Ядерный пепел

ЯДЕРНЫЙ ПЕПЕЛ
(Повесть)

I

Громкие, протяжные завывания сирены сигнализации жестко и неприятно выбросили меня из дремоты. Первые две секунды ушли на восстановление пространственной и ситуационной ориентации: где я, почему я здесь, что происходит. Приняв в кресле нормальное положение, я отключил сигнал аварийного оповещения и запросил у системы результаты анализа обстановки. На дисплее терминала появился ряд сообщений. Только что произошло санкционированное проникновение через верхние шлюзы и затворы убежища. Объект (гуманоид в синтетической защите) ввел в компьютер последовательность кодов. Потом он спустился на лифте, сейчас находится у первой шлюзовой камеры на этом уровне. Мое сердце забилось учащенно и радостно. Никаких сомнений –– вернулся Эдуард!
Эдуард –– запасной разведчик, посланный три недели тому назад на поиски не вернувшегося Андрея Белесова. Разведка проводится раз в двадцать пять лет. По плану она длится десять дней, в нее входит обход по периметру местности, сбор образцов воздуха, почвы, генетического материала животных и растений. После изучения принесенного разведчиками сырья ученые составляют общую картину внешнего мира, вносят поправки к Центральному Плану, дополняют климатическую историю данной точки планеты. В первые разведки ходили парами. Потом совет смотрителей посчитал это ненужным и бесполезным. Особенно с учетом того, что никто не рвался наружу. Покидать убежище всегда считалось опасным предприятием. Отбирались лучшие, самые выносливые. Последний выход часто откладывался. Не находилось подходящего претендента-добровольца. Возвращения Андрея ожидали с нетерпением, каждый ученый мечтал получить долю материала. Больше всего энтузиазм исследователей поджигали данные предыдущей разведки, предвещавшие в нынешний период множество изменений. Но Андрея не было ни через десять дней, ни через двадцать, ни через месяц. Лишь спустя полгода по следу Белесова отважился пройти новый доброволец. Пропал и он…
Добежав до шлюзовой камеры, я вспомнил, что по инструкции предписано захватить аптечку и счетчик Гейгера перед тем, как покинуть дежурный пост. На случай, если разведчик будет ранен. Я в нерешительности встал напротив массивной железной дверцы. Да нет, прецедентов не было, ничего страшного случиться не должно. Затвор щелкнул, дверца медленно, сдавливая мне мозг этим неторопливым движением, поползла в сторону. Серебристые стены узкого коридорчика озарились мерными яркими вспышками красной сигнальной лампочки. Включившаяся люминесценция разогнала в камере мрак. На противоположной стороне помещения, прислонившись к стенке, полулежал, скорчившись в болевых судорогах, Эдуард. Он часто и тяжело дышал, словно неимоверными силами отбивая у воздуха каждую порцию кислорода. Его грязные, спутавшиеся волосы наполовину закрывали осунувшееся от истощения лицо, по цвету напоминающее плохо обтесанный кусок мела. Я увидел, что под Эдуардом растеклась небольшая лужица крови, и сделал пару шагов назад. Мой мозг стал автоматически предлагать планы дальнейших действий, но я, подавляя низкое подсознательное стремление убежать, тупо стоял, шокированный зрелищем. Срочно следовало что-то предпринять! Эдуард издал тихий, страдальческий стон. Этот звук породил во мне волну страха и жалости. Я очнулся от состояния оцепенения, быстрыми шагами, почти бегом, подошел к разведчику. Когда я присел рядом на корточки, он заметил рядом с собой человека и судорожно вцепился в мою руку. Из-за волос на меня уставился воспаленный, подернутый странной мутной пеленой, заслезившийся глаз.
–– Э-э… Эдууард, –– замямлил я, –– как ты? Ты ранен?
Какой идиотский я задал вопрос, мне не в тот момент не приходило в голову, я пытался понять, что с ним произошло, какой тяжести ранение. Я тронул место, которое Эдуард сильно зажимал ладонью, но в ответ раненный застонал сильнее прежнего. Что же это такое происходит!? Нужен медицинский переносной сканер! Нужен врач, помощь.
–– Я… я вернусь, Эдуард, я вернусь с доктором…
Он притянул меня к себе и зашлепал губами, как ребенок, читающий по слогам. Я нагнулся к нему поближе, напрягая слух насколько возможно.
–– Ыу, ыу…уи, уи, уи… ыу, –– выходила бессмыслица, хотя это ему давалось не легко. Он пытается мне сказать. А если он умрет, пока я бегу за доктором?
–– Эдуард, я не понимаю!
Секунд десять он переводил дух, а потом выговорил, почти четко, хриплым, срывающимся голосом:
–– Там…живут…лю-ди…
–– Что, люди? Какие люди? О… о чем ты? Потерпи немного, мы поможем тебе, с тобой все будет нормально, ты только потерпи…
Из его груди раздалось мерзкое клокотание. Он перестал дышать, несколько раз вздрогнул, сжав мою руку до хруста в суставах, и обмяк, беспомощно опустив голову. Впервые на моих руках умирал человек.
Дальше все было как во сне. Я помню длинные незнакомые коридоры, людей, я им что-то говорил; началась суета, ко мне все время подходили, что-то узнавали, расспрашивали, а я не понимал речь, бормотал бестолковщину; меня толкали, отгоняли. В итоге появился ректор и приказал мне идти вниз.

Прошло три часа.
На пятом жилом уровне, лежа у себя в комнате на диване, я с грустью обдумывал происшедшее. Я перебирал по памяти детали, оценивал адекватность своих поступков, восстанавливал в сознании новые чувства, которые тормозили мышление и пугали непонятностью. Сделанные выводы только глубже погружали меня смятение. Психика, генетическим вмешательством и годами тренинга подготовленная к тяжелым стрессовым ситуациям, сдала, я растерялся, хуже маленького дитятки, ни разу не видавшего жестокости. А жестокостей я насмотрелся в архиве предостаточно. Я дописываю научную работу по Второй мировой войне, в прошлом году сдал диссертацию, посвященную росту преступности в старом обществе. Для этого я месяцами изучал фотографии и документальные пленки с чудовищнейшими картинами насилия, смерти и прочими проявлениями человеческой примитивности и убогости. На деле же от одного вида крови проявил непростительное малодушие. И это не все. Еще раньше, от звона сирены и потока данных потерял субординацию, замешкался, оставил аптечку. Хотелось поскорее встретить разведчика, столько времени не подававшего о себе знать, хотелось первым узнать у него что-нибудь интересное, удивительное. Я волновался за него, как и все, но я был на сто процентов уверен, что в мою смену он уж точно не может появиться. Да вот же, «повезло», приполз герой во время дежурства трусливого сопляка. Прибежал мальчишка, двадцать пять лет от роду, душа в пятки ушла, двух слов связать не мог.
Что Эдуард хотел сказать нам такого, что держался до последней минуты? Три слова. После них он перестал бороться за жизнь. «Там живут люди». Стой! Там живут люди!? Там живут люди, вот в чем дело. Долго я соображал. Вопреки Центральному плану или по каким-то иным причинам, жители убежищ вышли на поверхность и уже начали освоение планеты и восстановление цивилизации! Мы сидим под толщей грунта, ничего не ведаем, занимаемся кто чем, а Там вовсю строительство нового мира! Прогресс! Осуществление мечты в жизнь! Там живут, оказывается, люди! Ко мне стало возвращаться легкое нервное возбуждение. Я бросился к двери, задумался на секунду, и стал быстро ходить вдоль стены. Нет, меня позовут позже, все успею. Получается, мы спрятались, надежно замуровались, обезопасили наше мирное существование пятью уровнями защиты, запугали друг друга кошмарами о том, какие ужасы творятся наверху, как там жутко и уныло напрасно? Жизнь идет, а мы, обитатели забытого убежища, ее не замечаем. Откуда? Мы тут наподобие космонавтов в огромном космическом корабле. За его стенами один вакуум, бесконечность, пустота и гибель…
В полутемной комнатке раздался мягкий, мелодичный бесполый голос компьютера:
–– Александр Жилов, срочно пройдите к смотрителю.
Начинается. Мне достанется по полной программе. И по делу.
Смотритель, видимо, ждал меня. Когда я преступил порог его просторного синего кабинета, он сидел за столом, покачиваясь на стуле из стороны в сторону, и не поднимал взгляд. Он в задумчивости следил глазами за неопределенной точкой вдали, одрябшее от старости лицо имело сосредоточенный вид. К счастью, молчание длилось не так долго, чтобы я всерьез занервничал.
–– Саша, ты, конечно, понимаешь, что ты совершил тяжелое нарушение инструкции, пренебрег техникой безопасности, подверг себя риску, –– заговорил смотритель внушительным, грозным басом. –– Это не останется без должного внимания. Я накладываю некоторые санкции на диапазон поручаемых тебе заданий. Ты показал себя человеком безответственным, не умеющим держать себя под контролем. В этом случае помочь Эдуарду не мог не ты, ни кто-либо другой. В его смерти на сей раз виноват обстоятельства, стоящие вне твоей вины. Множественные переломы, внутреннее кровотечение, токсикация организма –– вот неполный перечень того, что забрало у Эдуарда жизнь. Эксперты теряются в догадках, где он мог получить столь обильный букет травм и заболеваний. От всего комплекта разведчика у него остался всего один элемент брони. И все. Судя по самой крупной ране, способствовавшей наиболее значительным потерям крови, его атаковало крупное животное около входа в убежище. Странно, не правда ли? Больше нам ничего не известно. Не из-вест-но, ни-че-го. Вот в чем беда. Я принял решение приостановить разведывательную деятельность сроком на пятьдесят лет. По истечении указанного срока на разведку отправится полностью экипированная группа из пяти добровольцев. Сама разведка поделится на серию отдельных операций. Вот так.
Смотритель в подтверждение своих слов слегка хлопнул ладонью по столу. Чтобы яснее было. Его тон озадачил меня. Я смотрел на него с удивлением, говоря, как мне казалось, выражением лица: «Не может быть! В такой момент, такая ситуация! Так нельзя, невозможно, не сейчас!» Я рискнул ответить:
–– Да, мне понятно. Но Эдуард, перед тем… –– я хотел подобрать подходящее слово, но мысли снова спутались. –– Он сказал мне…
К удивлению, смотритель, прервав меня резким жестом, вытащил из стола биополимерные листы бумаги. Убрав листы в паку, он строго посмотрел сначала поверх моей головы, затем на меня.
–– Саша, есть причины, по которым я должен тебя кое о чем попросить. Пусть все, что он успел сказать тебе, останется между нами, –– в тон голоса смотрителя добавился заговорческий оттенок. –– Ну?
–– «Там живут люди». Три слова. Все. Сказав их, он тут же умер.
Смотритель встал с места и подошел к двери.
–– Так… Александр, можешь идти к себе. С завтрашнего дня возвращайся к обычному рабочему графику. Ты меня понял. Комиссия сама распорядится словами, что ты нам передал. До встречи.
Смотритель пошел по своим делам, а я еще некоторое время слонялся ко коридорам, обдумывая этот необычно короткий разговор. Впрочем, смотритель второго сектора никогда не был многословен. Странным мне показалось его поведение. Радикальные решения, явно не законченные фразы. Да, он чего-то не договаривал. Темнит? Зачем? Взял с меня обет молчания. Безопасность? Сохранение авторитета? Тайны Совета? Если так, мне в самом деле нечего соваться куда не следует. Смотрители не были бы смотрителями, не зная точно и ясно, что они делают.
Все-таки тайна –– причина недоверия.
Узнав о жизни наверху, очень многие захотят уйти отсюда. Кому нравится быть обреченными всю жизнь просидеть в замкнутом пространстве, растрачивая себя на служение далекой, «призрачной» цели? Половина будет ломится навстречу новой жизни в новом мире. Правильно, не в моей компетенции провинившегося слизняка шокировать население убежища радостной новостью. Смотрители организуют информирование и выход так, как надо, по порядку.
На этом я успокоился. Дома родители посоветовали мне отдохнуть, но заснуть я не мог. Вернулись мысли, ощущение теплой, липкой крови на руках, предсмертные конвульсии Эдуарда. Смерть не выходила у меня из головы. Снова и снова перед глазами возникало его изуродованное лицо, слышалось прерывистое дыхание, пронизанные неведомыми мне муками стоны.
Я стал ощущать тупую боль в руке. В клинике врач осмотрел запястье, успокоил меня: не опасно, в ближайшие дни само пройдет. Я выпил успокоительного и вновь попытался заснуть. Вместо этого в воображении появились необыкновенные картины будущего, встречи с людьми, ветр, небо, высотные здания из сверхлегких материалов, космические корабли, цивилизация. Мне безумно повезло! Выход из убежища запланирован в том поколении, до которого я не доживу. А это случилось при мне. Знания, проекты, идеи, мысли, планы –– я все это смогу теперь реализовать, воплотить в жизнь! А то на бумаге, да на уроках истории. Мне повезло!

II

«Дети –– это время, созревающее в свежем теле», –– писал в «Котловане» Платонов. Странная фраза, вполне в его стиле. Не имея чудесного дара, особого жизненного опыта или гибкого, пытливого ума –– автора не поймешь. Вместо живых людей я вижу в персонажах писателя некие призраки, проскальзывающие перед читателем мрачными тенями с сумрачными и порой восторженными лицами. Сказывается воспитание в иных условиях. Я не тот, я из чуждого Платонову мира. Здесь было бы правильнее сказать, что дети –– это время, созревающее в железобетонном чреве убежища.
Яркий, но не слепящий глаза свет наполнял классную комнату, дополняя наряду с ортопедическими стульями и встроенными в парты компьютерами уникальный интерьер кабинета, в котором тридцать учеников и учениц чувствовали себя комфортно. Пожалуй, слишком комфортно. Дизайнеры постарались. Я расхаживал вдоль сенсорной голографической доски площадью десять квадратных метров (одна из стен целиком), рассказывал классу новую тему. Этих детей я учу третий год, буду учить следующие пять. Дальше у них изменится программа, они пойдут на высшие курсы по выбранной специальности. Им, правда, не суждено быть «временем». Мои десятилетки тоже не попадают в запланированный выход. Наша доля –– сидеть сто лет, протирать штаны.
–– Как возникла компания «Интерволт»? –– очень серьезным для детского возраста голосом спросил ученик с задних рядов.
–– Просто, –– продолжил я. –– Пришло время. Логика развития событий. Вы со временем ее осмыслите. Компания не могла не возникнуть потому, что она была нужна. За десятилетия усердной пропаганды книгами известных авторов, фильмами и средствами массовой коммуникации, человечество изрядно напугалось обилием предрекаемых напастей. Людям стало страшно. Страхи подтверждались участившимися природными катаклизмами, уносившими с каждым годом больше и больше жизней. Ученые предостерегали людей больше века, каждый гражданин, пользовавшийся так называемыми благами цивилизации, выбрасывавший пластиковые пакеты и совершавший прочие малоблагоприятные в экологическом смысле деяния, вполне понимал неразумность своего поведения. Все понимали, но предпринять ничего не предпринимали…
–– Такое разве возможно?! –– возмущенно воскликнула девочка с правого ряда. –– Люди же разумны! Это то же самое, как если бы тонущий, ясно видящий приближение погибели, не прыгнул в подплывшую лодку!
–– Потерпи до второго квартала или прочитай в социальной эсхатологии Владимира Роузена. Нам рано касаться этой крайне важной темы. Психология массы, особенно в масштабе семи миллиардов, разительно отличается от психологии индивидуума. Так вот, «злая» психология массы сыграла недобрую шутку над человечеством. Под обманчивым покровом видимого прогресса и эволюции цивилизованного общества копили мощь факторы риска. Помните, никто не ждал Первой мировой войны, пока она не грянула, как снег на голову… Извините за неудачную ассоциацию. Тогда также, прогресс, эволюция, индустриализация, научные открытия, Толстой с Мечниковым за чаем на террасе думали о облагораживании лика человеческого. В то же время бродили невидимые слои, копилось напряжение. Поэты и художники, творческие люди, смутно ощущали непонятное волнение, тревогу, «запах» большой беды. По литературе вы, должно быть, знаете. Так и тогда, в середине двадцать первого века многие люди восприняли сигналы бедствия. Можно подумать, Гарри Флетшнер, чье имя знают сейчас и в детском саду, радел о выживании «искры разума», хотел дать Homo Sapiens шанс на выживание, продолжить вид, обхитрить природу и так далее. Ничего подобного. Он не верил ни в ядерную войну, ни в экологический кризис. Флетшнера интересовала прибыль. Он придумал хитрый способ заработать на стремлении богатых людей обезопасить свое потомство, сохранить детям надежду на будущее. И Флетшнер не прогадал. Вскоре Билл Гейтс в сравнении с основателем «сомнительного проекта» показался бы человеком со средним достатком. Фонд Флетшнера стал общемировым, люди вкладывали средства на строительство убежищ «на все случаи жизни». Беспрецедентная рекламная компания, распространение среди населения мира новых суровых прогнозов, и… Вот мы и сидим здесь. Впервые в истории человечества погоня за личной выгодой сослужила благое дело. Ныне действуют десятки убежищ во всех концах света, там ведется научно-исследовательская деятельность и подготовка людей к иному образу жизни. Строилось три типа убежищ. Альфа, бета и ламбда. Альфа –– огромные подземные города, рассчитанные на десятки тысяч человек. Не был достроен ни один. Бета –– полные аналоги нашего. Достроена половина. И ламбда –– небольшие, компактные убежища, вмещающие небольшое число человек, предназначены для временного укрытия и последующего перевода укрывающихся в сооружения вышеупомянутых типов. Будучи первыми, завершены до последней. Основная программа учитывала минимум двести лет отсидки в литосфере. Только военные переусердствовали в штамповке ракет с ядерными зарядами. ПВО Землю не спасли. На страны обрушилось более семидесяти тысяч мегатонн в тринитротолуоловом эквиваленте. Отмечу, для ядерной зимы и необратимого климатического сдвига хватило бы и пяти тысяч мегатонн. Двухсот лет оказалось мало. Посчитали, прикинули, проверили на компьютерной модели. В результате, утвердили печальную цифру в 500, или 600, в зависимости от развития обстановки, лет.
–– Жаль. Мы никогда не увидим большой мир.
–– Нет, не увидите. Учитесь, работайте… Наши труды не пропадут впустую, –– в конце я слабовато подсластил пилюлю. Спросивший мальчик разочарованно выдохнул через нос.
Я мельком глянул на наручные часы. Скоро будет конец урока. Они к половине моей лекции переключили внимание на посторонние темы, разговорились. Каждый мог бы не менее эффективно заниматься индивидуально, но им требуется контакт, общение и прочее. Говорю я неинтересно, что ли?
–– Сегодня я с вами прощаюсь. Встретимся завтра, обсудим мотивы вкладчиков компании «Интерволт», и я затрону тему регрессии масс по Дюркгейму. Мимоходом.
Ребятню как ветром сдуло. Целый день бездельничать молодежи. Не беда, привыкнут.
Я остался в помещении наедине с навязчивыми мыслями, преследующими меня последнее время повсюду.
С того происшествия минуло два месяца. Эдуарда кремировали, с меня взяли слово не разглашать «тайну», факты затушевали, подкинув жителям убежища сфабрикованные выдумки… Что за афера а-ля двадцатый век? Меня стукнуть ломиком по маковке в темном переулке и зарыть в лесу, случаем, никто не собирается? Паясничаешь, Александр! Выпускать нас отсюда никто и не думал. А ты размечтался, дома, самолеты… Видно, совет смотрителей принял весть разведчика без щенячьего восторга. Почему? Вопросы, вопросы… Одни вопросы. Томят душу, беспокоят. Я многого могу не знать, а сужу заранее. Нет, голос аналитика мне подсказывает, что смотрители либо трусы, либо эгоисты, упившиеся властью, либо и то, и другое сразу. Меня коробит официальная позиция «непререкаемых благодетелей». Ничего архизначительного они не делают. Рассматривают в кабинетах дела, отчеты, посещают конференции, диспуты, вникают во все исследования и эксперименты, поддерживают атмосферу контроля, иногда отдают приказы, проводят реформы. Обычно просто подписывают документы, внимательно ознакомившись с содержанием. Упились властью, принялись решать судьбу пяти тысяч обитателей убежища, заключенных под землей глупостью погибшей цивилизации. Или я преувеличиваю? Перегибаю палку? Они стараются во благо, до сих пор выясняют, а я строю порочащие совет предположения, воображаю тайные махинации, нехороший умысел? Может, это я размышляю эгоистично, мечтаю выбраться на свободу? Надо выяснить. Я единственный знаю правду.
Смотритель не мог принять меня сразу. На нижнем уровне проводили очередной эксперимент с мезонной пушкой. Смотрители участвовали, блистали, как всегда, безукоризненным знанием наук, учили экспериментаторов технике безопасности и основам квантовой физики. Мне так или иначе предстоял пустой день, потеря небольшая.
Внеся свое имя в список посетителей, я отправился бродить по убежищу. Глупое занятие, ведь знаю здесь каждый квадратный метр. Бета-14, иногда он кажется маленьким, иногда огромным, бескрайним. Идешь из коридора в коридор, с уровня на уровень, а предела нет. Везде чисто, приятно, беспрерывно встречаются люди, все красивые, доброжелательные, каждый по-своему интересен. Шесть жилых уровней, содержащих по паре этажей, одной библиотеке, школе, а также воспитательный центр и центр здоровья. Один большой институт на первом уровне, большая лаборатория на пятом. Верхний, нулевой, уровень это и выход, и ангар техники, и системы защиты от внешнего вторжения. Вертикальный уровень –– часть системы жизнеобеспечения, электроника, распределяющая энергию, тепло, воду и воздух; системы регенерации кислорода и очистки воды. Нижние подуровни, начиная от G, специализируются на производстве пищи, информации и энергии. Там же вместительные склады. Запасной и главный термоядерные реакторы. Убежище –– замкнутая, гармонично уравновешенная среда. Идеальное место для вынашивания идеального общества. Убежища надо было назвать коконом. Так символичнее, намекает на метаморфозу, которую претерпевает гусеница, чтобы превратиться в бабочку.
–– Ну, что там у тебя? –– спросил в раздражении смотритель, когда, уже вечером, я оказался в у него в кабинете. –– Эти ядерщики нянчатся с ускорителями прилежнее, чем с детьми. Меня, свидетеля не одного такого эксперимента, и близко не подпускали к генератору частиц. Я утрирую, конечно, но им доставляло неудобство то, что посторонние люди, хотя бы и смотрители, ходят по лаборатории и мешают. Мы нечасто вторгаемся в их научный мир, вот они и портили настроение. Серьезный эксперимент, проявлять в людях чувство ответственности –– наша обязанность. Действуем по инструкции.
–– Был эксперимент по получению вещества из энергии?
Смотритель кивнул.
–– Получили? –– спросил я.
–– Да, получили. Наконец-то. Долго получали. Хе, несколько миллиграмм. Немного, но факт. Подтверждение теории… –– смотритель запнулся. –– Ты по какому делу?
–– Я пришел кое-что спросить. Вернее, даже уточнить. Развеять сомнения.
–– Сомнения? Выкладывай, –– старик откинулся на спинку стула.
–– Меня, как непосредственного участника тех событий и… и как исследователя интересует, каковы ваши успехи в разборе… дела.
–– Какого дела? –– на переносице смотрителя собрались складки от умственного напряжения. Я изобразил изумление.
–– Случай с Эдуардом. Информация, принесенная им. Я не совсем понимаю действия Совета… Вернее, отсутствие таковых.
–– Действия?! А какие, по-твоему, действия мы должны были предпринять?
–– Я не знаю. Просто я ожидал от Совета решительных мер, отвечающих важности и серьезности происшествия. Например, пересмотр сроков выхода.
–– Ага, –– смотритель заговорил тоном злой иронии. –– То есть ты предлагаешь все бросить, приостановить или совсем закрыть жизненно необходимые прогрессу общества научные проекты, включая незавершенные программы генетического и социального преобразования человека, и с воплями восторга броситься наружу. Я тебя правильно понял?
Меня нехорошо кольнули словообороты смотрителя. «С воплями восторга». Не от меня же он набрался…
–– Но ведь получается, что Эдуард и Андрей погибли зря. Мы отбив…
–– Погибли! Они погибли, и никто не знает почему! Я отвечаю за безопасность жителей убежища и за следование Центральному Плану. План –– последний шанс разумной жизни на Земле! А возможно и во всей галактике. Мне ли объяснять тебе это! Там, –– он ткнул указательным пальцем вверх, –– что угодно. Одно я знаю точно –– ничего хорошего. Сам мог бы догадаться, молодой человек. Выходить пока небезопасно.
–– Не будет ли потом поздно?
–– Это не имеет значения. Здесь мы защищены, до нас не добраться никому и ничему. Наше дело не думать –– работать. Это не консерватизм –– это здравый смысл. Да, здравый смысл диктует нам, как поступать. Рекомендую и тебе прислушаться к голосу рассудка. Ты поддаешься эмоциям, внутренне бунтуешь, я чувствую это, а наше молчание есть результат опыта истории и логических выводов.
Смотритель помрачнел, сурово, с осуждением и негодованием сверлил меня взглядом.
–– У меня, у тебя, надеюсь, тоже, много дел. Стыдно читать кандидату исторических наук лекцию на тему: «Рациональные поступки хорошего начальства»…
–– К-хм. Я еще пишу кандидатскую.
–– Разве? –– он отмахнулся. –– Иди дописывай и не приставай к занятым людям с глупыми вопросами. Сомнения развеялись, надеюсь?
–– Уже все, –– насупившись, ответил я.
–– Хорошо.
Я вышел от смотрителя в сильнейшем угнетении. Отделали, как бог черепаху.
Логика, рационализм. Соорудили себе уютное гнездышко в двухстах метрах под землей, поставили цель, легко при первой необходимости отодвигаемую в будущее до бесконечности, заручились авторитетом, наладили спокойную, размеренную, скучную, однообразную жизнь, дав каждому «опекаемому» по возможностям и по потребностям, согласно законам обитания в тесном сообществе, и успокоились. Целы, довольны. Нет никакого внешнего мира, есть убежище, целая Вселенная, автономная, сбалансированная экосоциосистема. Еще бы, на плечах такая ответственность –– продолжение рода человеческого! Вне убежища оказалась жизнь! Ату ее! Что-о? Люди? И того хуже. Хорошего от них не жди, за этим непременно кроется подвох, даже если соседние убежища опустели, а их население реализует План. Нет уж, мы еще глубже закопаемся, еще плотнее закроемся, замуруемся, обложим вход пятью слоями плазменных, нейтронных и гамма пушек, поговорим про здравый смысл, да затихнем лет, эдак, на триста-четыреста, по истечении которых подумаем, не добавить ли сверх того. Опасность ведь могла возрасти во много раз.
Теперь я все понимаю, господин смотритель. Вы трус.

III

Главная оранжерея убежища –– единственное место, стоящее того, чтобы посещать его регулярно. Грустно, замучила тоска, одолевает депрессия, хочется отдохнуть, развеяться, покопаться в самом себе, подумать как следует –– вперед, в оранжерею. Двухуровневое отдельное сооружение исполинских размеров, соединенное с основным корпусом убежища коридором. Оранжерея снимает тридцать процентов бремени с системы регенерации кислорода, а сельскохозяйственное отделение дает больше десяти процентов натуральной пищи. Яблоки, картошка, помидоры, зелень, ананасы, кукуруза, злаки и многое другое. Я предпочитаю прогуливаться под огромным, изливающем ливни света, сводчатым куполом в отделении природной флоры. Недалеко от входа любители востока устроили китайский сад камней, установили небольшой земляной аквариум, заселенный большими пятнистыми рыбами с плавниками, похожими на длинные, будто шелковые, полупрозрачные вуали. Здесь можно увидеть деревья сакуры, цветущие почти весь год. Выделено место под бонсаи, установлены вазочки с икебана. И дальше, вдоль вымощенной искусственно обкатанными булыжниками дорожки, такое же распределение по тематике, по странам и эпохам. По вечерам, когда компьютер гасит купол, свет дают устройства, стилизованные под уличные фонари девятнадцатого века. Оранжерею наполняет океан запахов четырехсот видов цветочных растений. Невысоко пролетают немногочисленные птицы, из кустов и чашечек цветов доносится жужжание пчел, скромно занимающих один-единственный улей.
С таким райским уголком сбоку можно жить хоть тысячи лет, не посягая на свободу… Только какую свободу? Чем ограничена моя свобода сейчас? Интересный вопрос. С одной стороны, я вполне свободный человек, могу выбирать сферу деятельности, образ жизни и образ мысли, с другой стороны –– мой выбор органичен заданными Планом рамками, очень узкими, между прочим. Даже в те смутные времена, когда люди руководствовались по большей части инстинктами, отдельный индивид жил в бесконечно разнообразном мире, в каждый момент мог выбирать из бесконечно разнообразных путей и возможностей. А я в убежище чувствую себя узником замка Иф. В пособии для растущих советуется относиться с большим вниманием к похожим состояниям души. Но вряд ли мне поможет психолог.
Учебный день кончился, в оставшееся время я безуспешно приводил мысли в порядок. Голову изнутри будто распирало ватой, давило в висках, чего со мной никогда раньше не было. Состояние невротика. В мозгах засел ряд навязчивых мыслей, круглые сутки я разрешаю противоречия, думаю, но долгожданного завершения логических умозаключений так и не приходит. А кажется, вот-вот доберусь до того, что так настойчиво ищу, настанет облегчение, я вновь настроюсь на нормальный ритм.
Последние дни я наделся встретить здесь одного очень близкого мне человека, истинного знатока глубин психики, людских слабостей и пороков, эксперта в области тайных механизмов, управляющих нами. По правде, я не столько хотел совета и помощи квалифицированного специалиста, сколько просто пообщаться, поделиться мыслями.
Долго ждать не пришлось –– я не один такой любитель отдыха в натуральных условиях. Я встретил ее в локации тропических растений. Здесь мы встречаемся чаще всего. Она уже шла к выходу. Меня сразу оживил ее образ: темно-синяя форма с блестящей эмблемой отдела евгеники на груди, черные, смоляные волосы, ниспадающие до плеч, выразительные глаза угольного цвета. От ее гипнотического взгляда нелегко оторваться. Коверкает картину меланхоличный вид, выражение усталости и полного безразличия ко всему на смугловатом лице. В ней есть нечто европейское, и в то же время восточное. К слову, именно ее коллеги делают нас такими. Там же, в лабораториях генетической модификации, людей, задолго до рождения в установках искусственного вынашивания, на генном уровне создают сильными и выносливыми.
Наше знакомство завязалось двадцать три года назад, на занятиях младшей группы воспитательного центра. Позже между нами установились отношения особого рода, мы ощутили взаимную привязанность, доверие друг к другу, потребность периодически видеться, обмениваться мыслями и немногими впечатлениями. Расхождение интересов произошло годам к пятнадцати. Она увлеклась наукой, я просиживал в архиве, пересматривал вестерны и боевики. Устав от пассивного созерцания я перешел к вещам практическим, следуя напутствию Достоевского, принялся разгадывать человека. Реалии сильно разочаровали меня. С кино, кроме воспринимаемых глазом оттенков на мониторе, мало общего. С пылом ранней молодости я загорелся идеей сформулировать Единую Теорию возникновения войн. Слишком страшным и загадочным явлением показалась мне война. Стало интересно, почему миллионы разумных людей без видимой, оправдываемой причины бросаются зверски убивать себя и себе подобных. В процессе «работы» выяснилось, что причины военных конфликтов упираются в социологию и психологию, те, в свою очередь, в эволюционную теорию и множество связанных с ней наук, эволюционная теория в законы социального движения материи, а они… и так далее. Единая Теория войн заменилась полным курсом большинства существующих научных дисциплин. Тем не менее, четыре года я занимаюсь большой работой, где я не смотря ни на что решил собрать доступный исторический материал, объединить результаты и представить вниманию коллег труд, дающий общее описание выделенных мною факторов, определяющих условия и причины начала войны.
Перед началом репродукционного периода мы подали заявление в центр распределения о том, что хотим вместе создать семью. Блюстители Плана принципами не поступились. Позавчера выдали списки. С перевесом коэффициента оптимальности на мизерные три десятых процента компьютер подобрал другую, мало знакомую мне женщину. Дружбе с Инессой ничто не мешает, но… все равно обидно. Всего лишь три десятых процента! Принципы на первом месте.
–– Привет, Инесса!
–– А, это ты.
Сегодня она выглядела на редкость флегматичной. Очередной болезненный приступ хронической апатии налицо. Инесса из тех, про кого говорят: «Ни рыба, ни мясо».
–– «О, Александр, привет! Рада тебя видеть! Как прошел день?» –– «Лады, нормально, как все дни. Учил детишек уму разуму, удивлялся малодушию гуманоидообразных хомо сапиенсов, забацавших от недалекого ума Третью мировую». –– «Где ты набрался таких словечек? В архиве? Ясно. А мы, вместе с МАГИСТрами вывели в инкубаторе зеленого бегемота на тараканьих лапках и розовую свинью на волчьих ножках. Славные зверушки научились играть в эротический покер и забивать косяк».
Ни тени улыбки.
–– Очень смешно. Сам придумал?
–– Угу, у меня временами отличное чувство юмора. В отличие от некоторых.
–– Я не виновата, темперамент такой. Одно ты угадал –– работы много.
Она протяжно вздохнула, показывая, как ей все опостыло, и продолжила:
–– Новая серия экспериментов. Годовая обеспеченность делом. К чему они? Их смысл, в моем понимании, –– занять нас подольше. Будь компьютер помощнее, нам осталось бы загрузить данные в математическую модель, и отдыхай.
–– Что так плохо? А делать человека умнее, быстрее, здоровее, благороднее, честнее ныне не настроены?
Вот теперь я заметил на ее лице что-то наподобие насмешки.
–– Александр, тебе мало? Блок модификаций полностью закончен. В ходе программы серьезных отклонений не выявлено.
–– На третью руку рассчитывать не приходиться. Жаль. Спасибо хоть за способность считать в уме шестизначные числа.
–– Это цветочки.
–– Ягодки впереди, верно.
Я предложил ей присесть на лавочку. Мне начало передаваться ее состояние духа. Тело незаметно наполнила странная, ноющая усталость, захотелось, беря пример с Инессы, плевать на все.
К черту старых демагогов!
–– Инесса. Тебе никогда не казалось, будто смотрители что-то от нас скрывают?
–– Нет, не думала об этом. Им нечего от нас скрывать.
–– И ты туда же. Убежище, и ничего кроме.
–– Не стоит преувеличивать. Подумай, какие тайны в здешних условиях? Мы глубоко под землей в сейсмически устойчивой зоне, связь с внешним миром оборвана, техника работает исправно, план исполняется с точностью атомных часов. У тебя паранойя? Что бы ни делал Совет –– к лучшему.
–– Не спорю, Совет безупречно дирижирует жизнью убежища. Но значит ли это, что Совет всегда прав?
–– У тебя есть причины подозревать смотрителей в укрывании важной информации?
–– Есть. И не пресловутые подозрения. Конкретные, личным опытом полученные факты.
–– Личным опытом. Интересно. Ученая среда слухами полнится.
–– Помнишь Андрея?
–– Разведчика?
–– Да.
–– Конечно помню. Он не вернулся из разведки. Пойти на его поиски согласился Эдуард. Кибернетик с первого уровня. С тех пор его не видели. Судя по всему, пропал вместе в Андреем.
–– А вот и нет. Месяца два назад Эдуард вернулся, раненный и истощенный. Но вернулся. Сообщил мне кое что.
–– Этого я не слышала, –– Инесса чуточку прищурила глаза, как бы пытаясь вспомнить что-то.
Я рассказал ей про случай на дежурном посту, вкратце передал содержание бесед со смотрителем второго сектора, представил кое-какие пришедшие ко мне соображения обо всем этом. Спокойствию Инессы позавидовал бы покойник. Ни удивления, ни изумления –– какой самоконтроль!
–– Ты согласна с ними? –– спросил я ее после минуты молчания, повисшего в воздухе, когда я закончил пересказ.
–– Трудно судить. Возможно, я на их месте не оставила бы дел просто так.
–– А как же аргументы? Они пустое место?
–– Аргументы в пользу информационной консервации убежища вовсе не железные, как думают смотрители. Картина может быть такой. Допустим, ресурсы самовосстановления планеты выше расчетных, экологический баланс активно нормализуется и сейчас природные условия приемлемы для жизни (что подтверждали последние разведки). Кто-то проводил разведки по графику, отличному от нашего, и решил не ждать двести лет, принялся недавно осваивать просторы бывшей Российской Федерации. Истребить мутировавшую живность они не успели, колония гадов и атаковала Андрея. Эдуард все-таки нашел поселение и повернул назад обрадовать нас.
–– Целым не добрался.
Звучит убедительно. Очень убедительно. Убедительнее не бывает. У меня буквально открылись глаза. Под размышления и планы, рожденные двумя месяцами напряженной умственной работы, легла мощная база. Четверть часа мы развивали тему, прорабатывали варианты, смаковали возможности, разбивали в пух и прах соображения смотрителей, прежде чем я решился. Как бы между прочим, на всякий случай ожидая отпора и возмущения, я спросил уверенным голосом:
–– Инесса, давай уйдем из убежища?
Ну, что? Она пожала плечами, скривила нечитаемую гримасу.
–– Давай, –– был ее ответ.
Просто, обыденно.
–– А… а работа, План? Там опасно. Не на прогулку утреннюю идти.
–– Бывают вещи, ради которых приятно отбросить все остальное.
–– Разве ты можешь порвать с привычным мирком благополучия и уверенности в завтрашнем дне? Там нас ждет неизвестно что. Это навсегда изменит многие жизни…
–– То ты предлагаешь бежать, то принимаешься отговаривать. Остановись на одном из двух.
–– Я хотел убедиться, что ты всерьез.
–– Меня тоже не радует перспектива до конца дней заниматься бессмысленными экспериментами, сжигая молодость.
–– Тогда решено.
Несколько секунд пытливо всматривался в ее большие, красивые глаза. Нет ли в них иронии, издевки, признаков временного наваждения?
–– Ты уверена?
–– Не сомневаешься ли ты сам?
Сомневался. До последней минуты. Пришел «поговорить по душам», но результат превзошел самые смелые ожидания.
А вдруг обойдется?

IV

Инесса не передумала. На следующий день мы составили план побега. Слово побег мне не нравилось, я заменил его на фразу «операция внеплановой разведки». Сокращенно –– ОВР. Основная задача –– получить подтверждение выхода людей из других убежищ. В некоторых случаях правила приходится нарушать. За возможность покинуть замкнутый лабиринт четырнадцатого нас простят. Цель оправдывает средства. Приходили новые мысли. Почему поселенцы сами нас не нашли (каждое убежище снабжается специальными картами)? Как Эдуарда отпустили без охраны? Не бредил ли он? Куда пропал его комплект снаряжения? Но серьезные вопросы, лишенные ответов, не могли остановить меня. Процесс начался. Мною завладела идея, теперь я добьюсь своего во что бы то ни стало. Цель очевидна, дотянуться до нее –– раз плюнуть. Эдуарду с Андреем не повезло. Зато у нас знание. «Предупрежден –– значит вооружен» говорили древние. Хотя бы увидим белый свет.
Особо возиться, на примере тюремных заключенных, нам не пришлось. На нулевом уровне все давно готово без нас. Четыре дня ушло на моральную подготовку и составление инструкции. Плюс парочка инъекций, укрепляющих иммунитет, и капли для глаз.
Я пользовался оставшимся временем. Находясь в состоянии душевного подъема, прилива сил и энергии, я читал лекции как никогда ранее, входил в раж, выдавал детям главы из своей кандидатской. Последний раз обходил убежище, запоминал его. Страшно брать ответственность за судьбы этих людей. Не рискнем мы –– кто рискнет? Меня вынудила страусиная политика смотрителей.
Накануне я разволновался. Нервы защекотал один из не «удаленных» инстинктов –– инстинкт самосохранения. Незнакомая обстановка, угроза жизни и здоровью –– кошмар нервной системы. Рано вернулся домой (в архиве ничего в голову не лезло), поздоровался с родителями. Слово «родители» необратимо потеряло прежнее значение. Некогда они занимались моим воспитанием (тоже расширенное понятие). Сейчас же мы не более, чем сожители. Они взрослые, фактически посторонние люди, спокойно занимающиеся своими делами. Встречаясь, здороваемся. Ближе к вечеру я забрал у природы бразды правления собственным организмом и заснул. Спал долго и крепко, «под коркой» понимание того, что впереди короткие ночи на земле под открытым небом.
Рано утром, унимая волнение, я играл обычного Александра Жилова, учителя истории, собирающегося на работу. Привел себя в порядок, позавтракал, взял горстку мэмори-карточек емкостью триста гигабайт, и пошел вроде как в учебный центр. Задержать, спросить подозрительно, какого черта мне понадобился верхний уровень, никто не мог по определению. Если человек куда-то идет, значит так надо. В побеге или, скажем, злом умысле, меня не заподозрил бы и сумасшедший.
Пробраться на склад не составило труда. С дежурства я хорошо знал план уровня и шифры. Защита предназначалась против вторжения, выходу изнутри ничто не препятствовало. Вдоль двух противоположных стен помещения протянулись высокие стеллажи со снаряжением. Инесса явилась точно в условленное время. К тому времени я собрал рюкзаки, походившие на сверх меры раздутые надувные матрасы. Она оценивающе взвесила один, довольно хмыкнула.
–– Не тяжелый.
–– Я взял самое необходимое.
На панели управления одной из стен я набрал код. В стене открылись створки и выдвинулся каркас, держащий с виду громоздкую груду механизмов.
–– Универсальный Боевой Комплекс. До Войны использовался элитными правительственными военными подразделениями. Ограниченное число. Нейтриниевая технология. Разведчики их не носили из-за большого веса и из соображений экономии. Энергоблок на плутониевом реакторе может пригодиться при аварии на токамаке. Включает в себя систему боя, систему разведки и систему обороны. И еще комплект выживания в экстремальных условиях. Мощная вещь. Ина, я помогу тебе одеть его.
–– Не знала, что у нас имеются в наличии такие. Много их?
–– Три. Не бойся, никому не убудет.
Инесса убрала эмблему в карман. На память.
С УБК провозились около часа. Сборка, наладка и оптимизация достались мне.
Сто пятьдесят метров до первой шлюзовой камеры рюкзаки тащили вручную. Инесса восхищала: броня придавала ее облику что-то могучее, фантастическое. Я быстро сбегал на дежурный пост (он же пункт управления) и открыл затворы двери. Время поторопиться. Длительное подавление системы защиты вызовет тревогу в убежище. Сюда тут же примчится бригада техников.
Дверь отползла. Инесса отшатнулась при виде плохо подтертых пятен крови Эдуарда.
За камерой дорога, на которую мы никогда не ступали.
Снова тусклые коридоры, косые стены, покрытые оксидной пленкой. Холодно, пахнет ржавым железом и сыростью. Широкий грузовой медленно поднимался на тысячу метров, движение сопровождалось лязганьем и скрежетом. В ушах гудело.
На всем пути тянулись красные засохшие пятна и полосы. Сколько же крови он потерял?
Последней преградой встала огромная стальная плита шириной два метра. Нужно открыть приборную панель и набрать ряд кодов. Я дрожащими пальцами закончил операцию, плита разделилась на две части, неспешно раздвинувшиеся в стороны. Впереди темнота. На миг закружилась голова от ударившего в голову букета запахов, незнакомых мозгу. Мы включили нагрудные люминофорные лампы. Под мощными лучами из тьмы выступил очередной бесконечный коридор.
–– Поверхность. Мы над уровнем моря, –– прошептал я Инессе.
По мере продвижения по туннелю запахи усиливались. Я уловил новые оттенки и прибавил ходу. Выход близко.
Вдали замерцало пятнышко света. Двадцать пять лет прозябания позади. Стоит запомнить это мгновение: жители убежища бета-14 впервые за триста пятьдесят лет выходят на поверхность.
Чем ближе к выходу, тем безжалостней слепит свет. Послышалось завывание ветра и, кажется, шелест листвы, повысилась температура. На пару секунд я остановился перевести дух. Еще шаг –– и я преступаю границу света и тени…

V

Из-за чего начинаются войны? Человечество воевало ровно столько, сколько существовало как вид млекопитающих; воевало в любую эпоху и эру, без конца совершенствуя орудия убийства от камня и дубины до плазменных пушек и орбитальных установок массового подавления психики. Война семимильными шагами двигала прогресс, переворачивала общественный и политический строй, меняла карту мира и т.п. Но из-за чего они все-таки начинаются? В упрощенном виде формула выглядит примерно так: «Иван Петрович поссорился с Петром Ивановичем…» Грубое, нелепое упрощение… очевидная истина для большинства войн. Затем, Иван Петрович с Петром Ивановичем ставят в приоритет территорию, ресурсы, сферы влияния и прочее. Повод найдется. В крайнем случае, повод можно придумать, а после, добившись своего, переложить на кого-нибудь вину за ложные разведданные. В любом случае, Иваны Петровичи самые видные, на них и вина, и ответственность. Гитлер –– абсолютное зло. Так было принято считать повсеместно. А убил ли он собственноручно хоть одного человека? Сжалился бы седой профессор, приняли юношу в Художественную Академию, так и бродил бы несостоявшийся фюрер по Берлину с акварелью за спиной, таскал племянницу по выставкам… При стечении не зависящих от него обстоятельств ему пришлось проявить темнейшие стороны своего существа. Униженному поражением в Первой Мировой германскому народу он дал идею и цель, десятку-другому сумасшедших генералов –– возможность самовыразиться, повластвовать, заняться главным делом жизни –– массовыми убийствами, то есть войной. На месте Гитлера мог оказаться кто угодно из сотен претендентов на вакантное в начале двадцатого века место антихриста и злодея. Кроме того, кто навсегда ложился под пулями в фронтовые окопы? Гитлер? Геринг или Геббельс? Ответ: миллионы простых парней, еще вчера занимавшихся безобидными будничными делами… В девятнадцатом веке Лев Толстой четко и емко сформулировал проблему: «История есть равнодействующая миллионов воль». Отсюда начинается приближение к пониманию «причины»…

Заканчивался тяжелейший второй год Войны. Воевали все, у кого оставалась армия и оружие. Тех, кто не вступил в Войну или не выстоял двух долгих лет уничтожили массированными бомбардировками. Мирные жители гибли миллионами, а военные, потеряв рассудок, покорились безудержной тяге к всеразрушению. С фронта солдаты писали родным письма, пропитанные болью сожаления о безвозвратно утерянном мире. Американцы терпели катастрофические неудачи на восточном фронте. Китай, измученный, перепаханный бомбежками, лишившийся трети населения, стесненный союзными войсками противника, расходуя последние резервы боезапасов и человеческого духа, стоял, гордый и несокрушимый, когда Вашингтон решился использовать тактическое ядерное оружие. За считанные часы от десятков городов, древнейших памятников культуры и истории не осталось и руин. Поднебесная капитулировала с сотней миллионов оставшихся в живых человек. Американцы вздохнули с облегчением –– опасность глобальной ядерной войны миновала… Спустя год и восемь месяцев, 18 декабря 2052, что-то случилось. Что –– историки спорят по сей день.

VI


Вот он какой –– вход в убежище. Тривиальная, неприметная пещера, груда глыб по бокам, скалистое возвышение позади. И не подумаешь, что внизу сотнями лет кипит жизнь, рождаются и умирают люди, свершаются научные открытия. Они, наивные, не знают –– настоящая жизнь не там, у них жалкая имитация жизни, ее постыдное подобие, стопорящее разум и омертвляющее душу. Настоящая жизнь прямо передо мной! Я дышу воздухом, каким никогда не дышал. Сквозь листву далеко отстоящих друг от друга деревьев непонятного типа жарко светит желтый шарик, висящий в чистом голубом небе, сухой ветер обдувает лицо прохладой. Нас встретила не полупустыня, усеянная маленькими, сухими кустиками. Окружающий пейзаж явно представлял собой лес.
И все же растительность сильно уступала довоенной. Отнюдь не густая листва деревьев концентрировалась на кронах, хилая трава разрасталась вокруг корней, оставляя много земли голой. Зелень потускнела и потеряла живой цвет.
То, чего мы ожидали, но не могли представить.
Скоро мы вышли из оцепенения. Хорошо стоять и восторгаться новым ощущениям, но лес, небо, воздух и солнце останутся прежними, а время уходит. Идти, наверное, далеко, в пути поджидают неприятности, пищи и воды максимум на полторы недели.
Инесса стояла у исполинских размеров дерева, осматривалась.
–– Необычно, правда? –– спросил я у нее.
–– Планета восстановилась. Так скоро.
–– Ста метров от убежища не отошли, а восхищаемся, словно дети. Что дальше?
–– Лучше двинемся в путь. Вдруг за нами погонятся на поверхность.
–– На вряд ли.
Но этот вариант не исключался.
За деревьями виднелось открытое пространство, размером с футбольное поле. Мы направились к нему выпустить «флинстрин».
На полпути неприятное предчувствие заставило меня замедлить шаг, в плотных зарослях кустарника чуть слышно треснула засохшая ветка. Я успел подумать: интересно… В следующий миг я увидел нечто большое и темное, оно с истошным воплем летело на меня. Ни оценить скорость объекта, ни разглядеть его мне не хватило времени. Резкая, острая боль в руке, завывание генератора и системы наведения, щелчок, свист, хлюпанье, чья-то туша плюхается на землю, я рядом. В глазах потемнело.
–– Александр! Александр! –– Заорал кто-то у самого уха. Инесса, что ли?
Зрение прояснилось. Надо мной склонилось встревоженное лицо, за плечи теребили чьи-то руки. Да, Инесса.
–– В чем дело? –– сипло пробормотал я.
–– Посмотри.
–– Где?
–– Вот же!
Я приподнялся на локте и оглянулся. В метре от нас распласталась длинная изуродованная туша какого-то животного. Его продолговатое серебристое тело исполосовала очередь ИЭМ пушки. Я не встречал упоминания о таких существах ни в одной хронике. Нельзя определить, где у него лапы или голова.
–– Ну и тварь. Ина, это мутант! Настоящий мутант. Раньше на Земле ничего подобного не было. Спорю, эта сволочь убила Эдуарда. И ждала.
––Ты цел?
Я взглянул на показания боевого компьютера.
–– Не совсем. Вывихнул руку.
Потом только я узнал, что за шесть десятых секунды, пока зверь надвигался, машинка просчитала восемь тысяч девятьсот тридцать семь вариантов реакции, из которых восемь тысяч девятьсот три заканчивались летальным исходом. Компьютер решил спасти мне жизнь с наименьшим уроном.

VII

Капсула «флинстрина» напомнила мне новогоднюю хлопушку. Когда я направил ее вертикально вверх и дернул за спусковое колечко, в воздух с жужжанием метнулось маленькое устройство. На нужной высоте оно расправило стрекозиные крылышки и полетело на север выполнять программу мониторинга. Удобный инструмент, весит четыре грамма, работает на солнечных батареях, недоступен для визуального наблюдения. На войне легко обнаруживается и уничтожается, здесь незаменим.
Боль прекратилась, стоило Инессе вправить мне руку. К утру суставная сумка регенерирует, буду как новенький.
Вечером вернулся разведывательный аппарат. За день он собрал много полезных данных. Компьютер составил карту местности в радиусе трех километров, указал скопления неизвестных животных и векторы их перемещения.
Палаток я не брал, они заняли бы слишком много места. Защитить нас от возможного дождя предназначался тент, края которого я прицепил к трем деревьям.
Солнце полностью закатилось за горизонт. И страшно, и странно. Лежу на траве, первый раз в жизни усталый по-настоящему, раненый, меня знобит, в нос, уши и глаза набивается песок, неподалеку разгуливают монстры пост-ядерного мира, в кустах стрекочет насекомое, похожее на сверчка, не дает заснуть.
–– Ты не спишь? –– тихо спросила меня Инесса.
–– Нет. Жаль, что сенсоры УБК не воспринимают маленьких существ. Я бы всех этих… сверчащих перестрелял.
–– Жестоко.
Я внезапно хихикнул. Инесса удивилась, чему я смеюсь.
–– Вспомнил ста-арый анекдот про Холмса и Ватсона. Они там просыпаются в походе ночью, глядят на звездное небо… тебе я не стану его рассказывать. У тебя чувства юмора нет.
–– Какой тут юмор. Выжить бы. И звезд под тентом не видно.
–– Сейчас устроим. Закапает, снова повешу. Делов-то…
Я сдернул с вбитых в стволы крючков петли навеса и вернулся на место. «Нет, Ватсон, это звездное небо значит, что у нас свистнули палатку». Потрясающее зрелище! Загадочные, далекие миры. Сидят там на каком-нибудь спутнике той тусклой звездочки некие долговязые-пыпырчатокрыле, наблюдают за Землей. Жила Земля миллиарды лет, на ней жизнь развивалась, рыбы, крабы, ящерицы. Как вдруг засияла Земля в радиодиапазоне ярче Солнца и Юпитера, посияла сотню-полторы лет, и затуманилась у нее атмосфера пеплом и пылью, что бывало в геологической истории планеты не раз. Вымерло около девяносто процентов биомассы. Подобные катастрофы предвещали новый качественный скачок в эволюции живой материи. Извержения вулканов, мощнее ядерной войны. Метеориты. Историки чаще упоминают про астероид, положивший начало эре млекопитающих. Лучше бы тот астероид подлетел к Земле попозже, отвлек военных с их ненаглядными ядерными ракетами от войны.
–– ЧуднЫе были люди, –– произнес я вслух.
–– Не понимаю. Что значит «чуднЫе»?
–– Хм, как потолковее тебе объяснить? Я мыслю архетипами. «Чудные» –– общее понятие. Оно сложно расшифровывается.
–– Естественно, мы не такие, мы новые люди. У нас и гены искусственные. Мы воспитаны особым образом.
–– Да, но мы во многом проще. Человека изучали веками лучшие умы, писатели, философы, психологи. «Человек –– тайна» –– говорили когда-то. Его мышление, поступки, решения окутывал ореол мистики и загадок. Тысячами снимались фильмы, писались книги, картины, музыка. А нас видно насквозь. Наша логика прямолинейна, алгоритмизована, можно сказать, задана математическими функциями.
–– Человек был рабом страстей и неосознанных влечений. Общество будущего сознательно, разумно, очищено от недостатков животного. Мы ставим себя выше личной выгоды и материальных благ. Прежний образ мышления подтвердил свою несостоятельность перед реалиями Исторического Процесса. Человек думает, что растит детей, работает, учится, создает новые ценности для прогресса общества в виде совершенных технологий производства, и тем самым совершает очень важное дело. А с точки зрения природы он марионетка в ее лапах, идет на поводу инстинктов, высунув язык. Твоя последняя работа навеяла мне эти мысли. Математические, как ты говоришь, функции –– условие существования разумной жизни. Обезьяна в нас умерла.
–– Но мы лишены даже способности любить. Равноценный ли это обмен, стоит ли оно того?
–– Детские забавы кончились, Александр. Доигрались.
Скоро Инесса повернулась со спины на бок и сонно засопела. Я поправил под головой валик. Привык к подушке, сибарит.
«Доигрались». Несомненно, человечество зашло в тупик. Но чего больше: потерь или приобретений? Тот, кто никогда не видел зла, боли, страданий, ужасов или старался не сосредоточивать на них внимание, тот скажет: «Вы потеряли все, у вас нет души, вы бесчувственные машины. Добро суть противовес злу. Мы бываем счастливы, проходя через испытания и беды». Другой окинет бесстрастным взором мир, где радость –– миг, любовь –– обман, счастье –– иллюзия, и скажет: «Все добро мира не стоит и слезинки ребенка».
На лирику потянуло. Плохо.

На третий день исчез «флинстрин». Я выдвинул гипотезу, что его сожрал один из летающих уродцев, парочку которых разглядела на закате Инесса.
Оставшись без наводки и знания мест расположения враждебной живности, мы выбрали единственный реальный путь. На северо-восток, к Москве. Основать город на руинах столицы большого государства –– довольно логично. Повезет –– встретим кого-нибудь.

VIII

День шестой. Рюкзаки заметно отощали (равно как и мы), оптимизма и энергии поубавилось. Но сдаваться рано. Полторы сотни километров и встречи с хищниками –– не повод опускать руки. Эдуард же нашел людей. И мы никуда не денемся.
На полуденном привале я распаковал упаковку припасов, просыпав немного раскрошившегося питательного сублимата. Операция проста –– засыпать порцию в стаканчик, залить водой. Энергия и витамины на сутки. Рядом мягко захлопали чьи-то крылья. Я испуганно отпрыгнул в сторону, присмотрелся. Крошками походной синтетики увлеклась птица с черным оперением, металлически блестящим на свету. Я в шоке наблюдал, как ворона (именно ворона!), покончив с пищей, копалась клювом в перьях. Появление птицы обрадовало и ободрило меня. Старая, добрая ворона, спутник всех времен. Изменилась ли она под действием радиации? Особенно хотелось бы увидеть крыс, живучих тварей, населявших города. Ворона каркнула и улетела.

До ухода из убежища я видел сны редко, мне грезились образы из жизни людей до войны, после ухода –– еженощно, и сюжет один –– смерть Эдуарда. Надо же столь глубоко врезаться в сознание.
Ощущение реальности сновидения прервалось, по телу мелкой дрожью побежали электрические импульсы, грубо выталкивающие меня в реальность, сквозь муть сознания пробивалось одно слово: «Опасность, опасность, опасность…» Под желудком гадко защекотало. Вместе с тем приливала бодрость. Я привстал, стукнувшись головой об отвесный выступ громадного камня, на правый глаз опустился боевой дисплей. Голос в наушнике замолк. В пяти метрах от меня под лунным светом обрисовались контуры чего-то высокого, бесформенного. Оно двигалось.
–– Стой! –– машинально сказал я, направив на фигуру сенсоры ИЭМ пушки.
Существо остановилось, будто понимало человеческую речь. Я дотронулся до нагрудного фонаря. Впереди стоял… человек! Он зажмурился, прикрывая глаза широкой, мозолистой ладонью от яркого света. Лохматый, с длинными сальными волосами, горбатым носом и толстыми губами, одетый в туго завязанные обрывки какой-то плотной ткани, обвешанный ремнями и патронными лентами, с калашом наперевес, но человек!
Инесса приоткрыла глаза, проверяя, откуда свет. Вместо разумного объяснения –– солнце взошло, она увидела двух человек, один из них держал старинное оружие и напоминал дикаря. Она вскочила на ноги и дрожащим голосом спросила:
–– Александр, кто это?
–– Не видишь что ли? Тот, кого мы искали.
–– Не слишком он похож на цивилизованного.
Чужак с любопытством переводил взгляд с меня на нее, и обратно. Сцена заинтересовала его, он растянул губы в широкой ироничной улыбке.
–– Ты по-русски понимаешь? –– осведомился я у незнакомца.
–– По-русски или не по-русски –– черть ее знает. А стремать так не стоит, башку твою продолбить нечаянно мог, –– ответил он.
–– Александр, ты понимаешь его? –– Инесса беспокойно переминалась на месте.
–– Да, да. Легкий сленг, –– я опустил ствол наводки и продолжил разговор. –– Сначала эта штука, –– я указал на свою пушку, –– отклонила бы пулю, а потом в лучшем случае оторвала бы тебе руку. Красться ночью мимо людей в УБК –– самоубийство. Вы здесь как очутились?
Человек нецензурно выругался, восхваляя достоинства моего оружия.
–– Осматривал местность.
–– Ночью?
–– Хе, какая ночь!? Посмотри на луну! Вы такие из каких дебрей взялись? На черных следопытов и солдат харей не выходите, у рекрутов броня хреновее.
Какие следопыты, какие рекруты, что он за бред несет?
–– Меня зовут Александр Жилов, ее Инесса Вилсон. Мы из убежища бета-14, квадрат сорок восемь.
–– Хм, не слышал о таком. Далеко?
–– Так себе, средне. Вы из какого убежища?
–– Убежища? –– человек задумался. –– Что это такое?
–– Откуда вы родом?
–– А, родили где. Да деревня одна гиблая, далеко на востоке. Уже сгинула наверняка.
Я переглянулся с Инессой. Она молчала.
–– Не понимаю. Деревня? Сколько лет вы на поверхности?
–– Пойдем-ка к моей группе. Вас самих не поймешь. Убежище, поверхность –– вместе и обтолкуем.
Незнакомца звали Вирестеем. Он вывел нас на поляну, посреди которой пылал костер. Вокруг костра расположилось человек пять, носившие такую же примитивную, потрепанную одежду и древнее оружие. Они удивились находке товарища, разглядывали броню, выпытывали у разведчика, кто мы, где он нас нашел. Вирестей отмахивался –– откуда он знает, «щас се» выясним. С одного из шампуров, висевших над огнем на поставленных по краям палках, нам предложили мяса. Инесса благоразумно отказалась.
–– Кормить мясом трилюнка первого попавшегося у нас не принято, но рожи у вас детские совсем, безобидные. Лет вам сколько? –– начал расспрос Вирестей.
–– Нам по двадцать пять… –– ответил я.
–– У, здоровые какие! А так больше двадцати вам не дашь.
–– Это мясо не серебристой такой долговязой гадины?
–– Трилюнк и есть.
Я в изумлении осмотрел кусок.
–– Вы их едите. Надо же. Три-люнк. Ваша пища недавно чуть не убила меня.
–– Да, с ними нельзя зевать. Быстрые и сильные…
–– Зато вкусные и сытные, хе-хе! –– добавил один из группы Вирестея. Его лицо, от виска до подбородка рассекал жирный шрам, на голове копнами произрастали хилые рыжие волосы.
–– Ну да, вкусные, сытные, –– поддержал Вирестей. –– Трилюнки боятся огня и громкого шума, умом недалекие, запросто попадаются в ловушки.
–– Ладно, трилюнки не пропадут. Говорите, вы из деревни? Вы с детства живете вне убежища?
–– Неплохо растолковать всем нам, что убежище такое.
–– А-а, подземный городок. Мы, в смысле… нас пять тысяч, прячемся в этих городках сотни лет, пережидаем послевоенные нарушения климата. Мы считали, что люди остались только в таких же городках.
В компании зашептались, рыжий присвистнул.
–– Я… и моя спутница заподозрили ошибку и покинули убежище, чтобы найти людей. Но я озадачен, –– моя речь прерывалась, голос постыдно дребезжал.
–– Так, так, –– Вирестей поправил палкой бруски в костре, пламя ярко вспыхнуло. –– Мы родились в разных местах, но про убежища не слыхали. И Армедон вы странно назвали –– войной. Но если были заранее построены подземные города… Люди воевали?
–– Еще как воевали. Вы не из убежища, но откуда вам известно о войне?
–– Это старое сказание о всесожжении за непокорность. Его учат с малолетства.
–– Расскажите, пожалуйста. Наше представление о войне-Армедоне могут разниться.
–– Легко, –– на лбу у Вирестея собрались складки, он углубился в себя, приготовился к пересказу. –– Давно, сотни весен минуло с тех пор, жили люди в мире и согласии. Между ними не бывало раздоров, злости и зависти. Они жили счастливо, они не знали бед, засух и прочих напастей, заселили небо и подводные глубины, строили каменные крепости до облаков. Они были бесстрашны, потому что им ничто не угрожало, они не знали забот и волнений. И все у них было, всем они были довольны, всегда радовались жизни. Короче, офигенная у них была житуха. Так-то. Но в пещерах, куда его загоняли люди, обитал черный змей. Он ненавидел людей и хотел их извести. Таков он от природы. И удалось ему найти подходящего человека. Он нашептал человеку, что людям дан худший из миров, боги держат людей просто так, что люди обделены и обижены богами. Змей подловил человека в минуту слабости и тот поверил змею. Змей отложил в человеке яйца с зародышами, пообещав человеку блага богов. Из яиц вылупились маленькие черные змейки, которые овладевали разумом. Человек встречал других людей и те, вдыхая тот же воздух, что выдохнул человек, заражались ядовитым дыханием паразитов. В них созревали и рождались такие же змеи. Скоро все люди заразились, обернулись злыми, подлыми, начались убийства, разбои, предательства, грабежи, насилие, зверства. Безумства возрастали. Сгорали дома и села. Люди забыли богов, оскверняли землю, воздух и воду, напитались безграничной ненавистью черного змея. И обрушили разгневанные боги на землю столбы огня, под жаром которого плавилась почва, изверглись с небес молнии и гром, от которого глохли; вспыхивали яростные солнца, и под их жаркими лучами лопалась кожа! –– рассказчик увлекся, жестикулировал, лицо выражало отрешенность. –– Так боги наказали людей. Боги думали, что люди забыли свой долг и предали богов. Выжили те, кто спрятался. Но чтобы люди вновь не расселились в мировой пустоши, не узнали тайны природы и вновь не… обарзели и помнили вину перед высшими силами, боги сделали землю почти бесплодной, солнце жарким, воду мертвой, воздух каленым, заполнили леса и реки чудищами.
Вирестей многозначительно помолчал и отпил из фляги. Я обернулся к Инессе –– она тоже в недоумении.
–– А ты что знаешь об Армедоне?
–– Я… я… Что я знаю. Боюсь, мои знания слишком необычны для вас.
–– Ты должен знать Армедон лучше нас, ты же, говоришь, ведешь род от древних.
–– Я, честно говоря, специалист по… по Армедону. Я изучал войну много лет. Ни змеи, ни боги участия в войне не принимали. Люди перенаселили планету, сложилась уникальная геостратегическая обстановка, а военные, склонные решать проблемы силой, затеяли большую войну. Согласно версии номер три, какой-то дурак в оккупируемой американскими войсками азиатской стране пустил во все стороны ракеты с очень мощными бомбами… они называются ядерными. В засекших атомную атаку странах были автоматически запущены ракеты в сторону агрессора. Так и спалили все. А почва… жадничает урожай из-за токсичных продуктов радиоактивного распада.
Вирестей смачно сплюнул.
–– Я так и думал, что старики брешут. Это куда правдоподобнее. Одни верят в Армедон, другие не верят. Я не верил. Лично поторошил человеческие нутренности и не нашел там змей. Человек сам змея.
Я прибавил:
–– И Золотого века не было.
Остальные члены команды уже завернулись около костра в тонкие серые одеяльца. Мы трое минут пять сидели, задумчиво смотря в огонь. Я ощутил нереальность происходящего. От душевного потрясения и желания спать мне казалась страшным сном и встреча, и разговор с лохматым Вирестеем. Я хотел проснуться –– наяву я найду поселение выходцев из убежищ…
–– Куда мы идем?
На мой вопрос Вирестей указал рукой вперед.
–– Город у Больших Руин. Мы с ребятами проходом. Закупим патронов, веревок, провианта.
–– Чем вы занимаетесь?
–– Мы частные наемные охранники. Нас нанял глава Нижнего города в дополнение к армии телохранителей, которой он себя окружил. Жулик, не любил делиться. Дело дошло до того, что мэры соседних городов заплатили аванс мерценерам за его голову.
–– Ну и нравы. Какая у вас валюта?
–– Что?
–– Чем расплачиваетесь?
–– Оружие, пища, драгоценные камни и металлы.
Взгляд Вирестея скользнул по моей отливающей черным блеском броне и остановился на ИЭМ пушке.
–– Интересная у тебя штучка. Где магазин, патроны, прицел, курок? Ты ее всегда на запястье носишь?
–– Это… Импульсная Электромагнитная пушка. Она стреляет маленькими кусочками сплава алюминия, разогнанными почти до космической скорости (где-то пять километров в секунду). Пробивная и разрывная мощь огромная. Похожий на рюкзак панцирь у меня на спине –– энергоблок. Генерирует ток, силой в сотни тысяч ампер. Ствол составляют два токопроводящих элемента и диэлектрическая прокладка. Ток, бегущий по проводящим элементам, замыкается через сгусток плазмы. Магнитное поле, образованное токами, вызывает силу, разгоняющую заряд. Зарядов в дисковом сегменте примерно десять тысяч.
Вирестей вновь грязно выругался.
–– ….. не понял. Но вещь у тебя!..
–– Э-ээ, да. Смотря где. Заряды легко откланяются магнитным полем.
–– Где оно?
–– Поле?.. По-облизости нет. Прицел и наводка на автомате. В начале боя сенсорная панель перемещается с пояса на запястье и мне остается давать команды. Дисплей на кисти левой руки. Я могу выводить на него любые изображения.
Вскоре мы наговорились. Вирестей предостерег меня насчет людей в красной военной форме, которые очень опасны. Власть над городами и селениями, говорил он, прибирают к рукам организованные банды разбойников, называющие себя Армией мира.
Я не переставал надеяться на лучшее. Проснусь завтра, и не будет Армедона, наемников из Нижнего города и злодеев в красном.

IX

Погода сменила настроение молниеносно. На следующий день после встречи с отрядом телохранителей доселе безоблачное голубое небо затянули плотные, тяжелые, клубящиеся облака, будто беспорядочно измазанные черной тушью. Воздух, ранее сушивший горло, напитался влагой. Сырым воздухом дышалось тяжело, усилилась утомляемость. Лес растворился в густом тумане, ограничившем видимость ста метрами. Опустилась вечная полумгла. У меня пробегали по спине мурашки от каждого постороннего звука, доносящегося из мутной дали. Самое худшее –– дождь. Он то усиливался, переходил в ураганный ливень, рождавший мелкие ручейки, –– тогда за облаками, как огни фотовспышки, мерцали молнии, и сердце замирало от грома –– то истончался до моросящих противных капель, но не прекращался ни на минуту. Половина взятых в дорогу предметов обесценилось. Я оставил пару плащ-палаток, фляги, крепящиеся справа к поясу, и выбросил рюкзаки. Тяжесть энергоблока без дополнительной ноши стала привычной, нормальной нагрузкой, не стесняющей движения.
Утром восьмого дня пути в молочной мгле определились размытые контуры чего-то далекого и бесформенного. На карте это место именуется Одинцово. К нашей группе один раз подошли одетые в простейшую броню из тонких листов железа вооруженные люди, подозрительно выпытывали, кто мы, куда и зачем направляемся. Один отбежал на минуту, когда вернулся, нам разрешили пройти. На подступах к городу зачем-то вырубили лес. Вместо деревьев из земли торчали трухлявые, покривившиеся пни, изъеденные древесными насекомыми. Нога то и дело соскальзывала в сторону в грязевом месиве, взбитом сотнями топтавших пропитанную водой почву.
За прошедший день Инесса на сказала и слова. Нам и не о чем говорить. Все ясно без лишней болтовни.
Мое открывшееся после побега нехорошее предчувствие подкрепилось новыми странностями. Перед нами возвысился трехметровый забор, сложенный из плотно соединенных, обтесанных в колья бревен. Грязные, потные люди замазывали зазоры между бревнами вязкой жижей, иные копали у забора узкий ров. Окопы? В округе кипела работа. Вирестей окликнул проходившего рядом пожилого рабочего, несшего пустой бидон из-под мазута. Тот недоверчиво смерил незнакомца злобным взглядом, ищущим под внешней личиной истинные намерения и цели.
–– Эй! От кого огораживаетесь? –– внушительно пробасил Вирестей.
–– Возвращаются ироды проклятые! Той осенью были –– были, мы им зададим пуще прежнего! Рекрут зеленый спьяни проболтался, что батальон с подкреплением… Будет им подкрепление! Сих гадов рвали и порвем!
Мужчина крепко сжал челюсть и пронзил воздух сверху вниз кулаком, демонстрируя решимость сокрушить не один батальон –– целую армию.
–– Когда гостей ждете?
–– Лучше бы попозже. Вишь, никак не соберемся. Не рассчитали, не угадали мы. Придрались псы поганые, нужна им деревушка! На кой-то нужна? Нет у нас при себе богатств-то, тянем от силы, бабы не донашивают, выкидывают трупы и сами мрут; дети мрут, скот больной! На кой нужна?! Себя и нас губить! На кой?..
Худшие опасения оправдались. За городской «стеной» нас встретила средневековая разруха и упадок. Жильем служили тесные одноэтажные убогие постройки, сооруженные из обитых, рассыпавшихся кирпичей и треснувших бетонных плит –– остатков от разрушенных зданий прошлого. Засаленные, съеденные временем занавески, грубо сложенные, протекающие шиферные крыши и навесы над крылечками, веревки, протянутые в редких пустотах между слепленными в единую массу, точно козинаки, домиками, удушающие невыносимой вонью лужи помоев и кучи хлама, люди, сморкающиеся там, где приспичит, бледные, анемичные, худощавые, –– все свидетельствовало о властвующей смуте и полном социальном распаде.
–– Какой ужас, –– чуть слышно выдохнул я, оглядываясь по сторонам.
Вирестей усмехнулся:
–– Так, кстати, везде.
–– По современным меркам это нормальный город?
–– М-да, средний такой.
Размытые контуры скоро определились в здания основного городского массива. Вернее, в ободранные бетонные уродцы с непонятными нагромождениями подручных материалов из стекла, фанеры и туго набитых мешков в роли стен, подпертых бревнами и железными шестами. Пародии на здания не превышали трех-четырех этажей. Посреди «улиц» защитники горда соорудили брустверы и установили кое где противотанковые ежи. Не хуже кадров из документальной хроники –– Дрезден после английских бомбежек. Набросать свалок, заделать дыры в постройках –– и будет вылитое Одинцово.
Постоянное присутствие жителей нисколько не смягчало гнетущую атмосферу некого омертвления. Город-призрак с населением из плоти и крови. Впрочем, и эти люди не вписываются в рамки разумного, они, как и город, подвержены действию какой-то мрачной, грозной силы. Она не убивает сразу. Она заставляет все сущее постепенно гнить, разлагаться, отбирая остатки жизни поэтапно, дабы объект разрушения трепыхался в бессилии, подобно рыбе, выброшенной на берег. Я интенсивно впитывал новые впечатления, росло острое сосущее шевеление в кишках. Одно дело, сидя в глубоком, мягком кресле у стодюмового плазменного монитора и тыкая пальцами в ограниченные ядовито-красными контурами секторы сенсорной клавиатуры, с тихой озабоченностью за судьбы человечества прокручивать записи фронтовых операторов, запечатлевавших блокадные и осажденные города, улицы, измеряемые не метрами, а трупами, разоренные деревни, оскверненные кладбища и храмы. Другое дело - самому лично шествовать по кварталу похожего города, где скрупулезно и заботливо выстроенные логические цепи и серьезные, математически выверенные теории бледнеют на фоне живой реальности. Я вижу это, я чувствую, но не хочу поверить. Покинул мизерный мирочек, желая познать мир настоящий, большой, понадеявшись, что правила игры изменились.
Сырость, слякоть. Мне холодно и страшно. Да, я не герой, не мужественный воин в сверкающих доспехах. Я ребенок, выбравшийся из ясель вопреки здравому смыслу. Я верил, все позади, война прошла, навсегда, как явление, прежнее человечество исчезло, пришло время перемен, время больших открытий и свершений... Инессу потащил. Кишка тонка одному, стремно, скучно. Ее за что так? Хмурая, молчит. Самой больно, но нюни распускать мы не приучены.
Та точка Одинцово, к которой мы вышли, очевидно, прежде была площадью. Указав на четырехэтажное широкое строение, покрытое коростой из окаменевшего пепла (осадки давней ядерной ночи), Вирестей сказал:
–– За умеренную плату там можно похарчевать и взять место на ночь. Мы надолго не задержимся. Бывайте. И запомните один жизненно важный совет, иначе не протяните двух дней: всегда, упираю на это слово, всегда(!) сначала стреляйте. Разбирайтесь и думаете потом. Сначала стреляйте. Без промаха, чтоб надежно.
Я смотрел вслед уходящей группе гостеприимных наемников Вирестея. В нем назло среде отчасти сохранились человеческие качества, затушеванные сложностью здешней жизни.
Я толкнул локтем пригвожденные к кривым косякам минимум двадцатью петлями дверцы, напомнившие мне о Диком Западе и Клинте Иствуде, и провалился в тайфун вони трех десятков с детства не мывшихся, измазанных в грязи, чем-то больных мужиков. В лексиконе историка, пожалуй, не найдется подходящих выражений, могущих в красках описать ту тараканью дыру, где можно, по словам Вирестея, "похарчевать и взять место на ночь". Не знаю насчет сна, но при мысли о пище у меня скрутило желудок. Колорит "ароматов" дополняли испарения дубленой кожи, запахи жженой резины, навоза, чеснока, тухлого мяса и дьявольских смесей, которые не смог бы восстановить имитатор второго поколения.
У стойки чахоточно кашляющий человек разливал в алюминиевые стаканчики мутно-зеленоватую жидкость, резко пахнущую спиртом. Не без опаски мы подошли к нему. Я откинул капюшон своей водонепроницаемой плащ-палатки. Гомон затих, нас с сомнением бурили десятки взглядов. Глухо защелкали передергиваемые затворы.
–– В этом городе есть мэр?
Чахоточный не отвечал на мой вопрос. Пора исчезнуть –– подумал я, но исполняющий роль бармена отреагировал:
–– Не въеду, вы черные следопыты что ли? А? Кху-кху, ххк...
–– Я не знаю даже, кто это такие. Мы путники, мы... –– прозвучит по-дурацки, но зато нейтрально, –– пришли с миром. Мы хотим поговорить с главным в городе.
–– Коли так, поворачивайте из города. Вы не внушаете доверия. Хххкхэ. –– он харкнул себе под ноги –– У нас идет война. Мер занят. Хотите получить под зад? Хе… Он на стройке оборонительных рубежей.
От понятия "мэр" осталось одно название. От чахоточного я узнал, что мэром у них называется человек, взявший наибольший контроль путем торговли оружием, вооруженного давления и насилия. Законность и порядок не водятся в этих местах, анархия ликует.
Сторонники теории регрессии общества после глобальной ядерной войны могли бы ликовать. Падение в каменный век с пулеметами и гранатами вместо камней и дубин.
Я не решился встречаться с бандитом и обсуждать вопросы мирового значения.

–– Откровенно говоря, мы получили ответы на интересующие нас вопросы.
Инесса по привычке пожала плечами –– признак углубленности в свои мысли. Я знал, что говорить об этом рано или поздно придется. Но очень не хотелось. Хотелось провалиться под землю, отключиться от мира, обрезать внешние нервные окончания.
–– Обратный путь через лес, кишащий мутантами, с грузом открывшегося нам знания покажется длиннее.
–– Надеюсь, нас встретят с подобающими почестями. –– грустно сказала Инесса.
–– Надо же, на иронию потянуло. Прогрессируешь. Но справедливо отмечено. Первое время донимать будут. Строгие, осуждающие взгляды, моралистические нотации, жесткий выговор... На том неприятности иссякнут. Месяц –– и забудут, кто и куда ходил. Ха, мы, наоборот, прославимся среди соотечественников. Представь: вечер, искусственный закат, локация средней полосы, любопытствующие десятками окружают нас, мы в красках пересказываем наши невероятные приключения, показываем мои фото и видеосъемки.
–– Надо понимать, последние фразы тоже ирония?
–– Вроде того. Бывает, на лирику тянет, фантазирую. Конечно, поколение убежищ не склонно к романтике.
–– В таком месте, и на лирику...
Она права. Пейзаж не вдохновляет. Мы сидели у края площади на утонувших основной массой в землю обломках некогда возвышавшегося на этом месте каменного обелиска. Железная пластинка солидно истерлась, но несколько слов прочитать можно. Получалось: "Памятный знак в честь 2000-летия рождения Христова". Знатная древность.
–– Быстро все случилось. Никакой тебе моральной подготовки, тайных намеков судьбы, предупреждений, поиска истины. Так сразу –– в лоб. По лбище со всей дури! Нельзя так...
–– Это реальность...
–– Не важно. Взять тот же каменный век, плейстоцен, конец четвертичного периода, или неолит. Дикие люди. Считать до ста не умели, многие части тела густо покрывали волосы. Но жили по-человечески. Работали. Придумывали охотничьи хитрости и орудия труда, ловили рыб в пруду, пасли скотину, сеяли, жали, обрабатывали шкуры, приносили богам в жертву быков, когда припрет... когда потребуется, устраивали на соседние племена набеги. Пальцев не хватит перечислить. Это, –– я вытянул голову с вытаращенными глазами к "кабаку", –– не падение, не регресс, не возвращение на старую историческую последовательность. Это полная деморализация, идиотизм. Их обуяла взаимная ненависть, стремление покорять. Война обратилась в образ жизни и в образ мышления. Хотя, куда им до мышления. Третья мировая продолжается! Не важно, что хилыми остатками... Она продолжается! Проспорили смотрителям. Ненавижу чертов город, чертовых уродов и чертовых бугаев с автоматами!..
–– Можно найти положительные стороны. Ценный материал для научной работы. Оставишь потомкам факты из истории постядерного мира. Чем не научное исследование с ошеломляющим результатом?
–– То, что ты говоришь, Иночка, хуже иронии. Это сарказм. Крушение идеалов и веры в человечество с непривычки болезненно. Сидим в аду... Ты не сердись на меня, я не хотел такого исхода.
–– Ничего, я спокойна, близко к сердцу не принимаю.
Судя по тону, не так уж ты и спокойна.
–– Везучая.
–– Что делать выжившим потомкам тех, кто начал войну? Я считаю, наблюдаемое нами естественно. Обескураживает, но исторически возможно и закономерно.
–– Гори оно синим пламенем! –– я поднялся с части колонны. –– К черту поверхность! Пойдем домой...
И, как то бывает в крутых американских блокбастерах, невысоко с оглушительным свистом прочертил воздух темный дымящийся предмет. Я открыл от неожиданности рот. Израсходовав импульс, неопознанный объект обогнул широкую дугу и стал ускоряться в падении. Не уступающий по размерам винной бочке снаряд раскололся в двадцати метрах над землей. В стороны с грохотанием хлынули ярко-оранжевые потоки пламени, невидимая, но властная сила отнесла меня на два метра назад. Больно грохнувшись на испещренный трещинами асфальт, я по образцу солдат из фильмов про войну перекатился на живот и закрыл голову руками. И не зря. На меня ливнем посыпались камни, некоторые увесистые, судя по мощности ударов. Я рискнул выглянуть только когда шквал камней прекратился. Площадь застилал густой черный дым, от "кабака" не осталось и кирпича. В легких засаднило от пыли и едкого дыма.
–– Инесса, ты жива?!
Никто не отвечал. Где-то далеко прогрохотал взрыв. Гады, бомбят! Не пойму, чем.
–– Инессаа!
На дисплее компьютера мелькала красная точка, шесть градусов левее от начала координат, тридцать метров. В просветы рассеивающегося дыма я приметил два или три аналогичных снаряда, пущенных с юго-западной стороны. Оттуда хором стрекотали очереди пулеметов и одиночные выстрелы карабинов, под низким углом, от домов до туч, зачастили ярко-оранжевые и алые черточки следов трассирующих пуль. Завороженность дикой картиной сбил новый поток камней и земли.
Не время убиваться своей бестолковостью и наивностью. Надо взять себя в руки.
Компьютер подтвердил наладку канала связи. Оглушенный и напуганный, я заорал в микрофон нечеловеческим голосом:
–– Инесса!!! Где ты?!
–– О-о, Александр, ты все там же? Тебя не пришибло? –– в наушнике отчетливо зашелестел знакомый мелодичный голос.
–– Жить буду. Те сволочи запалили из неизвестного орудия и... и из гаубиц. Узнаю характерный хлопок. Безумие просто! У них артиллерия! Боюсь, нам полный швах...
–– Хватит ныть. Меня не задело волной. Я с группой местного населения ухожу в лес. По наводке найдешь?
–– Да, локатор исправен.
–– Поторопись. В любую минуту нападающие прорвут оборонительные рубежи.
–– Думаешь, счет идет на минуты? Хреновые у наших горожан рубежи...
–– Потом!
Связь прервалась. Обсуждение стратегии Одинцовцев я устроил не к месту, однако справедливость моих заметок оправдалась с лихвой. К концу сеанса связи с Инессой я уже петлял по запутанным переулкам противоположной окраины "города" в рядах беженцев. Они догнали меня на площади, среди первых появились защитники Одинцово, взмыленные, с искаженными гримасой ужаса лицами, окропленные каплями крови. Не удивительно, что оборону они не продержали вовсе: у кого-то вихляла за спиной трехлинейная винтовка под патрон 7,62 мм, кто-то нес штыком вперед винтовку Бердана. Зрелище в стиле Франца Кафки. Лучше бы отстреливались из пистолетов. Выглядывающие из кобуры маузеры и браунинги куда эффективнее дореволюционного антиквариата, добытого одному черту известным путем. Бой в городе становился злее, над жилыми районами заалело зловеще марево пожара, громыхали разрывы снарядов. Перед выходом в лес, ограниченном широкой полосой помоев, я затерялся в толпе горожан. Неказистая женщина с грудным ребенком откуда-то слева истошно завопила:
–– Э-э-э?! Куда?!
Безоружный воин, несший пару лент с патронами, сбавил ход, нашел взглядом вопрошавшую.
–– ... из зениток шпарят!..
Я испытал кратковременный приступ тошноты, машинально представив виденные ранее на документальных снимках останки когда-то людей, пораженных из крупнокалиберных орудий.
В лесной чаще люд рассеялся. Я было подумал, что налетчики поставили себе целью уничтожить селение и распугать жителей. Иначе бы они блокировали город со всех сторон. И не успел я закончить мысль, из кустов в чаще бодро застучал пулемет. Двое беженцев впереди вздрогнули и упали в мокрую от росы траву. О нагрудные листы моей брони звякнуло несколько пуль.
–– Ну щас я вам!..
Мне не пришлось тормозить. Изрешеченный пулеметом человек еще падал, три короткие очереди ИЭМ пушки обезвредили ближайший расчет. Почти одновременно слева и справа от меня, метрах в двадцати, громыхнули мощные взрывы. Я едва лег на землю, над головой зло прожужжали осколки. Не теряя ни секунды, бросился дальше. Совсем близко стрекотали новые очереди, заглушаемые лесным массивом. Теперь снаряды рвались в основном сзади, направленные так, чтобы не зацепить рассредоточенные за городом отряды. Между деревьями вязко поплыли синеватые облака едкого дыма, от него слезились глаза и драло горло. Сознание померкло, я спотыкался о корни и проклинал все на свете. Ноги и виски налились свинцовой тяжестью, вернулось ощущение глупого, кошмарного сна. Область интеллекта, мышления опустилась тонкой пленкой на самое дно сознания, я не думал, я воспринимал органами чувств сигналы от внешнего мира и поступал, руководствуясь внутренними побуждениями.
Обозначающая Инессу красная точка на дисплее компьютера мигала в тридцати градусах от северо-востока, отделенная пятью секторами от зеленого пятна в центре. До Ины сотни метров.
Бандиты действовали грамотно. Поставили под перекрестный огонь все пространство вокруг города. Сам город разрушается до основания, жители вырезаются в побеге, окруженные и сжатые плотным кольцом хорошо вооруженных людей. Зачем они это делают? Укрепляют сферы влияния на захваченной территории? Или работают на заказ? Какая разница, живым бы уйти.
До слуха донесся необычный, смутно знакомый шум. Прислушавшись и выбирая из ряда ассоциаций верную, я вышел на опушку леса, наперекор выводам, следующим из поговорки: "Один в поле воин –– лучшая мишень для снайпера". Скрипя и подпрыгивая на кочках справа из леса на большой скорости выехал... нет, «выкатился» облезлый, покрытый пятнами и полосами ржавчины "КАМАЗ" без дверей. Звук мотора –– вот что я не мог вспомнить. Вновь оглушенный неожиданным поворотом событий, я встал посреди маленького поля столбом, тупо ожидая продолжения. ИЭМ пушка среагировала быстрее. Мужчина в красной военной форме кинулся разворачивать в мою сторону установленный на кузове станковый пулемет, внешне чем-то напоминающий французский "Гочкис", как сразу повис на краю платформы. Второй, державший патронные ленты, попытался заменить напарника, но слетел на землю. Грузовик остановился, из кабины высунулся водитель посмотреть, что там не так, и разделил судьбу товарищей, точно кукла вывалившись на траву через предназначенный для двери проем. Страшная догадка холодом запульсировала у меня в груди. Подавив преобразование чудовищного открытия в осознаваемую форму, я подбежал к машине и запрыгнул на место водителя. Двигатель работал. Так, руль управления, она же баранка, передача первая, три педали. Я отжал сцепление и с силой вдавил педаль газа. Мотор взревел и грузовик тронулся вперед. Безумие –– мелькнула мысль. От бандитов отстреляться можно, а так и разбиться недолго. Я с трудом вписался в промежуток между деревьями, понизил скорость (третья педаль –– тормоз). Вцепившись в баранку мертвой хваткой, я в дичайшем напряжении уворачивался от берез и лип несколько минут, с равными со смертью шансами огибая препятствия. Очередное дерево появилось слишком внезапно. Мои руки начинали затекать и я в испуге крутанул руль слишком резко. Грузовик угодил колесом в овраг и с воем и визгом повалился на бок.
Под черепной коробкой яростно звенело, заложило уши, онемели руки и ноги. Онемели... значит, живой. Медленно двигаясь, точно во сне, я выполз сквозь ветровой проем (машину не остекляли) и лег на землю, придавленный невысокими темно-серыми облаками.
Вот и все.
Отрезвляющая тишина помогала быстро прийти в себя. Раз, раз –– и все.
Только вошли в первый городишко, тут же унесли ноги, сверкая пятками. Разве это и есть реальность? Искал зерна нового мира, а попал в центр боевых действий!
Невероятно тихо, удивительно тихо, невыносимо тихо... Крики, взрывы, свист пуль и звон рикошетов, выстрелы, собственное дыхание, и вот –– тихо. В грудной клетке надрывается сердце, болят бока. В симуляторе не имитировалась бешеная тряска на сбитых железках вместо сиденья.
Тишина солгала. Слух восстановился и по нервам забарабанила отдаленная стрельба.
–– Александр, ты на связи? –– Странный, непривычно звучащий голос Инессы окончательно вернул меня в реальность.
–– Ты в порядке?
–– В общем-то, да...
–– То есть как: "В общем-то, да"? –– Я подобрался, проверил на дисплее местоположение Инессы.
–– Способ преодоления трудностей. Позже объясню. Мне интересно, каким образом ты продвинулся на три с половиной километра вперед?!
–– Угнал грузовик. Попал в аварию, отдыхаю. Жив и здоров, –– завершил фразу пониженным тоном –– нравственно убит, психически искалечен.
–– Тогда вставай и иди вперед. Я догоню тебя.
Я собрал остатки воли, тело кое как поднялось на ноги и я побрел прочь от разрушенного города.

X

Стемнело рано. Редких солнечных лучей, преодолевающих толщу облаков, едва хватало, чтобы зрение выделяло основные контуры окружающего мира. Краски померкли, меня пробирала томительная, тоскливая дрожь, гадкая, как капли этого бесконечного дождя. Я не то в бесцветном, бредовом сне, не то в реальности. Бреду вдоль ручейка к назначенному месту встречи с Инессой. Ручей одновременно указывал путь и успокаивал меня. Один раз я останавливался умыться и утолить жажду. Монотонное, спокойное течение ручья внушало обманчивую уверенность в завтрашнем дне, рождая иллюзию разумности и упорядоченности мира. Дойти бы сейчас в теплое, уютное место, где тихо, умиротворенно, беззаботно, где я смою с себя пот и грязь, выпью чего-нибудь теплого и сладкого, а засну легко, быстро, на душе никакого груза, мятежных мыслей, мучительных переживаний...
Я зажмурился и сдавленно, коротко простонал. Слишком живо представилась картина. Сегодня я никуда не приду. В лучшем случае неделя такой же убогой жизненки и борьбы за существование. А от переживаний увиденного и испытанного не увернусь никогда.
Уйду тогда с головой в работу.
Тусклый огонек на холме чуть было не вырвал новый стон, уже стон негодования. Инесса, кто, находясь в положении беглеца и потенциальной жертвы банды разбойников, разжигает костер на самом видном месте?!
Инесса сидела под старым, широко раскинувшим ветви, дубом, ломала длинные хворостинки на мелкие, которые удобно кидать в огонь. Ее внешность разительно изменилась: лицо посуровело, ожесточилось, взгляд ожил, бегал быстро, нервно, движения ускорились, стали точными, резкими, грубыми. Цепкий и внимательный взгляд необъяснимо преобразившейся Инессы перескочил на меня. На правой щеке Ины черточкой крови обнаружился глубокий порез.
–– Пришел, наконец! Я заждалась, вот, –– она коснулась носком ботинка кучки хвороста рядом, –– топлива для костра набрала. Привожу его в надлежащий вид.
И мимика изменилась, вмещает больше эмоций.
–– Инесса, ты говорила про трудности. Я чувствую, ты не в порядке.
Я присел у соседнего дерева.
–– Александр, что сейчас для нас важно?
Вопрос, судя по всему, риторический, подготавливает почву.
–– Добраться до дома живыми.
–– Вот именно –– живыми. Условия таковы, что...
–– Давай напрямую, ты что-то сделала?
–– Да... Я... сняла блокаду с надпочечников.
Вот оно что!
–– Крайне радикальная мера. Ина, по генотипу ты холерик. Неизвестно, каковы будут последствия. Знаешь, что вытворяли люди под влиянием адреналина и кортизола?
–– Знаю, знаю, –– она пожала плечами. –– От разыгравшейся у меня перед глазами кровавой бойни я... какой архаизм лучше описывает это состояние?
–– Ошалела.
–– Ошалела. Похоже. Попади осколок гранаты мне в голову, я бы легла там трупом. Ни один нано-медик не помог бы. Раненая, я затаилась в высокой траве. Вмешиваться в область управления физиологическими процессами не сложно, если обладаешь специальными навыками. Нащупала нужный узел и без колебаний развязала его. Психологический барьер рухнул, пропустив столько адреналина... Я сошла с ума, полностью. Без остатка разума! Три часа сумасшествия! –– Она гневно сломила ветку и швырнула ту в огонь так, будто деревяшка виновата во всех бедах. –– Глупость. Ошибка. А может и шанс на спасение.
–– С волками жить –– по волчьи выть?
–– Примерно так. Адреналин ускоряет обменные процессы, обостряет слух, обоняние, зрение, повышает внимание, –– секунду подумала. –– Взамен теряешь голову.
–– Голову можно потерять не только от адреналина. Не слишком ли ты?..
–– Слишком. Н-не волнуйся, дома меня вылечат. Пока мы вынуждены поступать против совести, чтобы достичь цели.
–– Оправдываешься?
–– Одновременно и оправдываюсь.
–– Просто получается. Двигаясь к цели, жертвовать чем-то или кем-то, выкладывать дорожку допущениями, оправданиями, позволениями. В истории бывало.
–– А как по-другому!? Не будем бороться, нас сотрут в порошок!
–– Легко говорить. Ты всего лишь выпустила в себе ряд человеческих слабостей.
Горло сдавило, мне стало жарко.
–– Я... Я сегодня убил шестерых человек. Забыл дать компьютеру команду ранить противника. Тупая машина без заданной программы выбрала самую надежную и простую. Мне так гадко, так противно! Невыносимо...
Ну, Инесса, скажи: я кретин, маньяк, безжалостный убийца. Подонок.
–– Так им и надо.
–– Ина! Я убил...
–– Ох, не строй из себя раскаявшегося Раскольникова. Они жили. как свиньи, убивали детей, женщин и стариков... перестреляли город. Официально толстовство ты не принимал, а жизнь свою защищал как любой нормальный человек.
–– Тут... тут сложнее. Нет знаю, не могу объяснить, сейчас.
–– Угомонись и ложись лучше спать. Дорога долгая. Ко всему прочему за мной придется следить, а то глупостей натворю.
В объемистый ворох полетела последняя ветка. Обновленная подруга детства загребла двумя ладонями часть запасов хвороста и бросила в огонь. Жадные языки пламени недовольно поглотили дарование, укоротились, потускнели, вылизывая из топлива влагу, зато потом, поглощая энергию высушенной древесины, вытянулись выше прежнего, налились цветом и теплом.
"Так им и надо". Ляпнула, и бровью не повела. Гаденький мир, быстро же он впился в нас своими острыми, ядовитыми клыками, прорвал плоть и выпил душу.
–– Тебя не узнать. Ты совсем изменилась. Была одна Инесса, стала другая. Тебе не жутко.
–– Нет, кажется. Наоборот, во мне открылась новая, неизведанная грань. Дикие, древние инстинкты, не знаю. Жутковато от того, что мне полегчало. Прибавилось сил, уверенности. Меня душили мысли и смятение не меньше, чем тебя. Деблокировка, скажем так, освободила спрятанные в глубинах подсознания качества. Порой хочется взять пушку и пострелять этих... э...
–– Этих ублюдков.
–– Да-да! Точно! Вот, гляди! –– В ее руках блеснул, спрятанный, видимо, во внутренних карманах плащ-палатки, "desert eagle". Ина с любовью(!) и уважением(!) повернула оружие в руках. –– Не смею догадываться о происхождении пистолета не последней модели в здешних местах, но обладать подобной деталью путнику полезно.
На мой вопросительный взгляд она горделиво вскинула голову.
–– Подобрала.
–– У нас же ИЭМ пушка.
–– Во-первых, оружие и боеприпасы в этом мире заменяют деньги. Во-вторых, металлическая тяжесть огнестрельного пистолета... примитивно приятна, чувствуешь себя грозной, опасной...
–– Потише. Я уже попался.
–– В нем мало патронов. Надо экономить. Повезет, встретим торговцев, купим еды, питья.
Инесса поплотнее укуталась в плащ-палатку, облокотилась о кору дуба, прикрыв утомленные за тяжелый день глаза.
Я не ответил. Хмуро посмотрел на железку, голову спрятал поглубже в капюшон и свернулся на земле калачиком. Разрываемые давлением маленьких пузырьков воздуха, сухо хлопали горящие ветки, о водонепроницаемую ткань разбивались капли моросящего дождя.
В каждом мускуле истомой пульсировала быстро проходящая усталость. Я сосредоточился на отрешении от внешних раздражителей. Вот треск костра, перестук капель, шелест листвы оказались огороженными от меня глухой стеной, слились в неразборчивый, тихий шум. Я углублялся в себя все дальше. Я ясно услышал собственное дыхание, громом заполнившее черепную коробку ритмичное содрогание сердечной мышцы, ощутил, как в висках под напором струится кровь. Словно проплывающее мимо облачко, приблизился неуловимый момент перехода из состояния бодрствования в сон. Но я поймал его. И ступил с приглушенным, но частично сохранившим способность соображать, разумом в иную область психики, недоступную неподготовленному человеку. Подсознание гнало меня прочь, времени осталось мало. Перед выходом обратно в реальность я успел найти одну из миллионов психологических нитей, связующих организм и центральную нервную систему. Под давлением воли, нить дрогнула и настроилась на новую волну вибрации. Мозг "вспоминал" прежний ритм работы, постепенно возвращая к активной жизни особый прирост над почками. Ученые избавили нас от того, что позволили законы природы. От некоторых дефектов, появившихся под воздействием радиации и плохой экологи предков, наследственных болезней, уродств. Но все отсечь невозможно. Природа всегда экономит материал. Если можно сделать так, а не иначе, то она делает только ТАК. Ген, отвечающий за цвет глаз, пигментацию кожи или яркость волос, одновременно может быть ответственен за склонности, интересы, привычки, ряд инстинктов и так называемых генетических воспоминаний. Их-то я сейчас задействовал. Выборочно, осторожно, стремясь сохранись целостность системы.
Скользнув в реальность, я вернулся назад, но уже в настоящий, бессознательный сон. Нет цветов, образов, картинок. Меня поглотила тягучая, холодная масса, я весь растворился в ней. Так пропадает в горячем чае кусочек сахара. Жижа крутилась, и я вместе с ней. Остался страх, гнетущее, опустошающее чувство, знакомое навечно заключенному в каменный мешок тюремной крепости.

XI

Домой! Скорее домой! В защищенность, успокоенность, чистоту и порядок. Да-да, плохо, на поверхности очень плохо. Разведчики доказали враждебность внешней среды, я, болван упертый, все равно полез, куда не следует. Молодой, наивный идеалист, поверил в добрую волю человека, от скуки и мечтательности, под влиянием романтических иллюзий вырвался на "свободу". Получай, ешь! На! Вдоволь! По горло! Хоть лбом бейся о стенку! Провинился перед смотрителями, решил показать всем, какой ты отважный, смелый, ИДЕЙНЫЙ человек. Тьфу, жалкий примитив!
Нет, почему? Верно! Ничто зря не делается. Почти ничто. Инесса права. О-о, как она права! Она по жизни права, у нее нюх на правду! Я изучал довоенную жизнь, писал научные работы, составлял теории, гипотезы, пытался найти объяснение историческим явлениям прошлого, пребывая в роли слепого от рождения, представляющего по рассказам Гималайские горы. Но я прозрел. Мне суждено быть первым ученым-историком постядерного мира, видевшего действительность без прикрас.
Хладнокровие Инессы заслуживает уважения. Она признает наблюдаемое нормальным.
С одной стороны, так-то оно так. Выжили люди. Сумели отсидеться в простых бомбоубежищах эпохи холодной войны, в землянках и подвалах... Нет, сомнительно. Разведка первых лет констатировала абсолютную непригодность экосистемы для млекопитающих массой больше десяти килограмм. Просто не сиделось людям в иных "бета". Угу, так и есть. План пошел наперекосяк. Нервные, тоже мне. Мы в четырнадцатом живем положенное, не заглядываемся на небеса... Во-от. Пробилась травка, запели птицы, раскинулось над головами голубовато-синее небо, –– уже деревни, города, подобие территориально-административного деления.
С другой стороны, нищета, болезни, разруха, и та, о которой говаривал профессор Преображенский, то есть разруха в головах, и та, что сама по себе, на улицах, в клозетах, в тесных, заплесневелых домиках и каморках. Борьба за власть и собственное процветание.
Борьба за власть и собственное процветание?.. А ну-ка, что я писал четыре года назад. «Есть зерно истины в словах Ницше, что жизнь –– воля к власти. Извечный порок человека –– взять побольше, самоутвердиться путем присвоения себе всевозможных материальных благ, владеть не только драгоценными металлами, украшениями, пищей, но и душами окружающих. Да и сколько всего в нас всяких пороков –– не сосчитаешь. Глупое проклятие». А до чего бестолковая цель! –– Выживание. «Организм человека в эпоху НТР и появления наукоемкой техники оставался в каменном веке, в пещерах. Область бессознательного, химические процессы –– наследство дриопитеков, не нужное современному человеку. Это наследство погубило цивилизацию. Допустим, в каменном веке, в эпоху серьезных климатических нарушений и естественных катаклизмов, людям выпала не лучшая доля. Приходилось звереть, быть строгим, жестоким, рисковым, придумывать хитрые ловушки, пробивать головы зверям, иногда и соседям. Бесцеремонно брать все, что желаешь заполучить. Цивилизованному человеку это не нужно. Зачем распаляться, выходить из себя, злиться, когда существует целая система методов решения противоречий и проблем; зачем половое влечение, когда есть генетика, инкубаторы?» Об этом толковала Инесса. Под строгим костюмом квалифицированного служащего скрывался лохматый кроманьонец.
Вот он вновь взял свое.
«Между тем, у природы просто так ничего не бывает. Природа не совершает ошибок. А если проявляется недочет, малоприятный нюанс, то и он выполняет некоторую функцию. Трехрукий урод с двойной головой – неудача. Неизбежная неудача, побочный продукт естественного отбора –– бесконечной гонки к совершенству, в которой природа не знает жалости и сострадания. Третья рука стала помехой, не позволила существу жить и продолжать себя. Зато лишние граммы мозга, удлиненный коготь или яркое перо –– в самый раз». Давайте, кроманьонцы, побейте мамонтов, побейте ужасных смелодонов, вытесните и добейте неандертальцев –– посмотрим, на что сгодитесь. О, пошло-поехало! Ремесла, систематизированный опыт, философия, история, этика, эстетика, культура. Больше, чаще. Берем железо, сплавы, строим мельницы, плуги, комбайны, спутники, машины, корабли, ускорители, изучаем физику, математику, кибернетику. Что еще умеет человек? Ах, да! Какой прогресс во славу матушки природы без двигателя прогресса?! А ну давайте гните луки, точите стрелы, копья, мечи и топоры, заряжайте пушки, автоматы, заливайте реагентами лазерные установки, пойдем через первобытнообщинный строй, рабство, феодализм, монархизм и прочее и прочее, рассекая, сжигая, разрывая в клочья плоть и душу! Куда пойдем? Да никуда. Куда-нибудь. Умные, придумаете. Бога там, что все знает и умеет, высший Вселенский Смысл и в том же духе. Природой так задумано, чтобы вам было легко не думать о цели, о смысле. Природой задумано, чтоб вы просто жили, жрали и спали, размножались. Что? Духовность, прекрасное и возвышенное, разумное, светлое, доброе, тонкое? Ну как можно вспоминать о таких мелочах, ведь все эти слова водятся в основном в книжках. Человеческий мир живет и меняется по особым, своим законам и принципам, не располагающим ни одной точкой соприкосновения с вышеперечисленными понятиями. «Ни одно историческое событие не совершалось даже с долей разумности, никогда не приносило кому-нибудь блага». Наделали космических станций, изучили микромир, сформировали добрый десяток «Теорий Всего на Свете», написали тысячи томов о том, как работает нервная система, психика, как конструировать дома, механизмы, как познавать, просвещать, улучшать условия проживания. «Думали, поняли природу. Противопоставили себя природе». Загрязнили реки и моря, воздух и почву, истребили множество видов, исчерпали колоссальные запасы ресурсов, и ДУМАЛИ, ЧТО ПРУТ ПРОТИВ ПРИРОДЫ! Экологи и сознательные граждане с осуждением, возмущением обрушивали ругательства на науку, технократию. «Земля жива, она нам ответит!» –– вопили они. Ха, да средненькое извержение вулкана в докембрийском периоде уничтожало до девяноста процентов всего живого на планете. Как вы можете идти против природы, если вы ее порождения, ее составные, нераздельные элементы. Вы косите леса, испытываете ядерные бомбы, распыляете аэрозоли, разрушая озоновый слой, по ЕЕ ЖЕ ЗАКАЗУ.
Хитро.
Выскочили из убежищ и вновь по инерции, по заказу.
Нашлись гении, авторы Плана. Вот его истинная суть (чтобы осмыслить ее, мне пришлось лицезреть теорию в практическом приложении) –– мы не должны больше быть слепыми ингредиентами глобальных процессов.
Непросто копать в такой рыхлой, смешанной почве. Сколько ни рой, проваливаешься все глубже. Да, Гамлету не повезло. А передо мной дилемма не стоит. Я возвращаюсь назад, к друзьям и близким людям, для которых разумность и порядок не просто тупой категорический императив, а константа бытия.

Доколе страдания, боль бесчисленного множества людей?

* * *
Новый день ходьбы походил на настоящую муку. В голове будто застрял тупой, холодный камень, его тяжесть разлилась по всему телу. Усталость наваливалась отвесной скалой гораздо быстрее, чем раньше.
Погода не изменилась. Единственный сдвиг выразился в участившихся просветах в плотном одеяле, окутавшем небо. Выглянет солнце на минуту-другую, проведет золотистыми лучами по кронам деревьев, холмам, рекам, развалинам, убедится, что на земле все по-прежнему худо, печально, безнадежно, и прячется обратно.
Мало света, мало жизни, иссякает воля и вера.
А Инессе хоть бы что. Перепрыгивает овраги как ни в чем не бывало. Торопит меня. «Мрачнее тучи», «резвее, утонешь в болоте», «думай о приятном» –– слышу я периодически. Я думаю. Мне не остается занятий, кроме как вспоминать, размышлять… Тошнит давно от размышлений. Хорошо бы ни о чем не думать. Ну час, по меньшей мере час, тупо сидеть с абсолютно пустой головой.
День тянулся долго, нудно, вязко.
К полудню, времени самых коротких теней, мы выбрались на старое шоссе, бывшее до войны крупной транспортной магистралью, связующей столицу с областью. С глухим омерзением я огибал ставшие бесформенной грудой ржавого металла автомобили. Гнали люди по делам, никого не трогали, разговаривали по телефону, слушали музыку, радио, строили планы на вечер… В небе, над кромкой густого леса миражом не спеша вырос десяток гигантских грибов. Засмотрелись, потеряли управление –– вот и авария длиной двадцать километров. Теперь уже все гнилое, мертвое. Раздробленный на куски асфальт густо покрывает паутина трещин, из разломов растет трава, раскачиваются молодые дубы. Жаль.
Три километра –– и дорога повернула направо, в далекую, жестокую неизвестность, чуждую нам.
В середине дня дождь усилился, обещая скоро стать безжалостным, грубым ливнем, не дающим и надежды погреться у скромного костра.
Внимательно всматривался в лесную глушь я не зря –– мои чаяния обнаружить подходящее местечко для привала оправдались. Мы выбрались на территорию разрушенного войной пригородного дачного поселка. О том красноречиво свидетельствовали выступающие из земли в большом количестве части фундаментов и остатки кирпичной кладки, густо заросшей мхом и вьюнами. За дни сезона дождей растительности вообще заметно прибавилось. Спешно собранные триста лет назад трех-четырех-пяти этажные домики, служившие местом отдыха на свежем воздухе для утомившихся в рабочей суете горожан, не выдержали напора времени и рассыпались в прах практически до основания. Кроме одного. Крупный, сложенный наподобие дворцов высокопоставленных чиновников девятнадцатого века из цельных, обтесанных каменных глыб, дом, домиком его никак не назовешь, призраком возвышался тремя сохранившимися этажами в глубине бывшего поселка. Утонувший в почву на метр фундамент еще уверенно держал широкие, грозные стены, гарантирующие несокрушимо простоять как минимум столько же лет. Трудно сказать по какой причине, по нехватке ли средств или по привередливому желанию заказчика, левое крыло исполина состояло из дерева. Половина первого этажа каменная, а второй этаж и конусообразная, уродливая крыша –– деревянные. В качестве строительного материала использовалось хорошее дерево, дорогое. Сооружение по надежности не уступало камню. Вначале я изумился, но припомнил Кижи. Те до войны немало стояли –– и ничего с ними страшного не случилось, не рассыпались в труху. Деревянная надстройка преподнесла последний сюрприз –– она единственная не протекала. Двери, к сожалению, не «дожили» до нынешнего дня. В темный проем первой прошла Инесса, за ней двинулся и я. Внутри оказалось довольно сыро, но не мокро. Ни мебели, ни гарнитуры, никакого внутреннего убранства не обнаружилось. Покореженные стены с большими дырами, желтый, осыпавшийся, неровный арочный потолок, под ступнями хрустят камешки и куски кирпичей, из швов разъехавшихся напольных плит выглядывают рыжие прутья арматуры. Инесса встала посередине зала, с любопытством осмотрела высокое помещение.
–– Устраивайся, чувствуй себя как дома.
–– Самовар натопи, –– сухо буркнул я.
Психологический барьер это у нее, что ли?
На мою реплику она никак не отреагировала. Села у фронтальной стены на кусок выступившей из пола плиты, вынула из кармана на поясе предпоследний пакетик питательного сублимата, аккуратно залила синтетическую пищу водой. Я пристроился в дальнем, затемненном углу под широкой, громоздкой лестницей, отцепил с ремня фляжку –– пуста, как моя жизнь. Измученно вздохнул и направился к дверному проему. Стекающая с покатой крыши тонкими ручейками дождевая вода неспешно наполнила верхнее отделение походного фильтра. Я повесил его около выбранного мной недавно места, накинув резиновую петельку на торчащий в треснувшей стене железный прут. Понаблюдав минуту, как вода, просачиваясь сквозь темно-серый фильтрующий слой, по капле набирается в третьем, нижнем отделении похожего на обычный целлофановый пакет водоочистителя, я закрыл глаза, надеясь полчасика-час спокойно подремать. За последние дни я привык к неудобствам, и научился засыпать в любой уличенный момент. К тому же, обстановка располагала: шелест дождя, отдаленный гром. Из щели в стене малость поддувало, но мне это даже нравилось.
Добиться уравновешенности никак не выходило. Крепчало и умеренно беспокоило знакомое сосущее ощущение под ложечкой. Оно никогда ранее не обманывало меня и не предвещало ничего хорошего.
–– Инесса, слышишь?
–– Почему мне не слышать? Ты рядом.
–– Логично. Я так, хотел убедиться. Мы редко говорим…
–– Подумай, какие разговоры? Двадцать лет болтовни. Причем бестолковой. К чему еще? Говорить, так по делу. Есть что?
–– Предчувствие. Зря мы остановились в этом месте.
–– Под дождем лучше?
–– Нет. Уф-ф… Мне жутко осточертело это гребаное приключение-путешествие, –– я несильно стукнул затылком о стену. Отвалилась гроздь старой штукатурки.
–– Солидарна с тобой.
–– Ты такая целеустремленная, упорная. Что бы со мной стало без твоей поддержки, подумать страшно.
–– Как что? Лежал бы сейчас твой полуразложившийся труп в густой грязевой луже. Или вариант похуже: павшее от самобичевания и уныния тело съели бы оголодавшие от скудной жизни аборигены.
В ее словах есть зерно истины.
Интересно, за кого она меня считает? Вряд ли презирает за слабость. Она добрая, понимающая. Но уверен –– от уважения и прежней симпатии не осталось и следа.
Продолжить мысль не получилось. Наводящий тоску шелест дождя оттенился новым, грозным, враждебным звуком. Хорошо знакомым мне звуком. В голове почему-то зазвенело. Не сдержавшись, от всплеска эмоций я экспромтом разразился вслух длинной, сложной, крупнокалиберной матерной бранью, не уступающей тирадам Вирестея. Инесса точно уколотая подпрыгнула на месте, без помощи рук оказавшись на ногах. Ее лицо ожесточилось, глаза широко раскрылись, она напряженно прислушалась.
–– Александр, что это?
–– Конец, –– прошипел я. Ширина трещины давала достаточный обзор, чтобы наблюдать за внешним миром. Сперва в мутной дали мелькнули огоньки фар, затем показался побитый, испачканный в грязи до верхнего края дверей кузов военного джипа. На двух передних местах сидело два человека, позади со скрипом качалась большая клетка из толстых железных прутьев. За первым джипом следовал второй, закрытый. Последним выехал легкий открытый внедорожник с четырьмя пассажирами. Я недооценивал «организованную банду грабителей». Помимо фронтовой артиллерии у них вдобавок приличный автопарк. Главное –– все военное. Никак нашли заброшенный склад времен Третьей Мировой, или стратегическую базу, полную боевого резерва.
Машины остановились примерно в пятнадцати метрах от здания. Из них выпрыгнули и сошлись в узкий круг восемь крепких, неприятных на вид мужиков, традиционно одетых в красную форму не первой свежести поверх брони. Зашептались. Самый высокий и несимпатичный «солдат» указал на троих пальцем, обвел рукой воображаемое пространство. Те козырнули и отправились обследовать округу. В руках они несли американские «Demon of hall» образца 2025 года (американцы вечно нарекали серьезные вещи дурацкими именами; чего стоят названия военных операций). Изящные очертания, приклад, который великолепно ложится в плечо так, что удобно и даже в некотором смысле уютно держать автомат; отливающий матовым блеском легкий черный корпус, выполненный из новейших по тем временам композитных металлов, эргономически безупречное размещение деталей и механизмов, магазин на сорок шесть ртутных пуль, лазерный прицел, –– это оружие представляло собой настоящее произведение оружейного искусства. С ним шли против людей, вооруженных трехлинейками! Бред.
Отдающий распоряжения щелчком пальцев привлек внимание худощавого, жилистого парня, закуривавшего сигарету, и кивнул в мою сторону. Я отстранился от стены. Курящий кивнул в ответ, зашагал к крытому джипу. Вместе с ним к кузову подбежал мерзкий низкий толстяк с сальной, наглой рожей и достал мощную скорострельную пушку тех же лет выпуска, что и DH. Официальное название пушки я забыл, но в памяти сохранилась информация, что солдаты ее именовали «газонокосилка». Прозвище оправдывало себя –– реактивные бронебойные пули с урановым сердечником, прочный многоствольный барабан, выплевывающий не меньше тысячи зарядов в минуту, азотная система охлаждения, автоматическая стабилизация, отличные баллистические и тактико-технические качества. Жилистый взгромоздил себе на спину рюкзак с боеприпасами, на голову надел прибор ночного видения, шнур от него присоединил к пушке недобро ухмыляющегося напарника.
По моему телу прокатилась дрожь, мышцы налились непривычной, томной силой, сердце разогналось так, что я чувствовал толчки крови в аорте. Тянуло к действию, движению, риску. Адреналин…
Я прошептал Инессе:
–– Прячемся.
–– Разделимся. Так нас сложнее обнаружить.
Сказав это, Инесса осторожно, стараясь не произвести шума, поднялась по лестнице. Я прокрался в следующее помещение, непонятное по назначению –– гостевая это или второй холл. Налево спиральная лестница вела на второй этаж, прямо –– очередной проход. Я вышел в поистине огромный зал, годный для великосветского бала времен Александра II, если убрать установленную в центре чашу фонтана (у архитектора и хозяина дома определенно был извращенный вкус). По обоим сторонам зала тянулся ряд высоких, до потолка, стрельчатых окон, в которых местами торчали мутно-желтые осколки стекол. У каждого окна сохранилась часть постамента, служившего подставкой для мраморных скульптур, чьи осколки усеивали выложенный гранитными плитами пол. Две обезображенные временем и климатом скульптуры в углах сохранились целыми. На противоположной стороне зияли три проема.
В главном холле под чьими-то ногами захрустели камешки. Тихо отдав приказ компьютеру ИЭМ пушки умеренно обезвреживать противника, я притаился за гранитным кубом, поддерживавшим декорированный под ракушку моллюска фонтан. Хорошо, если бы они сейчас осмотрелись, убедились, что никого нет, и ушли восвояси. Яппонский бог!…. Я же не снял фильтр! На самом видном месте!
Тем хуже им самим. Попадая в тело, ударная воздушная волна, образованная летящим с космической скоростью кусочком алюминия, легко разрушает ткани и дробит кости. А это больно. Хотите прикончить меня, так получайте отпор.
Звуки шагов проникли в зал. Пшикнула рация. Кто-то из моих «гостей» заговорил:
–– Группа Д. Передает группа А. Мы нашли их следы. Свежие. Особняк в центре тридцать седьмой области.
–– На юге чисто.
–– Юго-восток –– чисто.
–– На Западе дряни полно... Чисто...
Прерываемые переключением канала, все группы доложили об одном и том же –– наших следов нет.
Не слабо. Нас ли они так ищут?
–– Ясно. Они в доме, –– теперь он обратился к соседу. –– Слыш, кабы не ливень, выслали бы вертуху –– Федёк за час справится. А то мотай по области…
–– Угу. Харе судачить. Давай работать.
Неплохо живут «разбойники». Вертолетами обзавелись. Работающими…
В голове у меня будто взорвалась бомба, разнеся череп на мириады осколков. Загремели разбивающиеся куски стен, засвистели рикошетные пули, разлетелись куски скульптур, зазвенело бьющееся стекло, зал застлала пелена пыли. Зал крушили полминуты, стараясь нанести наибольший ущерб. Стрельба прекратилась, охотники закашлялись.
Решили меня выкурить…
Полагая козырем фактор неожиданности, я, уверенный, что выскочу, точно чертик из коробочки, поднялся во весь рост, зажимая пусковую кнопку ИЭМ пушки. Перед глазами полыхнул длинный огненный столб рассеивающейся на выходе плазмы. Напротив заорали матом. Я ринулся к левому проходу, споткнулся, упал, но, превозмогая боль, вбежал в тесную комнату. Снова лестница. И уже забравшись наверх, обрушив на вход очередью из моего оружия часть потолка, я услышал сообщение в наушнике: «Цель не поражена, цель не поражена».
–– Почему? –– спросил я срывающимся голосом.
На боевом дисплее, зафиксированном перед правым глазом, выстроились графики, схемы, траектории полета снаряда в разных системах отсчета и под разными углами. Смысл прост –– у незваных гостей броня оснащена генератором магнитного поля. Перед ними я беззащитен.
Но откуда у них технология, хранящаяся исключительно в убежищах?
Дурак я или нет, я схватил с пола камни поувесистей и приготовился к обороне.
Жду.
Никто ко мне не поднимается.
Окончательно деморализуя, снаружи закричали в рупор:
–– Александр… Как его? Александр Жилов. Приказываю выйти. Сними блок своей пушки и держи в правой руке. Девка взята. По велению Великого Аниуса мы должны доставить вас двоих в столицу Империи на стройку Архитектона №1 живыми. Но-о… Но в случае вашего упорного сопротивления мы имеем право кончить врагов Всепланетной Империи на месте. На решение даю минуту. Потом сжигаю дом.
Странные люди. Что им стоит пристрелить нас, а начальству сказать: «Они противились воле Великого Аниуса».
Что ж, выбора у меня, пожалуй, и нет. Умереть сейчас самому, избавившись от нравственных мучений, –– неплохой выбор. Но оставлять Инессу на произвол судьбы слишком эгоистично.
В конце коридора нашлась четвертая лесенка. Я послушно снял пояс, взял его в правую руку и спустился к слугам Империи.
Вот как. У них вдобавок Всепланетная Империя.
У машин собралась вся компания. Инесса, окруженная группой охотников, стояла в сером облегающем костюме, похожим на водолазный. Это все, что осталось от системы биоконтроля. Судя по сдержанным взглядам мужчин, им где-то всего хватает, но превосходная фигура девушки не могла не шокировать местных. Они удивленно пялились на нее, когда я подошел к ним. Меня встретило пятнадцать стволов (учитывая многоствольное орудие жирдяя). Тот, кого я определил главным забрал у меня блок управления. Скоро я остался без универсального боевого комплекса наравне с Инессой. Каждого из нас с двух сторон взяли за локти и грубо бросили в клетку. Бандиты расселись по местам, завели моторы. Около клетки, рядом с водителем, сел худосочный парень, атакованный мною, просунул между прутьями кончик дула DH и предупредительно улыбнулся, демонстрируя искалеченные кариесом зубы. Вернее, их часть.
–– Шалить будете –– пуля в кишки. М?
У Инессы был такой вид, что, если бы она видела старые фильмы и знала, как поступить, плюнула бы ему в лицо.

Я забился в угол клетки, подогнув ноги и прижав колени к груди. Я насквозь промок. Я замерз. Как холодно.
Холодно и страшно.
Недавно меня грели УБК и мысль о доме.
Инесса зло вцепилась руками в прутья, стреляла полным ненависти взглядом то в одну сторону, то в другую. Нет, дело не в адреналине, гормоны ничего не решают. Я ведь тоже… У нее много воли. Много нерастраченных эмоций, сил, энергии. Она горда и решительна. Вот с кого надо брать пример. Я разрушаю себя мыслями. Я ничему не доверяю, ни во что не верю полностью, я загнал себя в тупик. Еще в убежище меня мучила эта боль, эта гниющая и разлагающаяся под сердцем язва. Случалось, просыпаюсь с неясным чувством не то тревоги, не то какой-то неопределенности, в чем-то сомневаюсь, пытаюсь преодолеть неприятные, гнетущие мысли, определиться с ними, найти их причину и способ устранить; потом хожу, хожу, думаю, утомленно ворочаю накопившиеся на душе тяготящие, сложные, смутные, но ясно ощутимые всем нутром чувства, мешающие свободно думать, дышать, двигаться, говорить, разумно действовать и контролировать поступки, перебираю эти чувства, словно гречку или горох, отсеиваю вошь, мишуру, мусор… Почему, почему нет бога?! Как хотелось бы верить в высшую, всевластную, всемогущую, справедливую силу, породившую меня и весь этот мир. Неужели мы абсолютно одиноки. Я одинок…
Лес отступил, джипы выехали на дорогу, ведущую в руины города Москвы. Стороной сознания я отметил, что дорога построена, может, не в этом году, но в прошлом точно. Залили кое-как второсортный асфальт на место старого покрытия, да раскатали слегка. Как это ни странно, Москва, по крайне мере представшая часть, находилась в неплохом состоянии. Большая часть зданий осталась цела до половины. Похоже, на первопрестольную не пришлось ни оного точного удара.
Я зажмурился. Трясло убийственно.
–– Слышал, стройка у них. Куда же эти эмбрионы недоношенные нас везут? –– нервно затараторила Инесса.
Я ответил слабым, безжизненным голосом:
–– В изумрудный город на встречу с велики и ужасным Гудвином. Загадай желание.
Она сильно тряхнула меня за плечо. Я зажмурился еще сильнее.
–– Ты здоров?
–– Нет.
–– У тебя что-нибудь болит?
–– Да.
На меня посыпались вопросы: что болит, где, когда начало и т.д. Она искренне хотела мне помочь. Душа у меня болит. Словами этого не выразишь. Получаются бессвязные бормотания…
–– Инесса! Неужели ты не поняла?! Все. Наши приключения окончены. Предел.
Она передвинулась в противоположный угол клетки. Правильно.

Я не открывал глаза до самой остановки. Машины завели в обширный ангар, построенный на углу бывшей Моховой и Знаменки. Четверо повели нас по туннелям, прорытым под кремлевской стеной. К изысканности строители не стремились. Выгребли лопатой грунт, сделали бетонные упоры в форме буквы П.
Еще одним подтверждением высокой организованности и развитости пленившей нас организации стала проводка, протянутая вдоль стены. К ней грубо крепились синей изолентой тусклые, запачканные лампы накаливания. Разводы со стекла лампочек проецировались на выщербленные бетонные плиты темными зловещими разводами.
Душно. В подземельях Лубянки политзаключенных водили по таким же коридорам. Самое неприятное место смерти.

Никогда бы не подумал, что окажусь в Кремле. Много раз виденный на записях красный Кремль. Дом мерзавцев и подонков, столетиями мучавших миллионы людей. А эти миллионы тупым быдлом подчинялись. И те и другие –– жертвы некоего Естественного Хода Вещей, безличного, гениального. Тьфу! Как это мне недоело!
Знаменитые храмы не устояли. Им до войны-то было лет по пятьсот-шестьсот, реставрировались постоянно. Одно здание Совета Министров выглядело удовлетворительно. Новая власть подлатала его, укрепила, поставила железные затворы на окнах. У подъезда развалились четыре разбитые машины, внутри горел огонь, шевелились тени. Мусора, как и везде сегодня, попадалось много.
Нас провели внутрь, в тесную «каморку». В углу стояло сооружение, которое можно сравнить с многократно увеличенной катушкой для ниток, накрытой доской из плексигласа. Над «рабочим столом», заваленным желтыми листами формата А2 склонился тщедушный человек в очках в тонкой медной оправе с круглыми стеклами. Он внимательно изучал один такой лист, развернув его во всю длину под висевшей на двух нитях люминесцентной лампой, моргавшей и щелкавшей. Из-за «рабочего стола» выглядывали испещренные края стопки книг. Когда нас ввели, он оторвался от занятия, с любопытством воззрился на нас прищуренными глазами. Подал знак рукой, охранники вышли.
–– Ничего себе хохмочки с яйцами… Живыми достали.
Он развернул туловище в нашу сторону.
–– Добро пожаловать на строку Архитектона №1 –– будущего дома мирового правительства. Я главный инженер. Если угодно –– бог и правитель в радиусе ста метров. Дальше районы Борджиа, Атласа и в том же духе. Моя привилегия велика. Я слежу за порядком в верховной ставке Великого Аниуса.
–– А разве мы не должны были встретиться с этим вашим великим Анусом? –– открыто выставляя неприязнь, перебила очкарика Инесса.
–– Ой-ой, девушка? Не вздумайте так называть его в присутствии солдат. Они преданные собачки… от глупости. Мне не важно ваше мнение, у меня есть власть и удобства, интересная работа. Но соблюдайте субординацию.
–– Что за всепланетная Империя? –– продолжила разговор Инесса.
–– У. Пока никакой Империи нет. Два десятка покоренных селений и городов. Какая же это Империя. Сказки, придуманные дурить войско. Пускай считает себя всесильным. Но скоро. Скоро. Скоро наша власть будет безграничной. Я в том деле не смыслю, я архитектор-самоучка. Внизу инженеры возятся с правительственными кодами, бормочут что-то про ядерное оружие, закрытые военные базы. Не мое дело, в компьютерах не смыслю. А вы?
–– Вычислительная техника –– не наша стезя, –– спокойно соврала Инесса. –– Как вы нашли нас?
–– Прослышали, в подмосковных селениях появился странный человек. Его вроде взяли, но он сбежал. Занялись поисками. Тут Вирестей поведал, что видел вас. Откуда вы шли, куда направляетесь, зачем. Мы нашли убежище. Бета-14, да? В центральной базе данных многие убежища не указаны, мы думали, что уничтожили все в регионе. Ан нет. Эх, убежища всегда яро защищаются. Мы предлагаем сделку. Но… Некоторый опыт накопился, уничтожив бета-14, мы унесли кой-какие штучки. Живьем увести никого не вышло, –– инженер выдержал паузу. –– Возвращаться вам некуда. Это –– ваш новый дом.
Цвет спал с лица Инессы. Архитектор улыбнулся.
–– Вас обустроят. На Красной площади. Не переживайте, привыкните…
–– Да вы все ублюдки! Тля! Мразь! Вы все сгниете в собственном дерьме! –– вспылила Инесса.
Архитектор скорчил физиономию невинно обиженного ребенка. Замахал руками в нашу сторону.
–– Уймитесь. Ожидал услышать что-то в этом духе. Откуда вы вышли? Воспитанные люди, а фразочки… Неубедительно выражаетесь, э-э… Инесса, да? Тц, кра-асивое же имя. И-нЭс-са… Хм-хм. Сгниете вы!!! На стройке и в шахтах! А МЫ построим новую, великую, могущественную Империю! Сильная власть, контроль, всеобщее повиновение! Представьте?! Мы делаем новую историю. Прежних ошибок мы не допустим. Аниус позаботится, –– псих успокоился, поправил воротник засаленной серой рубашки. –– Чего этот чмыреныш сопит? Надулся. Не скажешь своего веского слова, Александр? Ху. До Македонского не дотягиваешь. Пойдешь в метро копаться.
Он похлопал в ладони. Вошли Охранники.
–– Изыщу возможность провести с вами занимательную беседу. А пока ступайте.

Изначально была Киевская Русь –– протянувшееся от Балтийского до Черного моря на западной окраине Европы (слева теснились Польша, Венгрия, на противоположном берегу Швеция, чуть ниже –– Византийская империя, справа мешались Волжская Булгария, Печенеги, Половцы, Хазарское царство) объединение племен под властью великого князя. Со временем на пересечении торговых путей возникла Москва. Расположение города сказалось на последующей судьбе всей страны. Москва набирала силу и увеличивала влияние. Вскоре она централизовала политику и экономику Руси. Деревянный Кремль стал первым рубежом защиты от неприятеля. Город рос, крепостная стена менялась. Пройдя два этапа реконструкции, Кремль принял самый известный вид –– красивая красная стена, оскаливавшаяся грозными башнями и зубцами.
Сердце захудалой, разоренной набегами кочевых племен и монголо-татарским игом страны пережило одну эпоху взлета, когда власть взяла очередная банда подлецов и кретинов. В те годы та точка планеты, куда меня сейчас вывели охранники, обрела легендарность, колоссальное историческое значение. В стоящих рядом зданиях заседало правительство, решавшее ход мировой истории, мучившее и обманывавшее многомиллионное население.
Миллионы гибли в битвах, защищая Москву. Кто за что. Одни за свободу и независимость своего дома, страны, за будущее, за жизнь и счастье жен, детей, матерей, родных и близких, другие просто делали единственное, на что были способны, врали, грабили и убивали, так же, наравне со всеми, участвуя в достижении победы. У подножия мавзолея проходили колонны войск, тысячи манифестантов, несущих знамена, трнспоранты, портреты Маркса, Энгельса… Били куранты, сияла рубиновая звезда…
Вновь дрожь по телу.
Звезды нет.
Циферблата нет.
Там пусто. От башни остались почерневшие груды камней и двухметровое основание.
Храм покрова на рву исчез так, будто его никогда не было. На месте Москвы-реки протекает узкий ручеек. Темнеет громада покореженной гостиницы «Россия». На месте мавзолея… Не скотомогильник даже, как его называли противники советской власти. Туда зарывают умерших от истощения и болезней рабов. Выжившие и не исчерпавшие еще ресурс загнаны в полурассыпавшиеся коробки ГУМа (до революции –– Верхние торговые ряды) и исторического музея. Булыжник площади разграблен…
 Какой площади? Уже давно нет никакой площади. Вместо нее –– большая грязевая лужа с дорожкой из досочного настила.
У передней кремлевской стены, той самой, куда в советские времена замуровывали отличившихся при жизни покойников, штабели бетонных блоков, строительные этажерки и примитивный кран.
Новые хозяева центра Москвы переоборудовали Исторический музей в хлев для дешевой рабочей силы. Окованный железом, залатанный толстыми бревнами, он походил на большую, черную адскую клетку. В пристройке у входа ютилось пятеро охранников. Она играли в карты. Перекрикиваясь бранью, с размаха бросали на низкий столик мокрые бумажки со смазавшимися картинками. Сопровождающие втолкнули меня и Инессу в пристройку и ушли, не сказав ни слова. Процедура принятия новичков дело привычное. Толстый, противный мужик, обладатель поросячьего носа, ме-едленно обернулся, лениво посмотрел на нас желтыми, тяжело открывающимися глазами, поднял себя со стула, похожие на дубовые пеньки ноги проволокли за собой его неподъемную тушу к стальной перегородке. Поковырявшись в незамысловатом замке, он отодвинул влево дверь на расстояние, достаточное для прохода в темный проем одного человека.
–– Давеча окочурилась ватага смердяков, –– пробурлило из его груди. –– Обретались наверху.
Ясно. Место освободилось.
Воняло невыносимо. Коридоры и комнаты переполнены ни разу в жизни не мывшимися, разлагающимися заживо людьми. Невольники, укутанные в дырявую ткань, сбивались в кучи, чтобы согреться. Их безучастные лица оживились при нашем появлении, рабы зашептались, задвигались, кто-то хихикал, указывал пальцем.
Серые тени кривились около меня, эмоции застопорились. На третьем этаже и впрямь нашлась пустующая комната. В незапамятные времена сюда сложили часть музейного реквизита. Я остановился, прислонившись спиной к стене. Хрупкие экспонаты сгнили до моего появления на свет. У стен догнивают картины, флаги, книги, элементы советской символики. В углу бюст Ульянова-Ленина –– хитро щурящаяся, облысевшая бронзовая голова. Над ним рисунок, сделанный водостойкой краской на стене – восход, колышущееся пшеничное поле, строем шагают ядреные бабы с серпами… И окно. Крупное окно без ставен, рамы, решеток…
…В убежище, в годы детства, я слушал лекцию моего преподавателя истории. Он любил свой предмет, рассказывал ярко, убедительно, обоснованно. Старик показывал нам отрывки кинохроники, фотографии. Я изучал одну из них, сделанную в годы Третьей мировой. В воображении фотография как будто «ожила». Стала двигаться военная техника, заскрежетал металл, забренчали гусеницы. Антенны связи покачивались на танках, при порывах ветра по воде расходилась рябь. По наспех сооруженной переправе катили бронетранспортеры и установки залпового огня. На том берегу столпилась масса другой артиллерии, что-то кричали друг другу люди, большими и малыми группами усыпавшие всю панораму снимка. Я занервничал. Во мне зарождался интерес к мотивации человеческих поступков, но я никак не мог принять факт –– все это, кошмары, ужас, боль, безумие, все это было на самом деле. Лектор, услышав мое возмущение, посыпал восклицаниями, цитатами, раскритиковал политиков, венных, повернул с темы урока на личные философствования. Помню, он ответил на чей-то вопрос касательно роли убежищ так: «Когда все люди покинут свои подземные убежища, они начнут строить новый, принципиально отличный от предыдущего, мир. Загаженная поверхность земли будет очищена от грязи и мусора, оставшегося после войны, а новые люди, наши потомки (для них мы храним и развиваем знания), создадут цивилизацию, основанную на принципах гуманизма, ненасилия и справедливости. Ядерное пламя стерилизовало планету, на время загнав в ее глубины все лучшее, созданное человеком за тысячи лет –– науку и искусство!»
…В современность вернул плевок раба. Мутный ошметок смачно шлепнулся в стороне. Раб прокашлялся, устроился спать.
Черно-серые, скомканные, тяжелые облака накрыли грустный пейзаж –– погребенную под пеплом ядерной ночи, ядерным пеплом, цивилизацию, когда-то самоуверенную, преуспевающую, подающую надежды, ищущую.
Позже в земле зачахли зерна «Нового Мира».
Не повезло нам. Мир жесток и бессмысленен. Всему конец.

XII

Повинуясь команде заложенного в глубине подсознания механизма, отсчитывающего время с точностью часов, я проснулся ровно за три минуты до подъема. Две минуты –– пустое разглядывание темно-синего мха, облепившего потолок, и одна минута на то, чтобы подняться, размять связки, постоять у окна. Как назло сегодня опять снилось убежище. Совсем недолго, в период быстрого сна, оторванности от реального мира, мозг возвращает мне утраченное тепло, спокойствие, наслаждение мелкими радостями жизни, которые когда-то были. Просыпаясь, я отчетливо сознаю –– нам жилось хорошо. Томление скукой, однообразием, сожаление о пустой трате времени на самом деле иллюзия, пресыщенность тем, что есть, за неимением большего. Сколько забот, напряжения, волнения, беготни по уровням, уговоров, увещаний рождала обычная поломка ионного накопителя в оперативной памяти архивного блока за две недели до защиты научной работы! Больно вспоминать.
Снаружи гулко загудела сирена. Таким звуком в армии будили при авианалете. Первые дни у меня сводило зубы от этого невыносимого: «ВИИИиии-ввВИИии…» Со временем привык. Минут пять рабы поднимались и стекались к выходу. Отовсюду слышится сипение, хрипение, бульканье, хрюканье, туберкулезный кашель. Потом мы собираемся на улице в большую толпу, ждем, щурясь от яркого света прожекторов, пока надсмотрщики проверяют «бараки» на наличие новых трупов. Вот открываются ворота (хозяева на всякий случай построили метровый деревянный забор от руин Спасской башни до ГУМа), и мы разбредаемся к рабочим точкам. С обратной стороны ворот провожает безразличный взгляд охранника, лениво облокотившегося о направляющую рукоять станкового пулемета Дегтярева-Гранина.
Под ногами сотни человек хрустит свежая ледовая корка. Хррум-хр-хрр-ххххрр-х-хр-хр-хрр. Все же начало календарного октября, по ночам заморозки. Разговаривая с заключенными я узнал странную вещь: холода приходят в сентябре и октябре, и всю зиму держатся на одном уровне. Снег выпадает редко, тонким слоем. Одеваемся как умеем. В подвале я нашел довольно неплохо сохранившийся ковер, добротный, толстоворсинистый, подручными средствами урезал его до нужных размеров, проделал два отверстия для рук, подровнял. Одел, завязал пояс потуже –– вроде ничего. Согреться можно. Хожу аки барин.
Минул месяц моего с Инессой рабства. Ее я вижу нечасто. Она обитает в соседнем корпусе, соединенным с «музеем» деревянным переходом, и работает на стройке Архитектона№1. Между нами произошел некоторый разлад. Мы приняли разные позиции по отношению к свалившейся на нас беде. Я целенаправленно занялся душевным самоубийством, учусь ни о чем ни думать и воспринимать все с точки зрения барана. Подъем, каторжная работа, кислая баланда, работа, отбой. И так каждый день. И никакого будущего. План возрождения цивилизации погублен, вера в прогресс уничтожена, я проклят и мне уготовлен печальный конец. Мировая мясорубка, за тысячелетия искромсавшая более трех миллиардов человек в пятнадцати тысячах войн, затянула и меня. И что такого? Одним Александром Жиловым меньше. Верно говорил Эмиль Дюркгейм, как бы ни была сильна личность, она одна ничто против общества. Что за схватка получится? Я, и мощный, алчущий власти и крови постядерный тоталитарный строй. Нет, кончайте меня поскорее, тошно от такой жизни, насквозь пропахшей нечистотами… Иночка на второй день решила устроить восстание. На третий день нашла единомышленника, Глеба; на четвертый –– группу поддерживающих единомышленника. На пятый день все рабы были разделены на ударные отряды, руководимые единогласно избранным авторитетом (тем самым единомышленником). Ему давно хотелось освободиться, но не находилось необходимого одобрения и хорошего плана. Инесса заслужила уважение не сразу. Ее посчитали за бабу для развлекухи. Она правильная, предупреждала: тому, кто ее тронет или оскорбит придется заново учиться ходить. Цитата не точная, но общий смысл понятен. Один из трех смельчаков, рискнувших проверить серьезность условия, отлеживался дня четыре. Надсмотрщики не добили его за высокий рабочий потенциал. Двое других похромали маленько, и теперь обходят Ину стороной. От греха подальше. Многих она потрясла в тот день. Хрупкая на вид девушка с тонким станом за пару секунд отключила трех крупных, накачанных мужиков. Не с проста. Гора мышц –– это, соглашусь, внушительная сила. Но и мускулы, состоящие из модифицированных методами генной инженерии мышечных клеток, содержащих тридцать пар хромосом –– тоже не шутка. Боевые приемы ей вряд ли известны, полагаю, знание анатомии помогло. Так что Инесса –– негласный лидер шайки оборванцев. От Ины они узнали про Спартака, антирабовладельческое движение негров в Америке, Ганди… Уроки истории и беседы о свободах и правах человека не пропали даром, рабы пришли в состояние полной самоотверженности и готовности вырваться из плена. Поняли, что кроме жизни терять им нечего. А жизнь здесь ничего не стоит… До чего я докатился. В вонючем рабе гордости больше. Бр-р. Не думать, не думать об этом… Меня г-жа Вилсон не агитирует. Совсем не разговаривает. Кажется, и не смотрит в мою сторону. Хорошо, так лучше. Не надо мне ничего говорить. Сдохнуть бы раньше, чем начнется их безнадежное предприятие. Смешно говорить, сдохнешь разве? Инессе и ее товарищам «благодарность» необъятная. Никакая зараза не берет, обменные процессы регулируются идеально даже в предельной обстановке, любая легкая механическая травма, вроде ушиба, растяжения связок или пореза, забывается через сутки. На того сонного слугу Аниуса броситься что ли? Вот у него какой пистолет-пулемет Шпагина, краса и гордость советской армии. Интересно, система отвода пороховых газов еще не заржавела?
В свете костров показалось место приложения моих сил и ума. Каменные завалы, лет четыреста назад носившие имя «Киевский вокзал»! Сам по себе вокзал никому не интересен. Особая область под ним.
Молчаливая толпа, численностью в пятьдесят голов (часть разошлась по объектам), погружается в шахту. Света «тлеющих» во мраке немногочисленных лампочек хватает лишь на то, чтобы не врезаться в какую-нибудь из косых колонн на переходе с филевской на арбатско-покровскую линию. Я успеваю бросить небрежный взгляд вдоль осыпавшейся наполовину мозаики картин советского быта. Дальше спуск по дну разобранного эскалатора. При входе в подземную часть метрополитена я всегда ненадолго задерживаю дыхание, меня слегка знобит, я переживаю то чувство, который испытывает впечатлительный человек, прикасаясь к древней вещи. Сильнее всего угнетает сохранность станций метро. Есть станции затопленные грунтовыми водами, изуродованные гниением и ростом всякой плесени, а есть станции чудом уцелевшие, как эта. Воздух прелый, сухой, пыльный, дышать трудно. Неповрежденными остались украшающие стены составные картинки, инкрустация… И один яркий штрих завершает образ мрачного подземелья, царства мертвых… в буквальном смысле. Метро проектировалось не единственно как скоростная транспортная система большого города, строители предусматривали для подземки и функцию бомбоубежища на время войны. Прочный свод, большая глубина и разные архитектурные хитрости. Каждую секунду под землей передвигались десятки тысяч пассажиров, спешащих по делам в тот или иной район столицы. Бомбы упали внезапно, гражданскому населению не успели сообщить о ядерной угрозе. В области грянули взрывы, Москву окатили взрывные волны с нескольких сторон; в итоге пятнадцать миллионов москвичей и десять миллионов приезжих погибали от радиации и послеядерных холодов. От истощения и нехватки кислорода долго, мучительно, страшно умирали узники метро, запертые за перегородками из свинцовых пластин. Трупы несчастных истлели за века до костей. Места на переполненной платформе не хватало, укрывавшиеся сбивались в кучи. Невозможно пройти пары шагов, чтобы под ногами не хрястнула полая косточка. Беспорядочно разбросаны берцовые, лучевые, позвоночные, бедренные кости в кусочках ткани, плюсны, фаланги, ребра, черепа… Не каждому доведется увидеть такое своими глазами. Увидевшему психологическая травма на всю жизнь гарантируется. Очевидно, мне печаль не опасна, ведь когда я вошел сюда первый раз моя привычная тошнота и не подумала подступить к горлу, не говорю уже про обмороки. Первый признак сумасшествия. Понимаю, в архиве я видел вещи много ужаснее, эти фрагменты скелетов смотрятся безобидными по сравнению с записями уборки территории в немецких лагерях смерти. Так то записи.
–– Бедный Ёрик, –– прохрипело рядом, и по своду станции прокатилось эхо пнутого черепа. Н-да, моя школа.
–– Хормун, –– обратился к любителю Шекспира бригадир, –– не трожь мощи.
–– Тык им теперь все равно.
–– Хормун, не трожь.
Во время совместной работы я неплохо сблизился с коллективом. На деле ребята доказали несостоятельность моих прежних представлений. Обнаружилось, что они разные, у каждого своя история жизни, история того, как он попал сюда, выживал. У них имена. Они не только храпящая, плюющаяся масса тлеющего мяса, они по вечерам собираются вместе в круг, разговаривают. Один хилый парень напевал что-то… пока не умер. Его место занял я. Пересказываю известные мне истории, читаю на память классику. Во время пересказа на память великих художественных творений безграмотным мужланам меня не оставляет ощущение совершеннейшей абсурдности и уродливости ситуации. Но ребятам нечего делать, они слушают, не сопротивляются. Не могу представить, чего они там понимают. К моему благу, после отбоя у народа нечасто остается желание слушать меня. Тем более мои истории плохо отражаются на нервной их системе.
На несколько десятков метров наша процессия углубилась в тоннель. Так называемый механик, заодно исполняющий обязанности цепной собаки и руководителя работ, внес лампу –– болтающийся на треноге стеклянный набалдашник с толстой спиралью внутри. Берегут они своих работяг, что ни говори. Благодетели хреновы! Боятся, что факелы кислород сожгут, задохнемся мы, энергии правительственного убежища не жалеют… Я получил ломик, с одной стороны разумно снабженный гаечным ключом; следуя привычке, постучал орудием труда по шпале. Занятие немудреное. Первый этап состоит в том, что мы снимаем с полотна железной дороги рельсы; когда штук двадцать освобождается от связи со шпалами, они выносятся наверх и складываются у входа в шахту. В середине дня подъезжает грузовой автомобиль и мы складываем рельсы на него. В сутки данная операция повторяется два раза. На втором этапе отрываются тоннельные кольца и тюбинги, на третьем –– выносится все найденное оборудование, проводка, приборы и т.п. В заключение разбирается облицовка станций. По завершении комплекса мы переходим на новую точку, взрывами точечных зарядов пробиваем проход в завалах, и все сначала.
Так течет каждый новый день…

Так истек и день нынешний.
Без несчастных случаев, обвалов, зверств надсмотрщиков. Выжатый, измученный, с опухшей головой, к десяти часам вечера я вернулся к милой лежанке. Утомление и истощение такие, что легче не становится даже когда ложишься. На места повалились остальные. Нет, сегодня они меня оставляют в покое. Ну, спите, несчастные обреченные рабы. Я посижу, посмотрю в любимое окно, полюбуюсь звездным небом, таким ясным в октябрьскую холодную ночь. Есть на что посмотреть, в мысленном единении с чем отойти от суетного земного мира… Фрр, философ кислых щей. Эти издевательски мерцающие звезды лишь усугубляют твою боль, напоминают об утерянном, жгут несбывшимся, унижают, подтверждая твою мизерность.
«Друг мой, друг мой, я очень и очень болен, я сам не знаю, откуда взялась эта боль, будто ветер шумит над пустынным и безлюдным полем, будто…» Сережа, я потерялся. Я просто так не умру. Подло, низко жить из одного страха смерти. Я не должен тянуть лямку… Черт…
Стройте, строители. Рухнет ваш новый дом. Все равно рухнет, хоть вы лопните. Все построенные, строящиеся и будущие дома, в чьем фундаменте хоть одна кость, хоть одна капля крови, подлежат, рано или поздно, разрушению. Я все повторяю это. Я повторяю это и буду повторять. Вот беда –– кому? Кому повторять? Этим? Хе-м…
Нужно спать. Знать бы, чем занимается Иночка, о чем думает она…
–– Голова? Эй, ты! –– спросил кто-то громким шепотом из темноты.
–– Что тебе надобно, человече? –– спросил я тем же голосом.
–– Тебя в нижние комнаты кличут.
–– А нафига?
–– Тебе говорят!
–– А я возьму, и не пойду. Чаепитие, знаете ли, у Морфея в планах маих. Бабушка запрещала читать перед сном де Сада. Вредит пищеварению и кислотно-щелочному балансу.
Страшный холодок критического напряжения зашевелился в груди. К сердцу подступила сковавшая все глухота и тоскливость. Заиграл сумасшедший, неконтролируемый чертик.
–– Внизу соав… совещание. Ты нужен. Быстро.
–– Никак Инесса изъявила потребность в общении со мной?
–– Угу.
–– Мальчиш, сразу б так. А сама зверь-баба паралитиком обретается? Ух, эт уваж пр. Лети, труби, гонец нисланный. Я гряду…
Еще на лестнице я ощутил тепло, исходящее от четырех смоляных факелов. Ина, Глеб и его ближайшее окружение (итого полторы дюжины человек) собрались в обширном за счет развалившихся стен, светлом помещении. Снаружи свет не виден, так как окна, выходящие к стене между Арсенальной и Никольской башен, залиты раствором с целью упрочнения несущих конструкций. Трое с озадаченными лицами горячо спорили, выделывая над столом пассы длинными ручищами. На столе лежал помятый ватман, Инесса сидела на стульчике и мяла пальцами правой руки край листа. Я остановился на предпоследней ступеньке и деликатно прокашлялся. Взгляды присутствовавших тут же устремились на меня. Брови Инессы дрогнули, она подняла глаза. Глеб, с виду настоящий неандерталец, зверюга, каких и плодит звериная жизнь, сомкнул ладони, шагнул в мою сторону:
–– От он явился. Я ж говорил, не денется никуда. Я ж…
–– «Осмелюсь спросить у вас, почтенный витязь,–– эти загадочные слова вы изволили произнести вследствие какого-либо соображения вашей мыслительной способности или же под наитием мгновенной потребности произвести сотрясение в воздухе, называемое звуком?» –– перебил я его.
–– Че? –– послышалось в стороне.
–– Ниче. Всегда мечтал сказать это. Ну-с, милостивые государи, –– я ступил на пол, прошелся от лестницы до противоположной стены, и обратно, –– контора пишет, смотрю. Работа во всю. Ух, какие у вас мужественные, героические, суровые мордашки. Борцы, не хотите ли отдать концы? Ха-ха-ха. Шутка юмора. Я сегодня в ударе. Снизошло на мое грешное чело вдохновение. Брахмапутра и великие иерархи Шамбалы поведали, что Вселенная не проживет без моего благословения и дня. Найдите мир и покой в душе. Ом мани падме хрум… пум… и так далее. Вы разве не разделяете мой энтузиазм? Что так глазеете, как на чудо диковинное? –– я подошел к столу, похлопал Глеба по плечу. –– Ну-у-у-у! Докладывайте, маршал, как дела у группы армий Юг? Держитесь? Держитесь! Помните, позади Москва. Э-э, собственно, мы уже в Москве. Не подумал. «Дорога-ая мая-я стали-ца…» Я готов внемлять. Дети мои…
Я развел руки в стороны. Несколько человек сделали шаг назад. На лице Инессы застыло напряженное выражение: губы плотно стиснулись; выгнувшись, замерли брови, подбородок заострился и приподнялся. Я пристально смотрю на нее. Изменений почти никаких. Разве что сильно похудела, волосы больше спутались, на щеках маленькие пятнышки грязи. Одета по моему образцу. Все равно в ней что-то есть такое необычное, завораживающее. Крассива, заррраза… Она поднялась, обратилась к Глебу:
–– Я поговорю с ним наедине.
Комната быстро опустела. Повисло дурацкое молчание. Я первым прервал тишину.
–– Ох, воительница наша! Твои верные слуги жаждут действия и славы? Правишь? Ведешь славное войско к победе? Чем тогда может быть полезен ваш покорный слуга, не достойный внимания и милости столь благородной дамы?
–– Мы составили план. Хочу посоветоваться. Ты лучше знаком с делами подобного рода.
–– Надо же! Поглядите! Я в азарте. План бунта… не а, План рвольюциённых действий восставших против буржуазной эксплуатации рабочих и трудящихся на территории Москвы!!! Зимний бррррррать любой ценой! Узрите, смертные, главу постядерного антианиусовского движения –– антрополог, психолог, евгени-ик!..
Комната содрогнулась, затрещала, лопнула и обвалилась в никуда. Перед глазами мерцает россыпь ярких искр, плывут и расходятся радужные круги. В ушах раздаются звуки разбивающихся оскалы волн. Очертания комнаты прояснились. Ага. Я сижу на чем-то… На стуле. И прижимаю ладонь к левой щеке. Кожу немилосердно жжет.
–– Тебе лучше? –– пробился сквозь томную пелену низкий, мелодичный голос Инессы. Я неуверенно потер щеку. Тяжелая у нее рука.
–– Кажется, да.
–– Я рада. Предрасположенности к шизофрении у тебя не наблюдалось. Ты готов продолжить разговор в конструктивном ключе?
–– Наверное, –– я разжал губы, пошевелил челюстью влево вправо. Отходит.
–– Ты взрослый мужчина, вырос из того возраста, когда читают нотации. Но я не могу не поговорить с тобой, –– она глубоко вздохнула. –– Мы попали в рабство по воле случая. Нас занесла сюда судьба. А судьба, ты сам это говорил, слепа и жестока. Когда говоришь так, нужно быть готовым принимать ее жестокость. И противодействовать. В Плане где-нибудь написано, что будет легко, что не появятся трудности, препятствия?
Хотел ухмыльнутся. Но в горле комок застрял.
–– Александр, не покинув дом, мы разделили бы судьбу друзей. Эти психи находят убежища и ликвидируют их. У нас есть маленький шанс выжить, бороться за себя. У нас есть шанс остановить уничтожение убежищ, спасти План… Ты задумывался, в чем твоя проблема?
Я молчу.
–– Твоя проблема не в том, что ты слаб, безволен, инфантилен или труслив. Ты слишком любил свою мечту. Ты слишком ненавидел тот мир. И ты очень много думаешь. Стараешься все оправдать, взвалить себе на плечи все проблемы Вселенной. И тебе жутко представить себя в другой роли. Воображаешь, как противно было бы вспоминать это гнусное падение после выхода из кризиса. Пошли к черту сомнения, пока ты ничего не разрешишь, оставь на потом. Выбор есть. В нашем случае –– точно есть. Саша, я не лидер. Я растерялась, испугалась и встретила неожиданный поворот событий с вызовом, потому что меньше думала, меньше сомневалась. Я устала. Я недолго продержусь.
На этих словах монолог прервался. Я подождал, чего она еще скажет.
–– Я могу идти? –– тихо спросил я.
–– Хм, иди.

Случается, в человеке что-то резко меняется, и когда это изменение происходит, кажется странным, что недавно было иначе.
Ночью я не спал. То ворочался на лежанке, то ходил по зале, подолгу задерживаясь у окна. Не знаю, что на меня подействовало, оплеуха ли Инессы или ее короткая речь, но к утру я словно обновился, собрался. Грызли сомнения, но я гнал их. Я обдумывал каждое слово, услышанное вечером. Мне приходили те же мысли прежде, я стороной понимал, что нужно делать, как нужно вести себя. Но в устах Ины знакомые слова прозвучали иначе. Не прекращая пересмотр мировоззрения, я по дороге в туннель уже внимательнее смотрел по сторонам, отмечал расположение постов, модели оружия, повороты дороги.
Вечером меня ждали. Когда я опустился, на встречу с лавочек поднялось четверо человек. Глеб, двое оборванцев и Ина.
–– Я почти потеряла надежду.
–– Надежду нельзя терять до последнего, –– я подошел к столу, окинул взглядом «карту». –– Показывайте, стратеги, что вы там настратегили.
Инесса показала мне кулак.
–– Шучу, шучу, я в норме. Обещаю, будет не до шуток.
Ина принялась объяснять мне смысл обозначений на листе, порядок действий группировок. Но я не слушал, сразу стало все ясно.
–– Инесса, постой. Ты никогда не проходила через васильевский спуск?
–– Строителей выводят с другой стороны.
–– Не зря позвали военного историка. Мой вердикт таков: не успеете вы приступить ко второй серии, отсюда выкатят пулемет Дегтярева-Гранина и перемесят отряд «В». Оружие старое, но хорошее, сам Сталин утверждал к применению. Вот здесь на вышках не просто так, а спаренные немецкие зенитные пулеметные установки «Zwillingslaftte 36» с пулеметами MG.34, стоят они там не устрашения грязных рабов ради, а обороны рубежей крепости для. Они блокируют отряды «А», «Г», «Ж». А там до подмоги недолго. То есть, по самым спокойным подсчетам, спустя минуты три-четыре от начала операции получится в буквальном смысле слова красная площадь, заваленная нашими трупами.
Глеб присвистнул.
–– А вы думали. Твой план, Инесса, оригинален, остроумен, но обрекает всех на гибель, –– заключил я.
–– Удивил ты нас. Я надеялась на… Что тогда?
–– Детский вопрос. Нужен другой план. Я предлагаю отбросить оригинальничанье и действовать по стандартной схеме. Я перечерчу стрелки, такие направления не подойдут. Мой замысел если и не гарантирует успех, зато крови мы кое-кому попортим. Но придется подождать до января.
–– Зачем?
–– Понадобится взрывчатка.
Инесса озадаченно приоткрыла рот.
–– Взрывчатка? –– ее брови сдвинулись.
–– Да. Щедрость хозяев заслуживает уважения. При работах по подрыву завалов нам дают гексоген. По научному –– циклотриметил-тринитроамин, мощное бризантное (вторичное) взрывчатое вещество.
–– Вот что это за взрывы…
–– Именно. Гексоген меньше всего подходит для ювелирной работы, но в наших целях –– в самый раз. Обыск не проводится, охрана поставлена плохо. За неделю натаскаем килограмма три-четыре. Чем больше, тем лучше. Ну что, поучимся пока сворачивать шеи? Правильно сворачивать шеи?
–– Хе-хе-хе… –– это Глеб так смеется…
* * *
Громкий, крепкий стук по железной перегородке кого-то разбудил. Разбуженный прокашлялся и матерно выругался.
Главное, чтобы их там сидело поменьше.
–– Какой … . А?
–– Заберите жмурика, –– выкрикнул Глеб. Я стою рядом в роли суфлера.
–– Терпи до утра. Там и уберут.
–– Он самое теплое место занимает.
–– Перенесите.
–– У него язва была какая-то. Он издох, оттуда что-то выползать начало. Боимся заразиться. Вас-то лечат.
Я волнуюсь. Могут и не купиться на этот бред.
–– Настаивай, –– прошептал я, –– скажи, умрете вы, и работа надолго встанет. Или, что червячки сюда ползут.
–– Эй, там! Мы передохнем, работать кто будет? Ты что ли?
–– Не тревожься, новых привезут.
–– Когда привезут? Через неделю? Али месяц?
–– Хромой, да забери, ёлки… спать не дадут, –– сказал другой голос. М-гм, двое.
–– Ыи, … с тобой.
Я спрятался. Отодвинулась перегородка, в коридор проник слабый электрический свет.
–– Где там.
–– Сюда.
Глеб показал, куда направиться. Узнаю старого знакомого: уникальный поросячий нос, маленькие глаза, толстые ноги. Только охранник нащупал в полумраке лестницу и поставил ногу на ступеньку, Глеб, как я и показывал, подкрался к нему сзади, одной рукой зажал жертве рот, другую руку согнул на шее. Жирдяй потрепыхался, и обмяк. Глеб аккуратно положил его на пол. Я пощупал шею обезвреженного –– мой «зверь» старается умеренно –– бандит живой.
Дело за напарником. Представление продолжилось:
–– Он один не справляется.
–– А я чео?
–– Ничео! Лень подсобить?
–– Лень!
В голосе бедолаги проступила обида. Но он пересилил себя, резво потопал вслед за товарищем. С ним проделали ту же операцию. Я приказал связать их и заткнуть рот кляпом. Очухаются раньше времени, испортят все.
Я переоделся в армейскую форму, серый мешочек взвалил себе на плечо. Глебу самую ответственную часть не доверил, лучше сам заложу взрывчатку.
Снаружи дует ветер, темно. Снега нет. В ореоле от освещения кремлевских зданий выступает из тьмы громада стены, щетинятся концы несущих столбов этажерок. Ставя шаг как можно увереннее, я достиг места. Лопаточкой, найденной там же, где пылились ковер и ватман, я сделал неглубокий подкоп слева от остатков Никольской башни, устроил в ямку мешок. На мешок я положил эмблему отдела евгеники так, чтобы широкий металлический значок давал отблеск в нужную сторону. Найти в метро подходящие детали мне не удалось, детонировать взрывчатку решили механическим способом.
–– Уф, нормально, –– сказал я Глебу, добравшись до входа в пристройку. –– Готовься. Решающий момент.
–– Железку эту ничерта не видно.
Мы зашли в укрытие. Глеб вскинул винтовку, упер приклад в плечо, прицелился.
По ушам ударил выстрел.
Ничего.
Загорелся прожектор, луч зарыскал по площади.
–– Глеб! Давай, целься!
–– Ага, терь вижу.
Он вдохнул воздуха… Хлопок выстрела утонул в громе мощного взрыва. Почву под ногами тряхнуло, пристройка покосилась, как карточный домик, посыпались куски кирпичей и полетела пыль. Заложило уши. Я не слышал крики толпы, ринувшейся к выходу. Меня подхватило течение десятков тел и понесло вперед. Взрывом снесло крышу зданий ГУМа, разворотило верхний этаж «музея», забор рухнул, треть кремлевской стены обвалилась, на месте взрыва образовалась воронка, горели строительные леса, засеявшие площадь бревна и здание совета министров СССР. Рабы бросились вперед, за стену. Пятнадцать человек заняло уцелевшие вышки, застрекотали пробные выстрелы, остальные устремились к зданию арсенала. Где храниться оружию, как не в арсенале. Я постоял, ожидая возвращения слуха. Атмосфера накалялась. Пулеметчики открыли огонь по наступающим извне армейцам, грохнули разрывы гранат и очереди внутри кремля.
–– Чего встал? –– окликнула меня Инесса. Не оглядываясь, я побежал в сторону арсенала.
–– Нужно найти «архитектора». Александр, ты куда?
–– Я должен забрать наше оружие.
Весь хранившейся в арсенале боезапас разобрали. Два комплекта УБК спокойно лежали на средней полке в дальнем углу. Сегодня фортуна нам улыбается. Соединение листов брони, сервоприводов, электронных устройств и блока питания потребовало четверть часа. Стояла непрерывная стрельба, рокот разрывов бомб. Пламя охватило все строения кремля.
Под слоями пуленепробиваемого сплава чувствуешь себя в большей безопасности. Особенно с компьютером, реагирующим на малейшую угрозу. В ящике нашлось несколько ПЯ образца 2003 года. Протянул один спутнице:
–– Бери, любительница огнестрельного оружия. Работа автоматики –– на основе отдачи ствола с коротким ходом, патрон –– 9x19[7Н21]… захватим коробочку. Системе наводки без разницы, из чего стреляют. Но прицел придется отрегулировать.
Перед парадным входом в кремлевский дворец съездов столпились люди. Глеб подал мне знак. В окружении разгневанных бойцов Глеба, на коленях, в порванной рубахе и коричневых, испачканных в грязи штанах, стоял «архитектор». Его била мелкая дрожь, он понурил голову.
–– Историческая встреча, –– сказал я, приблизившись. Он с презрением посмотрел на меня блестящими глазами, спрятанными за разбитыми линзами очков.
–– Вырвался. Да что ты можешь, сопляк. Придет подкрепление –– всем конец…
–– Заткнись, ничего нового ты не скажешь. Проведи меня в правительственное убежище.
Он только скривил губы. Ничего не поделаешь, использую классический прием. Я приставил к его переносице ствол пистолета, отвел крючок. Этот щелчок сильно действует на психику.
–– Считаю до четырех. Бункер я найду с тобой или без тебя. Решай скорее… Один. Два. Три.
Соглашайся, паскуда.
–– Четыре…
–– Скажи своим засранцам не целиться в меня.
Я убрал оружие. Умница. Я в любом случае не выстрелил бы.
–– Боишься, у кого-то силы воли не хватит и в твоей гаденькой головенке появится лишняя дырка? Ты научил их терпению, засранец.

Путь мы проделали немалый. Он плутал по подземным катакомбам минут двадцать. Я опасался, что он заведет нас в ловушку.
–– Бункер не проходил реконструкцию. Технология пятидесятых годов двадцатого века, –– прокомментировал «проводник». Мы подошли к бронированной железной двери. Удивительно, никакой защиты. Темнит он.
–– Инесса, будь на чеку, –– сказал я и рванул за ручку двери.
Внутри не плазменные пушки или иммерсионный лучевой импульс, а светлое, овальное помещение, продолговатые панели с компьютерами, трое работающих за терминалами заспанных человека в серых халатах. Я вошел, выстрелил в потолок.
–– Всем лежать, с…!!! И тебя касается, –– я повернулся к очкарику. Он повиновался. Инесса нагнулась к мужчине из персонала убежища:
–– Кабель-переходник GFHY-36L3331 есть? Достань.
Насмерть перепуганный, парень, комично ковыляя, подбежал к терминалу. Среди хлама, разбросанного на столе, он выбрал красный шнур, протянул Ине. В спешке она подключилась к компьютеру.
–– Минуту, Александр. Копирую основную базу данных, топографические данные.
Я перешагнул распластавшегося у двери «инженера», положил на стол пушку, опустился на стул. Голову обхватил обеими руками. Крепко провел пальцами по лицу. Памятный денек. Позже осмыслю, что со мной было. Надо же, меньше, чем за час столько изменилось, мы двое доломали московский кремль и поколебали набирающую силу организацию, претендующую на мировое господство. Кремль не жалко, ни России, ни русского народа давно нет. Главный результат: миф о непобедимости Аниуса развеян.
–– Александр, в ста восьмидесяти километрах на восток есть законсервированная военная база. Класс первый. Очень они хотят ее заполучить. Аниус пытается взломать коды доступа к управляющей системе. Но им явно недостает качественного образования.
–– Контроль. Власть. Это единственное, что им нужно. И в этой базе можно найти желаемое. Пойдем туда.
–– База защищена по высшему классу. Вас порвет на части… –– подал голос «архитектор». Я улыбнулся:
–– Болван. Базы первого класса входят в План –– программу возрождения цивилизации после глобальной ядерной войны. Вы бросили УБК на складе, а сюда, –– я постучал указательным пальцем по коробочке на поясе, –– встроены коды. Базы консервировались специально для нас. Спи.
Он простонал и схватился руками за волосы.

Машину мы оставили у МКАД. Водительским мастерством я не хвастаюсь, дальше пользоваться автомобилем опасно. На своих двоих проще, спокойнее, удобнее. Предстоит дальний путь в трудных условиях –– зима, лесные заросли, реки и озера, звери. Хорошо, последнее годится в пищу.
Инесса бредет рядом со спокойно-грустным видом. Редкий ветер развевает ей волосы и плащ-палатку. Она призналась, что с ее души словно камень свалился. Появилась перспектива. И довольна тем, что я прихожу в себя. Выворачиваюсь.
«Армия» Глеба отстояла натиск подошедших отрядов Аниуса. Были освобождены еще сотни рабов. Ина отыскала понятливого командующего. Глеб организовал постройку фортификационных сооружений по моим рекомендациям, установил равномерную поставку боеприпасов к частям. Москву отстоят, Аниус нескоро подавит мятеж. А может быть и не подавит. Мне не до них.
К сердцу снова подступила горечь. Какие проблемы доведется решать!..
Я загрузил аудиофайл. «/Open file/Random play/Christoph Willibald Gluck / "ORFEO ED EURIDICE" / Ah! se intorno a quest'urna funesta (Pastori, ninfe)/Play». Из наушников полилась скорбно-тоскливая, минорная мелодия. Я обернулся, встал. Нас провожает серый, искореженный город, похожий на растерзанные бумажные декорации. Небо застилает мертвенно бледная перина сырых облаков. Вдали поднимается черный столб дыма. Звуки в наушниках и картина испепеленного войной города, дорисованная точными мазками природы, гармонично сливались, составляя единое целое. Я заснял панораму. Такая цифрография полнее томов исторических трудов и философских работ.
–– Саш, пусть под землю провалится это гнездо. Пойдем.
–– Да-да. Под землю.

XIII

Инесса углубилась в работу с компьютером. Зрачки ее скачками перемещались в глазницах, пальцы уверенно бегали по клавиатуре. Иногда она, не отрываясь от занятия, комментировала мне ход процесса. Огромный, с площадку для тенниса, экран прочерчивали кривые линии –– траектории спутников, красные –– выведенных на орбиту, синие –– выходящих, зеленые –– еще спящих. Система глобального спутникового позиционирования уже действовала, военные спутники сканировали большую часть Земли.
–– На американских континентах функционируют нейтринные каналы связи. В целом, в мире тихо. Неурядицы только в нашем регионе.
–– У нас «в России» (не смотря на то, что ее уже не существует) по жизни все через задницу, Ина. Извини.
–– Интересный случай в базе данных правительственного убежища. Первые выходцы, помимо селян, происхождение которых по-прежнему неясно, как раз оттуда. У них случился бунт.
–– Старые ублюдки власти захотели.
–– Вроде того. Скажи спасибо смотрителям –– бунтовщики не получили коды доступа. А древнее оружие из специальных резервных запасов, созданных в годы Войны. Ценилась каждая винтовка. Обирали даже музеи.
Я заглянул в кабинет с затемненными стеклами. Стол, монитор, генератор объемных моделей, ящики для документов. Так чисто, аккуратно. Время остановилось на базе, нигде и пыли не нашлось.
–– Готово, Александр. В нашем распоряжении семьдесят полностью оборудованных военных баз по всему миру, пять тысяч боевых роботов и четыреста рабочих андроидов, спутники и… запас консервов. Хочешь, устроим еще одну ядерную войну? Э-э… хоть восемь раз?
–– Восемь раз? Хватило одного.
–– Не волнуйся, я деактивировала пусковые шахты.
Я остановился у стеклянного серванта. Резные ножки, полки из красного дерева. Перед книгами (чудак был генерал) стояли статуэтки, благодарственные письма, фотографии. На снимке пляж, залитый лучами южного солнца, в воде играют ребятишки. В соседней рамке несколько людей с бокалами шампанского руках, на фоне небоскребов Манхеттена, опираются о перила парома, смеются.
Весь этот большой, красивый, интересный мир, который я знал из архивных книг, журналов, фотографий, фильмов, телепередач; весь этот мир, нечетко выделявшийся среди общего ужаса и жестокости проклятого Естественного Хода Вещей, однажды рассыпался в пыль и прах. Надежды и стремления, печали и радости, гнев и сострадание, страхи и ожидания, боль и наслаждение, жестокость и милосердие, любовь и ревность, мечты, заветные желания, вся гамма чувств и их оттенков, все состояния души когда-то заполняли сосуды бесчисленных человеческих судеб, пронизывавших жизненное пространство Земли миллиардами разветвлявшихся в каждой точке тонких нитей. Нити эти, сплетавшиеся и пересекавшиеся в столь же бесчисленном количестве клубков и узлов, опутывали, залегая сверхплотными слоями, городки и мегаполисы, всю заселенную человеком часть суши. И эта сложноорганизованная система существовала в своеобразном равновесии всех составляющих ее элементов! Существовала же! Не идеально, но ведь люди жили. Во всяком случае у них было все, чего они тайно или явно желали, то, в чем они нуждались по причине собственного несовершенства. Но «паутина» спуталась, съежилась и омертвела. Ей не представилось никакой возможности распутаться и она подверглась самосожжению? Но разве те плескавшиеся в озерце дети, их мамы, отцы и старшие братья, разве инженеры, ученые, писатели, промышленники, предприниматели… всех не перечислить, разве они хотели всеми силами души, чтобы какой-то псих элементарным нажатием кнопки раздолбал к такой-то матери их среду обитания, их мирок страстей и увлечений, просто жизни, трудной и незамысловатой, часто непонятной?..
–– С марсианских баз не успел эвакуироваться экипаж. Так там и остались. Представь, они наладили замкнутый цикл, жили на красной планете шестьдесят лет, росло второе поколение марсиан!
–– В чем не повезло беднягам?
–– Реактор полетел.
Очередная смерть, история, ставшая обычным делом.
Была бы изобретена атомная бомба, если бы Ани Беккерель, ученый не самого высокого полета, не выбрал из обширной коллекции фосфоресцирующих минералов отца соли урана? И не положил случайно в вместе с пакетиком солей закрытую фотопластинку? Сколько лет человечество не знало бы о радиоактивном распаде? Резерфорду, Гану и Штрассману везло не меньше. Подворачивался случай. Не рано ли? Наука, люди, техника были ли способны обуздать, направить новую силу?
–– Я нашла любопытные вещи. Гляди, роковой пуск был совершен с Кореи. Двадцать ракет. Но почему ответный удар пришелся по всем странам? Каждая ядерная держава предоставила по ракете на страну, чего программа автоматики не предусматривала.
–– У меня нет объяснения этому.
–– А у меня есть. Но не объяснение –– предположение. Ты говорил, что План –– возможно, лучший исход для человечества. Помнишь?
–– Помню.
–– Не исключено, ты не один так считаешь. Жили такие философы и до тебя…
Самолет отнял максимум времени. Машина хранилась в полуразобранном состоянии, и роботы собирали ее полтора суток. Я предложил лететь в Австралию по трем причинам: первая –– мне всегда нравился этот континент, вторая –– там хороший климат, третья –– на нее не упало ни одной бомбы. Попросим помощи у заокеанских коллег. Посадку самолету не пережить, вряд ли найдется пригодная взлетная полоса. Спасательную капсулу стоит протестировать еще раз…
Инесса пропадала в душе полчаса. Привела в норму волосы, одела чистое, упала на диван и произнесла:
–– Убейте меня. Я не верю, что я живая.

Гул реактивных двигателей шестого поколения пробивает обшивку лайнера тихеньким, убаюкивающим мурлыканьем. Комната отдыха аэробуса А-380G8 оформлена в мягких лимонных тонах. Я поселился здесь с первой минуты и выхожу из своего уголка покоя и уюта редко. В иллюминаторе открывается замечательный вид: бескрайнее, девственно чистое сине-голубое небо, ватное, причудливое поле внизу, в просветах открывающее блестящую поверхность вод Индийского океана…
…Хорошо бы выспаться.
По-настоящему, мой путь в самом начале.
Мы поиграем с вами, слепые силы Вселенной. Но теперь на равных…





Конец.