Прежде, чем продемонстрировать некое подобие сценария «моего первого короткометражного фильма», необходимо сформулировать некоторые аспекты творческого подхода.
Во-первых, прежде всего, я свободен. В данном случае — от сюжета и сюжетности как принципа игрового кино.
Во-вторых, на этот раз я делаю исключение из моей основной концепции творческого существования: некогда я отказался от попыток изменить мир к лучшему, считая, что лучший способ усовершенствовать мир — это усовершенствовать себя; представленный же сценарий можно считать плодом активной жизненной позиции. Однако,
в-третьих, к принципу искусства ради самосовершенствования я всё-таки честно возвращаюсь, так как написанием данного сценария обязан непреодолимому желанию избавиться от одного из самых давних и одного из самых тяжело переживаемых мной комплексов — комплекса провинционализма.
ЦЕНЁВ Дмитрий
Шум-гам-суета-веселье, наверное, за дверью, за окном — марево вечернего мегаполиса, а здесь темно. Огонёк сигареты танцует вместе со звучащими словами. Женский молодой голос:
— …объясни, что произошло-то?! Антошка же тебе ничего плохого не сделал! Подумаешь, посмотрел косо! Чего ты завёлся?
Щёлкнув, зажигалка высвечивает лицо прикуривающего молодого человека. Теперь красных светящихся танцующих точек — две. Голос юноши, не соответствуя словам, спокоен, почти равнодушен, более похож на рассуждения, чем на эмоциональное высказывание каких-то претензий:
— Понимаешь, Машка, ты даже не понимаешь в каком дерьме ты живёшь. Притом — с самого-самого детства. Если б я был психом, я бы убил его — прямо на месте, просто сейчас ты не поняла всего, как-то мы с Антохой уже схлестнулись, потому что я случайно узнал, что он сам-то — всего лишь во втором поколении, — голос жестоко утрирует. — м-ска-а-авич. Ты ведь не жила вместе с нами в общаге, там всё по-другому. Мы все давно научились врать… просто для того, чтобы сдержаться, чтобы кого-нибудь из вас не убить. Мы — это сборище провинциальных уродов, людей второго сорта, до которых Москва всего лишь снизошла. «Получили образование, ублюдки? Теперь уёбывайте, не хер наш воздух портить! Понаехали, сброд…» И так далее.
— Витя, прости меня, но с такой ненавистью к людям… так жить… ну, трудно, я прямо не знаю, что и сказать-то…
— Не говори — слушай. Я не людей ненавижу, Маша, и даже — не москвичей, хотя многие из них заслужили мою ненависть. Самое странное, что я ненавижу Москву. Наверное, для того, чтоб не начать ненавидеть людей. Я думаю, очень легко в нынешние времена купить провинциала, даже за небольшие бабки, чтобы он просто оставил в каком-нибудь вагоне или троллейбусе сумочку или пакетик, вовремя нажав нужную кнопочку. Не веришь?
— Не очень. Вы что, все вот так нас ненавидите?
— Не говори: вы — нас, мы — вас. Это было всегда. Но, всё равно, так говорить не надо, только хуже будет. Я разговаривал с умным и весьма талантливым человеком, по пьяни, конечно, и он сказал: заплати, и я взорву этот вонючий нарыв к чёртовой матери, разнесу так, что и пепелища не останется. Между прочим, ядерный физик, а не алкоголик с помойки. Они вшестером: жена, он, его мама и папа и её мама и папа — обрабатывали учёбу дочери в рядовом, заметь — в обыкновенном химико-технологическом, институте, не в МГИМО каком-нибудь, и даже не в МГУ. Вшестером, понимаешь? И не на платном отделении, а на общедоступном, с позволения сказать… Ты только, Маша, не очень на меня обижайся, просто я немного расклеился… есть ещё пиво, а?
Сигареты давно потухли, два силуэта постепенно загородили часть сверкающих огоньков за окном, Маша ответила:
— Да, я тут спёрла со стола. На!
Слышны скрип, шорох, щелчок, чуть-чуть шипения, глоток.
— Раньше девушки ехали в Москву в надежде на красивое замужество. Это нормально. Теперь они едут сюда, чтобы стать проститутками. И это, как ни странно, тоже нормально. Профессия тяжёлая и опасная, труп дочки моего знакомого ядерного физика выловили прямо из Москва-реки. А банальнейшая, оказывается, это история, каких тысячи. Рассказал тебе, и понял, что это обыкновенная история, каких тысячи, и это тоже нормально. Так что заплати мужику, и он сам изготовит атомную бомбу, сам привезёт её, сам установит где надо и как надо. И самое интересное, что все деньги-то и уйдут на это вот благородное дело.
— Вить, тебе нравится говорить такие гадости?
— А это не я говорю, это говорит моя страна под названием Россия — ограбленная и обманутая, опущенная и запуганная колония метрополии под названием Москва. Я просто это вслух иногда произношу, для этого мне голова, а в ней — язык, дадены. Я тут про вашего мэра слышал, вы все его обожаете, перед выборами он позволяет себе сказать, что это возможно — построить рай в отдельно взятом городе. Не нам, провинциалам, выбирать вам мэра, поэтому-то он и не боится вопроса: «А за чей счёт, с-сука?!» Машенька, если в бюджете государства отдельной статьёй прописана столица, то и я мог бы быть хорошим мэром, и ты смогла бы. Почему нет? Я недавно тут вообще почти злорадствовал: женщина одна посетовала, мол, ничего против вас, провинциалов, не имею, но вы же хлеб у нас отняли, я, например, и мой брат, говорит, из-за вас без работы сидим! Всю торговлю черножопые скупили, компьютерный бизнес прибрали хохлы, строительство, вообще, хрен знает, какие чурки заграбастали, а мы, москвичи, чупа-чупсы сосём. Я не удержался и пополнил список: грузчики, дворники, официанты, чернорабочие, менты, сантехники, сторожа — да разве ж вы, москвичи — люди высшего сорта, на такую негритянскую работу пойдёте? Но самое-то смешное уже даже и не в этом! Мы, хреновы провинциалы, у вас уже и высокую политику отобрали! Горбачёв — с Краснодарья, Ельцин — с Урала, Путин — из Питера… тоже давно уже опущенного Москвой до уровня провинции… Да, есть за что вам, Шереметевым, нас, Ломоносовых, ненавидеть. Ты в детстве и отрочестве какие книжки читала? Я это тоже читал, хочешь, перечислю?
— Давай. Мне сегодня за всю Москву отдуваться. По первое число.
— Читали Носова, Драгунского, Успенского, Железникова с его эпохальным «Чучелом», а ещё Алексина — «Шестнадцать зажжённых свечей». Ах-ах-ах, как это было круто. А мы у себя там, представь себе, не только этих читали. Почти уверен, ты даже не слыхала их имён. Николай Воробьёв, Евгений Пермяк, Лев Давыдычев, Владислав Крапивин — слыхала про таких?
— Н-ну, раз не слыхала, наверно, хреново они писали?
— Нет, не хреново. В том-то всё и дело, что не хреново. По ним и кино снимали. Воробьёв — это «Капризка», по «Капризке» кино, конечно, не прошло бы, там фигурировали хиппи, любившие ничего не делать и пить сладкое пиво. В те времена не прокатило бы. А Давыдычев — это «Многотрудная, полная опасностей и приключений жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника». Наши же пермяки кино и сняли, там Иван Семёнов свою голову в парту засовывает и в носу пальцем ковыряет…
— Слушай, Вить, а вот это я, кажется, помню… нет, правда, помню. Они там с другим пацаном смешно так из лужи фуражку доставали, да? Это такое старое кино, когда в школу все в одинаковых мундирчиках ходили, да?
Силуэт юноши качнул головой:
— Да, помнишь. И это приятно.
— Они там всё в шпионов играют, в детской коляске прячутся, да?
— Есть там такая песня. А ещё шпионская такая классная сказка, тоже Давыдычевская, не помню точно названия… нет, вспомнил! «Руки вверх!» называется, там ещё что-то, тоже длинное название. Классная книжка, кино, правда, по ней так себе получилось. А «Всадники на станции «Роса» помнишь? Про мальчишку, который фехтованием занимался, а летом из пионерского лагеря сбежал. Вот это Владислав Крапивин. Наплевать мне на вашего рафинированного Алексина, а вот на книгах Крапивина у нас несколько поколений выросло, и теперь детям свои потрёпанные книжки передают. Новые-то покупать дорого, да и издавать Крапивина меньше стали, чем какого-нибудь долбанного Гарри Поттера или «Мишек Гамми от Хичкока».
— Удивительно, вроде в одной стране живём, а?
— В разных, Маша, в разных странах! И это мне однажды здесь, на кухоньке одной объяснили. На маленькой такой, самой обыкновенной, как у нас, но здесь. Доходчиво так объясняли, почти с мордобоем.
Да, разумеется, я… я рьяный гражданин Мухосранска, и мне не может быть не обидно отношение нашей прекрасной столицы к нашей… откуда я родом. Цитату приведу из старого кино, она многое многим объяснит, например, что это началось не вчера и не третьего дня, а гораздо раньше, и даже не во времена кино. Фраза стала крылатой: «Ты что, с Урала?!» Да, господа Первый Сорт, и ответить мне более нечего, чем подтвердить: «Да, я с Урала!» Знаете и продолжение этого разговора: «Вот и катись к себе на Урал, а к нам не суй своё деревенское рыло!» Приблизительно, так.
Так как весь предполагаемый сценарий уместиться на пяти страницах не смог, попробую всё остальное изложить конспективно — пунктиром.
Эпизод заканчивается диалогом на балконе (недолгая возможность чуть лучше разглядеть лица): мол, ты, Витя, такой классный, такой настоящий, я так тебя люблю, такой… и ко мне хорошо относишься, ты ведь хочешь здесь жить — скажи, ведь хочешь? — только не воспринимай, мол, это как оскорбление… я для тебя всё: где хочешь жить, какую машину хочешь, я могу… и так далее. Паренёк, скрепя сердце, скрипит зубами, мол, ты меня так вот запросто хочешь купить… в общем, ничего хорошего из этого не получается, кроме не относящейся к предыдущей теме фразы: «Понимаешь, Машенька, я просто не люблю тебя. Если б это было б иначе, то, возможно, всё у нас с тобой и закаталось бы в шоколад, да только вот в этом-то вся проблема». Мальчик играет на фортепиано: один, для себя, что-то ищет, повторяется, находит, радуется — видимо, сочиняет. Через пальцы на клавиатуре — изменение внешней картинки: мальчик играет для своих домашних. Теперь — что-то классическое, хорошо играет. Слушают: отец — не кто иной, как наш Витя… мама, бабушка, кто-то ещё: дядя и тётя, гости какие-нибудь — в тесной комнате накрыт стол… снова меняется через пальцы картинка: юноша играет виртуозно, прочувствованно, что-то очень своё и, одновременно, будто классическое. На хорошем, но обшарпанном, рояле; похоже на зрительный зал, юный пианист — в кругу света, цветы в корзинах... Через цветы — переход на кладбище. Ряд надгробий. На последнем — фотография взрослого героя. Песочные захламлённые дорожки разбиты стадами пьяных ног, мусор — кучами, люди — спинами, солнце в небе, нарезанном по низу индустриальным горизонтом: дымящие трубы, шахтные подъёмники, подъёмные краны, забор, шоссе, линии электропередач. Юноша-пианист, очень похожий на отца, прикладывается к бутылке с прозрачной жидкостью, выпивает до дна и выбрасывает куда-то в сторону.
МОСКВА — ДЕРЬМО