- Э-э-эх! – крикнул барин, хлестнув кнутом по взмыленным спинам лошадей.
Лошади поскакали еще быстрее, подбрасывая коляску на кочках, вздымая пыль и ломая хрупкие ветви кустов, растущих у самого края лесной дороги.
До озера оставалось не более трех верст.
Распаленный резвой ездой, возница напряг мускулы и встал в полный рост.
Ветер спирал дыхание. Солнце слепило глаза. Дорога таила опасность. Но удалец, казалось, только и рад был этому. Его громкий задорный смех выгонял пугливых птиц из насиженных гнезд, заставлял вздыматься высоко в небо и лететь прочь - подальше от безумствующего гуляки.
Пожилая крестьянка, вышедшая из леса вместе с двумя совсем еще юными девицами, первой заприметила тройку, несущуюся во весь опор прямо на нее и ее спутниц.
- Тпру-у-у! – потянув на себя поводья, пробасил граф. – Стой, родимые! Сто-о-ой!
Тройка остановилась.
- Изведешь, ирод окаянный! – вскликнула старуха. – Али, пес вихрастый, не видишь, что люди идут? – Но, признав в седоке хозяйского сына, испуганно перекрестилась, отпрянула в сторону и завиноватилась: - Ой, батюшка! Не серчай на дуру старую! От страху-то в зеницах помутилось.
- Ступай домой, баба! – приказал молодец, усмехаясь. – А девок своих мне оставь, пущай покатаются. Искупаться их отвезу. Небось, охота – искупаться-то. Давай, девки, - поясните бабке своей: так я говорю?
- Боязно, барин! – игриво ответила одна из девушек.
- Боязно? Ишь ты! А ну - полезай на зады! Добром не пойдете – силой возьму! Кому сказано!
Не успел возница докончить своей повелительной речи, как девичьи щеки расцветились румянцем, глаза плутовски заблестели, ноги сами заспешили к коляске – красавицы уселись на расписную скамеечку. Последовал хлесткий удар кнута – кони протяжно заржали и сорвались с места.
- От шельмец, - проворчала несолоно хлебнувшая тетка, завистливо глядя вслед умчавшейся без нее тройке. - Всех дворовых девок осуетил. - После вздохнула, сплюнула да и скрылась за деревьями.
Берег озера. Ласковое солнце. Нежный ветерок...
- Да вы тряпицы-то свои сымайте, - весело проговорил молодой повеса, распрягая коней, - не гоже одежу-то мочить. А то вишь – платья поскидывали, а рубахи пущай остаются? Никак меня стесняетесь?
- Стесняемся, барин.
- Вот заладили: барин да барин! Разве имя мое позабыли? А ну, Катерина, говори: как меня зовут?
- Иваном Лексеичем.
- Тьфу ты, пропасть! Иваном Лексеичем! Надо ж!.. Не-е-ет, - пояснил хват, - не Иваном... Лек-се-и-чем, дуреха, а токмо Иваном. Ясно тебе? Иваном! Повтори.
- Иваном, - повторила чернобровая, смутившись.
- То-то! – удовлетворенно произнес молодой граф. – И нечего тут при мне монашками себя показывать. Что, шуя и десница* отсохли? Так я помогу!
___________________
* Шуя и десница – правая и левая рука (устар.)
Баловень, отпустив коней на волю, подкрался к Катерине, двумя руками ухватился сзади за подол ее исподней рубашки и ловким, быстрым движением немедля оставил девушку в чем мать родила.
- Что Вы, барин! – прикрыв ладонями срамное место, заверещала оробевшая Катерина.
- Ай, хороша! – отойдя в сторону, восхищенно промолвил разгульный помещик. – А ты что стоишь? – обратился он тотчас ко второй девушке. – Ступай-ка сюда.
Но другая крестьянка лишь хохотнула, вскрикнула и побежала к озеру.
- Э-э-эх, догоню! – прокричал лиходей и устремился за беглянкой, раскидывая по пути свою одежду. – Утоплю плутовку! Ну, держись!
Ошалелый граф бросился в воду, настиг красавицу, схватил ее, плотно прижал к своей могучей груди и принялся целовать.
Но девушка и не подумала сдаваться: она била насильника своими маленькими кулачками по рукам, вцеплялась ему в волосы, уворачивалась от поцелуев...
Наконец, т. к. толку из означенных действий не вышло, прелестницей овладело смирение и какое-то неведомое ей дотоле желание, огрубившее соски, разогревшее кожу, прикрывшее очи и засвербевшее внизу живота, куда уже устремились ненасытные мужские пальцы.
- Щекотно, барин! – сжав бедра, воскликнула девушка.
- А так? – поинтересовался распутник, проникнув мизинцем во влажную щелочку.
- Ой, не надо этого, барин! Не надо! Христом богом прошу!
- Опять: барин? Сколько раз толковать: Иван я! Иван! А тебя как, красавица, величают?
- Машенькой.
- Ма-ше-нькой... – с расстановкой повторил граф и, немного помолчав, признался: – Вот оно как. Нравится мне твое имя, Машенька. – И еще помолчав, до самого сердца добравшись взглядом, прибавил: - Не бойся меня, Машенька. Хорошо тебе со мной будет! Ой хорошо! Давай помогу...
Машенька покорно вытянула руки вверх, - освободившись от одежды, устыдилась, но тут же поддалась внезапному порыву – и поцеловала барина в шею. Затем, одержав еще одну победу над скромностью, склонила голову и, пока соблазнитель забавлялся с ее косой и грудями, внимательно осмотрела его мужское достоинство.
Заметив, куда устремлен взгляд красавицы, граф самодовольно улыбнулся и спросил:
- Скажи: а раньше видеть голого мужчину тебе доводилось?
- Нет, - честно призналась Машенька. – Мальчишки иногда нагишом по дворам бегают, а взрослых не видала.
- Тебе нравится наблюдать за ними?
- За кем?
- За мальчишками.
- Не стыдите меня, Иван Алексеевич. Я и так вся горю. Вы лучше у Кати спрашивайте: она больше моего знает, в прошлом годе даже за мельника сватали.
- А чего не пошла?
- Старый он, да с лица некрасивый.
- А я?
- Вы – другое дело. Вы – барин.
- Тьфу ты, - уже не в первый раз сплюнул охальник и крикнул: - Эй, Катерина! Чего робеешь? Ступай к нам! Небось, проживший немного века граф поудалей твоего седоглавого мельничишки будет! Иди, покажу тебе, что есть молодость супротив старости!
Девушка, дотоле почти без движений стоявшая на берегу, осторожно вошла в воду и вскоре оказалась возле повесы. Тот страстно ухватил ее за ягодицы, приблизил к себе, расцеловал лицо, затем плечи, грудь... А когда он подернул зубами за сосок, она не выдержала – ойкнула и царапнула его по руке.
- Ух, да ты, как я погляжу, вся измаялась! Ну, я тебе счас...
Граф еще теснее прижался к деве, закинул ее ногу себе за спину, слегка приподнял и...
В общем, как говаривали во времена оны: Скачет баба задом и передом, а дело идет своим чередом.
- А теперь – купаться! – радостно возвестил сластолюбец, когда дело было довершено. – Эх, Катерина. Сейчас сплаваем, да опосля обучим сей нехитрой науке сестрицу твою. Вы с ей сестрицы единокровные аль побратимки?
- Года два, как посестрились.
- Ну, тогда ничего. Раз из разных семей, тогда можно, - загадочно произнес барин и, украдкой взглянув на Машеньку, нырнул в прозрачную синь.
Машенька все еще была заворожена только что увиденным, очарована прямо на ее глазах состоявшимся совокуплением. Во всю ту пору, что граф своим могучим орудием пронизал влагалище Катерины (по Далю: влагалище – чехол для оружия), она возбужденно постанывала, растирала бедра, дотрагивалась кончиками пальцев до потаенных губ... Ей было невмоготу смотреть, но она смотрела, похотливо, жадно, глаз не сводя.
И вот пришел черед и ей испробовать мужских ласк.
Теперь любвеобильный помещик был на удивление сдержан, терпелив: проникновения стали осторожными, медлительными; руки неожиданно мягкими; речи теплыми; язык жарким...
И хотя по щекам Маши все еще текли слезы, она уже не чувствовала никакой боли, она перестала быть простой крепостной девушкой, ощутив себя в эти минуты вольной русалкой, берегиней, околдовавшей своими погубительными чарами прекрасного, молодого ни о чем не догадывающегося графа.
- Э-э-эх! – кричал молодой граф, погоняя кнутом и без того скачущих во весь опор лошадей. – Э-э-эх! – не унимался лихой вертопрах. – Э-э-эх, мать родная – русская земля! Нету краше тебя на всем белом свете! Истинный крест, нету!
Впервые опубликовано: "Калейдоскоп" №23, 1997. В марте 2005 в рассказ внесены значительные изменения