Хороню друга
Начать с того, что друзей то у меня и не было. Может из-за размеров, может из-за характера, который у меня не сахар. Но обходилось без друзей. Знакомые были, приятели были, но друзья это же другое. Особая близость людей, привязанность. Хотя очень часто ничего такого нет и в помине. Многие люди зачисляют в друзья простых знакомых. Просто положено, что у человека должны быть друзья, вот их и находят. Часто бывает и так, что были друзья, а потом уже больше по привычке. Уже давно чужие друг другу люди, встречаются только на днях рождения, но кличут себя друзьями. Я играть в такие игры не хотел и к дружбе не стремился. Да и со мной не очень то дружились, потому что человек я был замкнутый, c характером тяжелым. Когда уже стал работать в прокуратуре, то желающих подружиться со мной стало заметно больше. Каждому хотелось иметь друга-прокурора, который поможет и отмажет. Но здесь уж тем более этого я избегал, чтобы ни быть никому обязанным. Делал карьеру сам, никому не помогал и ничьей помощи не просил.
Из всех моих знакомых ближе всего мне был Толик Сковорода. Он работал в одном из отделов следователем. Бесшабашный такой хлопец, выпить любитель, за барышнями приударить, просто посмеяться. Душа компании всегда был, его все уважали, может даже любили, потому что был он как ребенок. Про карьеру не думал, деньгами не интересовался, что там будет завтра его не интересовало. Сегодня пьян, барышню целует, колбасу на вилку насаживает и ничего больше не надо. Легкий был человек.
Чем я его интересовал, не знаю. Может теми же размерами, но он ко мне испытывал симпатию, всегда звал на пьянку, подтрунивал над моим карьеризмом. Я к нему испытывал некоторую симпатию, даже пытался поговорить, что по-дурному живет, что надо цель перед собой ставить и достигать её, а иначе какой смысл в жизни.
-Да какая цель, Слава? Был бы я поэт или художник или музыкант талантливый. Тогда другое дело, тогда бы я цель поставил и ваял. А так я кто? Серая мышь. Ничего толком не умею, кроме как анекдоты рассказывать.
-Ну, хоть бы карьеру делал.
-Какую карьеру? Ты ж лучше меня знаешь, что следак из меня плохой. Блата у меня нет, бегать, зады лизать, неохота. Какая уж тут карьера? Не будет у меня карьеры, зато поживу весело!
Тут он наливал и говорил тост. Тостов знал множество, равно как анекдотов, прибауток да историй. Как начинал их рассказывать, все под стол падали от смеха. Умел человек смешить. И легко с ним было. Когда его в городскую прокуратуру перевели, стали мы видеться реже, но уж если встречались, то напивались да наговаривались. Когда вдруг сказали мне, что Толька в больнице, рак у него нашли. Я поехал, а он такой же веселый, только похудел. Смеётся, балагурит, что рано списывать, что ещё поживёт и всё такое. Даже заставил в магазин за чекушкой сбегать. Мы её из горла и выпили.
Так что ушёл я от него в полной уверенности, что чепуха, ничего страшного, выдюжит Толька. Потом у меня много дел было, замотался я, забыл про всё. Месяца полтора прошло, я всё собирался Толику позвонить, но никак времени не находилось. Хотелось же собраться по-серьезному, чтоб сесть с вечера и до утра. А тут работа да работа, некогда и в гору глянуть. Как вдруг он мне позвонил.
-Слава, такое дело. Приедь, помочь мне надо.
-Когда?
-Сегодня.
-А что делать?
-Да свозить меня в одно место.
-А ты где?
-В диспансере.
-До сих пор?
-Ага.
И он замолчал, не шутил, не приговаривал. Я сказал, что еду. Были дела, но как-то мне не по себе мне стало от его голоса. Я то думал, что он уже давно дома, даже на работу вышел, а он шутить перестал. Приехал, мне сказали палату, я туда и опешил. Я то крепкий мужик, умею виду не подать, но чуть не поперхнулся. Толик был полностью лысый, худой, весь в морщинах, будто старик. Я сделал вид, что всё нормально, он тоже сделал вид. Поговорили о новостях в прокуратуре, не о здоровье же было говорить!
-Так, а куда ехать?
-В центр, Слава, в центр. К Дворцу культуры.
Он жил на другом конце города, поэтому я немного удивился.
-А что там такое?
-Дом мне один нужен. Так поехали?
-Поехали.
Он тяжело поднялся с кровати. Он был всегда упитанный, крепкий, быстрый в движениях, хотя и большой лентяй. А сейчас спортивный костюм висел на нем, будто на чучеле. Шёл медленно, шатаясь. Молчал. Я тоже.
Вышли на улицу, я подогнал машину, Толик залез на переднее сидение и тяжело вздохнул.
-Машина новая?
-Ага, купил недавно.
-Хорошая машина.
Это он мне сказал, чтобы сделать приятное. Он в машинах не разбирался, как и в остальном, кроме выпивки да закуски, где был первый мастер. Поехали. Я пытался начать разговор, а то ещё подумает, что у меня от его вида речь отшибло. Толик продолжал, голос у него был слабый. Я краем глаза увидел его руки на приборной доске. Худые и желтоватые, почти прозрачные пальцы. Он невероятно похудел. Я вспомнил, что рак раньше называли сухотами. Неужели умрёт? То есть это было очевидно, но ведь Толик был человеком с которым у смерти было меньше всего общего. Его все называли живчик.
-Налево, заедем со стороны реки.
Я свернул, скоро мы подъехали к трем четырнадцатиэтажкам. Рядом был Дворец культуры, построенный еще при Сталине на месте взорванной церкви. От этого в ДК творились всякие непотребства. То вешались люди, то с ума сходили. Когда я только начал работать в Сумах, меня послали от прокуратуры в комплексную комиссию по проверке жалоб персонала. Нас было человек десять, проходили несколько часов гулкими коридорами и написали акт, что ничего подозрительного не обнаружено. Директору я посоветовал позвать батюшку, чтобы провел тут молебен. Вроде бы так и сделали, а прекратились ли безобразия, не знаю.
-Вот здесь.
Я заехал в двор одной из свечек, остановился. Толик открыл дверь.
-Ты извини, мне нужно, чтобы ты со мной пошёл, а то я слабый.
-О чем речь.
Я закрыл машину и мы пошли в подъезд. Что Толику нужно здесь было, я не знал. Он подошёл к лифту, тыкнул пальцем в кнопку вызова. Тишина.
-Фигня, так и знал.
-Что?
-Сколько лет прошло, а лифт всё не работает.
Он задумался, мне так показалось, что он рассчитывает свои силы.
-Нам на какой этаж нужно?
-На шестой.
-Ну так пойдём пешком. И не волнуйся, если что, допру.
-Спасибо, Слава.
Он сказал это дрогнувшим голосом. Я отвернулся.
-Ну, заплачь ещё. Пойдём.
Он не заплакал. Он был такой худой, казалось, что в нём совсем нет жидкости, даже на слезы. Мы пошли. Очень медленно, ступенька, за ступенькой по грязной лестнице. Я бы мог взять его на руки и быстренько занести наверх, он же был легкий, как ребёнок. Но я чувствовал, что Толику почему-то важно было дойти самому. Пусть идёт, пока силы есть, потом я подхвачу.
Он тяжело дышал, мы останавливались перевести дух после каждого пролета. Толик слабел, мне казалось, что я вижу, как из него последними каплями уходит жизнь. Мне отчего-то хотелось плакать. Я не боюсь плакать, это очень сильная защитная система, которая позволяет существенно уменьшить стресс. Нужно уметь плакать, чтобы держать удар. Просто у меня не было таких ударов, что я начина плакать. Однажды я так испугался, что пот на моей спине замерз ледяной полоской. Потом она отпала вместе с отмороженной кожей, я пару недель ходил на перевязку в больницу. Но плакать не плакал, может когда-то в детстве.
Толик сейчас был похож на ребенка. Маленького, годовалого, который ходит еще неуверенно. Шатался, тяжело дышал, я осторожно придерживал его, стараясь показать, что делаю это больше для проформы. Подымались молча. Ему было не до разговора. Я вспомнил, как он просил меня помочь одному мужику. Чужому и ему и мне. У мужика украли в роддоме сына, он чуть не тронулся, походил на сумасшедшего. Толик привел его ко мне и очень просил, чтобы я помог. Толик был человек с мягким сердцем, таким сложно, тем более в прокуратуре. Живя рядом с кладбищем по всем не наплачешься. А тут он проникся болью несчастного отца и просил за него. Я помог, потом жалел, потому что чуть не погубил карьеру. Но Толика не ругал. Его трудно было ругать.
На пятом этаже ноги у него подогнулись. Черт, оставалось же совсем немного! Я подхватил его и быстро занес этажом выше.
-В какую квартиру?
-На балкон.
Он едва говорил. Я вдруг понял, что он может умереть прямо сейчас, на моих руках. Я почувствовал знакомое ощущение бессилия. Смерть всегда порождала у меня острое чувство бессилия. Я ничего не мог поделать со смертью. Я мог, что угодно сделать с живым человеком, но мертвец был свободен от меня. И смерть не обращала внимания на меня. Я промолчал, я хотел сказать Толику, чтобы он не умирал, но ведь глупо говорить такие вещи умирающему.
Вынес его на балкон, общий балкон, заплёванный и грязный.
-Поставь.
Я поставил его, он схватился руками за поручень. Желтые, худые пальцы на древесине с лущащейся краской. Полметра серого бетона, растоптанные бычки и белый кирпич стены, исписанный матами. Внизу маленький стадион, несколько футбольных полей, на одном играли. Толик вдруг улыбнулся. Я почувствовал, что сейчас он не умрёт. Он глубоко вдыхал воздух. Как будто оказался в сосновом лесу. Облизывал губы, тонкие, усталые губы, покрытые белым налётом.
-Ты пить хочешь?
Он отрицательно кивнул головой. К кому же он приехал? Родители у него вроде бы умерли, родственников не было. Может к жене, так он не был женат. Я даже подумал, не каяться ли приехал. Может, посадил кого, а теперь хочет перед смертью облегчить душу. Но это ведь был Толик, никого бы он в тюрьму не стал садить, даже если бы приказали. Потому и шансов на карьеру не имел.
Я посмотрел на него и вдруг понял, что он счастлив. Что-то меняется в человеке, что-то есть такое, что можно почувствовать. Сейчас он был счастлив. Изнеможенный, слабый человек на пороге смерти. Он едва стоял, улыбался, я увидел слезу, медленно сползающую по щеке. Слеза проползла совсем немного и исчезла в пересохшей коже. Он был счастлив. Он будто светился счастьем. Я отвернулся и молчал. Что-то явно происходило, я не понимал что и не хотел спрашивать. Человека слишком много спрашивают в жизни, хоть последние минуты он должен быть свободен от вопросов.
Мы простояли в молчании несколько минут. Наконец он вздохнул.
-Пошли.
-Какая квартира?
-Вниз.
Лестница была рядом и мы стали спускать. Через этаж он сам сказал:
-Здесь жила одна девушка.
-Твоя?
-Да, мы встречались.
-И где она сейчас?
-Не важно. Это была моя первая любовь. Настоящая любовь, может даже единственная. Мы целовались на балконе. Летние вечера, ее волосы пахли небом, она тепло дышала. Потом я провожал её до двери и садился в лифт. Облизывал свои губы, чувствовал её вкус и рассуждал, что вот оно счастье. Потом мы расстались, прошло много лет, а сегодня ночью она вдруг приснилась мне. Сегодня ночью я целовал её. А утром вдруг почувствовал её вкус на губах. И понял, что хочу съездить сюда.
-Может она дома, может, стоит зайти?
-Нет, она давно уехала в Киев, кажется, сделала там карьеру.
-Тогда можно позвонить.
-Зачем? Чем она мне поможет? Только расстроиться. Да и не важно, что есть сейчас, важно, что было. Я всё вспомнил и мне теперь хорошо. Теперь можно. Пошли.
Мы стали спускаться дальше. Молча до самой машины. Уже когда ехали, он попросил меня съездить за батюшкой. Я чуть было не спросил зачем, не очень разбирался в церковных тонкостях. Мы подъехали к больнице, я помог Толику выйти, довёл до палаты. Он тяжело дышал и улыбался.
-Слава, большое спасибо.
-Да ничего.
-Давай.
Так он разрешил проблему говорить "прощай" или "до свиданья". Пожал мне руку и я пошёл. Мне хотелось плакать, но я дотерпел до машины и там уже разрыдался. Машина тонированная, так что никто не испугался зрелищу плачущей полторацентнерной туши. Поехал за батюшкой, по дороге думал, что как же по-разному умирают люди. Я помню, как умирала мою бабушка в маленьком, нынче полностью заброшенном селе под Кролевцом. Лежала на кровати, маленькая и худая, неслышно дышала, шептала молитвы и просила у бога смерти. Именно просила, а не требовала. Когда отмучилась, пришли соседки, обмыли её, нарядили в загодя приготовленную одежду, положили в гроб. Бабушка лежала там и выглядела счастливой. Я думаю, что Толик после смерти тоже будет выглядеть счастливым. Хотя натерпелся, хоть последние месяцы было очень тяжело, ему непрестанно кололи обезболивающие. Но он умрёт хорошо.
Я видел другие смерти, когда люди начинали суетиться, злиться, кричать на близких. Они отчаянно цеплялись за жизнь, но, кажется, начинали умирать еще раньше. Во всяком случае, уже через несколько часов после смерти от них начинало пахнуть прахом.
Я вспомнил беседу с одним батюшкой. Как-то мы ехали вместе в Крым и он сказал мне слова, показавшиеся не очень умными. Про то, что страшнее всего внезапная смерть. Что человеку нужно время, чтобы приготовиться к смерти, осмыслить ее. И вовсе не из глупости бабушки начинают приготовления к смерти загодя. Собирают узлы с вещами, что одеть в гроб, что раздать пришедшим на похороны. Это очень важно, потому что смерть для человека ничуть не менее значительна, чем жизнь. Важно, как ты жил, важно, как ты умирал. Тогда я не очень понял, что батюшка имел в виду. Понял сейчас.
Батюшку отвез, это был крупный красивый мужчина с роскошными черными волосами. Мы немного поговорили о преимуществах дизельных двигателей в автомобиле, потом он широкими шагами пошел в больницу. Толик умер к вечеру. Я был на похоронах. Людей пришло много, его же все любили. Гроб нести мне не дали, я был на голову выше всех, пары мне не находилось. Просто шёл следом. Потом старался ходить на его могилу по поминальным дням. Через пару лет, я остался единственным посетителем. Люди быстро всё забывают. Людей тоже забывают.