Станислав Фурта
Хорошо темперированный клавир
(рецензия на рассказ Анны Болкисевой "Рыжая" http://www.names-of-love.ru/text.php?textid=16 )
Простенькая, на первый взгляд, история рассказана молодой писательницей Анной Болкисевой. Молодой человек, приехавший поразвлечься на Кипр, узнаёт в ресторанной певичке образ далёкого детства, рыжую девочку, жившую этажом выше и наигрывавшую на стареньком пианино странные, никогда им раньше не слышанные мелодии. Певичка, в волосах которой "играли лучики света, отливая медью" – именно ностальгический образ, а не реальный человек, поскольку так и не получил герой ответа на вопрос: "Она или нет?", ведь была та рыжая девочка глухонемой от рождения. Ну, скажите, пожалуйста, дорогие читатели, кому из вас не доводилось в зрелом уже возрасте сталкиваться с "мимолётностями", отсылающими к ощущениям далёкого детства? И кто, скажите, не испытывал при этом лёгкой светлой грусти? И вряд ли кто пытался погнаться вдогонку за этими образами, крикнуть "Стой!" ускользающему, уплывающему, улетающему…. выяснить, например: "Она или нет?" Почему? Да потому что каждый разумный человек, оказавшись перед лицом такой субтильной встречи с прошлым, хорошо понимает, что самое лучшее уже свершилось, оно осталось ТАМ и возвращается лишь в виде напоминания, знака, сообщения о суетности лишённой поэтики взрослой жизни, а вовсе не затем, чтобы мы хватали прошлое за рукав.
В каждом произведении искусства есть две составляющих: "Что?" и "Как?". В сюжетике, в ответе на вопрос "Что?", мы постоянно сталкиваемся с повторяемостью, поскольку при всём внешнем многообразии жизнь, так или иначе, выводит нас на некие архетипические ситуации. И потому в литературе едва ли не главную роль играет вторая составляющая – "Как?", поскольку от того, как написана самая простая история, зависит, найдёт ли она отклик в сердце читателя. В моём читательском сердце история "Рыжей" отклик нашла в силу удивительной музыкальности изложения. Музыкальности не в том даже смысле, что едва ли не каждая фраза рассказа "звучит" – мы слышим "как дождь постукивает по стеклу", как кто-то (герой тогда ещё не знает кто) этажом выше "настойчиво повторяет гаммы", как поёт мама героя, и спустя почти двадцать лет рыжая певица в ресторане: "В лунном сиянье снег серебрится…" Рассказ "Рыжая музыкален, полифоничен по композиции, и эта музыкальность обеспечивает глубокое, почти медитативное погружение в текст. Думаю, что "музыкальная тема" (от звучащих с верхнего этажа незнакомых мелодий до "Собачьего вальса") в рассказе не случайна, автор исподволь подводит читателя к "аудиальной" трактовке текста. Так вслушаемся же в мелодику рассказа.
Сложно поверить в случайность такого совпадения, но рассказ Анны Болкисевой выстроен по классическим законам полифонии. Музыкальная форма "Рыжей" – "Прелюдия и фуга". Прелюдия, от латинского praeludium, наигрыш – первая часть рассказа, картинки из детства героя. Термин "прелюдия" значим ещё и с философской точки зрения. Ведь детство и есть прелюдия ко взрослой жизни, в котором формируется "тема" – то, как человек в некоторые поворотные моменты будет воспринимать окружающий мир. "Тема" в "Рыжей" – это звуки дождя, описываемые едва ли не скупо, несколькими штрихами: "…поступь дождя по асфальту, его шелест в листве клена, который рос напротив…". Дождь в рассказе – не ливень, не грибной июльский дождичек с радугой и солнечными бликами, а тихий шелестящий осенний дождь. И в этом тоже проявляются законы полифонии. Тема в полифоническом произведении имеет, как правило, длину от трёх до шести тактов и объёмом не превышает октаву. Осенний дождь – образ романтики ушедшего детства. "Второй голос" – игра "Рыжей". Воспоминания о "Рыжей", с одной стороны, ассоциируются у героя со звуками дождя, и потому можно говорить об имитационном воспроизведении главной темы в образе девочки. С другой стороны, "второй голос" звучит и отдельно, приобретая характер интермедии или секвенции, мелодического оборота, повторяемого на некоторый интервал выше или ниже первоначального. "Звуки иногда прерывались, потом снова возобновлялись – и в этой музыке, больше похожей на лепет ребенка, хотелось раствориться". Есть в тексте несколько указаний на "авторскую кухню": мелодии, которые играла "Рыжая", исполнялись на октаву выше, что как раз характерно для музыкальных секвенций.
Если первая часть рассказа двухголосна, герой - шум дождя, героиня – игра на пианино, то есть, выполнена как фугетта, то во второй части, фуге (от итальянского fuga, бег), мы можем различить куда больше голосов. Даже если звукоряд не описывается автором непосредственно, мы всё равно слышим: шум ресторана, греческие и кипрские мелодии… Мелькание новых персонажей: друга героя, женщин их окружающих, данное мельком, походя, описание их удалых развлечений – та же полифония, но в авангардном варианте, граничащая с какофонией, когда классические законы построения фуги, восходящие к Баху, ломаются. И, скорее всего, делается это тоже сознательно, чтобы показать бессмысленность, сутолочность существования героя. Но выходит на сцену "Рыжая", и в повествование возвращается главная тема: "Алексей не видел ее лица, но ему показалось, что пошел дождь…". И снова имитация и секвенция – "Наконец, поплыли знакомые звуки – те самые – и как в детстве – на октаву выше: "В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится"… Он подумал, что песня – зимняя, но в воспоминаниях его она навсегда связана с осенью и с дождем." К герою возвратился лирический образ ушедшего детства. Вернулся на мгновение, лишь показался, забрезжил... И далее, postludium, медленный отыгрыш, возвращение героя в настоящее. Но обратим внимание, как изменилась мелодика рассказа: "Алексей вернулся в ресторан, где все уже танцевали сиртаки… В обнимку по кругу двигались люди, словно в замедленном кино". Изменилась, гармонизировалась окружающая атмосфера. И, значит, появление "Рыжей" (да и она ли это была?) во взрослой жизни героя не было ни случайным, ни напрасным. И то, что минуту спустя "о рыжей никто уже не помнил", не имеет никакого значения.
А всегда ли в реальной жизни нам удаётся расшифровать приходящие из прошлого послания?