В последнее время появилась великая масса книг, брошюр, статей, эссе, монографий и прочего печатного, сочинённого в опровержение традиционной и официальной исторической концепции участия Советского Союза во Второй Мировой войне. На самом деле подобных работ столь много, и все они столь убедительны (если не фактологически, то хотя бы эмоционально), что теперь, пожалуй, официальной следует считать именно эту, Новую трактовку соотношения сил между Германией и СССР, а также планов последнего.
Хотя любой современный человек, мало-мальски интересующийся предметом, прекрасно в курсе этой «свежей» теории, всё же напомним её ключевые положения:
1. Летом 1941 года СССР готовился не к обороне, а к нападению на нацистскую Германию. Соответствующими были и группировка войск, и военные планы. Именно по этой причине двадцать второе июня стало особенно болезненным ударом для РККА, которая:
2. на самом деле не только что не уступала Вермахту, но значительно превосходила его, причем особенно критически – в современных, «технических» видах вооружений, таких, как танки, авиация, артиллерия.
В действительности, два эти тезиса подкрепляют один другой, вытекают один из другого и вообще неразлучны. Всякому понятно, что нельзя готовить нападение на противника, не имея над ним превосходства. И ровно так же всякому даже не самому одаренному стратегу ясно, что когда имеешь превосходство над соседом, уже показавшим хороший аппетит и крепкие зубы, предпочтительней ударить первым, не дожидаясь, покуда эти хищные клыки отрастут совсем уж вампирским манером и вгрызутся в твою территорию танковыми клиньями.
Эти две посылки взаимосвязаны, как две бочки в артели «Интенсивник»: стоит проковырять аналитическим гвоздиком одну из них – и «рабочее тело» теории изольется на пол, подмывая фундамент всего строения.
Что ж, мы воздержимся от дискуссий касательно советского плана «Гроза», секретных выступлений т. Сталина перед «узкими» аудиториями и прочих вещей настолько смутных и таинственных, что требуют скорее медиума-оккультиста, а не историка.
Воздержимся и от детального сопоставления военных сил: это слишком обширная, но, в общем-то, пустопорожняя тема. Начать - и кончить на том же месте, где начали.
Лишь – в самых общих чертах.
«24000 советских танков против 3350 немецких! – запальчиво и восторженно кричат основоположники и сторонники Новой теории. – Из них – 1800 КВ и Т-34, новейших и неуязвимых! Больше, чем жалких и устаревших Pz-III и Pz-IV в Вермахте! А уж прочие немецкие «панцеры» - это вообще полный отстой: у нас и «старьё» куда лучше, и его – тысячи несметные. Семикратное превосходство в танках! И в самолётах – такое же примерно. И новейших – тоже больше, чем у Люфтваффе – всяких!»
Скажем сразу: спорить с цифрами сложно. А цифры, пусть и с некоторыми оговорками, вроде бы – действительно в пользу Новой теории, утверждающей ошеломляющее предвоенное величие СССР. Как ни крути, сколько ни отбрасывай танков и самолётов, находящихся на Дальнем Востоке, во внутренних округах, в ремонте – всё равно советское превосходство впечатляет.
На этом фоне особенно удивительными и драматичными представляются разгром Красной Армии в сорок первом году и столь быстрое продвижение Вермахта. И, как недоумевали с горечью люди тогда – «Как же так? Ведь всё же было для фронта! Ведь «Красная армия всех сильней»!» - так и сейчас впору развести руками: просто магия какая-то! Ладно там французы, с их тридцатипроцентным превосходством в танках и весьма условным в авиации, но мы, с нашим многократным во всём– как мы могли так «сливать» в первые месяцы?
Попробуем, в который раз, поискать причину. Но оговоримся: как мудро заметила Мордюкова в «Бриллиантовой руке», «людям следует верить только в самых крайних случаях». Добавим от себя: а бумажкам – и вовсе в исключительных. Ибо главный принцип всякого добросовестного исследователя при работе с документами – даже не «доверяй, но проверяй», а «проверяй, проверяй, ещё раз проверяй – и всё равно сомневайся». Тем более – когда речь идёт о странах, где склонность к показухе и очковтирательству сделалась чуть ли не элементом национального менталитета.
Однако та же мания показухи, раздувания щек и «заметания пыли под шкафы», принятая за некую аксиоматическую данность, способна, как это ни парадоксально, дать хороший ключик к оценке истинного положения вещей.
Поясним на примере – который и будет нашим решительным доказательством.
Итак, чему же следует верить? Официальным сводкам и отчётам? Где-то – может быть, но не в Советском Союзе. Большое заблуждение считать, будто приписки начались в шестидесятые-семидесятые, а при Сталине был полнейший порядок. Нет, господа! Любая диктатура – это дикость в учёте, крайняя непрозрачность всех систем и механизмов, а тоталитаризм (в реальности, а не в антиутопиях) - это тотальная неэффективность контроля, где одна «жёсткая руку» другую моет, такую же «жёсткую и чистую». И уж поверьте: такого бардака, как при товарище Сталине, не было в российской экономике ни до, ни после.
Миф же о «порядке», по-прежнему на удивление стойкий, возникал «в низах», у людей, которым с тех пор запомнилось: их действительно могли посадить в вечную мерзлоту, лет на десять, взамен какой-нибудь репки-редиски, волюнтаристски выдранной из чернозёма. Или же - за двадцатиминутное опоздание на предприятие обеспечить такой работой (в тех же климатических условиях), на которую уже не опоздаешь…
Однако, сам факт введения подобных «дисциплинирующих» мер в богатейшей стране – достаточно красноречивое свидетельство бессилия власти наладить хоть сколько-нибудь приличный «менеджмент». Ибо чуть подальше от полей и станков – безалаберность и шельмовство были беспрецедентные. Неуместно отвлекаться, но можно было бы привести немало плутовских анекдотов той поры, перед которыми всякие приватизационные сделки начала девяностых – просто детский лепет.
Так будем ли мы верить производственным отчётам заводов о своей продукции или даже боевым расписаниям воинских соединений о наличии у них той или иной матчасти? С одной стороны, военной отчётности можно было бы и поверить, да вот беда: при сличении различных источников вдруг встречаются нестыковки самые несуразные.
Вот, скажем, данные на 12 июня 1941 года по N-ному мехкорпусу (абстрактное соединение N, дабы не бросать тень на его командира, человека достойного, великого полководца и героя войны). Соединение недоукомплектовано, спору нет, поэтому в нём всего около пятисот ИСПРАВНЫХ танков, из них под сотню – Т-34. Бедновато – но жить можно.
Однако ж, читаем мемуары этого командира, который в начале июня подал приведённые выше сведения: «В корпусе числилось 300 танков, но из них больше половины были изношенными, тут даже капремонт не поможет, и все – старые. Тридцатьчетвёрок нам так и не дали, хотя обещали».
Надо ли говорить, что мемуары этот полководец писал уже после войны? И, конечно, был заинтересован в том, чтобы принизить свои силы. Чтоб как-то объяснить, почему одна только дивизия из группы Рундштедта, не имевшая танков вообще, порвала его корпус, как, простите, «Тузик – грелку».
Но разве до войны не был он заинтересован в том, чтобы всячески продемонстрировать, как хорошо следят в его корпусе за техникой? Так хорошо – что все танки в строю, даже те, которые, на самом деле, в овраге за полигоном догнивают. Или же – просто не хотел он ссориться с теми товарищами, которые «обещали, но не дали тридцатьчетвёрок»… но просили, надо думать, подтвердить поступление танков в части... Думается, эти товарищи умели просить убедительно. В том и состоит единственное «достоинство» диктаторских режимов: подслеповатая жестокость власти даёт иным товарищам беспрецедентные возможности к сокрытию своих махинаций. «Подпиши – а то вернёшься туда, где уже отдыхал недавно! Сам знаешь, как это у нас бывает!»
И здесь вопрос заключается не в том, чему больше верить – довоенным отчётам или послевоенным мемуарам – а чему больше НЕ верить. И какое среднее арифметическое выводить из этих цифр – и стоит ли вовсе выводить. Но ясно одно: скорее всего – в обоих случаях перед нами туфта мрачная, беспросветная.
Какие ещё могут быть свидетельства, сколько-нибудь достоверные? Показания очевидцев? А вот это – уже ближе к правде. Только – показания нужны особого рода.
Простой вопрос: где сотни и тысячи советских граждан, простых и неангажированных, могли видеть советскую военную мощь, любоваться новейшим оружием, восхищаться его грозной силой, укрепляться счастливой верой в непобедимость своей армии и несокрушимость Родины?
Ответ столь же прост: конечно, на тех мероприятиях, которые и проводились только и исключительно ради перечисленного выше. Себе – на славу, друзьям – на радость, врагам – на страх и зависть.
Да, парад в Союзе – больше чем парад. Пожалуй, мало в мире стран, исключая иные латиноамериканские и африканские, где бы парады проводились с такой помпой, с таким размахом, с таким политическим и идеологическим значением.
Для парада – не жалко ничего: ни исторической брусчатки, ни окружающей среды, отравляемой густым сизым выхлопом сотен боевых машин, ни радикулита почтенных пенсионеров, толкущихся на могиле Главного Предшественника…
Помните, что мы говорили о советской мании показушности, демонстрации силы и благополучия любой ценой? Пыль в глаза – вот главное оружие советской пропаганды. «Всё для понта, всё для парада!» - вот истинный девиз советского милитаризма.
И действительно: всё, что было самого современного в советской армии, о чем ещё год назад нельзя было и словом обмолвиться, под страхом лагерей, - всё выставлялось на всеобщее обозрение, на глаза тысяч и миллионов, под объективы дружественных (и не очень) фотоаппаратов и кинокамер.
И в каждый патриотический и идейный праздник – непременно военный парад. Как же иначе: самая миролюбивая страна, весь мир готовая полюбить своими гусеницами!
Всепоглощающая важность военных парадов в СССР была такова, что даже седьмого ноября 1941 года, когда судьба Москвы висела на волоске, Сталин не отступился от этой традиции – и по Красной площади прокатили с лязгом три танковых батальона (были тридцатьчетверки, но в основном – Т-26), отбывающих сразу на фронт…
Конечно, три батальона (не довоенного штата, а «кастрированные» скудными реалиями, по десятку-полтора танков каждый) – это очень мало. Но это больше, чем ничего, – и то были практически все танки, имевшиеся тогда в резерве Ставки.
А вот на параде 1945-го, том самом, памятном тем, что принимал его не Сталин, а Жуков на белом жеребце Кумир, – там картина иная. Там уж, после войны, по Красной площади прогромыхали многие сотни танков. Знаменитые тридцатьчетвёрки новейшей модификации, стремительные и хищные Т-44, могучие и прекрасные в своей футуристической округлости ИС-3. Одних последних, бесподобных мастодонтов, не имеющих в мире равных, только-только, в апреле поставленных на поток, – больше сотни. Что говорить: достойное свидетельство действительной военной мощи сверхдержавы, чьё величие повергало в трепет не только западноевропейских обывателей, но и таких лихих вояк, как Эйзенхауэр и Паттон! Ну как не остановится эта махина перед ненатуральной границей двух Германий? Ну как обрушится этот многокилотонный стальной поток на проплешины старушки Европы, закрашивая сплошь красным всё до Ла-Манша?
Итак, запомним данные. На пике могущества советской военной машины – сотни танков на параде. Хотя легко могли быть и тысячи: просто нужно было дать место и время пешим гвардейцам, что бросали и бросали к Мавзолею захваченные штандарты поверженного врага.
А в самое, пожалуй, трудное за всю историю Войны время, когда Ставка буквально поштучно распределяла танки между фронтами – мало, считанные батальоны. Но всё-таки – считанные десятками танков.
И вот здесь уместно было бы спросить: а что же с довоенными парадами, когда, как уверяют нас авторы и сторонники Новой теории, мощь Красной Армии была куда как велика, а войной если и пахло, то тягостный и тревожный запах её всё же не удушал парадной инициативы? И даже напротив: чем острее обстановка, чем больше наглеет агрессор – тем больше следует впечатлить его своей мощью. Особенно – такой формально невинной демонстрацией, как парад в столице, вдали от рубежей. Такова неизбежная логика советской военной пропаганды, таков ее неизбывный и незыблемый императив.
Признаться, документальные данные о последнем довоенном параде сорок первого в Москве обескуражили меня своею скромностью. Вернее сказать, я их просто не нашёл.
Поэтому я принялся искать очевидцев: опыт подсказывает, что если кому и верить, с известными оговорками, так только им!
Один из них попросил себя не называть, но на его слова вполне можно положиться. Человек этот во время оно служил в полку кремлёвских курсантов, а в то радостное и солнечное для всей страны утро девятого мая стоял на «посту номер один». То есть, при саркофаге «дедушки-основателя», величественном и монументальном – как над четвёртым реактором ЧАЭС.
И, хоть человек этот ныне в годах, память он сохранил отменно ясную, а ум – чёткий, хваткий (надо сказать, в войну он дослужился до полковника, а после ещё долго работал в «органах», не на последних должностях).
И вот поэтому я, имея основания доверять его свидетельству, был даже несколько огорошен.
Вот что он сказал, дословно:
«Были ли в тот майский день на Красной площади тридцатьчетвёрки? Нет, однозначно нет!»
Тогда я спросил его, проходили ли танки вообще?
«Да нет, какое там!»
Вот оно – «да какое там!» Вот она – иллюстрация истинного положения дел в Красной Армии… Какая грусть, какой сарказм были в его словах и взоре! Казалось бы – великий, величайший праздник державы в расцвете ее предвоенного могущества (как нам то рисуют «резунисты» и сочувствующие), и – «какое там!»
Это неописуемо, его сарказм и горечь, – а потому я воздержусь от дальнейших комментариев.
Замечу лишь, что и все прочие найденные и опрошенные мною лица, присутствовавшие в тот день на Красной площади и в ей окрестностях, уверенно и упорно свидетельствуют: танков в тот день там не было ВООБЩЕ! Ни одного! Ни единого!
И смех, и грех: на самом важном, последнем предвоенном параде в Москве, когда ещё был хоть какой-то шанс урезонить Гитлера демонстрацией своих «броневых кулаков» - ни единого танка. И с чего бы это?
Кажется, сказанного довольно – для людей, свободных от зомбирования той или иной пропагандой, способных читать по-настоящему внимательно, критически и умеющих делать выводы самостоятельно!