Цепь
Авт.Снежана Никишина
Река, на берегу которой стоял высокий молодой мужчина, была грязно-серого цвета. Такой же оттенок разливался по верхушкам деревьев, поверхности прибрежного песка; и даже в воздухе, казалось, царил все тот же скучный томи-тельный колорит. Тяжелое низкое, словно исходящее на нет, небо грозило раз-давить все сущее, все, что стояло на пути. Мельчайшие волны дрожью скользи-ли по глади мутной воды и создавалось впечатление, что река живая, - словно внутри нее, где-то на дне, дышало грязью нереальное воплощение противоречи-вого воздушного мира.
На несколько секунд человек застыл на месте, наслаждаясь волнитель-ной игрой ветра в волосах.
Подставив лицо теплым потокам воздуха, он ждал, пока в его сознании окончательно оформится необходимость того, что необходимо сделать - захлеб-нуться: набрать в рот воды и пойти на дно; ибо мужчина понимал, что так надо, иначе просто не могло быть.
Всего несколько шагов разделяли его от кромки воды. С отчаянием и тоской он преодолел этот путь, после чего замер на месте. Секунду человек со-бирался с мыслями, и вдруг – резкий обреченный шаг и вот уже его стопы чув-ствуют теплую прохладу влаги.
По мере того, как он двигался вперед, ощущение теплоты и одновремен-но грязной свежести усиливалось, обволакивая все тело вязким клеем неизвест-ности.
Когда уровень воды достиг груди, мужчина наклонил голову и сделал большой глоток. В ту же секунду произошло глубокое погружение. Как ни странно, не ощущалось признаков кислородного голодания или удушья. Нет.
Вода во рту и вода снаружи образовали некое единство, связывая и все его естество умиротворенной гармонией, пронизанной нотками беспокойства.
Умиротворенная гармония в его сознании возникла оттого, что все тело ощущало комфортную мягкость водных шариков, а вот беспокойство было свя-зано с тем, что подобное погружение происходило с ним впервые. И почему-то возникло воспоминание о первом сентября, когда новоиспеченный первокласс-ник, преисполненный надеждой и робкой мечтой, вошел в просторный класс…
В ту же секунду он открыл глаза и понял, что находится на дне. Понача-лу стало немного грустно оттого, что куда-то пропало бархатное состояние, ко-торое в обычной жизни возникает тогда, когда от движения рук и ног в воде, по телу пробегают пушистые шарики волн.
Первое, что мужчина увидел, был он сам. В расплывчатом зеркальном отражении сквозь слой воды проглядывал неясный образ непонятного человека, но все нутро подсказывало: «Это и есть я». Он повернул голову вправо - вокруг было все так же грязно и мутно, вот только этот ужасный серый цвет казался куда более насыщенным, а потому он не мог видеть далеко, - лишь комната с густыми водными стенами привлекла его внимание. Там была женщина. Она рожала. Увидев, как появляется голова младенца, человек понял, что эта жен-щина – его мать, а младенец – он сам.
Вглядываясь в размытые образы собственного детства, мужчина с пре-дельной очевидностью понял, зачем оказался здесь, – погружение случилось ради нового рождения. Словно театральный зритель, он вдруг увидел, как толь-ко что появившийся на свет младенец пережил весь этап взросления от груд-ничка до взрослого. Здесь, на подводной сцене, все происходило чрезвычайно быстро, и младенец вырос всего лишь за несколько секунд (хотя, может, то бы-ла вечность).
Но как только мальчик стал мужчиной, вновь оказался у вонючей, скри-пящей тысячами едких голосов реки, снова сделал глоток и снова погрузился. И так много-много раз.
И тогда уже не ощущалось волнительного трепета и нескончаемой радо-стной грусти от столкновения с водной стихией. Его кожа не улавливала трения бархатных шариков; а ноги не понимали прохлады вязкого ила; глаза не видели, насколько мутной была вода; а уши не слышали, сколь давящей была громкая тяжелая тишина, возникшая из множества маленьких голосов, словно снег из снежинок. Он просто машинально тонул, как будто кем-то созданный алгоритм запрограммировал всю его жизнь. Тонул, чтобы снова возродиться и снова уто-нуть.
Ужас, который произошел потом, затмил все мыслимые переживания.
Он почувствовал страх вечности. Страх бесконечных погружений и всплытий, будто кто-то погрузил его в циклический процесс жизни и смерти, не имеющий начала и конца.
Облегчение наступило тогда, когда Родион открыл глаза. Некоторое время он еще повалялся в постели, пытаясь стряхнуть остатки сна, встал и про-шел в ванную.
Открыв кран и сполоснув лицо, дрожащими руками он выдавил на щетку зубную пасту. Потом набрал в рот воды, и, прополоскав, выплюнул, ощутив за-пах хлорки, который, казалось, пронизал всю ванную, назойливо впитавшись даже в кафель.
Яростно шебурша щеткой, он смотрел на свое отражение в зеркале и об-думывал перспективы грядущего дня.
- Ты стонал во сне.
- Что? – Родион увидел в зеркале заспанное лицо Оксаны. Худенькая и хрупкая, босая, с взъерошенными короткими волосами, она стояла позади него, и, склонив голову, пристально наблюдала за его действиями.
Характерным в этой ситуации было то, что на ней была надета его ру-башка. Он ничего не сказал по этому поводу, но в душе выказал неприятие по-добного положения дел. После пары месяцев знакомства женщина почему-то начинает мнить себя хозяйкой положения, и без какого бы то ни было разреше-ния, позволяет себе распоряжаться не принадлежащими ей вещами. А недавно, после очередной ночи, уходя она «забыла» у него шелковый шарфик, пропитан-ный именно ее духами. Родион кинул его в ящик, где последние годы хранил подобные «подарки».
Но Оксана занимала сейчас не самое важное место на шкале жизненных ценностей и уж тем более, меньшей ценностью обладали пресловутые рубашка и шарфик.
- Я говорю, ты стонал. Приснилось что-то страшное? – девушка подошла и обняла его сзади.
- Да нет. Вовсе и не страшное, - Родион резко отпрянул, почувствовав теплую прохладу ее тела.
- Что с тобой? Ты какой-то странный.
- Извини… Сделаешь кофе?
- Конечно. Гренки будешь?
- Угу.
Оксана прошла на кухню и он услышал, как она чиркнула спичкой. Звук был таким громким, что ему стало неприятно. Девушка громыхала сковородой, напевала какую-то глупую попсовую мелодию и шаркала ногами по полу.
Как напичкан этот мир всевозможными звуками. Совершенно ненужны-ми, бестолковыми. Резкими и раздражающими.
Только там хорошо, на дне. Только в воде тишина. Глубокая мягкая ти-шина. Илистое дно как будто ватное. Боже, как хорошо. И все движения приоб-ретают выразительную заторможенность и оттого кажутся наделенными чрез-вычайным смыслом.
Они вместе сели за стол.
- Давай ремонт сделаем, - протяжно сказала девушка, ткнув пальцем в стену, где с наглой усмешкой красовалась дыра от обсыпавшейся штукатурки. – Обойчики не мешало бы поклеить.
«Вот еще новости», - подумал Родион, а вслух сказал:
- Нет сейчас денег на обойчики.
- Во сколько ты уходишь? – Оксана громко стучала ложечкой по чашке, размешивая сахар.
- Минут через десять. Мне к двум часам на работу. Перед этим заеду в институт.
- Жалко, что у тебя дела, - недовольно пробурчала Оксана, когда они вышли на улицу. – А хочешь, я поеду с тобой. У меня сегодня выходной и со-вершенно не хочется возвращаться домой.
- Не нужно, правда не нужно, - Родион наклонился к девушке и нежно поцеловал в щеку. – Созвонимся, ладно?
Родион сел в маршрутное такси и сделал жест рукой. Оксана помахала в ответ, улыбнулась и неторопливо пошла прочь.
В институте оказалось, что нужно заплатить за один экзамен. Такой сум-мы у Родиона не было. Судорожно соображая, где достать денег в ближайшие два дня, Родион неспешно вышел на улицу подумал о том, что, наверное, в под-водном мире таких проблем просто не существует. Хотя, может быть и сущест-вуют, словно бумажные кораблики, которые в тиши речного дна кажутся мимо-летными тенями, проплывающими где-то далеко на поверхности. Никому не нужные бумажные кораблики, которые умирают, не успев родиться.
Остановившись неподалеку от огромной лужи, уютно расположившейся прямо перед входом в учебное заведение, Родион набрал на мобильнике номер Олега, тем временем наблюдая, как чертыхаются студенты и преподаватели, об-ходя миниатюрное море. Через несколько секунд хрипловатый голос ответил:
- Привет, Родик.
- Олег, привет. Мне помощь твоя нужна.
Слово «помощь» оказывала на Олега магическое действие - даже по те-лефону Родион почувствовал, что где-то на другом конце города человек на-прягся и пришел в готовность совершить все мыслимые действия. Олег пообе-щал одолжить денег и назначил встречу завтра на три часа.
Друг – это явление уникальное, а друг с деньгами – явление желанное. Родион сразу скинул с плеч глобальную проблему, отчего на несколько секунд весь мир запылал радужным светом, – горячее солнце, еще не успевшее как сле-дует прогреть землю, стало более ярким; наглые автолайны более веселыми; и даже серый корпус института перестал казаться таким мрачным, а запах авто-мобилей - столь густым.
Мобильник показывал двенадцать тридцать, так что до начала работы оставалось полтора часа – и Родион решил пройтись.
В одной из витрин, где непринужденно красовались манекены в оше-ломляюще дорогих пиджаках (которые вполне возможно в этом городе только они и носили), он увидел темноволосого сутулого паренька в светлой футболке и свободных джинсах, вразвалочку шагающего навстречу мечте. «Раздолбай,» - подумал Родион, выпрямил спину и гордым шагом устремился дальше.
Он шел вверх по проспекту, разглядывая все вывески, и поймал себя на мысли, что процесс «разглядывания» чрезвычайно увлекателен. У японцев есть ханами, а у Родиона аналогичное занятие - разглядывание. Но уловить в про-цессе созерцания все новшества, которые появились на лице родного города в последние несколько лет, было не так-то просто, поскольку изменения все про-должали происходить, накладываясь друг на друга. Несколько раз по городу бесшумной тенью проносилось эхо реставрации, которое затем замирало на го-ды, оставив нетронутыми большинство старых зданий. За последнее время все эти дома-долгожители претерпели изменения, которые в основном выразились в том, что фасады зданий превратились в сплошной поток разноцветных вывесок. Зачастую аляповатые щиты прикрепляли прямо на слой полуобсыпавшейся штукатурки, отчего создавалось впечатление чего-то сделанного на скорую ру-ку.
А еще у Родиона была страсть разглядывать людей. Точнее говоря не столько людей, сколько их лица. Еще более точнее, глаза. Он стал этим зани-маться тогда, когда понял, что именно они содержат девяносто процентов ин-формации о человеке.
Потом он начал замечать, что есть непосредственная связь между судь-бой человека и цветом его глаз. В результате появилась на свет собственная концепция, которую он чистосердечно пытался добавлять и совершенствовать, в свободное от суеты время. Кроме того, это занятие было чрезвычайно полез-ным с точки зрения выбранной жизненной цели. Он стремился как можно луч-ше узнать, понять, изучить людей и найти ключики к их сердцам, ибо понимал, что умение общаться – зачастую не менее главный козырь в раскладке жизнен-ных карт, чем образование. Это понимание имело вполне объективное объясне-ние, потому как Родион относился к поколению тех людей, которым, начиная с неопределенного детского или юношеского возраста, намертво вдолбили идею о том, что главное в жизни человека – карьера и жизненный успех, без которых полноценное человеческое существование немыслимо. А если даже и мыслимо, то представляет собой нечто абсолютно ущербное.
Выбранная жизненная цель не давала покоя. Она тяготила и тянула, словно водоворот, - пока еще парень смутно представлял себе, что конкретно нужно будет ему сделать, чтобы стать успешным политиком, ибо он не строил воздушных замков по поводу работы инженером, таксистом или распространи-телем женской парфюмерии. Другого хотелось.
Два года строилась концепция под названием: «Глаза – ключ судьбы». Потом вся эта структура рухнула, не выдержав собственного веса - именно бла-годаря тому, что Родион понял, что никакими глазами судьбу человека опреде-лить нельзя. Можно пытаться строить различные концепции, но вряд ли это по-зволит выявить действительно существующие связи, ибо судьба человека опре-деляется неимоверным количеством всевозможных факторов, объективных и субъективных. Более того, все человеческие судьбы завязаны в один узел. Когда Родион думал об этом, ему представлялась голова медузы Горгоны. Тот древ-ний миф навевал на него представление о том, что все люди, словно змеи, ко-пошатся в одной голове и никуда друг без друга деться не могут. Они не могут жить вне пределов этой головы, не могут взлететь и не могут упасть ниже того, чем они есть на самом деле, – ибо все они змеи.
Такие мысли множеством пчелок роились в голове Родиона, собирая удивительный мед собственной копилки мировоззрения, пока процесс разгля-дывания не выхватил откуда-то справа огромные слова: «Книги на любой вкус». Родион зашел в приоткрытую дверь и оказался в грязном полутемном помеще-нии. Прямо перед ним черной горой возвышалась чугунная лестница с узорами. Дом был построен еще в начале двадцатого века и создавалось впечатление, что с тех пор здесь никто ни разу не убирал.
Он поднялся на второй этаж и увидел лист бумаги, прилепленный скот-чем к стене, на котором большими кислотно-зелеными буквами было написано: «Книжный магазин» и внизу красовалась такая же кислотная стрелка, указы-вающая на дверь в конце пустынного коридора.
Пока Родион шел по темному помещению, освещавшемуся только ма-леньким окошком, расположенным прямо напротив входа в книжный магазин, возникла мысль о том, что путь к знаниям всегда угрюм и темен.
Внутри оказалась худенькая девушка, выглядевшая как-то особенно бледно на фоне скудных книжных полок. Она что-то читала, и когда Родион вошел, оторвала взгляд от книги и подошла.
- Философией увлекаетесь? – тихим, вкрадчивым голосом произнесла она.
- Да нет, мне бы что-нибудь по маркетингу и менеджменту. Фишер есть у вас?
- Фишера нет. Есть Лебедев «Основы маркетинга».
- Не надо.
- Возьмите учебник философии, - не унималась она.
- Я не увлекаюсь философией.
- Сейчас все увлекаются. Очень интересное и познавательное чтение. Поверьте, я не стала бы рекомендовать ерунду.
Пока Родион в раздумье преодолевал оставшийся до работы путь, он так и не смог понять, зачем же все-таки купил этот самый учебник. Все произошло так быстро, что ему почему-то вспоминался не сам разговор с девушкой, а ско-рее ее магнетические глаза. Или ему показалось, что они были магнетическими, поскольку на белом, почти не накрашенном лице, темно-карие зеркала души, в которых не видно было самого зрачка, были единственным, что привлекало внимание.
Когда Родион дошел, наконец, до бильярдного клуба, сжимая руками скованную миллионами людей любовь к мудрости, вселенское время сдвину-лось еще на час, и он зашел в бытовое помещение для персонала ровно в поло-вине второго. Он снял футболку, кроссовки и джинсы и одел белую рубашку, черные брюки и красный жилет, довершив свой рабочий образ маркера бабоч-кой. Родион взглянул на себя в зеркало, пригладил растрепавшиеся волосы, по-сле чего наклонился близко-близко к зеркалу и, состроив ехидную гримасу, ска-зал сам себе: «Что ж ты бледненький такой? И круги вон под глазами? Надо больше спать и лучше кушать, или жену завести».
В половине второго ночи в бильярдном зале появился Дима. Он был не частым посетителем этого заведения, но желание побыть в обществе друзей и поиграть иногда брало верх над стремлением побыть в компании собственной музы.
Тусклый взгляд его чуть раскосых глаз, словно потерянный пес метался по залу, пока не наткнулся на фигуру Родиона.
- Сыграем партию? – спросил Дима, подходя к другу.
Родион кивнул и сказал:
- Через двадцать минут я освобожусь.
Когда до закрытия клуба осталось минут пятнадцать, а количество посе-тителей неумолимо уменьшилось, Родион взял кий и махнул головой в сторону одного из освободившихся столов.
- Ну, разбивай, - сказал он, расставив шары.
Дима производил немного странное впечатление и при первом знакомст-ве, состоявшемся много лет назад в одной достаточно свободолюбивой компа-нии, Родион охарактеризовал его как «вещь в себе». То есть в себе он был на-столько, что его поступки и слова зачастую оказывались совершенно неумест-ными, как будто его тело находилось здесь и сейчас, а вот сознание пребывало совершенно в другом месте и времени, о которых ведал он один.
Несмотря на это, долгие годы дружбы намертво связали этих совершен-но разных людей.
Несостоявшийся писатель, проглядывавший сквозь нервозные черты ли-ца Димы, грустно созерцал все происходящее и по мере возможности стремился влиться в единый поток Человеческого Действия, который при первом рассмот-рении рождал ощущение чего-то совершенно бессмысленного и хаотичного. Принадлежность к некоему условному классу «любителей бития шаров» делала Диму на время игры совершенно безликим человеком, вся работа мозга которо-го сводилась к анализу расчета ударов, вытесняя реальные мыслительные спо-собности.
И все же Дима никогда не становился до конца бездушной жертвой все-общего бильярдного процесса, ибо даже в состоянии игры прекрасно понимал, что приобщается к определенному классу людей, которые вынуждены какое-то время играть роли игроков бильярда. От этого ему становилось немного смешно и грустно одновременно, потому как весь этот процесс чрезвычайно серьезной игры с абстрагированной стороны восприятия, выглядел удивительно наивно.
- Знаешь, что отличает писателя от нормального человека? – спросил Дима, заколотив в лузу «сплошной» шар.
- Не знаю.
- Теория носков.
- Носков?
- Да. Однажды утром я обнаружил, что мои носки, которые я снял нака-нуне вечером, валяются посередине зала. Вместо того, чтобы поднять их и ки-нуть в бак для грязного белья, я стал над этим размышлять. Я подошел к ком-пьютеру и написал все, что думаю по этому поводу. Кроме того, действие, за-ключающееся в поднятии носок, влечет за собой как минимум необходимость вытряхнуть пепельницу, помыть посуду и разложить по местам литературу, ко-торая беспорядочно валяется на письменном столе. А потому носки я поднимаю лишь тогда, когда с горечью понимаю, что чистой пары больше нет. Кроме того, регулярно поднимая носки, я буду соглашаться с нашим устройством мира, в котором огромную часть занимает быт. А я не согласен. Я придурок, да?
- Да ладно. Это нормальная ситуация. Я тоже частенько разбрасываю носки, где попало.
- Проблема не в том, что ты их разбрасываешь, а в том, что не можешь поднять… Мне плевать на все, что меня окружает, - продолжил Дима. - Никакое действие в этой жизни меня не цепляет, кроме писательства.
- Тогда ты счастливый человек… Хороший удар.
- Это почему?
- Потому что ты нашел себя. Свое призвание. Это ведь дело всей твоей жизни.
- Скорее всего ты прав. Наверное, это действительно счастье. Мучитель-ное счастье постоянного поиска.
- Желтенький хорошо стоит… Все мы чего-то ищем.
- Но вряд ли когда-нибудь найдем. Ведь трудно что-то найти, когда не знаешь, что именно ищешь.
- Наверное, ищешь свой жизненный идеал, - задумчиво сказал Родион. -Свое совершенство.
«И как я раньше этого не замечал, - думал Родион, ударяя по шару. - Вот настоящая правда жизни - не размениваться на мелочах, а сосредоточиться на главном. Вместо того, чтобы постоянно думать о гречневой каше, грязных нос-ках, новых пиджаках, сломанных розетках, недоспелых помидорах, рваных ру-башках нужно сосредоточиться на самом важном деле своей жизни. И вот тогда, откинув шелуху, смело идти вперед, тратя все свое время и силы на вечный по-иск совершенства».
Белый шар, откатив желтый к нужной лузе, юркнул в темную дыру. На-глый желтый остался в непростительной близости от лузы, наблюдая глазками-бликами за ходом игры.
- В человеческом сознании слишком много измерений, - многозначи-тельно заметил Дима. – Совсем не три, и даже не четыре. Их, по меньшей мере, тысяча. Если бы мы жили только в одном измерении, то я бы стал бизнесменом. А писатель позволяет себе жить сразу во всех плоскостях воображения и реаль-ности, поскольку для фантазии нет пределов.
- Не совсем понимаю, хотя…
- Да это и не нужно, - махнул рукой Дима. - Меня никто не понимает. Порой даже и я сам не понимаю.
- Разве так может быть?
- Может, - вздохнул Дима. – И если бы я когда-нибудь сказал тебе все, что думаю об этой жизни, ты бы меня возненавидел.
- Ты содрогаешься? – тихо спросил Родион.
- Да нет. Просто живу. Выхода другого нет, - так же тихо ответил Дима.
Потом добавил:
- Однажды я испытал глубокое чувство отвращения к самому себе за то, что чрезвычайно погряз в поэтичности и псевдореальности, существующей только в моем сознании. Словно лыжник, круг за кругом едущий по колее во-круг одних и тех же березок, я скольжу мыслями по своему собственному жиз-ненному опыту. Как надоели мне все эти мысли, может и умные, но отврати-тельные из-за того, что они одни и те же. Я устал от сложного восприятия мира.
- Нельзя испытывать отвращение к себе, себя нужно любить, - сказал Ро-дион, не найдя более подходящих слов.
Дима вроде бы даже и не услышал этой фразы. По крайней мере, он ни-как не среагировал, даже глазами. Родион решил, что, скорее всего, настало время монолога. Того монолога, который нуждается в зрителе, но не нуждается во мнении зрителя. А потому Родион решил, что нужно просто помолчать, со-средоточив внимание на ударах.
- Отвращение к себе я испытал от того, что неожиданно прозрел. Мне вдруг показалось, что все прошлое время я находился в каком-то совершенно диком сне, наполненном видениями о несбыточных мечтах человеческой благо-сти. Я мечтал найти оправдание существованию человеческой жизни, но до сих пор не смог. Ужас заключается в том, что я практически потерял надежду в по-исках такого оправдания и смирился с тем, что человечество нужно восприни-мать таким, каково оно есть – не имеющим смысла.
Дима закурил сигарету и продолжил.
- Дегенерация искусства привела меня постепенно к мысли о том, что вся прелесть искусства именно в его низменности. Та пропасть, существовавшая ранее между невыразимо высоким искусством и банальной грязной жизнью по-степенно сходит на нет.
- Эта пропасть всегда вызывала во мне отвращение, - кивнул Родион.
- Отвращение?
- Угу. Понимаешь, литература высокая слишком высока для меня, а лите-ратура низкая – слишком низка. Потому и нет у меня моей литературы.
- Теперь мне стало очевидно, как и зачем нужно писать, - продолжал Ди-ма. - Я понял, что не просто заблуждался все эти годы, а вообще ничего не знал о литературном труде. Более того, нагромоздил себе воздушных замков, кото-рые растворились в атмосфере жизненного опыта. Раньше я хотел писать мас-штабными космогенными категориями, но потом понял, что если хочу быть чи-таем, то мне придется снизойти до мелкого уровня секса, бытовых проблем, де-нег и прочей лабуды. Мне придется вставлять в свои произведения описания постельных сцен и пробуждения главных героев. Черт побери, придется гово-рить о том, как они ходят в туалет, чистят зубы и завтракают омлетом из трех яиц. И что самое ужасное, придется писать не на родном языке Достоевского, а на родном языке слесаря Вити Сметанкина из пятого подъезда…
- Ну если ты хочешь писать для Вити, то конечно… - осторожно заметил Родион.
- Именно для Вити. Чтобы именно этот Витя из пятого подъезда захо-тел прочесть, прочел и встрепенулся, чтобы его зацепило. И чтобы что-то изме-нилось в его жизни. А для этого я должен говорить с ним на его языке… В об-щем, формула простая: глобальную идею нужно облекать в простую форму. Чем проще, тем лучше… Это получается какая-то средняя форма литературы…
- А если этот твой Витя ничего не хочет менять в своей жизни?
- Значит нужно открыть ему глаза к переменам…В общем я все это к то-му говорю, что я самый несчастный в мире человек, потому как писатель по оп-ределению должен быть несчастен, ибо все время ищет то, чего в принципе найти невозможно. А несчастный человек не может быть идеальным. А вообще-то, кто я такой, чтобы Витя у меня чему-то учился, возможно, как раз мне стоит поучиться у него.
Последним ударом Дима забил черный шар в нужную лузу, и одновре-менно с этим в противоположную дыру с издевкой влетел белый.
- Я проиграл, - развел руками писатель.
Когда они вышли на улицу, Дима спросил, указывая на книгу:
- Что это у тебя?
- Философия.
- С каких пор ты этим увлекаешься?
- С недавних. Философия – суть познания действительности и сознания, - многозначительно протянул Родион.
- Я бы сказал не так, - категорично заметил Дима. - Философия – это ин-струмент осознания действительности.
- А сон является действительностью?
- Почитай постмодернистов. Они тебе в один голос скажут, что сон – та-кая же реальность, как тот чай, который ты пьешь по утрам.
- Но если сон – реальность, то тогда он должен иметь продолжение, ведь реальность всегда продолжается.
- Логично.
Дима открыл учебник философии на первой попавшейся странице.
- Вот, например, смотри: «созерцание – начальная форма познания, чув-ственная форма отражения действительности в сознании. Бездеятельное созер-цание, пассивное наблюдение» и так далее. Значит, когда ты спишь, ты явля-ешься созерцателем своего сна, то есть, сторонним наблюдателем картинки соб-ственного сознания. Помнишь, как у Фрейда?.. Как же, это… А, сны – прямая дорога к глубинам бессознательного. Что-то типа того.
Они стояли в мраке ночного города, освещаемые тусклым фонарем и че-ловеческим знанием.
Склонившись над «фолиантом», они снова наугад открыли книгу и Ро-дион вслух прочел: «Все люди живут в обществе, но каждый при этом живет своей индивидуальной жизнью. Каждый человеческий индивид – это отдельный самобытный мир, как говорили древние «микрокосм», который, будучи вклю-чен в окружающий мир, сохраняет при этом свою относительную самостоя-тельность». Ну это все понятно… А, вот смотри, «жить в обществе и быть сво-бодным от общества нельзя». Что ж получается, мы все изначально не совсем свободны?
- Да нет, свободны, но только в рамках общества. Понял? Связаны мы все воедино.
В половине третьего ночи, устало перебирая ногами, Родион подошел к дому и уж было собрался преодолеть нелегкий путь на пятый этаж, в родные стены, где ждала теплая постель, как вдруг у подъезда заметил скукожившееся существо, распластавшееся прямо на асфальте.
Пару секунд Родион размышлял, стоит ли впутываться в эту ситуацию, - прохлада ночного воздуха и зябкая свежесть земли однозначно сказали «да», ведь не дай бог, существо заболеет, и парень подошел ближе. «Оно» было в об-лике соседа, жившего этажом ниже.
- Что ж ты, дурень, так напился.
Мужчина ничего не ответил, лишь на мгновенье приоткрыл глаза и тут же закрыл, словно давая понять, какой это нелегкий труд – говорить.
Когда Родион смотрел на такое, ему почему-то становилось стыдно за человечество. Но когда он вспоминал свои собственные «полеты свободного духа и тела», оправдывался тем, что напряженная жизнь непременно требует расслабления, дабы набраться сил для новых подвигов. А еще сразу же вспом-нился старый анекдот о том, как у пьяницы, валяющегося в луже блевотины, спросили: «Что ж ты лежишь в этой гадости?», на что тот ответил: «Зато у меня богатый внутренний мир».
Пришлось совершить несколько важных действий - Родион нагнулся и попытался ухватить двуногого подмышки, но, как выяснилось, это было не про-сто. Мужчина оказался довольно тяжелым. Или парень был слишком легким.
Он волоком транспортировал тело до стены дома и, уперев в нее руки мужчины, попробовал заставить его подняться, сзади поддерживая мощный торс.
- Вставай, домой иди, слышишь?
- У-у-у.
Мужчина приподнял голову, которая весила, казалось несколько тонн, и сделал пару шагов.
Поддерживая искателя приключений под руки, Родион честно довел его до квартиры и суетливо нажал кнопку звонка.
Когда и через минуту за дверью не обнаружилось никаких признаков жизни, Родион слегка встряхнул своего подопечного.
- Где ключи?
Было совершенно очевидно, что столь глубинный вопрос в данной си-туации никак не сможет найти отклика в трепетной душе соседа, заспиртован-ного, словно музейный зародыш в стеклянной баночке, а потому Родион ти-хонько похлопал по карманам ветровки и через минуту извлек связку ключей.
- Ну, бывай, - махнул Родион рукой, когда за дверью скрылось вялое тело соседа.
Но история на этом не закончилась.
На следующий день рано утром раздался звонок. Какое-то время Родион пытался сообразить, что именно источает столь резкий звук – телефон, будиль-ник или осколки очередного сна. Когда позвонили еще раз, сомнения были раз-веяны и Родион, нехотя открыв дверь, увидел перед собой вчерашнего соседа.
- Ты… это, слышь… - промямлил гость.
- Семь утра, - раздраженно проговорил Родион. – Чего тебе?
Мужчина протянул бутылку водки.
- Не могу я один пить, - и с этими словами он зашел внутрь.
Первой реакцией Родиона было вытолкнуть непрошеного гостя, но вто-рая реакция возымела верх, - глядя на помятое лицо соседа, Родион отошел в сторону. Гость скинул ботинки и, словно виноватый ребенок, замер перед хо-зяином, будто извиняясь за дырявые носки. Его опухшее лицо, тоскливо про-глядывавшее сквозь кипу давно не стриженных чуть вьющихся волос, выгляде-ло жалобно и болезненно.
- Проходи на кухню, - недовольно буркнул Родион и прошел первым.
Он достал стакан и хлеба с сыром и суетливо добавил:
- Садись.
Довольный сосед плюхнулся на табуретку и налил водки, жадно наблю-дая, как волшебная жидкость хрустальным водопадом стекает вниз.
- А ты-то не будешь? – живо спросил он, потирая ладони.
- Я не пью с утра.
- Ну, как знаешь.
После второй партии «ста грамм» мужчина повеселел.
- Тебя зовут как?
- Родион.
- Хорошее имя. Красивое, - как будто одобряя выбор родителей, покачал головой сосед.
- Наверное.
- А меня зовут Алкоголик или Незвезда.
- Почему Незвезда?
- А разве звезда? – улыбнулся сосед.
Родион пожал плечами.
- Тогда меня можно назвать вечным студентом, - грустно сказал он.
- Все время учишься?
- Да, уже во второй раз. Я получил сначала экономическое образование, а сейчас поступил на юридический факультет. Вообще хочу Россию обустроить и научить людей правильно и честно строить бизнес.
- А, понятно, - разочарованно протянул Незвезда. – А ты откуда знаешь, как бизнес надо строить и тем более, как Россию обустроить.
- Может я всего и не знаю, но стремлюсь к этому. И ежедневно учусь. У меня очень много идей, которые могли бы оказаться очень полезными… Навер-ное. А вообще, если не я, то кто?
- Эх, молод ты еще, - нараспев сказал сосед, и в его глазах появилась не-выразимая грусть и одновременно теплое покровительство. – Ты, наверное, счи-таешь, что ты и есть тот самый герой, которого все давно ждали. Тот единст-венный идеал человечества.
- А что ж в этом плохого? – сказал Родион. – Если я четко знаю, чего хо-чу, то и добиться этого легче, а коли не знал бы, то вряд ли добился бы чего-то.
- Э, подожди. Ты лапками-то не маши. Я тебе могу рассказать интерес-ную сказку о том, как прожить жизнь и не стать никем, - продолжил мужчина.
- Это как?
Долю секунды Незвезда собирался с мыслями, как будто ему предстояло выступить с докладом на тему, глубоко волнующую всех собравшихся.
- Представь, - сказал он, лукаво взглянув на Родиона и, придав своему голосу тон сказителя, излагающего вековую мудрость, - что однажды зимним вечером ты стоишь у окна и наблюдаешь, словно в телевизоре, как призрачно прекрасен снежный сказочный мир. И вот… Вот, сквозь слегка запотевшее стекло ты видишь, как падает снег, искрящийся в свете фонарей, и… как обсы-паны ветви деревьев и воистину восторгаешься. Потом из ниоткуда появляется прохожий. Ты думаешь, что он должен быть счастлив.
Поэтичные слова Незвезды совершенно не вязались с его внешним ви-дом. Родион никак не ожидал услышать столь яркого текста, украшенного раз-личными эпитетами.
Сосед плеснул в стакан прозрачной жидкости, с удовольствием выпил и продолжил.
- Но вдруг, вглядевшись в его сгорбленную фигуру, понимаешь, как ему плохо. Он с головой забрался в воротник. Он идет один. И только он ощущает, как противно скрипуч снег под ногами, как колко бьет в лицо корявый ветер, как от холода стынут пальцы. И тогда ты завидуешь сам себе. И тогда понима-ешь, что быть Никем – это истинное счастье. М-да…
- Оригинально.
- Дело не в оригинальности, Родион, а в стиле жизни. Мое счастье в том, что тот горемычный прохожий существует для того, чтобы было хорошо мне. Мне! Так и звезды, политики, бизнесмены: крутятся в вечном хороводе про-блем, а я наблюдаю, - с этими словами Незвезда поднял вверх указательный па-лец.
- Но этот хоровод насыщенный и интересный. У них есть деньги.
- Не-а. Они стремительно пролетают над жизнью, тогда как я ее смакую. Я счастливый человек, у меня идеальная жизнь.
Родион улыбнулся.
- Я придерживаюсь иных жизненных принципов.
- Молодой человек, наличие жизненных принципов – признак ограни-ченности ума.
- Вот как?
- Именно. У меня есть лишь один принцип – отсутствие всяких принци-пов. Я живу так, как живу, и ничего не хочу менять.
- То есть, если бы ты смог родиться заново, то хотел бы повторить свою жизнь? – спросил Родион и подумал, что, наверное, похож сейчас на одного из героев старых советских фильмов, которые он смотрел в детстве. Как правило, в этих фильмах герои отвечали, что ежели им суждено было бы родиться заново, они в точности повторили бы всю свою жизнь. И почему-то еще тогда у Родио-на теплилось смутное чувство, что ему говорили не всю правду.
- В точности, - кивнул головой сосед.
Чувства недоверия к Незвезде у Родиона не возникло. Скорее наоборот. Возникла чрезмерная уверенность, что именно Незвезда и есть счастливый че-ловек, хранящий мудрость в подземельях собственного разума.
- Слушай, Незвезда, а ты хотел бы жить вечно?
- Не-а.
- А если бы ты мог жить вечно, ну, то есть, если бы вместо того, чтобы умереть, снова рождался в своем собственном обличье, то кем бы ты стал, ска-жем, через десять тысяч жизней?
- Богом, наверное.
Мысль, которая посетила Родиона в следующее мгновенье, была до того удивительна, что на пару секунд он совершенно забыл про соседа.
Если бы Родион мог каждый раз, как только этого захочет, рождаться за-ново, сохраняя весь свой предшествующий опыт, то, в конце концов, достиг бы того уровня развития, что перестал бы совершать ошибки. Он нашел бы идеаль-ный вариант своей собственной жизни – прожил бы ее так, чтобы каждая секун-да была правильной, абсолютной и рациональной, словно в нем одном сосредо-точилось бы тогда все человеческое знание, вся истина и вся волшебная магия искусства с банальным именем «жизнь». И, возможно, действительно он стал бы совершенством. Чтобы родиться заново, нужно утонуть…
«Опять вода… Что за бред?.. Не нужно бояться воды, - сказал себе Роди-он в тысячный раз. – Этот страх всего лишь плод моего воображения». Но ви-димо, сила разума не смогла оказать должного влияния на годами растущую где-то в глубине сознания фобию, словно сорняк в ровных грядках овощей… Но ведь было же, было…
- Жить вечно тяжело, - сказал сосед. – Надоедает. Жизнь именно тем и прекрасна, что рано или поздно заканчивается.
Незвезда помолчал немного и сказал:
- Ты вот, наверное, не веришь мне. Думаешь, мол, сидит тут алкоголик и пытается оправдать свое никчемное существование. Но все не так. В оправда-нии нуждается только несчастливая, неудавшаяся, суетливая жизнь… Почему-то нас жалеют. Вылечить хотят. Им это придает чувство собственной значимо-сти. Но у них слишком поверхностное представление о жизни как таковой. Они полагают, что жизнь – поток рутины. Точнее, они этого не понимают, а просто так живут. И им даже в голову не приходит, что, скорее всего, жалеть надо их. И лечить нужно прежде всего их. Лечить от трезвого образа жизни. Ты вдумайся только, Родион, в эти слова – трезвый образ жизни! А еще более ужасное слово - рационализм. Трезвый рационалист – это надгробная плита вечной свободе мысли.
- Я верю тебе, - сказал Родион.
Он проводил Незвезду, который торопливо объявил, что собирается пой-ти почитать Ницше или Фейербаха (все равно) и поспать.
В распоряжении Родиона было полчаса свободного времени. К десяти необходимо было ехать в институт.
Родион зашел в ванну, снял тяжелый махровый халат, подаренный ему любимой девушкой года три назад, и включил душ.
«Вот ведь все что осталось от той большой любви», - подумал Родион, стоя в потоках теплой воды.
Девушки уже давно не было рядом, и, скорее всего, она уже давно забы-ла об этом халате. Хотя, Родиона до сих пор терзало смутное подозрение, что, возможно, она все еще его любит. Он сам уже давно переболел той детской бо-лезнью и вероятно на долгие годы выработал иммунитет.
Они расстались тогда, когда девушка поняла, что Родион ничего не смо-жет ей дать, кроме своей любви. «Катя, вот увидишь, у нас будут деньги, - ска-зал ей тогда Родион. – Мне нужно многому научиться в этой жизни, а потом я буду работать, как следует». Но Катя отказалась ждать. Она вышла замуж спус-тя четыре месяца после того, как они расстались - сразу же, как только подвер-нулся подходящий финансовый вариант.
Теперь уже сердце не болело. Почти. Теперь уже самолюбие успокои-лось. Почти. Годами он творил свою личность, стремился стать лучше и чище, умнее и добрее, снисходительнее и мягче, сильнее и увереннее. И что теперь – какими деньгами измерить его личность?
Наверное, любовь не вечна. Вечна лишь вода.
Они встретились снова, когда она уже была замужем.
- Ты ведь не любишь его, - сказал ей тогда Родион.
- Это неважно, - мрачно ответила Катя. – Любовь, нелюбовь – это все детские сказки. Он настоящий мужчина. Состоявшийся. С ним не страшно.
- А со мной тебе было страшно?
- С тобой? С тобой было хорошо. Я никогда этого не забуду. Но пусть это будет просто прошлое.
- Так значит, он и есть твой идеал?
- Получается так.
Потом он видел ее еще несколько раз. Один раз, когда она гуляла со сво-им ребенком, а потом, когда приезжала в институт.
Если бы только можно было родиться еще раз и вернуть Катю. Конечно же, он непременно вернул бы ее. Но только не в этой жизни. В этой жизни уже поздно. Она счастлива без него. Пусть так и будет.
Родион закрыл глаза и поднял лицо вверх, во власть теплым струям во-ды.
Но ведь он таков, каков есть. Если он идет своей жизненной дорогой, а Катя наотрез отказывается принимать именно его образ жизни, то как он смог бы удержать ее? Бросить учиться и начать зарабатывать деньги для того, чтобы она ни в чем не нуждалась? Это совершенно не правильно было бы по отноше-нию к самому себе. Конечно, если бы он жил тысячу или миллион раз, возмож-но, он бы и согласился измениться ради нее.
«Значит, - решил Родион, - просто время все расставило на свои места. Значит, Катя – не тот человек, который должен быть со мной рядом».
Вода приятно била по лицу, обволакивая каждый миллиметр, и быстро стекала вниз. Казалось, именно эта прозрачная жидкость принесла с собой сле-дующую мысль.
«Катя не виновата в том, что выбрала другого. Это ее право. Она посту-пила так, как считала нужным». Вслед за этим у Родиона возникло глубокое чувство уважения к этой девушке, потому как она достигла своей цели в жизни. Она мечтала стать обеспеченной и стала. Чувство оправдания Кати принесло небывалое чувство облегчения. Он вдруг перестал обижаться, перестал терзать свою испещренную бороздами отчаяния душу, – в конце концов, и он сам хотел бы жить в условиях коммунального рая и финансового спокойствия, а вовсе не в этой убогой норе.
Родион поймал себя на том, что жадно ловит ртом воду. Оказывается, все это время он только и делал, что набирал и выплевывал ее. Много-много раз. И в потоке своих мыслей, разлетавшихся в стороны, словно брызги душа, совер-шенно не придал значения этому механическому процессу. Вода стекала на дно ванны и, собираясь в большой поток, уходила в канализацию.
Душ оказал неимоверно очищающее действие. То ли вода оказала столь благостное действие, то ли силой собственной мысли Родион наделил воду волшебной силой духовного исцеления, но факт оставался фактом.
И парню даже показалось, что чистота была не только видимая, но даже осязаемая. Как будто он смыл все грязевые потоки с мутных стен собственной души и наконец-то увидел ее истинный цвет. А цвет у нее оказался нежно-розовый. Почти прозрачный, словно нанесенный тонкой кистью акварелиста., пойманного ранним утром нежной музой на склоне цветущего холма. Эх, взять бы кисть и… Родион улыбнулся и подумал, что все будет великолепно в его жизни, ибо жажда деятельности ледяным ключом взорвалась на дне его рассуд-ка, оставляя небывалую уверенность в собственных силах и чрезвычайную гор-дость собой.
Босыми ногами шлепая по полу, Родион вышел из ванны закутавшись в капли воды и поставил чайник. Возможно оттого, что столь приятным было одеяние новорожденного - то самое, в котором родила его мама, - все так пре-дельно четко и лаконично было в этот момент, что возникла мгновенная уве-ренность, что это состояние, впервые познанное, будет длиться вечно, а все тайны мироздания лежат у его ног.
Но оно закончилось ровно тогда, когда щелкнул выключатель электро-чайника, и Родион обнаружил, что на теле не осталось практически ни одной капли.
Он попытался возобновить то, что было минутой раньше, но не смог. Те-перь ему с катастрофической очевидностью стало ясно, что минутное состояние счастья больше не вернется.
И душа уже вовсе не была розового цвета. Скорее у нее не было никако-го цвета, как не может его быть ни у какого абстрактного понятия. Да и вообще, есть ли душа? Глуповатая игра воображения сошла на нет и Родион заварил чай, убеждая себя, что минуты полета мысли иногда бывают даже у вполне здоро-вых людей.
Включив внутренний мотор циклического робота, Родион машинально оделся, вышел на улицу, дошел до остановки, сел в маршрутку и через двадцать минут оказался у института.
Сдав экзамен, Родион отправился на вокзал, согреваемый теплом зачет-ки, на странице которой появилась оценка «хорошо». Впереди оставался по-следний экзамен.
Вокзал располагался в десяти минутах ходьбы от института и Родион с удовольствием брел по тротуару, наслаждаясь летним солнцем и яркой зеленью цветущего города.
Олег прибыл на вокзал ровно в три. Родион сразу же заметил серьезное загорелое лицо старого друга, выглядывавшее из «ауди», и подошел.
- Здорово, - протянул руку Олег, скупо улыбнувшись. – Время есть?
- До вечера я свободен.
- Хорошо. Садись, прокатишься со мной.
Ловко «подрезая» неторопливых автомобилистов, Олег привез Родиона к воротам большого серого здания с маленькими пыльными окнами. Родион сразу сообразил, что это не жилой дом, а скорее какой-то завод.
Мужчина в грязных брюках и рубашке с короткими рукавами красил ме-таллическую ограду в синий цвет.
- Скоро здесь все засияет, - с улыбкой на устах сказал Олег. Он подошел к мужчине, что-то сказал ему, выхватил из его рук кисть, взмахнул ею и снова вернул. По выражениям лиц Родион понял, что они ругались.
Олег вернулся к воротам, открыл их и снова сел в машину.
- Нашего брата еще приходится учить, как надо работать, - с негодовани-ем сказал он.
Олег припарковал машину около самого входа в здание.
- Сейчас я тебе покажу мое царство.
Внутри было пыльно и пахло свежим деревом и лаком. Шум станков за-глушал слова и приходилось кричать.
- Вот это и есть два моих цеха, - с гордостью прокомментировал Олег.
Они прошли по просторному коридору и оказались в помещении, где шесть человек колдовали над станками. Кривой бетонный пол был усеян слоем древесной стружки. Справа возвышалась лестница.
- Здесь происходит основной этап обработки дерева, - глаза Олега бле-стели. – Вон там наверху мы храним готовые изделия, пойдем, покажу.
Поднявшись по лестнице, они оказались на втором этаже, который больше походил на чердак, чем на склад готовой продукции. Вдоль стен стояли оконные рамы и двери.
- Раньше второго этажа не было. Это я сам построил… Сюда продукция поступает из лакокрасочного цеха на первом этаже. Ну а потом – к потребите-лю. У меня ничего не залеживается. Все под заказ делаем.
Они прошли по дощатому полу и оказались у второй лестницы, которая вела в лакокрасочный цех. Они спустились по металлическим ступеням.
Справа у стены стояли два агрегата с первого взгляда напоминавшие ог-ромные металлические бочки, оснащенные непонятными приспособлениями.
- Это система очистки воздуха, - Олег махнул рукой в сторону бочек. – Сейчас она сломана. Через неделю починят… Бешеных денег стоит, кстати… Пойдем, покажу тебе мой офис.
Они снова прошли по полутемному коридору, минуя цеха, и снова оказа-лись перед лестницей. Наверху была небольшая деревянная дверь. Олег отпер ее и они прошли внутрь.
Офисное помещение было чрезвычайно простым. Родион сразу подумал о том, что сказывается минимализм Олега. Ни одной копейки он не тратил зря. Простенький стол, на нем лампа совковых времен, небольшой стенд с образца-ми стекла, вот собственно и все. Единственное, что бросалось в глаза, было мас-сивное черное кресло из микрофибры.
- Это кресло руководителя, - улыбнулся предприниматель и плюхнулся на свое рабочее место. – Собственно тут и есть мой второй дом.
Родион подумал, что, пожалуй, за долгие годы знакомства таким сияю-щим и гордым видит Олега впервые. И хотя уверенности ему всегда было не занимать, именно сегодня он чрезвычайно походил на самодовольного Карлсо-на, демонстрирующего неопытному Малышу свой маленький домик на крыше.
Прямо над столом находилось небольшое окно, из которого, как на ладо-ни, был виден весь лакокрасочный цех.
- Мои главные инструменты - ручка и тетрадь, - многозначительно изрек Олег.
- А компьютер?
- Компьютер у главбуха есть… Хорошая женщина, умница, она в другом офисе сидит. А мне-то зачем компьютер? В этой тетрадке у меня все, что нуж-но. Все поставщики, клиенты… а вот, смотри, это наша реклама, - Олег протя-нул Родиону мятую газету. Это был местный еженедельник, в котором одну треть занимал рекламный блок. Черно-белые буквы гласили: «ООО «Успех» Окна и двери - качественно и быстро мы выполним ваш заказ». Ниже был ука-зан контактный телефон.
Офисное помещение делилось пополам толстой перегородкой. За ней было глухое пространство, лишенное освещения.
- А это моя комната отдыха. Там я сплю, - хихикнул Олег. – У меня там диванчик старенький. Ну знаешь, когда с женой поругаешься, могу здесь пере-ночевать или после обеда вздремнуть часок.
- Что это за звук? – прислушиваясь, спросил Родион.
- Какой звук?
Несколько секунд они молчали.
- Я ничего не слышу.
- Что у тебя за стеной? – спросил Родион.
- Слева коридор и глухая стена… Да брось ты, это станки шумят.
- Нет, есть еще какой-то звук… Там есть санузел?
- Угу. Прямо по коридору.
Родион вышел из офиса и вернулся через две минуты.
- Я так и думал, кто-то не закрыл до конца кран.
- Ну и слух у тебя, - покачал головой Олег.
- Обычный слух. Просто есть вещи, которые нужно слышать.
Пожалуй, вода не такая уж и страшная. Она – начало всех начал. Живи-тельная сила. Родион подумал о том, что когда-то начал свое существование с того, что провел целых девять месяцев в водной тиши. Если бы только было возможно вспомнить те ощущения маленькой мягкой колыбели. Того нежного покоя.
Пожалуй, вот она, самая счастливая часть человеческой жизни, которая не входит в даты рождения и смерти, подумал Родион. Как безалаберно вычерк-нуло человечество этот маленький кусочек жизни из общего хода вещей. Но па-радокс в том, что именно в эти девять месяцев происходит самый бурный про-цесс развития, когда из «ничего» появляется «нечто». И этот самый важный процесс происходит именно в воде.
Пожалуй, день рождения – глупый праздник. Ибо он всего лишь означает перемену стихии. Из воды на воздух. Настоящий день рождения происходит де-вятью месяцами раньше.
- Эх, Родион, многого я достиг. Раньше летал как сумасшедший от одно-го поставщика к другому, от одного клиента к другому, крутился, вертелся, не знал, за что схватиться. Ночи не спал, все думал, где денег взять, к кому подка-тить, как бизнес построить… Э-эх. А теперь вот все это здание выкупил. Теперь развиваться буду. Условия работы улучшу. Через год ты не узнаешь этот за-вод… А ты бы видел, что здесь раньше было. Много пришлось перестраивать… М-да, а теперь и систему поставок наладил - все решаю одним телефонным звонком.
На мгновенье Олег замолчал.
- Вот они где все у меня, - с этими словами он сжал огромные кулаки. – Железная сила нужна, Родион, железная…
- Почему ты раньше мне все это не показывал?
- Нечего показывать было. Вдруг у меня ничего не получилось бы, и я выглядел бы полным неудачником. А так – есть конкретный результат. И я хва-ста-юсь, - растягивая губы в улыбку, гордо сказал Олег.
- Здорово здесь у тебя. Продумал все в деталях.
- Ну да… Кстати, вот, возьми, - Олег протянул Родиону несколько ку-пюр.
- Спасибо. Максимум через два месяца отдам. Кстати, как Галька твоя?
- Да что Галька. Дома сидит, кашу варит. Черт с ней, Галькой. Она ж без меня никуда. Она ж ничего не умеет, кроме как Вадимку воспитывать. Насчет этого она молодец… Гальку я люблю, она у меня что надо. Мучаю я ее. Но она ж мне обязана.
- Как мучаешь?
- Да понимаешь, баб красивых вокруг полно. Могу дня три дома не появ-ляться. Она злится, я вижу, но мне ничего не говорит. Она у меня к жизни фри-гидная.
- Это как?
- Ну не интересно ей ничего. Она как растение, ест, пьет, ничего не про-сит и истерик не устраивает. За это я ее и люблю.
- Еще раз спасибо за деньги, выручил.
- Не понимаю я тебя, ей Богу. Все учишься, учишься. Работать надо. Вся учеба только на практике постигается. А теория – это все фуфло полное.
- У меня цель есть.
- Да знаю я про твою цель. Когда ж ты будешь ее достигать, если все время учишься?
Родион пожал плечами.
- Слушай, Олег, а ты никогда не спрашивал себя, зачем ты живешь? Ко-му и для чего нужна твоя жизнь? – когда Родион договорил фразу, он вдруг по-чувствовал себя совершенно глупо. Почему-то этот философский вопрос, вол-нующий миллионы умов долгие лета, выглядел совершенно примитивно в сте-нах этого кипящего деятельностью завода.
- Как кому? Мне нужна, Вадимке моему, Гальке. Я ж ради них по боль-шому счету вкалываю. Ну и ради себя, конечно.
- Я не о том. Зачем ты вообще изначально появился на этот свет? – Роди-он подумал о том, что если он задаст этот вопрос когда-нибудь еще раз, то будет выглядеть еще глупее. Так что, либо сейчас, либо никогда.
- Ох, блин. Мать родила, я и появился. У нее спроси, зачем она меня та-кого родила.
- Ясно. Слушай, пора мне.
- Я тебя отвезу. А про деньги не переживай. Как появятся, так отдашь… А ты говоришь, «зачем я»? - Олег изобразил гримасу, изображая Родиона. – Кто б тебе еще денег занял, коли не я?..
- Спасибо.
- «Зачем», - улыбнулся Олег, снова передразнив друга.
Дома Родион подумал о том, что классная, наверное, жизнь у Олега. Все-гда есть деньги, женщины и любимое дело. Вокруг него постоянно кипит такая деятельная активность, что кажется, будто мир существует лишь в одном этом реальном измерении. Будто не существует больше ничего на свете, кроме сплошного потока глаголов: «Пошел, поехал, сказал, сделал, посмотрел, зарабо-тал». Вот она, настоящая человеческая жизнь, - подумал Родион. Четкая и пре-дельно ясная.
На следующий день с утра Родион снова отправился в институт в надеж-де найти того самого преподавателя, который так любит тени бумажных кораб-ликов.
Лужа у входа стала чуть меньше. Вместо того, чтобы обойти ее, как все прочие студенты, Родион попробовал ее перескочить, но не смог и попал ногой прямо в грязную жижу.
- Совсем спятил! – закричала симпатичная девушка, стряхивая с джинсов капли.
- Извините, я не хотел.
- Идиот.
Родион с горечью обнаружил, что его кроссовки насквозь промокли. Во-да была достаточно прохладной и по телу прошла легкая дрожь. Он вошел в ин-ститут… Как идиот прыгнул в лужу… Прохладная вода… Легкая дрожь…
Это было уже… Восемнадцать лет назад… Первого сентября… Первый раз в первый класс! Тогда тоже была прохладная вода, и дрожь, и страх, и непо-нимание, и ужас детского сердца, разрывающегося громким криком по пустын-ному пляжу… Тот день запомнился навсегда яркой радугой, впитавшей все от-тенки человеческих эмоций - от нежного трепета предстоящей школьной жизни до ужаса смерти.
Отец утонул на его глазах… Мальчик метался по берегу, забегал в воду, в отчаянии бил кулаками ненавистную реку, пытался плыть к отцу, но в резуль-тате обессиленный и наглотавшийся воды, рухнул на траве и зарыдал.
Восемнадцать лет он старался не думать об этом… Не желал вспоминать и отмахивался как от дурной реальности, пытаясь внушить себе, что у каждого человека есть свой подводный камень, скрывающийся в водоеме с именем Дет-ство.
Около школы было много веселых детей с родителями, россыпи гладио-лусов и масса надежд. Отец подошел к маленькому Родиону и шепнул на ухо: «Я скоро вернусь» и его силуэт быстренько растаял в море белых бантов.
Куда и зачем уходил отец, Родион понял только спустя годы…
В тот по-летнему теплый сентябрьский день они не спеша возвращались из школы, отец что-то рассказывал. Они вышли к реке и тут произошло нечто неожиданное: отец был сильно пьян и непонятно зачем полез в воду – возможно собирался поставить очередной рекорд. Мама ждала их дома и готовила празд-ничный обед.
Вчерашний сон с новой силой вспыхнул в его сознании, словно напоми-ная о минувших событиях и смешивая в один обжигающий коктейль фантазию и реальность, заставляя переосмысливать и переоценивать эпизоды собственно-го бытия… Это же так ужасно! Снова и снова переживать свою жизнь.
Ты бессмертен. Тебе суждено постоянно погружаться и всплывать, рож-даться и умирать. Бесконечный циклический процесс, в котором ты – всего лишь жертва чьей-то идеи.
И вот тогда особенно остро Родион ощутил всю безнадегу своей жизни. Ее бессмысленность и абсурдность. И жизнь потеряла свое самое главное каче-ство – ценность.
А может быть, действительно, нужно спросить у матери? Есть ли другой человек на этом свете, способный так понять твою боль, как свою? Есть ли дру-гой человек, который ради тебя испытал великие муки?
Родиону стало как-то плаксиво. Это было то состояние, которое сам для себя он определял, как «непонятное стремление к чему-то утраченному». Оно возникало, казалось бы, из ниоткуда и уходило вникуда. То есть, это было то состояние, которого вроде как и не было.
А плаксиво стало оттого, что он ни разу за всю свою сознательную жизнь не разговаривал с матерью по душам. Они никогда не обсуждали смерть отца и вообще общались мало.
Родион нашел преподавателя в лектории, где тот проводил консульта-цию перед очередным экзаменом. Парень вызвал его в коридор, тихонечко пе-редал деньги и получил взамен номер билета для завтрашнего экзамена.
По дороге домой, наблюдая в окно маршрутного такси до боли знакомые картинки родного города, Родион вдруг осознал, насколько приятно жить с ощущением того, что ты не один существуешь в этом мире. В самом деле, как удивительно, выйдя на улицу, встретить массу людей. Массу суетливых созда-ний, каждое из которых идет своей, ведомой лишь ему дорогой. Родион бегло скользнул взглядом по сухим лицам пассажиров маршрутки и снова погрузился в свои мысли.
И уж вдвойне приятно знать, что не только у тебя случаются падения и взлеты, минуты отчаяния и секунды счастья. Стоит лишь задуматься о том, что то событие, которое произошло с тобой сегодня, уже когда-то с кем-то происхо-дило или произойдет, что те открытия, которые ты совершил, уже кем-то от-крыты и откроются вновь, то событие сразу становится не таким уж важным, а открытие не таким уж новым. И возникает горьковато-сладкое чувство единства со всем человечеством. И уж что более всего объединяет, так это неудачи. Точ-нее говоря, потенциальный список неудач совершенно одинаков для всех. А вот каждая конкретная жизнь уникальна, ибо по теории вероятности количество всевозможных сочетаний всех жизненных событий и явлений бесконечно вели-ко.
Вот Родиону, например, никогда не приходилось встречать двух одина-ковых людей. Пусть у него было не так много знакомых и друзей - взять хотя бы последнюю неделю. Олег, Дима, Незвезда. Бизнесмен, писатель и алкоголик. Совершенно разные создания, которых тем не менее кто-то создал.
Если говорить о том, что их кто-то создал, то у любого создания есть цель. Если уж принять то, что созданы они случайно, то цели никакой быть не может, разве что какая-либо случайная цель.
Родион наотрез отказывался верить в то, что создание его жизни – пол-ная случайность, а следовательно, пытался поверить в смысл, или проще говоря, найти фишку существования.
Дома Родион тщательно отсчитал на календаре девять месяцев назад от даты своего рождения, обвел красной ручкой 9-е июля и подумал, что в этот день обязательно напьется. Причем непременно один, где-нибудь на берегу ре-ки.
Родион усмехнулся неожиданно возникшей мысли: «Я напьюсь вечером на безлюдном берегу грязно-серой реки. Кругом не будет ни души. Я пойду ку-паться и утону». Вот собственно такая неприятная мысль заставила Родиона улыбнуться собственной изобретательности.
Мысль оказалась действительно неприятной. Более того, картинка рисо-валась до того детальная, что Родион вдруг почувствовал, как именно мягкий ветер треплет его волосы, а ноги скользят по прохладному песку, неумолимо приближая его к кромке воды.
Сон, в который словно в смерть погрузился Родион, был очень тяжелым. Он опасался, что снова встретится с водой, ждал и боялся.
Казалось, что он вовсе и не спал, а пристально вглядывался в свое под-сознание. Щурил глаза и пытался разглядеть что-то. Разглядеть то, что поможет ответить на самый главный вопрос.
Он увидел свою мать.
Женщина сидела за швейной машинкой. Вокруг нее бегал мальчик лет семи. Он улыбался.
Родион подходит к ней и говорит:
- Что ты делаешь, мама?
- Сорванцу своему рубашку шью, - не глядя на Родиона, отвечает мать.
- Мама, спаси меня.
Она отрывает взгляд от швейной машинки, смотрит на него и говорит:
- От чего спасти?
- От воды. Я так устал от нее.
- Я не могу, - улыбается мать.
- Почему?
- Вода – это жизнь.
Ребенок подходит к матери, обнимает ее и утыкается головой в ее живот. Женщина нежно гладит его по голове и говорит:
- Жизнь каждого человека – это один из вариантов погружения и всплы-тия. Все вместе они существуют только ради того, чтобы найти идеальную Че-ловеческую Жизнь.
- Может быть, я и есть Идеальный Человек?
- Может, да, может, нет. Ведь никто не знает, как это определить. Воз-можно, он уже когда-то жил, а возможно еще не родился, и вполне возможно не родится вообще.
Мать отпускает ребенка:
- Иди поиграй, - женщина снова садится за швейную машинку и продол-жает свое занятие, как будто и не было никакого разговора. Но вместо того, чтобы заняться мальчишескими играми, ребенок достает откуда-то букет гла-диолусов и улыбаясь, уходит в глубину мутной воды. И вот уже его образ пере-стает быть различимым.
То, что понял Родион, казалось ему наполненным удивительным смыс-лом. Тем смыслом, который взволновал самые сокровенные непознанные глу-бины сердца.
Каждый человек лишь один раз рождается и умирает. Но каждый чело-век – цельное звено бесконечной цепи погружений и всплытий. Той цепи, кото-рая крепко сковывает миллиарды маленьких звеньев и пронзает собой тысяче-летия. Той цепи, где каждое маленькое звено чрезвычайно важно лишь оттого, что связывает собой два соседних, рождая тем самым непрерывную бесконеч-ность бытия.
Но еще большим волнением отозвалась в душе Родиона мысль о том, что именно он является Идеальным Человеком. Тем совершенством, ради которого существует вся цепь.
Когда Родион пробудился, он был еще сильнее взволнован, ибо как оп-ределить, он ли Идеальный человек или нет?
Оказавшись в тупике, Родион понял, что самый лучший выход из тупика – это перестать воспринимать его как тупик. Следовательно, необходимо согла-ситься с утверждением о своей идеальности, наделив при этом таким же свойст-вом каждого человека, существующего, существовавшего и того, который будет существовать.
Родион попытался придать наиболее удобоваримый вид своим мыслям с той целью, чтобы в минуту душевной тревоги одно лишь вспоминание этой фразы приносило покой.
«Пусть каждый думает, что именно он и есть Идеальный человек». На этом проблема тупика была решена.
В самом деле, если ты живешь с осознанием того, что ты идеален, жизнь приобретает смысл. А зачем лишать других смысла жизни, объявив идеальным себя?
Пусть уж лучше каждый пребывает в заблуждении, что он и есть Совер-шенство, а вся остальная цепь существует только ради него. В конце концов, не есть ли сплошной поток заблуждений вся наша жизнь?
Родион лежал в кровати, блаженно раскинув руки, и намеревался снова уснуть, как вдруг раздался звонок.
Он нехотя открыл дверь. Это была Оксана. Печальная, бледная и какая-то одинокая.
- Привет, Родик.
- Привет, проходи. Рад тебя видеть.
- Спасибо на добром слове, - нехотя усмехнулась девушка. - Я ненадол-го. У меня к тебе дело.
- Важное? – улыбнулся Родион. – Тогда тем более проходи.
- Напои меня чаем.
- Это и есть твое важное дело? – молодой человек лукаво взглянул на де-вушку.
- Почти… Я беременна.
- Что?!
- Не волнуйся. Я не прошу тебя стать папулей, - ехидно уверила она. - Мне всего лишь нужны деньги на аборт.
Ошеломление длилось несколько секунд. Родион подошел к ней близко-б-лизко.
- Ты будешь рожать.
- С какой стати? Мне не нужен ребенок.
- Глупенькая моя, ты даже не представляешь, какой это подарок. Девочка моя дорогая. У нас будет самый лучший в мире малыш.
Ночью Родион долго не мог уснуть. Рядом лежала Оксана и тихонечко посапывала. Он осторожно клал руки на ее пока еще плоский живот и нежно гладил его.
Преступление не должно совершиться. Он не может позволить убить не родившуюся Жизнь. Ведь это может обернуться преступлением против всего рода людского. Может Оксана носит во чреве Идеального Человека - сильного и уверенного, доброго и бескорыстного, открытого и щедрого, умного и справед-ливого, свободного и надежного, светлого и чистого, красивого и мудрого, и, в конце концов, просто счастливого? И возможно именно этот человек будет ли-шен глупых фобий? Кто знает?
И если призвание человечества – найти лучшего, то никакой жизнью нельзя пренебрегать. И, наверное, это самое важное оправдание существования огромной цепи Человечества.