, стремясь поддержать репутацию, одним из первых хватался читать модную литературу, пересыпая потом речь именами, бывшими на слуху, и всякими словечками и терминами, только что запущенными в оборот. В своей же области (никто толком не знал – какой, но вроде был инженером) звезд с неба не хватал, просидев всю жизнь в одной должности, и опять-таки неизвестно – в какой. Во всяком случае, обличье и замашки имел интеллигентные и всех остальных спокойно и без лишних рассуждений презирал, включая собственную жену. Точнее говоря, это была его вторая жена, - с первой пришлось расстаться по ее настойчивому желанию. С самого начала вокруг этой своей второй жены запустил в обиход версию, что она вовсе и не жена ему, а что-то вроде экономки, призванной беспрекословно обеспечивать его потребности. Называл он ее Нюрой и на глаза людям старался не показывать. Да и в самом деле, простецкая сельская учительница с лицом, которое, как ни старайся, с первого и даже второго раза ни за что не запомнишь, а главное -–с незатейливыми мыслями и эмоциями совершенно не смотрелась рядом с такой внушительной, уверенной в себе фигурой, каким был Владислав Евгеньевич. Тем не менее неустойчивый и даже несколько нелепый этот союз не распался и постепенно перерос в прочные семейные узы. Оказалось, что Нюра с ее безоглядной преданностью может выдержать любые испытания, какие иной раз выпадают на долю железобетонной опоры, обязанной выстоять даже в самой критической ситуации. Ведь у Владислава Евгеньевича с подпорками было неважно – отчим вскоре после развала их семьи умер, а мать теперь пребывала в том возрасте, когда рассчитывать на что-то не приходится, разве только на наследство в виде хотя и однокомнатной, но благоустроенной квартирки в престижном районе. Все остальное, главным образом внушительную библиотеку, он давно уже, постепенно и незаметно, перетащил в собственное жилье.
Вернувшись с работы, умывшись и переодевшись в домашнюю одежду, Владислав Евгеньевич прочно усаживался за обширный стол и, с удовольствием обозрев содержимое блюд, тарелочек, вазочек и другой посуды, принимался разрабатывать очередную, актуальную на тот момент тему, волновавшую умы элиты. Нюра, худенькая и юркая, так и порхала вокруг, наливая, подкладывая, добавляя и при этом не забывая поддакивать Владиславу Евгеньевичу, в котором даже сейчас, по прошествии двадцати пяти лет супружеской жизни, продолжала видеть идола и одновременно единственное и любимое чадо, требующее всех возможных усилий и заботы. К сожалению, детей у них не было, что, по правде сказать, Нюру не очень-то огорчало, иначе как она смогла бы разорваться между таким мужем и его не менее достойным потомством?
На сей раз, подцепив вилкой пластик ветчины, Владислав Евгеньевич избрал темой своих умных рассуждений совершенно незнакомую и непонятную Нюре проблему, о которой прежде ей даже отдаленно слышать не приходилось. И потому при слове «эвтаназия» она так и застыла с горячей кастрюлей в руках, не зная, бежать ли ей обратно на кухню или, поставив посудину на стол, сначала выложить рагу на тарелку мужа. Боясь пропустить возможные разъяснения, она некоторое время стояла посреди комнаты, замерев в позе, о которой иначе не скажешь: вся – слух и внимание.
Владислав Евгеньевич, между тем, и не думал что-либо пояснять.
- Так что же вокруг этого спорить? – он мельком взглянул на жену. - Дело настолько ясное, что здесь, как говорится, ни прибавить, ни убавить. Человек на последней стадии рака мучается сам, а главное – мучает других и служит укором для близких. Любой, я подчеркиваю, любой, - уточнил он с нажимом, - нормальный человек предпочтет быструю и безболезненную смерть.
При этом слове Нюра вздрогнула и кинулась с кастрюлькой в проем двери.
- Куда же ты? – загремел муж. – Что же, я должен с голоду умереть? Такой тяжелый день был…просто весь желудок свело…
Нюра бросилась обратно к столу и принялась торопливо накладывать куски мяса с соусом в мужнину обширную тарелку.
- Ой, извини, - оправдываясь, лепетала она, - совсем я что-то закружилась…
- Смотри у меня, не распускайся…Я замечаю в последнее время, ты стала расхолаживаться. Так недолго и контроль над собой потерять.
- Да нет, что ты! Как можно? Ученики в школе, сам знаешь, кого хочешь с ума сведут…
- Но ты работаешь только полдня, это не мой безразмерный рабочий день…
- А всякие дополнительные нагрузки? Ты забыл разве?
- Какие могут быть нагрузки? У тебя муж!
- Да, Владик, у других еще серьезнее причины…Почти у всех дети, больные родители и…что хочешь…
- Это ты брось! Надо ставить людей на место. Подумаешь – дети! Ты знаешь, у меня больная мать, за ней уход требуется…
- Но она же с нами не живет, - с опаской возразила Нюра. – Мы ведь редко у нее бываем…
- Что значит редко? – вскинул породистую голову муж. – А звонки? Звонит она буквально через день…Беспокойство и все такое прочее… В общем, я тебе не советую идти на поводу у школьного руководства.
- Так недолго и работы лишиться, - попыталась сгладить углы Нюра. – А на новую попробуй устроиться.
Разговор незаметно соскользнул на их любимого конька: что бы они сделали, если б у них было много денег. Владислав Евгеньевич принялся рисовать упоительную картину совместного путешествия в далекие края, чтобы укрепить расшатавшиеся нервы, а заодно повидать экзотические страны, иную жизнь…Нюра даже присела на краешек стула и с восторгом смотрела в губошлепый рот мужа, из которого вылетали умные и красивые, как яркие наклейки, слова: «комфортная жизнь», «голубая мечта детства», «белый теплоход в синих просторах», «почувствовать себя человеком», «окунуться в цивилизованный мир» и так далее и тому подобное. Она забыла про рагу и кипящий чайник на кухне, представив себя в роли кинозвезды, вокруг которой крутится весь этот неправдоподобный мир. Губы ее невольно прошептали:
- Неужели все это может быть?
- А почему бы и нет? – прозаично возразил муж. – Нужно только одно – доллары, полноценная валюта, а не эти бумажки, которыми оплачивают нашу работу.
- Да где же их взять? – очнулась от забытья Нюра. – Нет и нет, и ждать неоткуда…
- Почему же? – снова солидно возразил Владислав Евгеньевич. – Если удачно продать мамину квартиру – вот тебе и на первую поездку. А оттуда можно привезти кучу шмоток и не только все окупить, но и неплохой навар получить.
Нюра тяжело вздохнула, плечи ее поникли…
- Ты подумай, - внушал между тем Владислав Евгеньевич, - как на этой работе ни крутись, впереди ничего не светит. Сколько лет вкалываем, а что в итоге? Где были, чем можем похвастаться? А годы летят, жизнь проходит…
- Так что ты предлагаешь? – скучным голосом спросила Нюра.
- А что я могу предложить? – неопределенно пожал плечами Владислав Евгеньевич. – Это я так, к слову…
- Мать у тебя скрипит-скрипит, а все живет…- враждебно бабахнула Нюра и даже не спохватилась, что выдала свои затаенные мысли. – Ты это…Я, конечно, понимаю – мать…Крепкая оказалась, даром что ленинградскую блокаду и два землетрясения пережила…
- Ну, это…знаешь, - Владислав Евгеньевич изобразил на своем лице что-то вроде чувства вины и, как бы испытывая перед женой неловкость за мать, выдавил из себя: - Что поделаешь? Жизнь…Уж тут ничего не попишешь…Побегать тебе еще придется. Знаю – и болеет, и характер тяжелый…Так это… я к чему? – он словно вспомнил обсуждавшуюся тему: - Сейчас все в один голос заговорили об эвтаназии…
Нюра, уловив в голосе мужа оживление, приободрилась, поправила отворот халата и, решив не ударить в грязь лицом, попыталась сделать вид, что тоже кое-что слышала об этой самой эвтаназии. Она как бы выловила из воздуха витавшую там мысль и с плеча рубанула:
- Да, знаю! Но у твоей же матери не рак!
Владислав Евгеньевич весь дернулся и, болезненно сморщив лицо, плаксиво произнес:
- При чем тут моя мать? Ну скажи, при чем тут это? Как ты умеешь все испортить и все перевернуть!
- Но как же? Как же? Разве ты не об этом хотел сказать? – беспомощно лепетала Нюра.
- Да нет же! Ты меня хочешь обвинить черт-те в чем, а я просто веду речь о новом явлении в нашей жизни. Неужели не ясно?
- О каком таком явлении? – растерянно спросила Нюра, а затем внутренне собралась, решив все-таки поточнее выяснить, что же это такое – эвтаназия.
- Люди наконец очнулись от коммунистической спячки, - продолжал муж, - поняли, что так жить нельзя, и даже в этом вопросе повернулись лицом к Америке. Вот где надо черпать идеи и опыт! Сколько можно прозябать, обманывая себя?! Ты оглянись вокруг: полуголодные нищие старики, тяжелобольные, безнадежные люди есть в каждом доме, они не нужны ни себе, ни близким, но коптят небо, отравляя жизнь всем, кто еще способен наслаждаться лучшим, что дает этот мир! – в голосе Владислава Евгеньевича прорезались нотки пафоса, и его состояние праведного возмущения тут же передалось Нюре.
- Вот-вот! – энергично подхватила она. – А у нас в школе есть одна учительница, сама уже немолодая, так она говорит, что мир без стариков очень бы обеднел и потерял бы самые яркие краски. Ты только вдумайся, что она говорит! Дура дурой!
- Подожди, - опять поморщился муж, - не путай божий дар…Я ведь говорю не обо всех стариках… В конце концов, мы тоже не первой молодости, хотя вполне еще дееспособные люди. Речь идет о браке, о человеческом браке…как бы отбросах, которые есть везде, где существует жизнь. Ну как ты не понимаешь?! Одинокий, больной человек, никому не нужный, все ему становится в тягость…Поняла?
Нюра с готовностью кивнула.
- Ты что бы на его месте предпочла – влачить жизнь или легкую смерть?
Жена вдруг впала в сомнение, пытаясь представить себе то ли безысходную жизнь, то ли легкую смерть. На ее лице бродили отсветы каких-то смутных чувств, а в глазах отражалась разноречивость возникавших в голове мыслей…
- Ну? – в нетерпении спросил муж.
- Да я даже и не знаю…- кисло ответила Нюра, понимая. Что своим ответом вряд ли угодит мужу. – Трудно сказать…
- Тебе трудно, а мне вот нет! – решительно заявил Владислав Евгеньевич. – Это же очевидно: чем так жить, лучше умереть! Зачем продлевать агонию, если с этим можно быстро и безболезненно покончить?
- А как? – опять по-дурацки спросила Нюра.
- Что – как?
- Да покончить-то…
- Ах, это! Да есть немало способов – например, усыпляющий укол врача с согласия больного или что-то другое…Право, что тут объяснять, при современном-то развитии медицины…
Но Нюра никак не хотела выходить из состояния сомнения, и это вызвало у мужа приступ раздражения. Ужин закончился при гробовом молчании Владислава Евгеньевича и глубоких вздохах Нюры, свидетельствовавших о ее полном и окончательном раскаянии.
Правда, с эвтаназией на этом не покончили. Спустя несколько дней Владислав Евгеньевич пришел с работы в каком-то неопределенно-приподнятом настроении.
- Представляешь, кого встретил? – и он назвал имя приятеля, с которым в свое время было немало выпито и высказано разных откровений, случавшихся в общих застольях. Семья была шумная и веселая, и для каждого нового приятеля у нее находилось место.
Нюра оживилась:
- Ну как, приутихли они немного или все так же весело живут?
- Какой там приутихли! – хохотнул муж. – Их разве отвадишь от красивой жизни? Правда, у них сейчас загвоздка – неожиданно заболела мать Эрика. Месяц пролежала в больнице, а сейчас выписали. Говорят, бесполезно держать…
- Да ну? Что же они делать-то будут? – ахнула Нюра. – Они же непривычные…Ты вспомни: они хворых и покойников не переносят, у них же сроду больные дома не лежали. И за ее родителями кого-то нанимали смотреть. А как померли – быстренько схоронили, и тут же опять пир горой, даже сорок дней, да что там – девять дней не выдержали! С глаз долой – из сердца вон! А где больная-то? – спохватилась она.
- Так домой же привезли…Представляешь, ее надо как-то искусственно кормить, она же в бессознательном состоянии…И врачи говорят, может сколько угодно так лежать…между жизнью и смертью. Вот тебе и эвтаназия!
- А что за болезнь-то у нее?
- Понятия не имею! Он что-то объяснял, да я не запомнил…
- Что же они будут делать? – сочувственно покачала головой Нюра.
- Эрик…тот еще как-то готов мириться с трудностями. Мать все-таки. Что же касается жены…Тут, что называется, полный облом! То есть и речи нет, чтоб она примирилась с этим лежанием. Судя по всему, недовольство на Эрика изливается бурным водопадом…Вот тебе и эвтаназия! – снова с чувством какого-то скрытого удовлетворения повторил Владислав Евгеньевич.
- Господи! – испуганно произнесла Нюра. – Что же это, у нее будут спрашивать, не хочет ли она на тот свет? Она ж без сознания!
- А вот как бывает в таких случаях, этого я не знаю, - пожав плечами, резонно заключил муж. – Как тут поступают – просто ума не приложу…
Они еще повздыхали над несчастным Эриком и его женой, которым при их любви к беззаботной жизни выпала такая незадача. А потом расчувствовавшийся Владислав Евгеньевич даже позвонил своей матери, что в последние годы случалось с ним крайне редко, и та всю ночь терялось в догадках о причине такого внимания со стороны сына.
Промелькнуло еще несколько дней, и, вернувшись с работы, Владислав Евгеньевич неожиданно объявил Нюре, что Эрик позвонил ему на работу и пригласил на поминки. Оказывается, его мать сегодня похоронили, и они собирают родных и друзей.
Нюра совершенно оторопела и никак не могла взять в толк:
- Как это похоронили? Когда же она успела помереть? Врачи же вроде сказали, что долго будет лежать…Почему даже попрощаться не позвали?
В ответ на вопросы жены, сыпавшиеся на него, как горох, Владислав Евгеньевич хранил значительное и загадочное молчание. Наконец не выдержал и произнес:
- Вот тебе и эвтаназия! Собирайся быстрей, а то опоздаем…
Но и на поминках, скорее смахивавших на беспечное застолье, Нюра не могла найти ответ на свои вопросы. О покойнице упоминалось вскользь, а в разговорах между собой собравшиеся обсуждали разные каверзные и анекдотические случаи, словно хотели забыться и уйти от надоевших проблем.
- Что они смеются-то? – шепотом спросила Нюра у мужа. – Нехорошо.
- А-а, эпикурейцы! – отмахнулся он, а потом, заглянув в недоумевающие глаза жены, добавил: - Философия у них такая – лишь бы повеселиться…
- А-а, - значительно произнесла Нюра. – Это я понимаю…
Спустя два или три дня после поминок она ни с того ни с сего – во время просмотра по телеку смешной зарубежной комедии, чуть ли не в самом занимательном эпизоде – обратилась к Владиславу Евгеньевичу:
- Так они что – применили эвтаназию?
Перестав смеяться из-за неожиданного вопроса жены, Владислав Евгеньевич не сразу сориентировался, а когда уразумел, о чем речь, спокойно ответил:
- Вполне возможно. Не хочется думать о людях плохо, но кто знает?
И главное – кто докажет? – и муж, подчеркивая значительность последних слов, поднял вверх указательный палец.
- А как же это?
- Что?
- Ну…это самое…укол, что ли, сделали?
Владислав Евгеньевич помедлил с ответом:
- Совсем не обязательно…
- А как же? – видно было, что проблема эта занимала Нюру не на шутку.
- Да откуда я знаю! – вдруг взорвался муж. – Подушкой придушили, не кормили или еще как…Я что, присутствовал при этом?
Непонятливая жена сразу притихла и сникла. Но спустя какое-то время все же произнесла неуверенно:
- Так это же убийство…
- Ну ладно! – заорал муж. – Дай, в конце концов, фильм досмотреть!
На девять дней к Эрику им идти не пришлось. Незадолго до этого позвонила свекровь и сообщила, что ей очень плохо.
- Начинается! – недовольно пробурчал Владислав Евгеньевич. –
Только и бегаешь туда-сюда!
Из-за экономии денег на транспорт он теперь нечасто навещал мать – изредка ходил к ней пешком и то же заставлял делать Нюру.
- Придется идти, - сказал он, глядя на жену сквозь стекла очков холодными, бесчувственными глазами.
- Опять мне, что ли? – в голосе Нюры проскользнули нотки недовольства.
- Мне к завтрашнему дню отчет надо дописать, - твердо заявил муж.
- Но ты же собирался на девять дней…
- Да из головы вылетело! А сейчас вспомнил…В общем, не рядись, у тебя дел меньше, пройдешься…
Нюра отправилась из дому, когда уже стало темнеть, на ночь глядя, как она сама заявила. В душе у нее клокотала обида на мужа: мать его, а ходить туда приходится ей. Такую даль топать, а придешь – Ирина Владимировна встречает даже с недовольством, с прохладцей. Оно и понятно: ждет сына своего единственного, а вместо него является сноха, да еще нелюбимая. Сколько Нюра помнит их отношения, Ирина Владимировна всегда еле терпела ее и только ради сына, чтобы хоть экономка да состояла при нем, обихаживала его. Так за всю жизнь и не привыкла она к свекрови. И сейчас трепещет перед ней, как простая служанка перед знатной госпожой. Нюру отпугивали непонятная дисциплинированность Ирины Владимировны и ее умение достойно организовать свою жизнь. Получая небольшую пенсию, она ухитрялась не только оплачивать все свои расходы – на питание, одежду, жилье, но и еще кое-что выкроить для сына. В своем-то преклонном возрасте каждое утро делала зарядку, сохранив даже сейчас неплохую фигуру. Она не скучала и в одиночестве: делала просто так, для себя, переводы с английского; развела кактусы и наладила переписку с цветоводами в разных городах, иногда они к ней даже приезжали для обмена растениями; из собранных в парках корневищ и сучков смастерила целую коллекцию причудливых фигурок животных, птиц, чертиков.
Нюра пыталась представить себя на месте Ирины Владимировны, и каждый раз из жалости и сочувствия к себе у нее по лицу бежали слезы. Нет, она ни за что не смогла бы так жить, наверняка опустилась бы и скисла. И в оправдание повторяла, что та ведь пережила ленинградскую блокаду и два землетрясения, во время ашхабадского спаслась только потому, что успела залезть под дубовый стол, на который обрушилась стена. А она, Нюра, не обладает таким опытом, и твердокаменной ее не назовешь. Но это еще не значит, что ее надо презирать и унижать безразличием, как это делает Ирина Владимировна.
Дойдя наконец до дома и поднявшись на третий этаж, Нюра открыла своим ключом дверь и вошла в душную квартиру. Чувствовалось, что свекровь более уже не первый день, просто не решалась беспокоить сына. «Воспитала эгоиста и теперь боится тревожить его чувствительную ко всяким волнениям натуру», - со злостью подумала Нюра. Она сняла обувь и прошла в комнату. Ирина Владимировна лежала на тахте не то в забытьи, не то в самом деле заснула. Да, сильно старуха изменилась, не узнать – главное, во всем проглядывала какая-то не свойственная ей неопрятная запущенность. «Уже не до зарядки и не до кактусов», - пронеслось в голове Нюры. Да, кактусы пришлось ликвидировать, потому что на такую пенсию даже растения содержать оказалось сложно, самой бы хоть как-то прокормиться. А от сына чего ждать? Они тоже концы с концами едва сводят.
Нюра стояла над Ириной Владимировной, как над покойницей, сложив руки на животе и кисло сморщив насупленное лицо, и никак не могла уразуметь, жива та или просто крепко спит. «Как проверить-то?» – думала она. И вдруг ей пришла в голову безумная мысль – положить на лицо свекрови подушку. В глаза бросилась лежавшая на сиденье кресла обшитая плотным материалом с вышивкой думка, и Нюра, стараясь не впадать в рассуждения, схватила ее и тесно прижала к лицу свекрови, сомкнув посредине ладони. В этот момент в ее сознании промелькнула вся долгая жизнь Ирины Владимировны, как она ее знала по рассказам: рабфак в далеком довоенном Ленинграде, первое замужество, первый и единственный ребенок, война, блокада, преподавательская работа в городе, куда ее забросила судьба, второй неудачный брак, развод с мужем, который вскоре умер, выход на пенсию чуть ли не день в день – у нее было плохое здоровье и она еле тянула трудовую лямку, однако же вот дотянула до восьмидесяти с гаком. Как сама она говорила, скрипучее дерево долго скрипит…
У Нюры было полное впечатление, что это не Ирина Владимировна отходит на тот свет, а она сама, и мигом пронесшаяся перед глазами жизнь – не чужая, а ее собственная. Она в ужасе оторвала подушку от лица свекрови и увидела, как задергалось все ее тело. Столкнувшись же с ее взглядом, Нюра отпрянула: в глазах Ирины Владимировны стояла темная и бескрайняя безысходность, когда человек знает – это конец. И чтобы как-то увильнуть от этого всезнающего взгляда, Нюра снова, с какой-то необузданной, жестокой энергией, прижала подушку к лицу свекрови. Сколько прошло времени – она не помнила… Словно очнувшись от дурного сна, так и оставив думку на лице Ирины Владимировны, Нюра выскочила за дверь квартиры и чуть ли не бегом кинулась к своему дому. Из ее путаного, бестолкового рассказа Владислав Евгеньевич так ничего и не понял. Мать не то жива, не то умерла…
- Ну, не побежим же мы туда ночью, - здраво рассудил он. – Надо дождаться утра, тогда все и выяснится…
Просидев с книгой до предрассветных сумерек и время от времени расхаживая по комнате, Владислав Евгеньевич поднял жену, также не сомкнувшую глаз, и они пешком отправились к Ирине Владимировне. По дороге Нюра вспомнила, что оставила подушку на лице свекрови, и буквально взмокла от страха. Она начала придумывать, как бы ей первой войти в квартиру, чтобы мигом убрать думку, а значит, и улику. Уже на подходе к дому она чуть ли не силой заставила мужа свернуть к маленькому базарчику, где он должен был обязательно разыскать корень петрушки.
- Да на кой он тебе сдался? – зарычал от негодования Владислав Евгеньевич, но Нюра, как упрямая коза, тупо настаивала на своем.
Очутившись в подъезде, она через ступеньку понеслась наверх. Вбежав в квартиру, не снимая обуви, кинулась к тахте и сорвала подушку с лица Ирины Владимировны. В ужасе отшатнувшись, она закричала дурным голосом и побежала прочь, даже не закрыв за собой дверь в квартиру. Слава богу, по лестнице уже, пыхтя и отдуваясь, торопливо поднимался Владислав Евгеньевич.
- Ты куда? Что с тобой? – отпрянул он, увидев обомлевшее, белое, как мел, лицо жены.
- Там, там, - лепетала Нюра, - она…умерла.
Владислав Евгеньевич, отстранив жену, тяжело зашагал наверх. Войдя в распахнутую дверь, он закрыл ее за собой и прошел в комнату.
Нюра же, выскочив во двор, некоторое время бестолково толклась там, не зная, как ей быть и что делать. Было так рано, что не гуляли даже самые бессонные соседи с собаками. И она решилась все же подняться наверх. Мужа застала сидящим в кресле, растерянным и поникшим.
- Где ты бегаешь? – сказал он раздраженно. – Только соседей
привлекаешь своим дурацким поведением…Мы не можем показать ее никому… Еще подумают, что мы ее задушили… И отчего она такая синяя? Прямо вздувшаяся, - говорил он с расстановкой.
Нюра беззвучно заплакала, уткнув лицо в ладони.
- Ну, ты это брось! – холодно приказал муж. – Приведи-ка лучше ее в
порядок…
- Нет, я не могу, не могу! – забилась было в слезах Нюра, но
Владислав Евгеньевич быстро это пресек:
- Можешь! Если то смогла, то и это сможешь…
- Неужели ты думаешь? – широко раскрыла глаза Нюра.
- Ничего я не думаю! Кто же еще приведет ее в порядок? Не можем же мы звать соседей! Ты своей головой думаешь или как?
- Но ведь надо звонить на ее работу, - сбивчиво заговорила Нюра. – Они же всегда о ней заботились…продукты к праздникам и прочее…
- Обойдутся, - коротко отрезал муж. – Надо быстро сходить к врачу за справкой и как можно скорей похоронить…прямо сегодня…пока не сбежались…
- А если врач сюда придет?
- Никуда он не придет…Оче6нь ему надо! Хроническая больная…на учете состоит…В общем, давай действовать…Я сейчас своих на работе предупрежу, чтобы с гробом, с машиной помогли. Ну, что застыла? Не стой столбом…Теперь уж что…
… Уже после молниеносных похорон Нюра позвонила бывшим сослуживцам Ирины Владимировны, приглашая их на поминки. Те были неприятно изумлены, что им даже не дали попрощаться с человеком, которого они знали столько лет. На поминки никто не пришел…
Время быстро поглотило страхи и сомнения Нюры и Владислава Евгеньевича, и они зажили в прежнем размеренном режиме, только на более широкую ногу. Собственная же старость казалась им такой далекой и нереальной…К тому же, за отсутствием детей, никто не мог ни желать, ни ждать их скорейшей кончины. «Оказалось, оно и к лучшему, что нет детей», - любил повторять Владислав Евгеньевич, и Нюра в ответ согласно кивала мужу.