Ты говоришь: вот, мне очень нравится вот в этом месте вот эта нота, она такая дрожащая и зыбкая, во мне тоже что-то дрожит и эхом перекидывается; подыскиваешь верные, точные слова для того, чтоб передать - трепещет, отзывается; вот эту ноту в своей душе передать пытаешься, и всё вроде бы получается, только иногда вдруг понимаешь - не передал, а отдал; теперь, когда выразил словами и облёк в точную форму этот трепет эстетического мускула, он тебе не принадлежит больше, и в следующий раз нота уже не так отзовётся, или совсем не отзовётся, не успеет вслед за памятью, скользящей по накатанной колее слов - "дрожащая", "зыбкая", "трепещет".
Тот, кто наблюдает за штормом из-за стекла, вполне способен оценить мощь стихии, силу ветра, ярость волн.
Это как слушать прекрасную музыку и говорить, - да, я понимаю идею композитора, вот тут он как хорошо вступил, а тут - какая экспрессия, ого! большой души был человек. Как из-за стекла его слушать, не чувствуя мощи, силы и ярости шторма, а лишь оценивая их. Можно поразиться, восхититься ими, но не почувствовать их такими, какие они есть; нельзя понять силу ветра, не полежав на нём; нельзя понять мощь волны, не поймав её своим телом.
С другой стороны, наблюдающий из-за стекла сможет найти слова, чтоб выразить свои чувства и передать свои ощущения от шторма, а вовлечённый в шторм - наврядли сможет и, возможно, даже и пытаться не станет, а будет лишь глупо улыбаться.
Как хорошо было древним поэтам в те прекрасные времена, когда красивые слова - как спелые плоды висели, сорви и ешь, называй губы возлюбленной коралловыми, а глаза звездоподобными - их так ещё никто не называл, ты первый, а если даже и второй, то возлюбленная об этом всё равно не узнает.