– Мам, ну чем он тебе так не нравится?
– А чем он мне должен нравиться?
– Ну... он такой хороший, мама, милый, добрый...
– Милый и добрый? – В голосе женщины сквозило нескрываемое удивление. – Это он-то? Заплевал и закидал окурками наш подъезд, при мне ругался матом, что говорит о полном отсутствии какого-то бы ни было воспитания!
– Но, мама, сейчас такое время, что ему многое простительно.
– Какое? Не смей оправдывать его нашим временем, которому самому нет оправдания! А как он одевается?! Хулиган из подворотни!
– Но, мама, сейчас так модно. Посмотри, все одеваются как он, за что его упрекать?
– Если он как все, то почему ты выбрала его, а не кого-нибудь другого?
– Он особенный.
– Чем?
– ...
– Вот видишь, ты даже не знаешь, даже не можешь сказать, чем он хорош.
– Любовь не всегда выражается словами!
– Любовь? Какая любовь? Не смеши меня, моя девочка! Какая у тебя любовь в шестнадцать лет?! Ха-ха! Ты ещё и в жизни-то ничего не видела, ничего не понимаешь, а говоришь про любовь! Тебя ждёт жестокое разочарование, доченька.
– А ты не каркай!
– Я не каркаю, я знаю!
– Ничего ты не знаешь! – вспылила девочка. – Ничего! Сейчас другое время, ты отстала от жизни! – Она вскочила из-за стола, чуть не опрокинув стул, и хотела уйти.
– Сядь и доешь! – жёстко сказал отец, сидевший ранее молча.
Девочка повиновалась. Папа не любил, когда нарушалось спокойствие ужина, этого обряда, происходившего каждый вечер. Он приходил домой и наслаждался домашним уютом, тихой атмосферой, царящей в доме, немного суетливой женой и растущей дочерью. Девочка не стала возражать, она не хотела портить ужин, хотя внутри у неё всё кипело. Она села на своё место и принялась ковырять вилкой в тарелке.
– Он называет меня Аннеттой! – вдруг страстно, с порывом сказала она, приводя последний свой довод, только что пришедший ей в голову.
– Как? Ха-ха-ха! Аннетт! Ха-ха-ха! Аннетт! Нет, ты слышал? – повернулась она к мужу.
– Хм, – произнёс он.
– И ты это терпишь? – повернулась она к дочери.
– Но мама...
– Что "мама"? Ты знаешь, как меня называл твой отец? Машенька, Машутка, Машуня, Машуля, ласково, любя, да, дорогой? – повернулась она к мужу.
– Хм.
– А это что за кличка бездомной собаки? Аннетт! Даже не звучит ни сколько, будто пулемёт выплёвывает очередь, а не уста произносят имя любимой!
– Это производная от моего имени. Аня – Аннетт.
– Лучше бы ты производные в школе изучала! Он смеётся над тобой, а ты ему в этом потакаешь!
– Мам, ну, сколько можно?
– Ты мне рот не затыкай! Мала ещё!
Девочка замолчала, хотя на душе было неспокойно. И хотелось ещё высказаться, убедить маму в том, что она не права в своей оценке Сергея и их чувств друг к другу. Но Аня знала, что всё это бесполезно. Она поборола себя и замолчала, терзаясь оттого, что мама сейчас посчитает себя победившей в споре. И от этого становилось ещё горше, захотелось плакать. Маму не переубедить.
– Хм, – сказал отец, заметив слёзы в уголках глаз дочери. – Ты действительно любишь его или тебе обидно от слов матери? Она права и обижаться на правду не принято... Или ты плачешь и от того, и от другого?
– Спасибо за ужин, – сказала Аня, встав из-за стола. – Всё было очень вкусно. Я пойду прилягу, у меня что-то голова разболелась.
– Симулянтка, – сказала её мама, когда дочь покинула кухню. – У меня в шестнадцать лет голова не болела никогда! Я до утра гуляла, пела песни и танцевала в клубах, иногда и в соседних деревнях, а это три-четыре километра минимум, наутро шла учиться – и ничего. Не болела.
– Хм, – сказал отец. – Посуду помоешь?
Вопрос был риторическим, даже не дожидаясь ответа, Евгений Васильевич ушёл в зал смотреть телевизор.
– Симулянтка, – повторила мать и взялась за посуду.
В своей комнате Аня, заперев дверь, с ходу бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку. Дышать было тяжело, но ничего, так оно лучше. Худые девчачьи плечики вздрагивали и вздрагивали, локотки, прижатые к телу, всё-таки остро топырились в стороны и тоже вздрагивали.
Аня плакала, и её переполняла ненависть к родителям за их непонимание. Было отчаяние, также переполнявшее её, такое сильное, что хоть сейчас иди и вешайся, ведь жизнь в такие минуты кажется лишённой смысла.
Она без конца задавалась одним и тем же вопросом и не находила на него ответа. Возможно, он был столь же риторическим, как и вопрос её отца, уходящего смотреть телевизор.
Почему, почему? Ну почему всё так получается?" Иногда она вспоминала про Бога, и тогда это звучало так: "Ну, почему, Боже, всё не так, как мне того хочется?" Это слово "почему" стало для неё словом-заклинанием, и она без конца повторяла его снова и снова.
Вдруг испуганно отпрянула от подушки, вскочила посмотреть, не напачкала ли её растёкшейся тушью. Немножко. Мама опять будет выговаривать ей за постельное бельё. "Как же мне надоела эта полуторка! – думала она, сидя на ней. – Моё тело знает каждый бугорок, каждую ямочку, слух различает каждый звук и скрип. Я уж не могу на ней спать, такое ощущение, будто всё жизнь проходила в одних и тех же трусах. Она вместе со всей комнатой словно стискивает меня, сковывает всю мою жизнь. Но даже на ней как бы я хотела, чтобы рядом был он, тот, которого я люблю, с кем хочу быть вечно и не просто быть, а трогать, целовать каждую секунду, видеть его и чувствовать запах, исходящий от его тела. Пусть даже на этой старой, скрипучей развалюхе, но я жажду прижать его к себе, ощутить тепло и биение сердца и твёрдость того, что пониже. Да, хочется секса, к однажды познанному охоты не отбить. Но ведь не только ради этого мы вместе? Я люблю его, люблю, а секс – всего лишь продолжение любви, физические отношения между парнем и девушкой. Ведь это вполне нормально при условии, что есть кое-какие устои для таких отношений. А мы любим друг друга. И я его люблю, люблю, люблю", – твердила она, будто убеждала в этом саму себя.
– Люблю, – прошептала она и, утомлённая этим тяжёлым для неё вечером, уснула.
Но не надолго. Где-то в сумочке запищал мобильный телефон. Аня вскочила, мгновенно разметав остатки сна, и стала искать телефон. Она торопилась, подозревая, что это Сергей. Зарывшись в многочисленных отделениях сумочки и так ничего там и не найдя, она просто перевернула её и вытряхнула содержимое на пол. Звонок стал громче.
– Алло.
– Аня, привет! Это я.
– Привет! Ты где?
– Уже дома. Пораньше ушёл с работы, дома быренько перекусил и сейчас тороплюсь к тебе!
– Понятно. У тебя всё нормально?
–Да, всё хорошо. А чего ты так долго не отвечала?
– Извини, я спала. Что-то так устала сегодня в школе...
– От чего, интересно? Ну ладно, ты одевайся, я сейчас забегу.
– Угу. Только, Серёж, подожди... Давай встретимся у школы?
– Почему? Что случилось? – его тон стал настороженным и даже чуточку враждебным.
– Ничего, ничего. Просто... Ну, давай сделаем так, как я прошу? Через десять минут у главного входа.
– Но в чём всё-таки дело?
– Серёж, давай потом поговорим. Я сейчас буду, жди.
И Аня отключилась.
Она тяжело вздохнула, обвела взглядом комнату, наполненную всяким хламом. Вон в том углу в коробке из-под обуви давно забытые куклы Барби, ожидающие свою новую владелицу. На книжной полке стоят тетради и учебники, книги, от прописи первого класса до недавно дочитанного "Парфюмера" Патрика Зюскинда. На столе оттеснённая на край фотография прошлого года, когда Аня ещё была десятиклассницей. А рядом – потеснивший всё компьютер, который заставляет забыть о куклах. И ненавистная кровать, на которой хотелось быть вместе с Ним. У подушки удобно пристроился огромный медведь, подаренный ей на шестнадцатилетие. Комната, в которой смешались детство и юность, первые мечты и первые разочарования, тревоги и радости, комната, полная размышлений и надежд живущей в ней девушки.
– Гроб, – сказала Аня и принялась одеваться.
Открыла гардероб, вытащила оттуда все свои вещи и раскидала их на кровати. Определившись с выбором, подкрасившись, вышла из комнаты, оставив всё неубранным.
– Ну и куда это тебя понесло на ночь глядя?
– Я к Ленке схожу. Надо тетрадь по французскому взять. Да и прогуляться охота, а то дома душно так. – "И тоскливо, что даже жить не хочется", – прибавила она про себя. Я там окно открыла, пусть проветривается.
– Опять Сергей?
– Мама, ну, какой сегодня Сергей? Он же на работе.
–Ох, смотри у меня! – погрозила мать пальцем. – В подоле принесёшь – не пущу! Спроважу туда, где нагуляла.
– Уж к тебе-то не приду, – дерзко ответила Аня. – Чужая мать и то больше рада будет, чем ты.
И хлопнула дверью.
– К двенадцати чтобы дома была, – крикнула вслед мать.
Школа была совсем рядом, через два дома, во дворике.
Аня быстро дошла под провожающими её взглядами мужчин и подвыпившей молодёжи. Она была симпатичная девушка, не красавица, но именно симпатичная, и никто не мог остаться равнодушным к столь милому лицу и пусть девичьей, но уже фигурке.
Сергей ждал на лестнице главного входа.
– Привет, – как-то сухо сказал он и чмокнул её в щёку. Не поцеловал, а чмокнул.
– Привет, – откликнулась Аня и взяла его под руку. – Прогуляемся вокруг школы?
– Да, конечно. Что у тебя там дома произошло?
– Потом, – сказала она. – Как ты с работы так убежал?
– Сегодня менеджер – парнишка такой молодой. Лёша. Я тебе про него рассказывал. Хороший такой парнишка и понимающий. У самого ребёнок дома и жена ждёт.
– Жена?.. – задумчиво откликнулась Аня. – И ребёнок. Сколько ему лет?
– Восемь месяцев, а что?
– Нет, Лёше твоему?
– По-моему, двадцать один. Почему тебя это так интересует?
– А мне уже шестнадцать лет.
– Не понял?
– А мне уже шестнадцать лет.
Я пережила так много горя и обид,
Которых мне не уложить в берет.
И пусть моя душа всё спит,
Та рана, что была нанесена,
Не заживёт. Она болит.
Пускай! Всё вытерпит моя спина!
И крошки пряника, и взмах кнута.
Хлестай сильней, палач от Доброты,
Я знаю – по ночам,
В объятьях грубых дам
Ты видишь сладостные сны.
Но сердце пожалейте вы моё,
И не вертите нож в моей груди:
Любовь не вырвать всё равно,
Как надо мною не корпи.
Приближайся спокойнее, мой истязатель,
И уйми дрожь в привычных руках.
Верно, некоторым ты хороший приятель,
Раз взглядом одним вызываешь страх,
И никогда никого не прощаешь.
Послушай! Я хотела сказать,
Что меня совсем ты не знаешь...
Да что я? Тебе ведь плевать!
Ты молча делаешь дело своё:
Ставшее привычным уже ремесло.
Коверкаешь судьбы и жизни людей
Размеренно так, без затей...
Ты не знаешь, что будет завтра?
Куда ты всех нас ведёшь?
Привычная нам картина утра?
А, может, ты завтра умрёшь?
Мир! Всё в тебе переменчиво,
Ты нас учишь всё вновь.
И, хоть мы так доверчивы,
Знай: покуда есть мы – будет любовь!
Серёжа молчал, да и Аня не горела желанием разговаривать. После пятого круга он предложил:
– Может, пойдём ко мне?
Аня едва заметно кивнула.
Сергей жил через пару автобусных остановок в кирпичной пятиэтажке, где вдвоём с другом снимал однокомнатную квартиру. Девушка была там не раз, и друг Максим при её приходе, поздоровавшись, ретировался на кухню или в комнату, и всё бегал курить на балкон.
Вот и сейчас вышел в прихожку и сказал Ане своё обычное:
– Здравствуйте.
Вначале Аня чувствовала себя неудобно оттого, что её, шестнадцатилетнюю девчонку, называют на «вы», но потом она привыкла. Максим был физиком; он словно лет пять назад, при поступлении в институт, или раньше, выпал из жизни и теперь выглядел не совсем уместным. У него сохранились (от бабушки ли, от дедушки ли, состоявших в ЦК КПСС) смешные интеллигентские замашки и странно воспринимавшаяся в наши дна вежливость.
Сергей глазами показал ему на комнату, и тот понятливо вернулся к своим расчётам и экспериментам. Аню он провёл на кухню и усадил на шаткую табуретку, а сам взялся варить кофе и делать бутерброды.
Сергей глазами показал ему на комнату, и тот понятливо вернулся к своим расчётам и экспериментам. Аню он провёл на кухню и усадил на шаткую табуретку, а сам взялся варить кофе и делать бутерброды.
– Серёж, я, вообще-то не голодна, – робко сказала она.
– Зато я голоден. А у тебя, на самом деле, такой уставший вид, что чашечка кофе тебе совсем не помешает.
– На ночь? Я ведь не усну, – попыталась она возразить.
– А и не надо!
– Мне до двенадцати.
– О-о-о… – протянул Сергей, смотря на часы. – У нас с тобой ещё два часа!
Аня смотрела на его широкую спину и представляла, как прижимается к ней в сладком сне. Она наблюдала за его проворными руками, сильными, ласкающими её тело. Когда он говорил, она впивалась взглядом в его рот, ловила каждое движение губ, целующих её, но не прислушивалась к словам, обволакивающим и создающим мягкое ложе любви. Джинсы обтягивали его ягодицы, и это тоже нравилось Ане.
Но сегодня она впервые спросила себя, а сможет ли он вот так ВСЕГДА вертеться у стола, готовить, ходить на работу, заниматься домашними делами, а ночью, в постели, говорить ей нежные слова, которые она слышала бы всегда в первый раз? Сможет ли он уснуть, когда в ИХ постели будет спать ИХ ребёнок? Наконец, сможет ли он любить её ВСЕГДА и ВСЕГДА оставаться любимым для неё? Сможет ли он?
– Спасибо, – сказала она, допив кофе и погоняв по дну кофейную гущу. – Проводи меня, я устала. И спать хочется.
– Какая-то ты странная сегодня. Но я не буду лезть тебе в душу. Я понимаю, что ты устала, и что в жизни много подводных камней. Я тебя провожу, но сначала десерт!
– Какой десерт?
– А вот такой! – сказал он и, взяв руками её за подбородок, крепко поцеловал.
Потом поднял юбку, схватил за попку и поднял кверху. Аня, не отрываясь от его суховатых губ, обхватила парня ногами.
– Т-с-с-с! – сказала она и приложила палец к губам после долгого поцелуя. – Пойдём в комнату.
Физик Максим сразу всё понял и вышел с совершенно равнодушным видом, а они, смеясь и хохоча, упали на диван. Недолго целовались, потом Сергей раздел её, разделся сам и заново познал всё ещё узкое девичье лоно.
В свои шестнадцать лет Аня была достаточно темпераментной и страстной для того, чтобы чувствовать себя в постели раскованно, и Сергей считал её «жутко сексуальной». Иногда она вытворяла такие вещи, о которых между ними раньше и вовсе не говорилось, удивляя даже Сергея. Она знала, что не первая у него, но лучшая, иначе он не был бы с нею.
Сегодня же она была с Сергеем, но не соединялась с ним в акте любви, как это было раньше, не сливалась в единое целое, а как-то отстранённо, с полумёртвым интересом (всё равно будет так и никак иначе) наблюдала за ним и за собой как бы со стороны.
«Вот зачем ты делаешь её больно?» – спросила она, когда Сергей ущипнул Аню за ляжку.
«Как ты можешь так, когда за стеной Максим, твой друг? Он ведь всё слышит. Мне стыдно за то, что он слышит вас, Аня!»
«Неужели вот так сношаясь, ты любишь её?»
Аня лишь машинально двигала послушным телом, и тело получало удовольствие, но думала она о другом.
«Дурашка, я совсем не та, а ты и не замечаешь».
– Когда? – спросил он, задыхаясь.
– Я готова.
– Один… Два… Да… да… а…
«Готова? Готова ли я к тому, чтобы провести две наши жизни вместе? Готова ли я?»
Отвалившись на бок, прикрыв глаза, он сладко сопел, но не спал, зная, что надо провожать Аню.
На кухне гремел посудой Максим. Оттуда доносился запах сигарет.
«Он много выкурил. Каково ему всё слышать? Нашу любовь?»
– То стихотворение, – нарушил он молчание, – что ты прочла мне у школы… Ты сама его придумала?
– Да, – быстро и резко ответила Аня.
Сергей замешкал со следующим вопросом.
– А что ты хотела этим сказать?
Теперь задумалась Аня.
– Мне уже шестнадцать лет. Мне ЕЩЁ шестнадцать. А я уже многое повидала. И много страдала. Я думала, что любила. Меня обманули. Меня изнасиловали. Я была в отчаянии. Но появился ты. Ни смотря ни на что, человек способен любить. И любовь превыше всего. Любовь была всегда, любовь всегда будет. Что бы ни происходило в этом дрянном мире.
В начале первого она осторожно, чтобы не разбудить маму и папу, вошла домой. Но мама не спала.
– Тетрадку, конечно, забыла? – спросила она.
Аня вошла в свою комнату, скинула с кровати все вещи. Разделась и легла. И заплакала.
Мама пыталась войти, но дочь предусмотрительно закрылась изнутри. Потоптавшись под дверью, она ушла на кухню, где уронила табуретку. Чего свет не включит?
Аня плакала втихаря, стараясь не всхлипывать, чтобы не услышала мама. Она огорчилась бы и, не дай Бог, тоже расплакалась бы. А ей нельзя: наутро будет выглядеть как после недельной пьянки.
Аня с детства росла сильной во всех отношениях девочкой. Она бегала наравне с мальчишками, падала, ушибалась, стискивала зубы и старалась не реветь. Года в три-четыре она увидела, как одна женщина на улице жестоко била своего ребёнка за то, что он плакал. Оно ревел всё пуще, а она сильнее его била. И сложилось, что слёзы – запретное явление, которое никто не любит. В школе она дралась с мальчишками, могла постоять за себя, и за словом в карман не лезла. Никому ни на что не жаловалась. А слёзы копились и копились.
Когда в детстве себя в чём-то проявляешь, то именно в этом ты больше всего и слаб. Анютка лупила мальчишек, заставляла их неметь и краснеть, а сама жаждала их любви. Из-за слепоты этой жажды она и обожглась. С ней обошлись грубо. С ней обошлись жестоко.
И тогда Аня поняла, что она всего лишь маленькая, слабая и беззащитная женщина, у которой есть одно право – право на любовь. И вот тогда она выплакала всё накопившееся.
Совсем недавно она думала, что нашла свою не первую, но настоящую любовь, что способна отдать ей все силы и всё время, чтобы пронести эту любовь высоко над головою и глубоко в груди через всю свою жизнь. Но уже сегодня она задумалась, есть ли любовь в этом мире? Можно ли то, что она получает от него, назвать любовью? Сделал ли он её счастливой?
Вопросы роились у неё в голове; так, заплаканная, она уснула второй раз в этот вечер.
Снился ей лес.
Высокие-высокие стволы деревьев, голые, и лишь там, высоко в небе – плоские кроны, застилающие свет. Внизу рос папоротник и низенький кустарник, меж стволов болтались лианы. Впереди журчала река, и уже были видны её скалистые берега, совсем не вязавшиеся с этим первозданным лесом.
Она шла по тропинке, не задумываясь о том, куда та её приведёт. Тропинка слабо петляла и вела к реке. Лес неожиданно расступился, и стали видны прибрежные скалы. До них было не более ста метров.
Там жили люди.
Откуда-то слева бежал волосатый человек, который был больше похож на обезьяну, чем на человека, и что-то улюлюкал. Бежал он вприпрыжку, в руках держал огромный кусок окровавленного мяса.
На крики из пещеры вышли подобные ему существа, от них отделилась одно особь, скорее всего женского пола в счёт низко болтающихся грудей, и пошла навстречу. Бежавший что-то гаркнул и бросил кусок к её ногам, в сухой песок. Над ним тот час закружились мухи и пыль.
Женщина схватила обваленное в песке мясо и кинулась к пещере, другие обитатели побежали к ней в надежде на свою долю. Слева, откуда появилось существо с куском добычи, вслед ему выбежали ещё около десяти особей его вида с копьями и дубинками. Все они подняли вокруг своих пещер такую пыль, что Аня уже не смогла ничего рассмотреть.
– Наблюдаешь? – спросил кто-то сзади.
Аня обернулась и увидела молодую женщину, на вид не более двадцати лет. Но в спокойных чертах её лица угадывалось Знание и жизненный Опыт.
– так получилось… – растерянно, словно оправдываясь, сказала Аня. – Я шла по лесу и…
– Знаю, знаю. Сильный мужчина приносит Домой пищу и бросает её к ногам своей женщины. За этот окровавленный, вываленный в песке кусок мяса все готовы драться, до крови. Но его это уже не интересует. Он выполнил свой долг, а утробу насытил ранее. Что скажешь по поводу увиденного?
Говоря, странная женщина в грубом сером хитоне приближалась, и теперь стояла рядом с девушкой, и смотрела ей в глаза.
– Что… – сказала девушка, не понимая, чего от неё хотят.
– Есть ли здесь любовь?
– Любовь?..
– Да, любовь? Есть ли в этом грубом, жестоком, ещё только зарождающемся мире, где всё основано на силе, и нет никаких традиций и норм, любовь? Увидела ли ты её?
– Нет, – робко ответила Аня.
И вдруг совершенно неожиданно для себя побежала к реке, пересекла её вброд по мелководью, до колена замочив ноги, и очутилась на другом берегу.
Оглянулась назад: женщины не было, а первобытные люди всё ещё дрались из-за грязного, кровавого куска мяса.
Посмотрела вперёд: перед ней расстилалась бескрайняя пустыня. Накалившийся песок испускал жар, и далёкий горизонт плыл в зыбком мареве.
И она пошла вперёд, увязая в горячем, обжигающем ступни песке. В горле скоро пересохло, и захотелось пить.
Вечерело. Но, несмотря на приближение ночи, жара, казалось, становилась всё сильнее и всё больше донимала бредущую по песку девушку. Губы пересохли и обветрились. Создавалось ощущение, что везде, и во рту, и в одежде был песок.
Аня уже еле-еле передвигала ноги, движения её становились замедленными и, когда окончательно стемнело, она вовсе упала на песок и забылась тяжким сном. Кроватью её в эту ночь стал бархан, а одеялом ветер и звёздное небо.
Очнулась она от луча солнца, показавшегося из-за песчаного холма.
Всю её пронизывала усталость, тело было мягким, расслабленным и абсолютно непослушным. Хотелось пить, шершавый язык прилипал к сухой гортани. В голове звенело, перед глазами всё плыло.
Но она встала с песка и, собравшись с силами, начала карабкаться на гребень бархана. Ане казалось, что за ним нечто то, что сможет спасти её, вырвать из изнуряющей пустыни. Мысли повернуть назад, к прохладному лесу и спасительной реке, на берегу которой жили люди, у неё не возникало. Но она всё-таки обернулась и – не увидела ничего, кроме однообразной пустыни и уже надоевшего жёлтого песка.
Внезапно кто-то схватил её за руки и через гребень холма потащил на другую его сторону. Аня закричала, пытаясь вырваться, но руки похитителей, словно тиски, крепко сжимали её запястья. Девушку волочили по песку спиной вперёд, и она видела лишь быстро поднимающееся из-за горизонта солнце. Двое мулатов или негров (Аня так и не поняла) о чём-то жизнерадостно переговаривались между собой на непонятном ей языке.
Она оставила бесплодные попытки спастись и потеряла сознание.
Поняв, что всё ещё жива, Аня открыла глаза, но тут же вновь их зажмурила. Прямо в лицо светило ослепляющее яркое солнце, оно беспощадно жгло голые руки и ноги. Девушка попуталась пошевелиться, но не смогла, тогда она ощутила, что привязана к находящемуся за спиной столбу.
Аня привыкла к яркому солнцу и, прищурив глаза, осмотрелась. Вокруг её сновали люди в разноцветных халатах и полупрозрачных накидках с обмотанными головами. Пальцы унизывали кольца с крупными, играющими светом камнями, на шеях висели и дорогие ожерелья, и простые бусы. Богатые наряды слепили не меньше, чем жёлтый диск солнца.
Но Аня взглянула вдаль и вдруг увидела тех двух мулатов, что тащили её по песку! Они были босые и лишь в набедренных повязках. Разговаривали о чём-то и смеялись.
Девушка дёрнулась из своих пут и хотела закричать, что те двое украли её, но совсем неожиданно увидела ещё двоих, очень похожих на её похитителей. И ещё, и ещё…
Метрах в пятидесяти двигался караван навьюченных верблюдов, и рядом с ними шли погонщики. Аня посмотрела направо и увидела женщину, стоявшую на таком же деревянном возвышении. Но она не была связана, лишь за руку её держал мужчина в набедренной повязке. Склонив голову, она стояла не шевелясь.
Слева – ещё одна женщина, она гордо закинула голову вверх и смотрела на линию горизонта. Но по лицу её текли слёзы.
Взгляд Ани соскользнул вниз, на группку разговаривающих меж собой богато одетых мужчин.
– Фашисты! – закричала Аня и начала извиваться, пытаясь высвободиться, но верёвки держали крепко. Подбежал мулат и попытался её утихомирить, но девушка плюнула ему в лицо и умудрилась наступить на ногу.
Снизу послышались возгласы. Одобрительные? Мужчины зацокали языками и заговорили громче.
Трое мулатов отвязали её и, держа за руки, провели через базар во дворец, в богато убранные покои. Голову и лицо покрыли каким-то платком.
В сумрачном помещении её окружило множество женщин и – опять та самая, что была у пещер. На ней всё тот же серый хитон, резко выделявшийся среди обилия шёлка.
– А теперь что ты скажешь? Здесь есть любовь?
И, как в прошлый раз, Аня переспросила:
– Любовь?
– Да, любовь. Нашла ли ты её здесь, в мире денег, где есть господины и рабы? Где женщины не жёны, а наложницы?
– Но она должна быть…
– Где? Тебя продали по цене десятка верблюдов, правда, хороших верблюдов. Тебя продали, что самое ужасное. Я ещё поняла бы, если ты продалась бы сама, что-то с этого поимела, но тебя использовали как товар. Один захватил, другой купил, и теперь ты станешь его наложницей и будешь исполнять все прихоти выжившего из ума старика.
Тут вошёл мужчина, которого Аня видела на базаре. При его появлении женщины попадали ниц, а по движению руки скрылись, шурша шёлком. Мужчина посмотрел на Аню и самодовольно улыбнулся её золотыми зубами.
Очнулась Аня в алькове, на пышной кровати среди вороха подушек. В ногах скулила маленькая собачонка. Девушка с удивлением обнаружила на себе корсет, платье с пышными юбками, перчатки выше локтя, что показалось ей совершенно нелепым, и шляпку с ленточками. На шее висела золотая цепочка, а подвешенный на ней огромный кулон с красным камнем и, кажется, открывающийся, покоился меж двух пышных грудей.
«Боже, да я ли это?» – спросила себя девушка.
– Жозефина! Жозефина!
Аня подошла к окну, откуда раздавались крики, и открыла створки. Она выглянула на улицу.
Под окном на двух статных жеребцах гарцевали мужчины, сплошь облачённые в металлические доспехи. На головах у обоих – шлемы с поднятыми забралами.
– Жозефина! – крикнул один из них. – Сейчас мы будем биться за тебя! Прошу, соизволь посмотреть наш поединок, о котором не знает даже король!
– Скорее, пустослов! – поторопил его второй, опустил забрало и вытащил из ножен меч. Клинок блеснул на солнце, и заржал пришпоренный конь.
Лето было в разгаре. На небе ни облачка, светит солнце, в чуть ли не райском саду журчат ручьи, фонтаны и щебечут птицы, и двое мужчин бьются за право обладать женщиной.
Обладать женщиной? Да помилуйте, возможно ли это? Они сражаются за неё, за одну, выясняя с кем она будет делить брачное ложе. В поту и исступлении они машут клинками для того, чтобы назвать её своей. Как тяжело им это даётся, и как многого стоит – человеческой жизни! А женщина? Она наблюдает за поединком с балкона, обмахиваясь веером. Она, слабое и хрупкое существо, владеет двумя сердцами, двумя мужчинами, причём ей для этого потребовался лишь один мимолётный взгляд или лёгкое движение грациозной ручки, за право поцеловать которую умирают люди!
И вот один упал с коня. Поражённый вражеским мечом, он смотрит на её окно и едва заметно улыбается. Сжимает вражеский клинок порубанной ладонью. Последний вздох – и испускает дух, сражённый вечною любовью.
Со всех сторон сбегается дворня, начинается суетня и поднимаются крики.
Аню кто-то насильственно оттаскивает вглубь комнаты и усаживает на кровать. Девушка видит всё ту же женщину в сером хитоне, и уже не удивляется ей.
– А здесь? Что ты видела?
– Проявление чувств к женщине. И если это не любовь, то…
– Конечно не любовь, глупая! Конечно нет. Ты видела труп? Кровь – любовь. Прекрасно рифмуется, но сочетается ли? Можно ли убить во имя любви? Или чём ещё твой женишок оправдает это корыстное, да, да, корыстное убийство? Он женится на тебе, а потом убъёт твоего старшего брата и станет наследником престола, как и мечтал. Любовь ли это?
– Ах, – вырвалось у Ани и она прижала руки к груди.
– Не делай столь скорбное лицо. Только если собираешься оплакать любовь. Ха-ха-ха! – засмеялась женщина собственной шутке.
– Даже если любовь и была, то с каждым годом вымирала, исчезала, испарялась, – продолжала она. – Своё время ты знаешь, но кое-что из фактов я тебе приведу. В вашем дрянном двадцать первом веке число браков сравнялось с числом разводов. Женщина за свою жизнь в среднем делает до шести абортов. Растёт детская смертность, проституция и наркомания. Тысячи! Тысячи младенцев рождаются ВИЧ-инфицированными! И абсолютно не единичны случаи, когда муж убивает жену или наоборот. И не из высоких чувств ревности, а так, по бытовухе. Вы завязли в собственном, прости за выражение, дерьме, и хотите среди него вырастить прекрасный цветок под названием любовь? Но для него нужна благодатная почва, а он уже захлебнулся и утонул в ваших фекалиях. Любовь. Да где ты её видела, любовь? Посмотри со стороны на свои отношения с Сергеем. Проверь свои чувства, если они есть, если это не иллюзии. Разве это любовь?
– Знаешь, мам, – сказала Аня за завтраком. – Мне сегодня приснился странный сон. Тебе никогда не снились странные сны?
– Снились. И сейчас снятся.
– Нет, а про любовь?
Папа уже убежал на работу, и Аня свободно могла поговорить с мамой практически на любую тему.
– Про любовь? – удивилась мама и отставила чашку. – Эротические сны сняться, но чтобы...
– И папа там присутствует не всегда? – хитро прищурилась Аня.
– Молчи, негодяйка! Не твоё дело. Тебе, наверное, тоже не всегда Серёжа снится?
Аня не ответила.
– А что там со странными снами, мам?
– Ты знаешь, кажется, я что-то припоминаю. Но это было давно. Где-то перед нашей свадьбой. Так-так... Да, это были странные сны. Меня всё кто-то отговаривал от свадьбы и спрашивал, а на самом ли деле я люблю твоего папу. Я очень сильно нервничала в те дни, вот и снилась всякая чушь, но запомнилась на долгие годы... Да, я тогда много сомневалась... А к чему ты это?
– Да я так, мам. Просто подружка рассказывала, будто к ней во сне приходит богиня любви и предлагает на выбор мужчин, каких хочешь. Вот я что-то и спросила.
– Однако. Ну, ладно, мне пора, я тоже побежала.
Мама ушла на работу, и Аня осталась одна. Она долго колебалась, прежде чем набрала серёжкин рабочий номер.
– Алло?
– Серёж...
– Привет, Аннет! Ты чего так с утра пораньше?
– Серёж, я хочу тебя видеть... Я хочу обнять тебя и поцеловать. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Ты сможешь приехать, Серёж?
– Сейчас?
– Да, сейчас.
– Но у меня только рабочий день начался.
– Я понимаю, но всё-таки? Серёженька, ты мне так нужен сейчас...
– Что-нибудь случилось?
– Нет, нет, ничего. Просто... Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
– И я тоже тебя люблю.
– Ты придёшь?
– Постараюсь.
– Позвони, если не получится, хорошо?
– Да.
– Я жду тебя.
И Аня ждала его целых тридцать семь минут, ждала, неподвижно сидя на кресле и глядя в одну точку.
Когда в дверь постучали, она вскочила и опрометью бросилась в коридор открывать.
На пороге стоял Сергей.
– Серёж, Серёженька! – кинулась она ему на шею. – Как я тебя люблю, Серёженька!
Он обнял её, но его ладонь всё ещё помнила тепло попки девушки, которая выходила из Анькиного подъезда, и от соблазна шлёпнуть которую Сергей не удержался.
– И я люблю тебя, – сказал он.
– Мы ведь будем с тобой счастливы всегда?
– Будем.
– Всегда?
– Всегда?
19-24 марта 2004 года.